Текст книги "Шопенгауэр"

Автор книги: Бернард Быховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Б. Э. Быховский
Шопенгауэр

У всякого безумия есть своя логика

Шекспир

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Быховский Бернард Эммануилович (1898 года рождения) – профессор, доктор философских наук, член научно-редакционного совета БСЭ. Работает в области истории философии и критики современной буржуазной философии. Автор одного из первых советских учебников по диалектическому материализму (1930), ряда монографий и брошюр: «Философия Декарта» (1940), «Метод и система Гегеля» (1941), «Американский персонализм» (1948), «Основные течения современной идеалистической философии» (1957), «Философия неопрагматизма» (1959), «Личность и общество» (Копенгаген, 1963), «Наука, общество и будущее» (Буэнос-Айрес, 1965), «Путь социализма» (Гавана, 1962), «Эрозия вековечной философии» (1973), а также нескольких работ из серии «Мыслители прошлого»: «Фейербах» (1967), «Беркли» (1970), «Кьеркегор» (1972), «Гассенди» (1974) и около трехсот статей. Б. Э. Быховский – лауреат Государственной премии СССР 1943 г. за авторство и редактирование трех томов «Истории философии».

Глава I.
Франкфуртский отшельник

Первая половина XIX столетия была беспокойным, тревожным периодом немецкой истории: последовавшее за французской революцией вторжение наполеоновских войск, Иенская битва 1806 г., Лейпцигское сражение 1813 г., освободительная война, завершившаяся в 1815 г. победой под Ватерлоо, деспотическая реакция «Священного союза» («Папа и царь, Меттерних и Гизо…»), сверкнувшая на мрачном фоне и беспощадно подавленная революционная вспышка 1848 г. и последовавшие за нею политические сумерки…

Но в то же время первая половина XIX столетия была эпохой расцвета философской мысли в экономически и политически отсталой, раздробленной немецкой нации, – эпохой взлета классической немецкой философии, послужившей источником и теоретической предпосылкой величайшего в истории философии революционного переворота. «Немецкая теория французской революции» принесла в эти годы свои благотворные плоды. В классической немецкой философии «революция дана и выражена в форме мысли… В Германии это начало ворвалось бурей как мысль, дух, понятие, – во Франции же – в действительность» (16, 404). А к середине века голос гениальных провидцев возвестил: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!» Над миром засияло яркое светило грядущего, красное знамя – «Манифест Коммунистической партии».

* * *

Артур Шопенгауэр родился 22 февраля в год, предшествовавший началу Французской революции. Родиной его был бывший Данциг и нынешний Гданьск, в то время (после первого раздела Польши) – «вольный город» Данциг. Отец его, коммерсант и банкир, Генрих Флорис был полуголландского происхождения, предки переселились в Гданьск в XVIII в. Мать Артура Иоганна Генриета Трозинер (двадцатью годами моложе отца) была гданьской немкой. По характеру своему и образу жизни это были два совершенно различных человека: замкнутый, строгий, угрюмый, меланхоличный отец (два его младших брата обладали психопатической наследственностью) и чрезвычайно общительная, неугомонная, жизнерадостная, неуравновешенная мать.

Перед прусской блокадой Данцига, завершившейся в 1793 г. вторым разделом Польши, родители пятилетнего Артура покинули родной город и переселились в другой «вольный город»– Гамбург, где в 1797 г. родилась его единственная сестра Аделаида. В течение четырех лет он учился в местном коммерческом училище. Долгое время он обучался (частным образом) во Франции (в Гавре) и Англии и много разъезжал по странам Европы. Впоследствии в своей автобиографии, представленной им при поступлении в университет, он подчеркивал свой космополитизм и пацифизм: воспитанный как гражданин мира, он считал, что его отечество обширнее Германии, и предпочитал служить человечеству не своими кулаками, а своим мозгом (33, 8). Освободительная война против французской оккупации не вызвала у него никаких патриотических чувств.

В 1803 г. психологический контраст между родителями Артура заставил их разъехаться: отец остался в Гамбурге, а мать с сыном возвратились в Данциг. Но два года спустя, по настоятельному требованию отца, семнадцатилетний Артур также переселился в Гамбург и вынужден был приступить, вопреки своим склонностям, к обучению коммерческой практике: бухгалтерии, счетоводству, банковским операциям. Однако эти вынужденные занятия продолжались недолго. 20 апреля 1805 г. Генрих Флорис был обнаружен в канале неподалеку от дома: в приступе ипохондрии он покончил самоубийством. Началась ликвидация коммерческих предприятий Шопенгауэра. Артур избавился от тяготивших его обязанностей. Его мать с девятилетней дочерью переехала в Веймар, а он вскоре поступил сначала в готскую, а затем перешел в веймарскую гимназию, с увлечением занявшись классической филологией – изучением греческого и латинского языков и античной литературы.

Иоганна Шопенгауэр развернула обширную литературную деятельность. Опубликованные ею произведения, в особенности роман «Габриела», приобрели значительную популярность (посмертно изданное полное собрание ее сочинений насчитывает 21 том). Ее оживленный литературный салон нередко посещали такие известные деятели немецкой культуры, как Гёте, Ф. Шлегель, философ Рейнгольд. В материальном отношении она была вполне обеспечена. Раздел наследства покойного мужа между нею и двумя детьми принес каждому из них около двадцати тысяч талеров.

Артур, обучаясь в веймарской гимназии, не жил, однако, вместе с матерью. Сохранив глубокое уважение к памяти об отце, он неприязненно относился к матери. «Мне очень трудно с тобою жить», – писал он 13 декабря 1807 г. Унаследовав умственные способности матери, он вместе с тем унаследовал меланхолический характер отца, и, так же как для отца, для него был невыносим ее неугомонный образ жизни.

Осенью 1809 г. 21-летний Артур поступил в Гёттингенский университет, где проучился два года. В первом семестре он обучался на медицинском факультете, во втором – перешел на философский факультет, где с большим усердием занимался естествознанием: физикой, химией, ботаникой. Увлечение природоведением продолжалось и на последующих семестрах: анатомия, физиология наряду с астрономией и метеорологией были средоточием его занятий. Он прослушал также курс антропологии. Но на втором году обучения у него пробудился интерес к философии: его увлекли «божественный Платон» и «изумительный Кант». «Философия, – писал он матери 8 сентября 1811 г., – это высокая альпийская дорога, к ней ведет лишь крутая тропа с острыми камнями и колючими шипами; она единственная и становится тем пустыннее, чем круче по ней восходишь…».

Увлечение философией побудило Артура покинуть Гёттинген и в 1811 г. вступить на крутую философскую тропу Берлинского университета. Но властители дум тогдашних студентов философии не оправдали его ожиданий. И Фихте и Шлейермахер разочаровали его. Это, пренебрежительно отзывался он о лекциях Фихте, не «наукоучение», а «болтология» [1]1
  Непереводимая игра слов: Wissenschaftlehre – Wissenschaftleere.


[Закрыть]. В то же время он не прекращал свои занятия естествознанием, посещая лекции по курсам химии, магнетизма и электричества, зоологии, энтомологии, физиологии. В области же философии он начал задумываться, памятуя о Платоне и Канте, о своем собственномтернистом пути на ее крутую вершину.

Начало освободительной войны, отступление наполеоновских оккупантов из России на немецкую территорию, майская битва при Лютцене нисколько не вдохновляли Шопенгауэра. Он покинул Берлин, поселился в Рудольфштадте – подальше от военных операций – и всецело погрузился в работу над своей диссертацией. «Я, – писал он впоследствии, – даже при всей этой военной шумихе остался верен музам… Моя настоящая и подлинная жизнь – это мои философские занятия, которым я всецело подчинил все остальное…» (Письмо К. Боттигеру от 24 апреля 1814 г.).

Он быстро завершил свою диссертацию, представил ее в Иенский университет и 2 октября 1813 г. получил диплом доктора наук, после чего вернулся к матери в Веймар. Там он познакомился с Гёте и приобщился к проводившимся в то время великим поэтом и мыслителем исследованиям о цвете. Результатом его работы был (опубликованный им в 1816 г.) трактат «О зрении и цветах» [2]2
  Этот трактат был впоследствии издан Шопенгауэром также в латинском переводе.


[Закрыть]. Хотя, подобно Гёте, Шопенгауэр отвергал взгляды Ньютона по этому вопросу, его трактовка не совпадала и со взглядами Гёте – на его понимании зрительных восприятий явно сказывались его философские воззрения. Когда Шопенгауэр в беседе с Гёте однажды заявил, что Солнечная система – это наше представление, и света не было бы, если бы мы его не видели, Гёте пристально взглянул на него своими глазами Юпитера и сказал: «Нет, васне было бы, если бы свет васне озарял» (41, 42).

Однако долго оставаться в Веймаре Шопенгауэр не мог. Его неуживчивость с матерью осложнялась еще более раздражавшими его повседневными встречами с сожителем матери, незаконным «отчимом» Ф. фон Мюллером, само присутствие которого в доме оскорбляло его. В 1814 г. он переехал в Дрезден.

К этому времени относится увлечение Шопенгауэра древнеиндийской философией. Разочаровавшись в современных течениях европейской философии, он с упоением погружается в изучение брахманизма: Вед, Упанишад. Эти учения послужили вслед за платонизмом и кантианством третьим, притом доминирующим, источником его, окончательно сложившегося в этот период, мировоззрения.

Четырехлетнее пребывание Шопенгауэра в Дрездене было насыщено упорной, напряженной работой над его основным философским трудом, содержащим всестороннее изложение его новоявленной философской системы. Все последующие произведения были не чем иным, как дальнейшим отстаиванием, обоснованием, разработкой и уточнением основоположений этого завершенного в 1818 г. тридцатилетним автором opus majus: «Мир как воля и представление».

«Мой труд, – писал Шопенгауэр издателю Брокгаузу 28 марта 1818 г., – представляет собою, таким образом, новую философскую систему, притом новую в полном смысле слова: не новое изложение уже существующего, а в высшей степени взаимосвязанный новый ряд мыслей, которые до сих пор еще никогда не приходили в голову ни одного человека. Работа эта в равной мере далека как от высокопарного, пустопорожнего и бессмысленного словоблудия новой философской школы, так и от многословной плоской болтовни докантовского периода».

То был год вступления Гегеля на кафедру Берлинского университета. Год рождения Карла Маркса.

По завершении этой всецело поглощавшей Шопенгауэра работы самодовольный творец новой философской системы совершил увеселительное путешествие со своей (не первой и не последней) любовницей («моей Дульцинеей») в Венецию. Затем он возвратился в Дрезден, подав заявление о принятии его преподавателем безотрадно покинутого им ранее Берлинского университета. 21 февраля 1820 г. он был зачислен приват-доцентом и, прибыв в прусскую столицу, 23 марта прочел перед коллегами свою пробную лекцию о принципе причинности, после которой присутствовавший на лекции Гегель задал Шопенгауэру иронический вопрос по поводу его утверждения, что животные в своем поведении руководствуются мотивами. Несколько дней спустя, согласно традиции, новый приват-доцент прочел на латинском языке лекцию о значении и ценности философии.

24 семестра числился Шопенгауэр приват-доцентом Берлинского университета, но преподавал он в нем лишь первый семестр, самонадеянно назначив свои лекции три раза в неделю в те самые дни и часы (от двенадцати до часа), когда читал и Гегель. Но посещали его лекции не более четырех-пяти студентов (трое из них – медики). А объявленные в последующие двадцать три семестра курсы его лекций на тему «Основоположения философии, или всеобщая теория познания» не состоялись за отсутствием слушателей.

«Что я здесь имею? – писал Шопенгауэр Ф. Г. Озауну (20 апреля 1822 г.). – Нет даже слушателей в таком количестве, чтобы стоило труда. Живу я дорого и плохо и вообще не люблю это гнездо». Безотрадное пребывание в Берлине несколько оживлял его продолжительный роман с хористкой берлинской оперы Каролиной Рихтер (псевдоним: Медон). Зато скандальная история с другой Каролиной – его соседкой по квартире, 47-летней швеей Маркет – долгие годы отравляла его существование. В 1821 г., озлобленный шумом, зачастую доносившимся из ее комнаты, он однажды, встретив соседку, так толкнул ее с лестницы, что полученные от падения ушибы искалечили ее. После длительного судебного процесса Шопенгауэру пришлось не только уплатить 300 талеров за ее лечение, но в течение двадцати лет платить ей алименты за нетрудоспособность. «Obit anus, obit onus» (спадает бремя, старуха умирает), – воскликнул он, узнав о ее смерти.

В конце августа 1831 г., когда в Берлине возникла эпидемия холеры (от которой погиб ненавистный Шопенгауэру Гегель), он наконец после долголетнего томительного и бесплодного пребывания покинул этот безотрадный для него город. «Я благодарен холере, – писал он много лет спустя Ю. Фрауенштедту, – за то, что 23 года тому назад она изгнала меня оттуда…» (письмо от 9 апреля 1854 г.). На этом завершилась университетская карьера Шопенгауэра. Поселившись во Франкфурте-на-Майне, он в продолжение 27 лет, до конца своей жизни, оставался там, ведя, предоставленный самому себе, затворническую, одинокую жизнь отставного приват-доцента.

Ему исполнилось уже 43 года. Ни университетская деятельность (вернее, вынужденная бездеятельность), ни литературное творчество не принесли ему признания и известности. На своей философской «альпийской вершине» он оставался в полном одиночестве.

Из 500 экземпляров изданной в 1813 г. диссертации десять лет спустя 350 остались нераспроданными. Из 800 экземпляров его основного труда за полтора года было продано лишь 100. Оставив для продажи 50 экземпляров, издатель превратил все остальные в макулатуру. «Полное пренебрежение, которому подверглись мои труды, – писал Шопенгауэр в своих франкфуртских „Размышлениях“ в 1832 г., – доказывает либо то, что я не был достоин современности, либо наоборот. В том и другом случае это значит: „The rest is silence…“ (дальнейшее – молчание)» (41, 82).

* * *

Как правило, историки философии уделяют очень мало внимания личным особенностям, чертам характера и образу жизни «героев» своих исследований, ограничиваясь минимальными биографическими данными. Шопенгауэр – редкое исключение. Его скверный, несносный, строптивый характер и нелюдимый образ жизни стали предметом многочисленных воспоминаний его современников и излюбленной темой многих его биографов.

«Уже в семнадцатилетнем возрасте… я был настолько проникнут горестью жизни,как Будда в своей молодости, когда он узрел болезнь, старость, страдания и смерть», – гласит рукопись Шопенгауэра «Книга о холере» (41, 17). Глубокий пессимизм омрачал все его существование. Он был мрачным, угрюмым, раздражительным. В письме к Гёте от 3 сентября 1815 г., задолго до своих университетских и литературных злоключений, он пишет о своей ипохондрии.

Материально он был вполне обеспечен и никогда не нуждался в средствах существования. «Благодаря небу и моему отцу я обладаю значительным и надежно сохраняющимся капиталом, – писал он после получения своей доли наследства, – которым могу располагать в любой момент…» (4, 64). А «обладать со дня рождения состоянием, дающим возможность жить, хоть бы без семьи, только для самого себя, в полной независимости, т. е. без обязательного труда, – это неоценимое преимущество» (8, 48). До старости лет он сохранил свое здоровье.

«В 72 года, – сообщает он в письме к Оттилии фон-Гёте, – я по-прежнему совершенно здоров и, благодаря моей очень быстрой и легкой походке, все еще подвижен… Я могу таким образом дожить до глубокой старости, если тем временем ничего не случится» (4, 186). Он читал без очков («даже при слабом освещении»), и лишь слух его стал несколько хуже.

Но это нисколько не умаляло его депрессивного, пессимистического умонастроения, которое с годами все больше возрастало.

Он был насквозь пропитан эгоцентризмом. То был поистине «птолемеевский» эгоцентризм. И хотя мир упорно не вращался вокруг него, именно поэтому он не желал вращаться вокруг мира, самоуглубленно сосредоточившись на своем собственном Я. Самомнение, самонадеянность, амбиция и претенциозность его были беспредельны. Равных ему не было – в этом он никогда нисколько не сомневался… «Почти все, – писал он за полгода до смерти, – имеют какой-либо непреодолимый или хронический порок (Uebel); я наблюдаю это ежедневно. А я – нет» (34, 126). Его не превозносят. Лекции его не посещают. На его книги нет спроса. Это вызывает у него лишь презрение к людям, недостойным его, неспособным воздать ему должное. Ведь книга, по его словам, подобна зеркалу: «Когда осел глядит в него, он не может увидеть в нем ангела» (49, 223).

Он крайне неуживчив. Он живет в окружении «двуногой породы обезьян» (zweibeinige Affengeschlecht) (К. Розенкранцу, 12.VII.1838), осыпаемых им едкими, язвительными сарказмами. Лучше быть от них подальше. Он живет в полном одиночестве. Подальше от родных. Холостяк [3]3
  По словам Шопенгауэра, на нашем моногамном полушарии жениться – значит лишиться половины своих прав и удвоить свои обязанности.


[Закрыть]. Всячески избегает общения и дружбы. Никому не доверяет. Даже обедая в ресторане, он издевается над застольными соседями. «Новых знакомств с учеными я стараюсь по возможности избегать, в особенности с работающими по моей специальности; все они поголовно меня ненавидят от всего сердца, в этом отношении сходятся все, в остальном расходящиеся между собой», – пишет он (4, 90). Вопреки его уверениям: «То, что я думаю, что пишу, представляет для меня ценность и это мне важно; а то, что происходит лично со мною, что касается меня самого – это имеет второстепенное значение и я отношусь к этому с насмешкой» (4, 29). Его приводила в негодование, в бешенство дискриминация его учения официальными, университетскими философами: «Для меня легче, если черти будут есть мое тело, чем если профессора станут грызть мою философию» (20, 60).

В знаменитой в свое время книге «Гениальность и помешательство» Чезаре Ломброзо в главе «Гениальные люди, страдавшие умопомешательством» приводит Шопенгауэра в качестве яркого примера мыслителя, одержимого манией преследования. «Он жил всегда в нижнем этаже, чтобы удобнее было спастись в случае пожара, боялся получать письма, брать в руки бритву [4]4
  Брился он все же сам: «Я не доверил бы свою шею бритве в чужих руках» (49, 223).


[Закрыть], никогда не пил из чужого стакана, опасаясь заразиться какой-нибудь болезнью… Исключительной и постоянной заботой его было собственное Я, которое он старался возвеличить всеми способами…» (20, 60). Впрочем, сам Шопенгауэр, убежденный в «сродстве гениальности с безумием» (8, III, 359), не возражал бы Ломброзо, причислявшему его к гениальным безумцам: «Что у гениальности и безумия есть стороны, коими они сходятся и даже переходят друг в друга, – было часто замечаемо…» (6, 195).

Ничто не было столь чуждо Шопенгауэру, как общественная, а тем более политическая деятельность. Об этом он прямо заявлял еще в письме М. Лихтенштейну (декабрь 1819 г.), считая унижением собственного достоинства «серьезное применение своих духовных сил к предоставляемой мне столь узкой и незначительной сфере, как современные условия некоего данного времени или определенной страны». Он был твердо уверен, будто «нельзя одновременно служить миру (der Welt) и истине» (Фрауенштедту, 21.VIII.1852), противополагая философское творчество общественной деятельности.

Современность отвернулась от него, и он повернулся спиной к современности, замкнулся в себе, в свои философские раздумья. «Я живу как отшельник, целиком и полностью погрузившись в свои изыскания и занятия», – писал он Г. В. Лабесу (30.V.1835). «Кто не любит одиночества – тот не любит свободы, ибо лишь в одиночестве можно быть свободным» (8, 131). Большую часть дня проводил он в кабинете своей двухкомнатной квартиры, поглощенный писанием и чтением. Его окружали бюст Канта, портрет Гёте, тибетская статуя Будды, 16 гравюр на стенах с изображениями собак и книги, книги, книги… 1375 томов хранилось в его библиотеке. «Не будь на свете книг, я давно пришел бы в отчаяние…» – признавался он (41, 105).

Образ жизни Шопенгауэра был монотонным и однообразным. Он придерживался строгого режима. Надев старомодный фрак и аккуратно повязав шею белым бантом, он в установленный час шел обедать в близлежащий ресторан. Совершал длительные прогулки, на ходу разговаривая с самим собой. Его сожителем и постоянным спутником был белый пудель Атма (брахманское: духовное первоначало, «самость»). Шопенгауэр-младший, – называли его соседи. «Эй ты, человек!» – бранил своего пса Шопенгауэр [5]5
  После смерти Атмы Шопенгауэр установил в своей комнате гипсовое изображение головы своего покойного друга и завел себе его коричневого преемника.


[Закрыть]. По вечерам философ отдыхал, играя на флейте, а перед сном читал произведения античных поэтов (многие из которых он знал наизусть). Но наибольшее удовольствие доставляло ему чтение «Дупнекхата» – 50 отрывков из Упанишад [6]6
  В латинском переводе Анкетиль-Дюперрона (1809 г.) с персидского перевода с санскрита.


[Закрыть].

Так шли год за годом, десятилетие за десятилетием монотонной, безрадостной жизни. «Вы знаете, что я никогда не был особенно общителен, а теперь я живу еще более замкнуто, чем когда бы то ни было», – делился он в последний год жизни с невесткой Гёте (4, 186). Ему «выпало счастье жить более среди книг, чем между людей…» (7, III, 190).

Но никакие неудачи, никакие провалы не сломили его настойчивости, его непреодолимого стремления отстаивать свои убеждения. Шопенгауэр не сдавался. Упорно, непрестанно, неутомимо продолжал он свою работу, ведя непримиримую борьбу против своих идеологических противников. Его не печатали, не читали, не слушали. Его сочинения, как правило, игнорировали. Он видел в этом «заговор профессоров» против него. «Господа профессора совершенно правильно усмотрели, что единственное средство для борьбы с моими сочинениями – это сделать их тайной для публики путем глубокого замалчивания…» (5, III, 4). Крайне редко, в исключительных случаях, появлялись резко критические отзывы о его произведениях (например, рецензия Ф. Э. Бенеке на «Мир как воля и представление»).

Но этот антагонист всей классической философии отнюдь не был графоманом, заурядным писакой, невежественным путаником. Как бы отрицательно мы ни относились к его воззрениям, нельзя не признать, что это был весьма одаренный человек с разносторонней эрудицией, обширными познаниями и большим литературным мастерством. Он не только внимательно следил за ненавистной ему послекантовской немецкой философией, но и хорошо знал античную, английскую, французскую философскую литературу. Он обладал основательными познаниями в различных областях естественных наук и с полным правом утверждал: «Всю мою жизнь я непрестанно следил за достижениями всех этих наук и изучал их основные произведения…» (И. Фрауенштедту, 12.Х.1852 г.). А его основной замысел – синтез достижений западноевропейской философии с откровениями восточной религиозно-философской мысли – потребовал от него тщательного изучения ведизма, брахманизма и буддизма [7]7
  Среди других изученных им работ он ссылается также на «Архив научных знаний в России» и исследования петербургского ученого И. И. Шмидта («этого превосходного ученого» и «самого основательного в Европе знатока буддизма»), в том числе на его речь в Петербургской академии в сентябре 1830 г.


[Закрыть]. «Изучение Упанишад было утешением моей жизни и будет утешением, когда я буду умирать» (25, II, 573). Весьма скудными и убогими были, однако, его социально-экономические и политические знания. Шопенгауэр в совершенстве владел многими, новыми и древними, языками. Он предлагал различным издателям свои переводы: Гёте – на английский язык, художественных произведений – с французского, итальянского, испанского, философских работ Джордано Бруно, Юма, с испанского этического сочинения Б. Грациано. Однако все его предложения отклонялись издателями.

Девятнадцать лет спустя после выхода в свет основного труда Шопенгауэр добился опубликования (не у Брокгауза) в 500 экземплярах, без оплаты авторского гонорара, своего нового философского произведения «О воле в природе». Увы, через год из них было продано лишь 125 экземпляров.

Первый проблеск света в философской биографии Шопенгауэра мелькнул в 1839 г., на пятьдесят втором году жизни: представленная им на конкурс, объявленный Норвежской королевской академией, работа «О свободе человеческой воли» была удостоена первой премии. Но в следующем году его работа «Об основе морали», хотя она была единственной представленной на конкурс, объявленный Датским королевским научным обществом, премии не получила. Позднее, издав совместно обе эти работы, Шопенгауэр сопроводил это издание предисловием с язвительными замечаниями в адрес копенгагенских судей.

Лишь через четверть века после выхода в свет своего главного труда Шопенгауэру удалось убедить Брокгауза издать также многолетний плод его неустанной работы – объемистый второй том, в котором, параграф за параграфом, даны обстоятельные комментарии и обоснование философских положений, первоначально изложенных в первом томе «Мира как воли и представления». Этот том был издан (как всегда без оплаты авторского гонорара) тиражом в 750 экземпляров наряду со вторым изданием давно забытого первого тома (500 экземпляров). «Это, во всяком случае, лучшее из всего того, что я написал», – уверял автор своего издателя (7 мая 1843 г.).

Наконец, на седьмом десятке, в 1851 г., после того как три издателя отказались от публикации, Шопенгауэр дожил до «дня рождения своего последнего детища» (Фрауенштедту, 23 октября 1850 г.) – своей разносторонней работы «Парерги и паралипомены», «побочные» и «оставшиеся» сочинения, объемлющей рассуждения на самые разнообразные темы, привлекавшие его размышления и раздумья. Эта работа, несмотря на его восклицание: «Как велика бездна между народом и книгами!» (7, III, 191), написана более популярно и доступна для более широкого круга читателей, а не только для специалистов в области философии.

Впрочем, все произведения Шопенгауэра написаны по-иному, нежели труды его классических современников. Независимо от их идейно-теоретического содержания они написаны с большим литературным мастерством, ярко, живо, темпераментно. Он искусно иллюстрирует свои мысли наглядными образами, эффектными цитатами, саркастическими выпадами против инакомыслящих. Особенно велико его афористическое мастерство. Вся его стилистическая манера – прямая противоположность царившему в тогдашней немецкой философии туманному, выспренному, заумному метаязыку. И как бы мы отрицательно ни оценивали его воззрения по существу, в стилистическом отношении нельзя не воздать ему должное. «Нет ни одного мыслителя в философской литературе всех народов, – с восхищением писал неокантианец Виндельбанд, – который сумел бы формулировать философскую мысль с такой законченной ясностью, с такой конкретной красотой, как это мы видим у Шопенгауэра» (14, II, 285). Даже тех, для кого совершенно неприемлемы и нетерпимы его взгляды, его литературное мастерство убеждает в том, что «можно весьма серьезно философствовать, не будучи ни непонятным, ни скучным» (5, III, 144). Марксистский историк и философ Франц Меринг, «со страстной антипатией» относившийся к учению Шопенгауэра, признавал, что «Шопенгауэр несомненно принадлежит к величайшим художникам немецкой прозы» (21, 254). Сам философ, само собой разумеется, с гордостью отзывался о собственных сочинениях; «Ибо я не многописака (только переведенные на русский язык его сочинения заполняют 2500 убористых страниц. – Б. Б.), не фабрикант компиляций, я не пишу ради гонорара и не рассчитываю на то, чтобы своими книгами заслужить одобрение министра… Кто хочет меня узнать и понять, не должен оставить непрочитанной ни одной строки из моих произведений» (5, II, 475).

Эрудиция и литературное мастерство Шопенгауэра, тот неоспоримый факт, что он в совершенстве владел опасным оружием борьбы – как мы убедимся во всем последующем изложении – против прогрессивной философской и общественной мысли, обязывает нас к самому серьезному и основательному опровержению и разоблачению несостоятельности и реакционности столь умело пропагандируемых им реакционных идей.

За приведенными нами словами Шопенгауэра о нежелании угождать министру кроется не что иное, как неприязнь к легальной университетской философии, а за его отвращением к общественной деятельности – злостный политический консерватизм. Об этом недвусмысленно свидетельствует его враждебное отношение к революции 1848 г. В то время как лишенный за свои радикальные воззрения права преподавания и вынужденный жить и творить в деревенском изгнании Людвиг Фейербах был вдохновлен и окрылен революционным подъемом, франкфуртский отшельник с нескрываемым ожесточением проклинал революционных «каналий», «сброд». «Духовно мне пришлось в течение этих четырех месяцев тяжело страдать в страхе и заботах: под угрозой находилась всякая собственность, даже весь законный порядок!» (Фрауенштедту от 11.VI.1848). Для Шопенгауэра «все революционные порывы, все стремления избавиться от традиционных установлений воплощают не что иное, как разнуздание звериной природы человека…» (41, 96). В письме к Фрауенштедту, вспоминая о баррикадах и уличных боях во

Франкфурте-на-Майне 18 сентября 1848 г. («что мы пережили!»), он сообщает о том, как отрадно было, когда в его дом вошли «достойные друзья» – 20 прусских солдат под командой офицера, стрелявшие из его окон по повстанцам (письмо от 2 марта 1849 г.). Впоследствии он произносил тост за душителя восстания «благородного князя Виндишгретца». Единственным достижением революции он, с обычной язвительностью, признавал то, что после нее… изменились номера домов (Фрауенштедту от 26.IX.1851). Первый пункт его предсмертного завещания предусматривал сумму, предназначенную «для организованных в Берлине фондов по оказанию поддержки ставших инвалидами прусских солдат, участвовавших в восстановлении в Германии законного порядка во время бунтарских и повстанческих сражений 1848 и 1849 гг., а также для членов семьи тех из них, кто погиб в этих боях» (41, 97). Политический облик «аполитичного» философа предстает наглядно – во всей его неприглядности.

А между тем идеологическая ситуация, обострившаяся в результате политического размежевания, упадочные настроения в одних и озлобление в других общественных слоях, возникшие после поражения революции, создали духовную атмосферу, благоприятствующую распространению пессимистического умонастроения, проповедовавшегося франкфуртским философом. Появились приверженцы, нашедшие здесь мировоззрение, соответствующее духу времени. «…Реакционное направление времени, – констатировал в своей монографии о Шопенгауэре Куно Фишер, – шло ему на пользу и способствовало его превознесению» (33, 98).

В 50-х годах началось оживление вокруг десятки лет прозябавшей философии, извлеченной из мрака забвения. «И лишь тогда, когда после неудачи своей революции она (немецкая буржуазия. – Б. Б.) впала в состояние весьма не исторического похмелья, – тогда впервые философия Шопенгауэра стала излюбленным молитвенником ее житейской мудрости» (23, 35). Никогда ранее не упоминавшегося историками философии Шопенгауэра И. Э. Эрдман попросил прислать автобиографию для второго тома своего «Развития немецкой спекуляции, начиная с Канта» (1852 г.). В вышедшей в том же году в Лейпциге «Генетической истории философии со времен Канта» К. Фортлаге 16 страниц было уделено учению Шопенгауэра. В 1856 г. Бреславльский университет объявил конкурс на тему «Философия Шопенгауэра». А в следующем году в Боннском и Лейпцигском университетах уже читались курсы лекций на эту тему (одним из лекторов был иезуитский каноник).