Текст книги "Экскалибур"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Киууилог, – вспомнил я наконец ее имя. Одна из наших служанок в Линдинисе – там-то ее и соблазнил Мордред. Я встал. – Как поживаешь?

– Да, правду сказать, неплохо, господин, – заверила она, очень довольная, что я ее все-таки вспомнил. – А это малыш Мардок. В отца пошел, верно, детка? – Я пригляделся к мальчику. Круглолицый крепыш лет шести-семи от роду, с жесткими, торчащими во все стороны волосами, ну вылитый Мордред. – Спасибо, нравом удался не в отца, – продолжала Киууилог, – он у нас хороший мальчик, верно? Просто золото, а не мальчуган, господин. Никаких с ним хлопот, вот ни минуточки, верно, мое солнышко? – Она нагнулась и поцеловала Мардока. Мальчуган явно чувствовал себя неловко – что еще за телячьи нежности на людях! – однако ж широко улыбнулся. – Как госпожа Кайнвин? – полюбопытствовала Киууилог.

– Замечательно. Я расскажу ей про тебя, она будет рада.

– Уж она-то всегда была ко мне добра, – отозвалась Киууилог, – я б и переехала в ваш новый дом, господин, да вот мужчину встретила. Замуж вышла, вот оно как.

– И кто же он?

– Идфаэль ап Мерик, господин. Он теперь служит лорду Ланвалю.

Ланваль был начальником стражи, приставленной к Мордреду в его золоченой темнице.

– А мы думали, ты ушла от нас, потому что Мордред дал тебе денег, – признался я.

– Он-то? Денег дал? – рассмеялась Киууилог. – Да раньше звезды с небес посыпятся, господин. Дурочка я была в ту пору, – весело посетовала она. – Понятное дело, я ж не понимала, что за мужчина Мордред, да он тогда и мужчиной-то еще не был, куда ему, ну и куда денешься, вскружил он мне голову, король как-никак и все такое, ну да не я первая, не я последняя, верно? Но обернулось-то все к лучшему. Мой Идфаэль – человек хороший, он не против кукушонка в своем гнезде – малыш Мардок ему что родной. Вот ты кто у нас такой, золотце, – заворковала она, – кукушоночек! – Она наклонилась, стиснула Мардока в объятиях и принялась щекотать его; мальчуган, хохоча, вырывался.

– А тут что ты делаешь? – полюбопытствовал я.

– Лорд Мерлин нас пригласил, – гордо объявила Киууилог. – Малыш Мардок ему уж больно по сердцу пришелся, вот оно как. Совсем парня разбаловал! Вечно сует ему лакомые кусочки, то-то ты у меня растолстеешь, золотце, ужо растолстеешь, что твой поросеночек! – Она снова пощекотала сынишку, тот со смехом отбивался и наконец высвободился. Убежал он, впрочем, недалеко: встал в нескольких шагах и уставился на меня, засунув палец в рот.

– Говоришь, Мерлин тебя пригласил? – переспросил я.

– Ага – сказал, ему повариха нужна, вот оно как, а я ж стряпаю ничуть не хуже любой другой. А уж сколько денег посулил! Мой Идфаэль сказал, чтоб непременно ехала. И ведь не то чтобы господин Мерлин много ел. Вот сыр он обожает, ну да тут стряпуха-то не нужна, верно?

– А моллюсков он ест?

– Сердцевидки любит, да только тут их мало. Нет, ест он по большей части сыр. Сыр и яйца. Не то что ты, господин, тебе-то, бывало, все мясо подавай, уж мне ли не помнить?

– Да я и сейчас от мяса не откажусь, – отозвался я.

– Хорошие были деньки, – вздохнула Киууилог. – Малыш Мардок-то с твоей Диан одногодки. Я все думала, то-то они бы славно играли вместе. Как она?

– Она мертва, Киууилог.

Молодая женщина разом изменилась в лице.

– Ох нет, господин, быть того не может, скажи, что не может!

– Ее убили люди Ланселота. Киууилог сплюнула в траву.

– Негодяи, все до единого. Мне страшно жаль, господин.

– Диан счастлива в Ином мире, – заверил я, – и в один прекрасный день мы все придем к ней.

– Непременно, господин, непременно. А остальные как?

– С Морвенной и Сереной все отлично.

– Вот и хорошо, господин. – Она просияла улыбкой. – Ты ведь останешься до Призывания?

– Призывания? – Это выражение я слышал впервые. – Нет, – покачал головой я. – Меня не приглашали. Думаю, я посмотрю из Дурноварии.

– А посмотреть будет на что, – заверила она. Заулыбалась, поблагодарила меня за то, что поговорил с ней, и бросилась в погоню за Мардоком, понарошку, ясное дело, а тот ну улепетывать, пища от восторга. Я вновь присел на скамью, очень довольный встречей, и задумался, что за игры такие затеял Мерлин. Зачем ему понадобилась Киууилог? И с какой бы стати нанимать стряпуху, если ему отродясь никто не готовил?

Но размышлял я недолго: за земляным валом поднялась суматоха, малышня бросилась врассыпную. Я встал: появились двое мужчин, изо всех сил налегающие на веревку. Мгновение спустя выбежал Гавейн, и тут я увидел, кого ведут – гигантского и свирепого вороного жеребца. Он рвался на волю и едва не сдернул обоих вниз со стены, но те покрепче вцепились в недоуздок и потащили перепуганное животное вперед. Тут конь ринулся вниз по крутому склону внутреннего укрепления, увлекая за собою обоих. Гавейн закричал им, дескать, поосторожнее бы надо, и сам не то скатился кубарем, не то побежал вдогонку за зверюгой. Следом появился Мерлин вместе с Нимуэ: эта маленькая драма его, похоже, нисколько не трогала. Он проследил, как коня отвели к одному из восточных навесов, а затем они с Нимуэ спустились к храму.

– А, Дерфель! – беззаботно приветствовал меня Мерлин. – Экий ты пасмурный. Зубы болят?

– Я привез тебе Экскалибур, – сдержанно промолвил я.

– Сам вижу, не слепой. Да, глуховат порою, что есть, то есть, и мочевой пузырь пошаливает, ну да чего и ждать в мои-то годы? – Он отобрал у меня Экскалибур, на несколько дюймов выдвинул клинок из ножен, поцеловал сталь. – Меч Риддерха, – благоговейно проговорил старик, и на мгновение лицо его просияло словно в экстазе, но он тут же рывком задвинул меч обратно и уступил его Нимуэ. – Итак, ты ездил к отцу, – призвал меня к ответу Мерлин. – Тебе он понравился?

– Да, господин.

– Ты всегда был до смешного впечатлителен, Дерфель, – обронил Мерлин и оглянулся на Нимуэ. Она между тем извлекла Экскалибур из ножен и крепко-накрепко прижимала обнаженный клинок к тощему телу. Бог весть почему, но Мерлина это не порадовало: старик выхватил у нее ножны, а затем попытался отобрать и меч. Она не уступила, и Мерлин, поборовшись с ней мгновение-другое, оставил попытки вернуть клинок. – Я слыхал, ты пощадил Лиову? – спросил он, снова оборачиваясь ко мне. – Это ошибка. Лиова – та еще опасная бестия.

– Откуда ты знаешь, что я его пощадил? Мерлин укоризненно воззрился на меня.

– Что, если я прятался под стропилами Эллиного чертога в обличье совы, Дерфель, или, не ровен час, схоронился в тростнике на полу в образе мыши? – Он резко крутнулся к Нимуэ и на сей раз вырвал-таки меч из ее рук. – Нечего истощать магию, – пробормотал он, неловко заталкивая клинок обратно в ножны. – А что, Артур не возражал уступить меч? – поинтересовался он.

– А с какой бы стати ему возражать, господин?

– Да потому, что Артур склонен к опасному скептицизму, – пояснил Мерлин, пригибаясь и проталкивая Экскалибур в низкий дверной проем. – Он думает, мы отлично обойдемся и без богов.

– Жаль, что он не видел, как Олвен Серебряная сияет во тьме, – саркастически заметил я.

Нимуэ злобно зашипела на меня. Мерлин замешкался, медленно обернулся, выпрямился и кисло глянул на меня.

– Это почему же жаль? – зловеще осведомился он.

– Потому что кабы он ее увидел, господин, так уж в богов всенепременно уверовал бы. Ну, до тех пор пока не обнаружил бы твоих моллюсков.

– Ах, вот в чем дело, – протянул Мерлин. – Ты тут уже пошарил да поразнюхал, так? Ты сунул свой длинный саксонский нос куда не следовало – и нашел моих сверлильщиков!

– Сверлильщиков?

– Моллюсков, дурень, они сверлильщиками прозываются. По крайней мере, в речах простецов.

– И что, они светятся?

– Их слизь и впрямь люминесцирует, – небрежно обронил Мерлин. Я видел: мое открытие его здорово раздосадовало, но он изо всех сил пытается не выказать раздражения. – Об этом явлении еще Плиний упоминает, ну да он столько ерунды понаписал, что не знаешь, чему и верить. По большей части его идеи – сущий вздор. Вся эта чепуха насчет того, что друиды срезают омелу на шестой день новой луны! Еще чего не хватало! На пятый день – пожалуйста, иногда и на седьмой, но на шестой – да ни в жизнь! А еще, как сейчас помню, он советует, ежели голова разболелась, обмотать лоб женской нагрудной повязкой, да только средство это никуда не годится. И с какой бы стати? Магия-то заключена в грудях, а не в повязке, так что понятное дело, ткнуться в грудь больной головой куда как полезнее. Меня это средство ни разу не подводило, уж будь уверен. Дерфель, а ты Плиния читал?

– Нет, господин.

– И верно, я ж так и не обучил тебя латыни! Оплошал, каюсь. Ну так вот, Плиний описывает сверлильщиков и, между прочим, отмечает: у тех, кто этих тварей ел, начинали светиться ладони и губы. Признаюсь, меня это заинтриговало. А кто бы на такое не купился? Мне страх до чего не хотелось разбираться подробнее, я ж невесть сколько времени убил впустую на Плиниевы идеи, куда более правдоподобные, но вот здесь он, как ни странно, не соврал. Помнишь Каддога? Ну, лодочника, который спас нас с Инис Требса? Теперь он добывает для меня сверлильщиков. Эти моллюски живут в отверстиях в скалах – очень нелюбезно с их стороны, но я щедро плачу Каддогу, и он прилежно их выковыривает: а что, раз подрядился в охотники за сверлильщиками, так и терпи! Дерфель, да ты никак разочарован?

– Я думал, господин, – начал было я и тут же прикусил язык, понимая, что сейчас меня обсмеют.

– О! Ты, верно, думал, что девчонка спустилась с небес! – докончил за меня Мерлин и издевательски расхохотался. – Нимуэ, ты слыхала? Великий воин, Дерфель Кадарн, поверил, что наша крошка Олвен – это волшебное видение! – Последнее слово он протянул как-то особенно зловеще.

– Чего от него и ждали, – сухо отрезала Нимуэ.

– Если задуматься, то да, пожалуй, – признал Мерлин. – А неплохой фокус, верно, Дерфель?

– Но всего лишь фокус, господин, – отозвался я, не в силах скрыть разочарования.

Мерлин вздохнул.

– Ты смешон, Дерфель, просто смешон. Фокусы вовсе не подразумевают отсутствие магии, но магия не всегда даруется нам богами. Ты что, вообще ничего не понимаешь? – Последний вопрос прозвучал почти зло.

– Я знаю, что меня провели, господин.

– Провели! Провели! Сколько патетики! Да ты хуже Гавейна! Друид второго дня обучения и тот бы тебя провел! Наша задача не в том, чтобы удовлетворить твое детское любопытство, но исполнить миссию богов, а боги эти, Дерфель, ушли далеко от нас. О, как далеко! Они исчезают, тают во тьме, уходят в бездну Аннуина. Их необходимо призвать, а чтобы призвать богов, мне нужны рабочие руки, а чтобы привлечь рабочие руки, мне следовало поманить простецов надеждой. По-твоему, мы с Нимуэ сложили бы все эти костры в одиночку? Нам требовались люди! Сотни людей! Мы вымазали девчонку слизью моллюсков – и люди пришли к нам, а ты только и умеешь, что хныкать да жаловаться: тебя, дескать, провели! Да кому какое дело до того, что ты там про себя думаешь! Ступай сжуй сверлильщика – глядишь, и обретешь просветление! – И Мерлин наподдал по рукояти Экскалибура, задвигая меч глубже в храм. – Полагаю, этот дурень Гавейн все тебе показал?

– Он показал мне круги костров, господин.

– А ты небось хочешь знать, зачем они?

– Хочу, господин.

– Да любой, кто обладает хоть малой толикой сообразительности, уже давно бы сам все вычислил, – величественно изрек Мерлин. – Боги далеко, это очевидно, иначе они бы нами не пренебрегали, однако много лет назад они дали нам средства призвать их обратно: вручили нам Сокровища. Ныне боги спустились в бездну Аннуина так глубоко, что Сокровища сами по себе бессильны. Надо привлечь внимание богов, а как это сделать? Очень просто! Мы подаем знак – туда, в пропасть, а знак этот – всего-навсего грандиозный огненный узор, и в узор этот мы помещаем Сокровища и проделываем еще кой-чего, ну да это уже не важно, а после того я смогу умереть с миром, вместо того чтобы объяснять простейшие вещи до смешного легковерным недоумкам. Нет-нет, – возразил старик, не успел я и слова вымолвить, не то чтобы задать вопрос, – тебе в канун Самайна здесь делать нечего. Мне нужны только те, кому я могу доверять. А если ты еще раз сюда заявишься, я прикажу страже утыкать копьями твое брюхо.

– А почему бы просто-напросто не обнести холм призрачной оградой? – спросил я. Призрачная ограда – это выложенные в ряд черепа, заклятые друидом: через такую черту никто не дерзнет переступить.

Мерлин вытаращился на меня как на сумасшедшего.

– Призрачная ограда! В канун Самайна! Это ж единственная ночь в году, недоумок, когда призрачные ограды не действуют! Я что, должен тебе азы объяснять? Призрачная ограда, дурень ты набитый, удерживает на привязи души мертвых, дабы отпугнуть живых, но в канун Самайна души мертвых свободны бродить где вздумается, и потому обуздать их невозможно. В канун Самайна от призрачной ограды примерно столько же толку, сколько от твоих мозгов.

Под градом его упреков я и бровью не повел.

– Надеюсь, хоть тучи не придут, – проговорил я в надежде его задобрить.

– Тучи? – фыркнул Мерлин. – Что мне за дело до туч? А, понимаю! Этот идиот Гавейн с тобой разоткровенничался, а у него в голове каша та еще. Если день выдастся облачный, Дерфель, боги все равно увидят наш знак, потому что их взор, в отличие от нашего, пронзает любую завесу, но если будет слишком пасмурно, то, чего доброго, пойдет дождь. – Старик говорил четко, едва ли не по слогам: таким голосом объясняют прописные истины несмышленому ребенку. – А ливень, понимаешь ли, потушит все наши костры. Что, самому догадаться – никак? – Он свирепо зыркнул на меня, отвернулся и обвел взглядом круги костров. Опершись на черный посох, он долго молчал, погруженный в мысли о своем грандиозном творении на вершине Май Дуна. И наконец пожал плечами. – А ты когда-нибудь задумывался, что могло бы произойти, если бы христианам удалось посадить на трон Ланселота? – спросил Мерлин. Гнев его уже схлынул, на смену пришла меланхолия.

– Нет, господин.

– Настал бы их пятисотый год, и все они ожидали бы, что этот их нелепый распятый Бог сойдет на землю во славе своей. – До тех пор Мерлин неотрывно глядел на четкие круги из дров и хвороста, но теперь вдруг обернулся ко мне. – А что, если бы он так и не явился? – озадаченно проговорил старик. – Представь себе: христиане собрались-снарядились, все в парадных плащах, все добела отмытые, чистенькие, дружно молятся – и ничего ровным счетом не происходит?

– Тогда в пятьсот первом году никаких христиан не осталось бы, – отозвался я.

Мерлин покачал головой.

– Сомневаюсь. Это дело священников – объяснять необъяснимое. Святоши вроде Сэнсама измыслили бы причину, а народ им поверил бы: ведь народу позарез хочется верить. Люди не отказываются от надежды из-за пережитого разочарования, Дерфель; нет, они начинают надеяться с удвоенной силой. Какие же мы олухи – все до единого!

– Ты, выходит, боишься, что на Самайн ничего не произойдет? – промолвил я, внезапно почувствовав острую жалость к старику.

– Конечно боюсь, недоумок. А вот Нимуэ не боится. – Он оглянулся на Нимуэ: та угрюмо наблюдала за нами обоими. – Ты-то ни минуты не сомневаешься, малютка моя, верно? – поддразнил ее Мерлин. – Что до меня, Дерфель, хотел бы я, чтобы в обряде не было нужды. Мы ведь даже не знаем, что должно случиться, когда мы зажжем костры. Может, боги и придут, а может, выждут своего часа? – Он свирепо глянул на меня. – Если ничего не происходит, Дерфель, это вовсе не значит, что ничего не произошло. Тебе понятно?

– Думаю, да, господин.

– Вот уж не верю. Вообще в толк не могу взять, зачем я из кожи вон лезу, растолковывая тебе, что да как! Лучше б наставлял быка тонкостям риторики! Чем возиться с этаким бестолковым олухом. Ну, ступай себе, чего ждешь. Экскалибур ты доставил.

– Артур хочет получить его назад, – промолвил я, вспомнив о своем обещании Артуру.

– Да уж небось! Ну, может, и получит, как только Гавейну меч перестанет быть нужен. А может, и нет. Какая, в сущности, разница? Полно докучать мне пустяками, Дерфель. Я сказал, до свидания. – И рассерженный Мерлин направился было прочь, но, не пройдя и нескольких шагов, обернулся и окликнул Нимуэ: – Идем, девочка.

– Я должна убедиться, что Дерфель и впрямь ушел, – отрезала Нимуэ и с этими словами взяла меня под локоть и потянула к внутреннему валу.

– Нимуэ! – заорал Мерлин.

Не обращая на него внимания, Нимуэ потащила меня вверх по травянистому склону, туда, где вдоль вала вела тропа. Я завороженно оглядел прихотливый узор разложенных костров.

– Вы немало потрудились, – неловко выдавил я.

– И все труды пойдут прахом, если мы не совершим должных обрядов, – ядовито отпарировала она. Мерлин на меня злобился, ну да его гнев по большей части – сплошное притворство, сейчас есть, а в следующий миг уже и нет, точно удар молнии, а вот исступленная ярость Нимуэ шла из самых глубин: заостренное лицо побелело и напряглось. Красавицей она никогда не была, а лишившись глаза, выглядела и вовсе жутко, но облик ее, в котором читались свирепость и ум, западал в память, а сейчас, на высокой земляной насыпи под порывами западного ветра, смотрелась она еще внушительнее обычного.

– А что, есть опасность, что обряд не будет проведен так, как надо?

– Мерлин, он вроде тебя, – свирепо буркнула Нимуэ, пропуская мой вопрос мимо ушей. – Слишком уж впечатлителен.

– Чушь, – возразил я.

– Тебе-то откуда знать, Дерфель? – рявкнула она. – Тебе разве приходится терпеть его бахвальство? Или с ним спорить? Или его подбадривать? Или это ты вынужден наблюдать, как он совершает величайшую из ошибок в истории мира? – выплевывала она вопрос за вопросом. – Или это ты стоишь и смотришь, как он вот-вот загубит все наши труды? – Нимуэ махнула костлявой рукой в сторону костров. – Дурень ты, – горько подвела итог она. – Мерлин пернет – а тебе оно что глас самой мудрости. Он стар, Дерфель, и жить ему осталось недолго, и сила его иссякает. А сила, Дерфель, она изнутри идет. – Нимуэ ударила себя между маленьких грудей. К тому времени мы уже дошли до вершины насыпи, там Нимуэ остановилась и обернулась ко мне. Я рослый, дюжий воин, она маленькая и хрупкая, дунь – улетит, и все же она брала надо мною верх. Так было всегда. В Нимуэ бурлила страсть настолько глубокая, темная и могучая, что противостоять ей мало что могло.

– Так почему Мерлинова впечатлительность ставит обряд под угрозу? – не отставал я.

– А вот так! – отрезала Нимуэ, развернулась и пошла дальше.

– Объясни, – потребовал я.

– Ни за что! – огрызнулась она. – Ты дурень набитый. Я побрел за ней.

– Кто такая Олвен Серебряная? – полюбопытствовал я.

– Рабыня, мы ее в Деметии купили. Захватили девчонку в Повисе, а нам она обошлась в шесть золотых монет с лишним, уж больно смазливенькая.

– Это верно, – отозвался я, вспоминая, как она невесомо скользит сквозь притихшую ночь в Линдинисе.

– Вот и Мерлину тоже так кажется, – презрительно бросила Нимуэ. – Как ее увидит, так и затрясется весь. Ну да нынче он уж больно стар, и, кроме того, нам приходится притворяться, что она девственница – ну, ради Гавейна. А он-то нам и верит! Впрочем, этот олух поверит во что угодно! Вот идиот-то!

– И он женится на Олвен, когда все закончится?

Нимуэ расхохоталась.

– Так дурню обещано, хотя как только Гавейн узнает, что девчонка вовсе не из сонма бессмертных духов, а рождена рабыней, он, глядишь, и передумает. Так что, может статься, мы ее перепродадим. Хочешь откупить? – лукаво подмигнула она.

– Нет.

– Все верен своей Кайнвин? – поддразнила Нимуэ. – Как она?

– В добром здравии.

– И она приедет в Дурноварию поглядеть на обряд?

– Нет, – покачал головой я. Нимуэ подозрительно сощурилась.

– А сам-то приедешь?

– Да, я бы посмотрел.

– А Гвидр? Ты ведь его привезешь?

– Да сам-то Гвидр не прочь. Но мне придется сперва спросить дозволения у его отца.

– Скажи Артуру, чтобы отпустил парня. Каждый ребенок в Британии должен своими глазами увидеть приход богов. Такое зрелище, Дерфель, вовеки не забудется.

– Так, значит, все сбудется – сбудется, несмотря на промахи Мерлина? – уточнил я.

– Сбудется – несмотря на Мерлина, – мстительно отрезала Нимуэ. – Сбудется, потому что я сделаю все, что надо. Я дам старому дурню то, что он хочет, – уж по душе ему это или нет. – Она остановилась, развернулась, ухватила мою левую руку, уставилась единственным глазом на шрам у меня на ладони. Этот шрам связал меня клятвой исполнять ее волю, и я почуял: сейчас она от меня чего-то потребует, – но она вдруг передумала: осторожность одержала верх. Нимуэ перевела дух, впилась в меня взглядом и выпустила руку со шрамом. – Отсюда сам дойдешь, – горько бросила она и зашагала прочь.

А я побрел по склону вниз. Навстречу мне, к вершине Май Дуна по-прежнему тащились селяне, нагруженные хворостом. Девять часов должно гореть кострам, объяснял Гавейн. Девять часов на то, чтобы заполнить небеса пламенем и призвать богов на землю. Или может статься, если с обрядами чего-нибудь напутают, костры окажутся ни к чему.

И уже через три ночи мы узнаем, чем все закончится.

Кайнвин охотно съездила бы в Дурноварию посмотреть, как призовут богов, но ночью в канун Самайна на землю приходят мертвые, и ей хотелось самой убедиться, что мы оставили подарки для Диан. Ей подумалось, положить дары надо там, где Диан умерла, так что она отвела наших двух дочерей на развалины дома Эрмида, и там, на пепелище, оставила кувшин с разведенным медом, хлеб с маслом и горстку орехов в меду – любимое лакомство Диан. Сестры положили в золу несколько грецких орехов и сваренных вкрутую яиц, а потом все укрылись в хижине лесника неподалеку, под охраной моих копейщиков. Диан они не увидели – в канун Самайна мертвые не показываются, но сделать вид, что их нет, – значит напрашиваться на неприятности. Позже Кайнвин рассказала мне, что к утру снедь исчезла до крошки и кувшин был пуст.

В Дурноварии ко мне присоединились Исса с Гвидром. Артур разрешил-таки сыну посмотреть на обряд, и Гвидр себя не помнил от восторга. В тот год ему исполнилось одиннадцать, и мальчишка просто-таки бурлил радостью, и жизнью, и любопытством. От отца он унаследовал худощавое сложение, а от Гвиневеры – красоту: длинный точеный нос и дерзкий взгляд. Бедовый был мальчуган, но добрый и славный, и мы с Кайнвин только порадовались бы, кабы пророчество его отца и впрямь сбылось и Гвидр бы женился на нашей Морвенне. Ну да решится это года через два, а то и три, а до тех пор Гвидр будет жить с нами. Он-то надеялся подняться на вершину Май Дуна – и здорово огорчился, когда я объяснил, что туда пускают только участников обряда. Даже селян, которые своими руками сложили гигантские костры, и тех отослали в течение дня. Они, подобно сотням любопытных, съехавшихся со всей Британии, будут наблюдать за обрядом с полей под сенью древнего форта.

Артур прибыл утром в канун Самайна, и я отметил, как он обрадовался при виде Гвидра. В те темные дни мальчуган был для него единственным светом в окошке. Кулух, двоюродный брат Артура, явился из Дунума с полудюжиной копейщиков.

– Вообще-то Артур меня отговаривал, – сообщил он мне с ухмылкой, – ну да я такого зрелища ни за что не пропущу.

Кулух, прихрамывая, подошел поздороваться с Галахадом: тот вот уже несколько месяцев вместе с Саграмором охранял границу от саксов Эллы. Сам Саграмор подчинился приказу Артура и остался на боевом посту, но попросил Галахада съездить в Дурноварию и привезти назад, в гарнизон, вести о событиях великой ночи. Люди уповали на чудо, а сам Артур не на шутку тревожился: опасался, что его сподвижники останутся горько разочарованы, ежели ничего не случится.

А надежда все больше подчиняла себе умы, ибо ближе к вечеру в город въехал король Кунеглас Повисский. Он привез с собой с дюжину воинов и сына Пирддила, неловкого, застенчивого отрока, у которого только-только пробивались первые усики. Мы с Кунегласом крепко обнялись. Он приходился Кайнвин братом, и свет не видывал человека честнее и порядочнее. По пути на юг он завернул к Мэуригу Гвентскому и теперь подтвердил: да, этот правитель биться с саксами не склонен.

– Он верит, что его Бог защитит, – мрачно сообщил Кунеглас.

– В точности как мы, – отозвался я, жестом указав из дворцового окна на нижние склоны Май Дуна. Там уже собралась толпа: что бы ни принесла с собою судьбоносная ночь, люди надеялись оказаться поближе. Многие пытались пробиться на вершину холма, но Черные щиты Мерлина удерживали любопытствующих на расстоянии. На поле к северу от крепости горстка храбрых христиан шумно молилась Богу, прося наслать дождь и помешать языческим обрядам, но их разогнала разъяренная толпа. Какую-то христианку избили до бесчувствия, и Артур выслал своих собственных воинов поддерживать порядок.

– Ну так что же произойдет нынче ночью? – спросил меня Кунеглас.

– Может, и ничего, о король.

– И ради этого я приперся за тридевять земель? – проворчал Кулух. Этого коренастого, задиристого сквернослова я числил среди своих ближайших друзей. Хромал он с тех самых пор, как саксонское лезвие глубоко впилось ему в ногу в битве против саксов Эллы под Лондоном, но на здоровенный рубец он чихать хотел и уверял, что копейщик из него по-прежнему отменный.

– А ты чего тут позабыл? – поддразнил он Галахада. – Я думал, ты христианин.

– Я христианин.

– Стало быть, ты о дожде молишься? – упрекнул его Кулух. Дождь шел и сейчас – ну, не то чтобы дождь, так, легкая морось с запада. Кое-кто верил, что морось сменится ясной погодой, но неизбежно находились пессимисты, предрекающие сущий потоп.

– А если нынче ночью и впрямь хлынет ливень, – подзуживал Галахад, – ты признаешь, что мой Бог сильнее твоего?

– Я тебе тогда глотку перережу, – проворчал Кулух. Не всерьез, конечно: как и я, он дружил с Галахадом сколько себя помнил.

Кунеглас пошел потолковать с Артуром, Кулух удрал проверить, по-прежнему ли в таверне у северных ворот Дурноварии доступна рыжая деваха, а мы с Галахадом и юным Гвидром отправились в город. Там царило веселье: словно большая осенняя ярмарка заполнила улицы и выплеснулась на окрестные луга. Торговцы установили лотки, в тавернах было не протолкнуться, жонглеры изумляли толпу своей ловкостью, а десятка два бардов тянули песни. Дрессированный медведь неуклюже ковылял вверх-вниз по склону городского холма, свирепея на глазах, а ему все подливали меду чашу за чашей. Прямо над нами высился особняк епископа Эмриса. Епископ Сэнсам пялился в окно на зверюгу, но, заметив меня, поспешно отпрянул и задвинул деревянный ставень.

– И долго ему сидеть в темнице? – полюбопытствовал Галахад.

– Пока Артур не простит его, – пожал плечами я, – а в один прекрасный день так оно и будет: Артур всегда прощает врагов.

– Как это по-христиански.

– Как это глупо, – возразил я, сперва убедившись, что Гвидр меня не слышит: мальчуган отошел полюбоваться на медведя. – Вот чего даже вообразить себе не могу, так это чтобы Артур простил твоего единокровного братца, – продолжал я. – Я его тут видел недавно.

– Ланселота? – изумленно охнул Галахад. – И где же?

– При Кердике.

Галахад перекрестился, не обращая внимания на хмурые взгляды прохожих. В Дурноварии, как и в большинстве городов Думнонии, жили главным образом христиане, но сегодня улицы заполонили язычники из окрестных деревень, и у многих руки чесались затеять драку с врагами-христианами.

– Думаешь, Ланселот станет сражаться на стороне Кердика? – спросил меня Галахад.

– А что, он умеет сражаться? – язвительно отозвался я.

– Вообще-то да.

– Тогда, если он и впрямь возьмет в руки оружие, то – на стороне Кердика.

– Тогда молю Господа, чтобы мне предоставилась возможность убить его, – проговорил Галахад и вновь осенил себя крестом.

– Если замысел Мерлина удастся, никакой войны не будет, – сказал я. – Будет резня, и возглавят ее боги.

Галахад улыбнулся.

– Будь со мной честен, Дерфель: замысел удастся?

– Все мы здесь для того, чтобы это узнать, – уклончиво проговорил я. И тут меня осенило: а ведь в городе наверняка найдется десятка два саксонских шпионов, что пришли за тем же самым. Скорее всего, это бритты из свиты Ланселота, они же могут незамеченными смешаться с возбужденной толпой, которая между тем все прибывала и прибывала. Если Мерлин потерпит неудачу, подумал я, саксы воспрянут духом – и тем суровее окажутся весенние битвы.

Дождь припустил сильнее, я окликнул Гвидра, и мы все трое бегом бросились обратно во дворец. Гвидр принялся упрашивать отца: дескать, пусть ему позволят наблюдать за обрядом с поля под самыми укреплениями Май Дуна, но Артур лишь покачал головой.

– Если дождь не прекратится, то в любом случае смотреть будет не на что, – объяснил Артур. – Ты простудишься, и тогда… – И он оборвал себя на полуслове. Он собирался сказать: и тогда твоя мама на меня рассердится.

– И тогда ты заразишь Морвенну и Серену, – докончил я, – а я подхвачу простуду от них, а твой отец – от меня, и когда нагрянут саксы, вся наша армия будет чихать и сморкаться.

Гвидр на секунду задумался, решил, что это была шутка, и вновь потянул отца за рукав.

– Ну пожалуйста! – взмолился он.

– Ты будешь смотреть из верхней залы, вместе со всеми нами, – стоял на своем Артур.

– Папа, а тогда можно, я вернусь поглядеть на медведя? Зверюга уже пьян, на него вот-вот собак спустят. Я встану под навес и не промокну. Честное слово. Папа, ну пожалуйста.

Артур отпустил мальчишку, я послал Иссу присмотреть за ним, и мы с Галахадом поднялись в верхнюю дворцовую залу. Год назад, когда Гвиневера время от времени наезжала во дворец, в нем царили изящество и чистота, но теперь заброшенное здание пребывало в запустении и повсюду лежала пыль. Построили его еще римляне, и Гвиневера пыталась некогда восстановить древнее великолепие чертогов, но Ланселотовы войска разграбили их во времена мятежа, а приводить покои в порядок никто не стал. Люди Кунегласа развели огонь прямо на полу, и миниатюрные плитки трескались от жара. Сам Кунеглас стоял у широкого окна и оттуда мрачно глядел поверх соломенных и черепичных крыш Дурноварии в сторону склонов Май Дуна, едва различимых за пеленой дождя.

– Ведь распогодится, правда? – взмолился он, завидев нас.

– Чего доброго, польет еще сильнее, – заметил Галахад, и при этих словах на севере зарокотал гром и дождь заметно усилился: капли так и отскакивали от крыши на четыре-пять дюймов. Дрова на вершине Май Дуна здорово вымокли, но пока, надо думать, пострадали лишь верхние слои, а в глубине завалов древесина сухая. Собственно, внутрь вода не просочится еще с час или более такого ливня, а сухая растопка в середине очень скоро вытопит влагу из отсыревших веток, однако если дождь затянется до ночи, костры так и не разгорятся толком.