Текст книги "Майор Барбара"

Автор книги: Бернард Джордж Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Барбара (жизнерадостным, любезным тоном светской дамы, совершенно по-новому). Ах, простите, что я записала вашу фамилию, мистер Уокер. Я не поняла. Я вычеркну ее.

Билл (принимая это как оскорбление, глубоко уязвленный). Оставьте-ка мою фамилию в покое. Не так уж она плоха, чтобы не годилась для вашей книжки.

Барбара (рассудительно). Видите ли, не стоит записывать вашу фамилию, раз я ничего не могу для вас сделать. Чем вы занимаетесь?

Билл (все еще обиженно). Не ваше дело.

Барбара. Совершенно верно. (Очень деловито.)Я запишу вас как человека, который ударил бедную Дженни Хилл по губе.

Билл (встает с угрожающим видом). Эй, послушайте, хватит с меня.

Барбара (жизнерадостно и бесстрашно). Зачем вы к нам пришли?

Билл. Пришел за моей девчонкой, понятно? Хочу забрать ее отсюда и набить ей морду.

Барбара (снисходительно). Вот видите, я не ошиблась насчет вашей профессии.

Билл хочет протестовать, но голос его срывается, и, к великому своему стыду и страху, он готов заплакать. Он снова садится на место.

Как ее зовут?

Билл (угрюмо). Ее зовут Мэг Эбиджем, вот как ее зовут.

Барбара. Мэг Эбиджем! Она в Кеннингтауне, в наших казармах.

Билл (возмущение вероломством Мэг придает ему силу). Вот оно как? (Мстительно.)Тогда я пойду за ней в Кеннингтаун. (Идет к воротам, останавливается в нерешительности; наконец, возвращается к Барбаре.)Врете небось, лишь бы отвязаться от меня?

Барбара. Я вовсе не хочу от вас отвязаться. Я хочу, чтобы вы остались здесь и спасли вашу душу. Лучше останьтесь; солоно вам придется сегодня, Билл.

Билл. Это кто же мне насолит? Вы, что ли?

Барбара. Тот, в кого вы не верите. Зато после вам будет хорошо.

Билл (ретируясь). Пойду-ка я в Кеннингтаун, подальше от вашей болтовни. (Вдруг оборачивается к ней, очень злобно.)А если не найду там Мэг, то вернусь сюда: так и быть, отсижу за вас два года, убей меня бог!

Барбара (еще мягче, если возможно). Не стоит, Билл. Она нашла себе другого парня.

Билл. Это кого же?

Барбара. Одного из обращенных ею. Он влюбился в нее, когда увидел ее чистую душу, просветленное лицо и вымытые волосы.

Билл (в изумлении). Для чего это она их вымыла, рыжая дрянь? Они у нее красные, как морковь!

Барбара. Они теперь очень красивые, потому что в глазах у нее новое выражение. Какая жалость, что вы опоздали. Этот парень натянул вам нос, Билл.

Билл. Я ему натяну! Не больно-то она мне нужна. Это вы знайте. А все-таки я ее проучу, чтоб не гнушалась мной. И его проучу, чтоб не лез. Как его зовут?

Барбара. Сержант Тоджер Фэрмайл.

Шерли (злорадно вскакивая). Я пойду с ним, мисс. Посмотрю, как-то они встретятся. А когда все кончится, я свезу его в больницу.

Билл (к Шерли, с нескрываемым опасением). Это тот самый, что ты говорил?

Шерли. Он самый.

Билл. Тот, что боролся в мюзик-холле?

Шерли. Состязания в национальном спортивном клубе давали ему чуть не сотню в год. Теперь он их бросил из-за религии; у него, верно, руки чешутся, давно не был в деле. Вот обрадуется. Идем.

Билл. Сколько в нем весу?

Шерли. Тринадцать стоунов четыре фунта.

Последняя надежда Билла рушится.

Барбара. Ступайте поговорите с ним, Билл. Он вас обратит.

Шерли. Обратит твою голову в яичницу.

Билл (угрюмо). Не боюсь я его. Никого я не боюсь. А только он меня побьет – это как пить дать. Подвела она меня. (В унынии садится на край кормушки.)

Шерли. Значит, ты не идешь? Так я и думал. (Садится снова.)

Барбара (зовет). Дженни!

Дженни (появляется в дверях убежища; на губе у нее пластырь). Слушаю, майор.

Барбара. Пришлите Ромми Митченс убрать здесь.

Дженни. Она боится.

Барбара (на мгновение в ней вспыхивает сходство с матерью). Глупости! Пускай делает, что ей приказано.

Дженни (зовет). Ромми! Майор велит вам идти сюда.

Дженниподходит к Барбаре, стараясь держаться ближе к Биллу, чтобы он не подумал, что она боится его или обижена.

Барбара. Бедняжка Дженни! Вы устали? (Взглядывая на разбитую губу.)Больно?

Дженни. Нет, теперь не больно. Пустяки.

Барбара (критически). Он постарался, видно. Бедный Билл! Вы ведь не сердитесь на него?

Дженни. О нет, нет, я не сержусь, господь его благослови!

Барбара целует ее. Дженни весело убегает в дом. Билл корчится от нового приступа своей странной и мучительной болезни, но молчит. Из убежища выходит Ромми Митченс.

Барбара (идет ей навстречу). Ну, Ромми, поторопитесь. Возьмите эти кружки и тарелки и вымойте, а крошки бросьте птицам.

Ромми берет тарелки и кружки, но Шерли отнимает у нее свою кружку, где еще осталось молоко.

Шерли. Какие там крошки! Не такое теперь время, чтобы выбрасывать хлеб птицам.

Прайс (появляется в дверях убежища). Майор, там какой-то джентльмен пришел смотреть убежище. Говорит, что он ваш отец.

Барбара. Хорошо. Сейчас приду.

Снобби уходит. Барбара идет за ним.

Ромми (подходит крадучись к Биллу и говорит ему шепотом, но с глубочайшим убеждением в голосе). Я бы тебе показала, боров ты лопоухий, только она мне не позволила. Какой ты джентльмен, если бьешь женщину по лицу.

Билл, переживающий душевный переворот, не обращает на нее внимания.

Шерли (бежит за Ромми). Ну, ну! Ступай в дом, а то наживешь еще беды своей болтовней.

Ромми (свысока). Я не имела удовольствия с вами познакомиться, сколько помню.

(Захватив тарелки, уходит в убежигце.)

Шерли. Вот это так...

Билл (свирепо). Не разговаривай со мной, слышишь? Отстань от меня, не то я наделаю бед. Что я тебе? Грязь под ногами, что ли?

Шерли (невозмутимо). Не беспокойтесь. Вам нечего бояться, что за вами станут бегать; ваше общество вовсе не так интересно. (Собирается войти в убежище.)

В дверях показывается Барбара, справа от нее Андершафт.

Барбара. Ах, вот вы где, мистер Шерли! (Становится между ними.)Это мой отец; я, кажется, вам говорила, что он свободомыслящий? Вы с ним, верно, столкуетесь.

Андершафт (в изумлении). Я свободомыслящий? Ничего подобного! Напротив, убежденный мистик.

Барбара. Ах, простите, пожалуйста! Кстати, папа, какая У вас религия? Может быть, мне придется с кем-нибудь вас знакомить.

Андершафт. Религия? Ну, милая, ведь я миллионер. Это и есть моя религия.

Барбара. В таком случае, боюсь, вам не столковаться. Ведь вы не миллионер, правда, Питер?

Шерли. Нет, и горжусь этим.

Андершафт (серьезно). Бедность, мой друг, не такая вещь, чтобы ею гордиться.

Шерли (сердито). А кто наживал для вас миллионы? Я и мне подобные. Отчего мы бедны? Оттого, что сделали вас богатыми. Даже за все ваши доходы я бы не согласился поменяться с вами совестью.

Андершафт. Даже за вашу совесть я не поменялся бы с вами доходом, мистер Шерли. (Идет под навес и садится на скамью.)

Барбара (перебивает Питера на полуслове). Трудно себе представить, что это мой отец, правда, Питер? Может быть, вы пойдете в убежище, поможете девушкам? Сегодня мы сбились с ног.

Шерли (с горечью). Да, конечно, ведь я у них в долгу за обед, не так ли?

Барбара. Нет, не потому, что вы у них в долгу, а из любви к ним, Питер, из любви к ним.

Он не понимает и даже несколько шокирован.

Ну что вы так на меня смотрите? Подите в убежище, дайте вашей совести отдохнуть. (Подталкивает его к убежищу.)

Шерли (в дверях). Жалко, что вас не учили шевелить мозгами, мисс. Из вас вышел бы замечательный лектор по атеизму.

Барбара смотрит на отца.

Андершафт. Не обращай на меня внимания, милая. Занимайся своим делом и позволь мне быть наблюдателем.

Барбара. Хорошо, папа.

Андершафт. Например, что такое вот с этим пациентом?

Барбара (смотрит на Билла, который сидит все в той же позе, с тем же выражением мрачного раздумья). О, мы его живо вылечим. Вот, посмотри. (Подходит к Биллу и останавливается в ожидании.)

Тот взглядывает на нее и снова опускает глаза, чувствуя себя неловко и злясь еще больше.

Хорошо бы растоптать каблуками лицо Мэг Эбиджем – верно, Билл?

Билл (в замешательстве вскакивает с колоды). Враки, я этого не говорил.

Она качает головой.

Кто вам сказал, что у меня на уме?

Барбара. Ваш новый приятель.

Билл. Какой еще новый приятель?

Барбара. Дьявол, Билл. Когда ему удается опутать человека, тот становится несчастным, вот как вы.

Билл (пытается показать, что ему сам черт не брат). Я вовсе не несчастен. (Опять садится и вытягивает ноги, стараясь казаться равнодушным.)

Барбара. Ну, а если вы счастливы, почему же этого не видно?

Билл (невольно подбирая ноги). Сказано вам, я счастлив, и отвяжитесь от меня! Чего вы ко мне пристали? Что я вам дался? Ведь я не вас двинул по роже!

Барбара (мягко, подбираясь к его душе). Это не я к вам пристаю, Билл!

Билл. А кто же еще?

Барбара. Тот, кто не хочет, чтобы вы били женщину по лицу. Тот, кто желает сделать из вас человека.

Билл (бахвалится). Сделать из меня человека? А я разве не человек? А? Кто говорит, что я не человек?

Барбара. Может быть, где-нибудь в вас и сидит человек. Но – как же он допустил, что вы ударили бедняжку Дженни? Это было не очень-то человечно.

Билл (вконец измученный). Отвяжитесь вы, говорю я вам. Довольно уж. Надоела мне ваша Дженни.

Барбара. Так почему же вы все время об этом думаете? Почему вы боретесь с этим в душе? Ведь вы не обратились к богу!

Билл (убежденно). Ну уж нет. Этого вам не дождаться.

Барбара. Правильно, Билл. Не сдавайтесь. Соберитесь с силами. Не уступайте нам себя по дешевке. Тоджер Фэрмайл говорит, что он три ночи боролся с богом так, как никогда не боролся с японцем в мюзик-холле. Он сдался японцу только тогда, когда рука его была почти сломана. Он сдался богу только тогда, когда сердце его было почти разбито. Быть может, вам это не грозит – ведь у вас нет сердца.

Билл. То есть как это нет? Почему это у меня нет сердца?

Барбара. У человека с сердцем не поднялась бы рука на бедняжку Дженни, как по-вашему?

Билл (чуть не плача). Ох, да когда же вы от меня отстанете? Ведь я вас не трогал. Что же вы не даете мне покоя? (Весь дергается.)

Барбара (успокаивающе кладет руку ему на плечо и говорит кротким голосом, ни на минуту не давая ему опомниться). Это ваша совесть не дает вам покоя, Билл, а не я; мы все через это прошли. Идемте с нами, Билл.

Он дико оглядывается по сторонам.

Идемте с нами, к подвигам на земле и вечной славе на небесах.

Ему становится невмоготу.

Идемте.

В убежище бьет барабан, Барбара оборачивается, и Билл с глубоким вздохом сбрасывает с себя чары. Из убежища выходит Адольф с турецким барабаном.

А, вот и вы, Долли! Позвольте познакомить вас с моим новым другом, мистером Уокером. Билл, это мой парень, мистер Казенс.

Казенс отдает честь палочкой.

Билл. Собираетесь за него замуж?

Барбара. Да.

Билл (с чувством). Ну так помоги ему боже! Помоги ему боже!

Барбара. Почему? Вы думаете, что он не будет со мной счастлив?

Билл. Я едва вытерпел одно утро, а ему придется терпеть всю жизнь.

Казенс. Ужасная мысль, мистер Уокер. Но я не могу расстаться с Барбарой.

Билл. Ну, а я так могу. (Барбаре.)Слушайте-ка! Знаете, куда я сейчас иду и что собираюсь сделать?

Барбара. Да, вы идете к богу. И не минет еще недели, как вы явитесь сюда и скажете мне об этом.

Билл. Вот и врете. Я пойду в Кеннингтаун и плюну в глаза вашему Тоджеру. Я съездил Дженни по роже, а теперь пускай он съездит мне по роже, и я приду и покажусь вам– Он изобьет меня почище, чем я избил вашу Дженни. Вот мы и будем квиты! (Адольфу.)Правильно или нет? Вы – джентльмен, должны знать.

Барбара. Лишние синяки делу не помогут.

Билл. Вас не спрашивают. Помолчите хоть минутку. Я спрашиваю вот его.

Казенс (задумчиво). Да, мне кажется, вы правы, мистер Уокер. Я тоже так поступил бы. Любопытно: древний грек сделал бы то же самое.

Барбара. А какой от этого толк?

Казенс. Что ж, это даст мистеру Фэрмайлу возможность размяться и успокоит душу мистера Уокера.

Билл. Чепуха! Какая там душа! Почем вы знаете, есть у меня душа или нет? Вы ее не видели.

Барбара. Я видела, как болела ваша душа, когда вы восстали против нее.

Билл (сдерживая озлобление). Если б вы были моя девчонка и вот так же не давали мне слова сказать, уж я бы постарался, чтоб у вас везде заболело. (Адольфу.)Послушайтесь моего совета, приятель. Отучите ее болтать, не то вы помрете раньше времени. (С силой.)Угробит она вас, вот что с вами случится; она вас угробит. (Уходит в ворота.)

Казенс (смотрит ему вслед). Любопытно, очень любопытно!

Барбара (негодующе, тоном своей матери). Долли!

Казенс. Да, милая, любить вас очень утомительно. Если так пойдет дальше, я долго не проживу.

Барбара. Вас это огорчает?

Казенс. Нисколько. (Он неожиданно смягчается и целует ее, перегнувшись через барабан, – как видно, не впервые, ибо без практики это почти невыполнимо.)

Андершафт кашляет.

Барбара. Ничего, папа, мы про вас не забыли. Долли, покажите папе убежище, мне некогда. (Энергичной походкой идет в дом.)

Андершафт и Адольф остаются вдвоем. Андершафт сидит на скамье в той же позе наблюдателя и пристально смотрит на Адольфа. Адольф пристально смотрит на Андершафта.

Андершафт. Мне кажется, вы догадываетесь, что у меня на уме, мистер Казенс.

Казенс беззвучно взмахивает палочками, словно выбивая быструю дробь.

Вот именно! А что если Барбара выведет вас на чистую воду?

Казенс. Я и не думаю обманывать Барбару. Я совершенно не интересуюсь взглядами Армии спасения. Дело в том, что я нечто вроде коллекционера религий и ухитряюсь верить во все религии разом. Кстати, а вы во что-нибудь верите?

Андершафт. Да.

Казенс. Во что-нибудь из ряда вон выходящее?

Андершафт. Только в то, что для спасения необходимы две вещи.

Казенс (разочарованно, но вежливо). Ах да, по катехизису! Чарлз Ломэкс тоже принадлежит к англиканской церкви.

Андершафт. Эти две вещи...

Казенс. Крещение и...

Андершафт. Нет. Деньги и порох.

Казенс (изумленно, но с интересом). Это общее мнение наших правящих классов. Ново только то, что нашелся человек, который говорит это вслух.

Андершафт. Совершенно верно.

Казенс. Простите, а есть ли в вашей религии место справедливости, чести, правде, милосердию, любви и так далее?

Андершафт. Да, это украшение беззаботной жизни богатых и сильных.

Казенс. А что если придется выбирать между этими добродетелями и деньгами и порохом?

Андершафт. Выбирайте деньги и порох – без них вы не сможете позволить себе быть правдивым, любящим, милосердным и так далее.

Казенс. И это ваша религия?

Андершафт. Да.

Интонация этого ответа завершает разговор. Это «да» звучит, как фермата перед новым развитием темы. Казенс делает скептическую гримасу, пристально смотрит на Андершафта. Андершафт пристально смотрит на Казенса.

Казенс. Барбара этого не потерпит. Вам придется выбирать между вашей религией и Барбарой.

Андершафт. И вам тоже, мой друг. Она скоро откроет, что этот ваш барабан пустой.

Казенс. Папа Андершафт, вы ошибаетесь: я убежденным сторонник Армии спасения. Вы не понимаете, что такое Армия спасения. Это армия радости, любви, мужества; она изгнала ужас, отчаяние, угрызение совести старых евангелических сект, одержимых страхом ада; она идет на бой с дьяволом под звуки труб и барабанов, с музыкой и танцами, со знаменами и пальмовыми ветвями, как и подобает воинству Христову при вылазке с небес. Она берет пропойцу из кабака и делает его человеком, она берет презренную тварь, которая прозябала на кухне, – и вот тварь эта становится женщиной. И не только она, но и люди из общества, сыновья и дочери нашей знати. Армия берет бедного учителя греческого языка, самое изломанное и самое подавленное существо из всего рода человеческого, питающееся греческими корнями, и пробуждает в нем рапсода, открывает ему, что такое истинный культ Диониса, и посылает его на улицу барабанить дифирамбы. (Играет на барабане громкий туш.)

Андершафт. Вы поднимете на ноги все убежище.

Казенс. О, там привыкли к неожиданным вспышкам экстаза. Но если барабан вас беспокоит... (Сует в карман палочки, снимает барабан и ставит его на землю против ворот.)

Андершафт. Благодарю вас.

Казенс. Вы помните, что говорит Еврипид о деньгах и порохе?

Андершафт. Нет.

Казенс (декламирует).

Пусть тот или иной Соседа превзойдет оружьем и казной, И пусть мильоны душ людских томит броженье Бесчисленных надежд, которые им лгут И множат в них тоску, до срока отмирая, – Кто понял, как сладка простая жизнь земная, Тот – в днях, которые бегут, Отраду обретя, – уж тут Стал небожителем, не ведающим тленья.

Перевод мой, как вы его находите?

Андершафт. Я нахожу, мой друг, что если вы желаете узнать в жизни счастье, то должны сначала получить достаточно денег, чтобы не нуждаться, и достаточно власти, чтобы быть самому себе господином.

Казенс. Звучит дьявольски неутешительно. (Декламирует.)

Ужель кому-нибудь не ясно, что вселенной Предвечный правит дух, что в мире неизменно Царит его закон и что предела нет Его могуществу? Людская мудрость – бред, Когда она молчит о воле Провиденья. Что может быть добрей, чем божья благодать? Мы, смерти не страшась, должны спокойно ждать, Что принесет нам Рок, и к Барбаре питать Всегда в душе своей любовь и восхищенье.

Андершафт. Вот как! У Еврипида упоминается Барбара?

Казенс. Вольный перевод. Там стоит – «красота».

Андершафт. Нельзя ли мне узнать, как отцу Барбары, на какие средства вы собираетесь вечно любить ее?

Казенс. Так как вы отец Барбары, то это скорее ваше дело, а не мое. Я могу прокормить ее преподаванием греческого, вот, пожалуй, и все.

Андершафт. И вы считаете, что она делает выгодную партию?

Казенс (вежливо, но упрямо). Мистер Андершафт, я во многих отношениях человек слабый, робкий, пассивный, и здоровье у меня неважное. Но если я чего-нибудь хочу, то добиваюсь этого рано или поздно. Так и с Барбарой. Брак мне вовсе не по вкусу, я его просто боюсь, к тому же я не знаю, зачем мне Барбара и для чего я ей? Но у меня такое чувство, что жениться на ней должен я, и никто другой. Пожалуйста, считайте дело решенным. Я не хочу навязывать вам свою волю, но к чему отнимать у вас время и спорить о том, что неизбежно?

Андершафт. Это значит, что вас ничто не остановит, даже превращение Армии спасения в культ Диониса?

Казенс. Дело Армии спасения – спасать, а не препираться из-за имени того, кто нашел верный путь. Дионис или другой – не все ли равно?

Андершафт (вставая и подходя к нему). Профессор Казенс, мне по сердцу такие молодые люди, как вы.

Казенс. Мистер Андершафт, насколько я понимаю, вы продувной старый плут, но вы импонируете моему чувству сарказма.

Андершафт молча протягивает ему руку. Они обмениваются рукопожатием.

Андершафт(настраиваясь на серьезный лад). А теперь к делу.

Казенс. Простите. Мы говорили о религии. Зачем переходить к такому неинтересному и маловажному предмету, как дело?

Андершафт. Религия и есть наше дело в данную минуту, потому что без религии нам с вами не добиться Барбары.

Казенс. И вы тоже влюбились в Барбару?

Андершафт. Да, отеческой любовью.

Казенс. Отеческая любовь к взрослой дочери – опаснейшее из увлечений. Приношу извинения в том, что осмелился поставить свою вялую, робкую, пугливую привязанность рядом с вашей.

Андершафт. Ближе к делу. Нам нужно завоевать Барбару, а мы с вами не методисты.

Казенс. Не беда. Сила, при помощи которой Барбара правит здесь, та сила, которая правит самой Барбарой, – не кальвинизм, не пресвитерианство, не методизм...

Андершафт. И даже не язычество древних греков?

Казенс. Согласен. Барбара верит на свой лад, вполне оригинально.

Андершафт (торжествующе). Ага! Недаром она Барбара Андершафт. Вдохновение она черпает в себе самой.

Казенс. А как, вы думаете, оно туда попало?

Андершафт (увлекаясь все больше). Наследие Андершафтов. Я передал свой факел дочери. Она будет проповедовать мое евангелие и обращать в мою веру...

Казенс. Как? Деньги и порох?

Андершафт. Да, деньги и порох. Свобода и власть. Власть над жизнью и власть над смертью.

Казенс (вежливо, стараясь свести его с облаков на землю). Это замечательно, мистер Андершафт. Вам, разумеется, известно, что вы сумасшедший?

Андершафт (с удвоенной силой). А вы?

Казенс. Форменный маньяк. Так и быть, владейте моей тайной, раз и ваша мне известна. Но я удивляюсь. Разве сумасшедший может делать пушки?

Андершафт. А кто, кроме сумасшедшего, стал бы их делать? А теперь (с удвоенной энергией)вопрос за вопрос. Разве человек в здравом уме может переводить Еврипида?

Казенс. Нет.

Андершафт (хватает его за плечи). Разве женщина в здравом уме может сделать пропойцу человеком или жалкую тварь – женщиной?

Казенс (склоняясь перед бурей). Отец Колосс... капиталист Левиафан...

Андершафт (наступает на него). Так сколько же сумасшедших сегодня в убежище, двое или трое?

Казенс. Вы хотите сказать, что Барбара такая же сумасшедшая, как мы с вами?

Андершафт (легонько отстраняет его от себя и сразу приходит в равновесие). Вот что, профессор, условимся называть вещи своими именами. Я – миллионер, вы – поэт, Барбара – спасительница душ. Что у нас общего с чернью, с толпой рабов и идолопоклонников? (Садится, презрительно пожимая плечами.)

Казенс. Берегитесь! Барбара влюблена в простой народ. Я тоже. Неужели вам незнакома романтика этой любви?

Андершафт (холодно и сардонически). Уж не влюблены ли вы в бедность, как святой Франциск? В грязь, как святой Симеон? В болезни и страдания, как наши сестры милосердия и филантропы? Такая страсть не добродетель, а самый противоестественный из пороков. Любовь к простому народу может увлечь внучку лорда и университетского профессора, а я сам был человеком простым и бедным, для меня в этом нет никакой романтики. Пусть бедняки делают вид, будто бедность есть благословение божие, пусть трусы создают религию из своей трусости и проповедуют смирение,– мы не так просты. Мы трое должны возвышаться над простой чернью; иначе, как мы поможем их детям подняться и стать рядом с нами? Барбара должна принадлежать нам, а не Армии спасения.

Казенс. Я могу сказать только, что если вы думаете оттолкнуть ее от Армии спасения такими разговорами, как со мною, то вы не знаете Барбары.

Андершафт. Друг мой, я никогда не прошу того, что могу купить.

Казенс (в ярости). Так ли я вас понял: вы хотите сказать, что можете купить Барбару?

Андершафт. Нет, но я могу купить Армию спасения.

Казенс. Совершенно невозможно!

Андершафт. Вот увидите. Все религиозные организации существуют тем, что продают себя богачам.

Казенс. Но не Армия. Это церковь бедняков.

Андершафт. Тем больше оснований купить ее.

Казенс. Не думаю, чтобы вам было известно, что именно Армия делает для бедных.

Андершафт. Как же, известно: заговаривает им зубы. Как человеку деловому, мне довольно и этого.

Казенс. Какие пустяки! Она прививает им трезвость.

Андершафт. Я предпочитаю трезвых рабочих. Прибыли больше.

Казенс. ...честность...

Андершафт. Честные рабочие всего выгодней.

Казенс. ...привязанность к семье и дому...

Андершафт. Тем лучше: они примирятся с чем угодно, лишь бы не менять место работы.

Казенс. ...чувство довольства жизнью...

Андершафт. Неоценимое предохранительное средство против революции.

Казенс. ...бескорыстие...

Андершафт. Равнодушие к собственным интересам – мне это подходит как нельзя более.

Казенс. ...обращает их мысли к небесам...

Андершафт. А не к социализму и тред-юнионизму. Превосходно.

Казенс (возмущенно). Вот уж действительно продувной старый плут!

Андершафт (указывая на Питера Шерли, который только что вышел из убежища и в унынии бродит по двору). А вот это честный человек?

Шерли. Да. А какая мне польза от моей честности? (Проходит мимо и угрюмо садится на скамью под навесом.)

Снобби Прайс, сияя лицемерной улыбкой, и Дженни Хилл с тамбурином, полным медяков, выходят из убежища и подходят к барабану. Дженни отсчитывает на нем деньги.

Андершафт (отвечая Шерли). Зато вашим хозяевам от этого была большая польза! (Садится на стол, ставит ногу на боковую скамью.)

Казенс, подавленный, садится на ту же скамью, ближе к убежищу. Барбара выходит из убежища на середину двора; она взволнована и выглядит несколько утомленной.

Барбара. У нас только что состоялся замечательный митинг у ворот, выходящих на Крипс-лейн. Кажется, я еще никогда не видела, чтобы публика была так растрогана, как после вашей проповеди, мистер Прайс.

Прайс. Я бы радовался тому, что до сих пор вел греховную жизнь, если бы мог поверить, что это поможет другим избежать стези порока.

Барбара. Поможет, Снобби, поможет. Сколько, Дженни?

Дженни. Четыре шиллинга десять пенсов, майор.

Барбара. Ах, Снобби, если б вы дали вашей несчастной матери еще одну затрещину, мы собрали бы целых пять Шиллингов!

Прайс. Если б она слышала вас, мисс, она бы тоже об это пожалела. Но до чего же я счастлив! Какая это будет для нее радость, когда она узнает, что я спасен!

Андершафт. Могу я внести недостающие два пенса, Барбара? Лепта миллионера, а? (Достает из кармана два медяка.)

Барбара. Как вы заработали эти деньги?

Андершафт. Как и всегда, продажей пушек, торпед, подводных лодок и моих новых патентованных ручных гранат «великий герцог».

Барбара. Положите их обратно в карман. Здесь вы не купите себе спасение за два пенса; вы должны заработать его.

Андершафт. Разве двух пенсов мало? Я могу прибавить, если ты настаиваешь.

Барбара. Даже двух миллионов было бы мало. Ваши руки в крови, и омыть их может только чистая кровь. Деньги здесь бесполезны. Возьмите их обратно. (Оборачиваясь к Казенсу.)Долли, напишите для меня еще одно письмо в газеты.

Казенс делает гримасу.

Да, я знаю, что вам не хочется, а все-таки придется написать. Этой зимой мы не в силах помочь голодающим: все сидят без работы. Генерал говорит, что, если мы не достанем денег, придется закрыть убежище. На митингах я так клянчу у публики, что самой делается совестно. Правда, Снобби?

Прайс. Смотреть на вашу работу, мисс, одно удовольствие. Как вы этим гимном подняли сбор с трех шиллингов шести пенсов до четырех шиллингов десяти – пенни за пенни, стих за стихом, просто удивительно! Никакому торгашу за вами не угнаться!

Барбара. Да, но все же лучше было бы обойтись без этого. Я, в конце концов, начинаю больше заботиться о сборе, чем о душах человеческих. Что нам эти медяки, собранные в шляпу? Нам нужны тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч! Я хочу обращать людей ко Христу, а не просить милостыню для Армии. Ведь я не стала бы просить для себя, скорее умерла бы.

Андершафт (с глубочайшей иронией). Подлинный альтруизм способен на все, милая моя.

Барбара (собирает медяки с барабана в мешок; простосердечно). Да, не правда ди?

Андершафт иронически смотрит на Казенса.

Казенс (тихо Андершафту). Мефистофель! Макиавелли!

Барбара (со слезами на глазах завязывает мешок и кладет его в карман). Чем их кормить? Не могу же я говорить о вере человеку с голодными глазами? (Чуть не плача.)Это ужасно.

Дженни (подбегает к ней). Майор, милочка моя...

Барбара (выпрямляясь). Нет, не утешайте меня. Это ничего. Мы достанем денег.

Андершафт. Каким образом?

Дженни. Молитвой, конечно. Миссис Бэйнс говорит, что она молилась о деньгах вчера вечером, а она еще никогда не молилась напрасно, ни единого разу. (Подходит к воротам и выглядывает на улицу.)

Барбара (которая тем временем вытерла глаза и успокоилась). Кстати, папа, миссис Бэйнс здесь, она пойдет с нами на большой митинг и очень хочет с вами познакомиться, уж не знаю почему. Может быть, она вас обратит.

Андершафт. Я буду в восторге, милая.

Дженни (у ворот, возбужденно). Майор, майор! Этот человек опять здесь!

Барбара. Какой человек?

Дженни. Тот, который меня ударил. Ах, может быть, он для того и вернулся, чтобы вступить в Армию.

Билл Уокер входит в ворота, глубоко засунув руки в карманы и повесив голову, с видом игрока, проигравшегося дочиста; куртка его в снегу. Он останавливается между Барбарой и барабаном.

Барбара. Ага, Билл! Уже вернулись?

Билл (язвительно). А вы все болтаете, а?

Барбара. Да, почти все время. Ну что же, отплатил вам Тоджер за скулу бедной Дженни?

Билл. Нет, не отплатил!

Барбара. Мне показалось, что куртка у вас в снегу.

Билл. Ну да, в снегу. А вам так-таки нужно знать, откуда взялся снег?

Барбара. Да.

Билл. Ну так вот: с мостовой в Кеннингтауне. Я его унес на своей спине, понятно?

Барбара. Жаль, что вы не унесли его на своих коленях. Это принесло бы вам больше пользы.

Билл (невесело шутит). Я старался уберечь чужие колени. Он, знаете ли, стал коленями на мою голову.

Дженни. Кто?

Билл. Да Тоджер. Он за меня молился – с удобством молился: я ему был вместо ковра. И Мэг тоже молилась. И все это чертово сборище. Мэг говорит: «Господи, сокруши его непокорный дух, но осени благодатью его сердце». Так и сказала: «Осени благодатью его сердце». А ее парень – тринадцать стоунов четыре фунта – всей своей тяжестью в это время давит мне на голову. Смешно, а?

Дженни. Нет, что вы. Нам очень жаль вас, мистер Уокер.

Барбара (не скрывая своего удовольствия). Какой вздор! Разумеется, это смешно. Так вам и надо, Билл! Вы, должно быть, первый к нему пристали.

Билл (упрямо). Я сделал то самое, что хотел: плюнул ему в глаза. А он закатил глаза и говорит: «Вот я удостоился того, что меня оплевали во имя твое!» —так и сказал. А Мэг сказала: «Аллилуйя, слава тебе боже»; а Тоджер назвал меня братом, набросился на меня, как будто я мальчишка, а он – моя мать и моет меня по субботам. И я с ним вовсе не дрался. Половина народу на улице молилась, а другая половина животики надрывала от смеху. (Барбаре.)Ну вот! Довольны вы теперь?

Барбара (глаза ее блестят от радости). Жаль, что меня там не было, Билл.

Билл. Ну да, вы бы лишний раз поговорили на мой счет.

Дженни. Мне очень жаль, мистер Уокер.

Билл (свирепо). Нечего вам жалеть. Никто вас не просит. Слушайте-ка! Ведь я разбил вам губу.

Дженни. Ничего, мне не было больно; право, не было больно, разве какую-нибудь минутку. Я только испугалась.

Билл. Не желаю я вашего прощения и ничего не желаю. Я заплачу за то, что сделал. Я хотел было подставить собственную челюсть, чтобы расквитаться с вами...

Дженни (в отчаянии). Нет, нет...

Билл (нетерпеливо). А я вам говорю – подставил. Слушайте, что вам говорят. А вышло, что за мои старания надо мной же все потешались на улице. Что же, если этим способом не удалось с вами расквитаться, можно и по– другому. Послушайте-ка! У меня было отложено два фунта на черный день, и фунт еще цел. Один мой приятель на прошлой неделе поссорился с бабенкой, на которой собирался жениться, задал ей хорошую трепку; и его оштрафовали на пятнадцать шиллингов. Он имел право ее бить, раз они собирались пожениться, а я не имел права вас бить, – значит, накинем еще пять шиллингов, и пускай будет ровно фунт. (Достает деньги.)Вот, возьмите, и чтоб не было больше этих молитв и прощений и чтоб ваш майор не приставал ко мне больше. Что я сделал, то сделал; заплатил – и делу конец.