Текст книги "Майор Барбара"

Автор книги: Бернард Джордж Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Леди Бритомарт. Нам ничего от тебя не нужно, Эндру. Ты член семьи. Сиди с нами и будь как дома.

Тягостное молчание. Барбара строит гримасы Ломэксу, который слишком долго сдерживался и теперь разражается сдавленным ржанием.

(Оскорбленно.)Чарлз Ломэкс, если можете, ведите себя прилично, а если не можете, выйдите из комнаты.

Ломэкс. Простите, ради бога, леди Брит, но, право... знаете ли, честное слово! (Садится на кушетку между леди Бритомарт и Андершафтом, совершенно обессилев от смеха.)

Барбара. Что же вы, Чолли? Смейтесь, когда хочется. Раз натура требует.

Леди Бритомарт. Барбара, тебе дали хорошее воспитание. Так покажи это отцу и не разговаривай, точно какая-нибудь уличная девчонка.

Андершафт. Не беспокойся, милая. Я ведь, знаешь ли, не джентльмен и воспитания не получил.

Ломэкс (поощрительно). А совсем незаметно, знаете ли. Вид у вас вполне приличный, уверяю вас.

Казенс. Позвольте дать вам совет, мистер Андершафт: учитесь греческому. Эллинисты – привилегированная публика. Очень немногие из них знают греческий, и никто из них не знает ничего, кроме греческого, но авторитет их незыблем. Все остальные языки – достояние официантов и коммивояжеров, и только греческий для человека с положением в обществе – то же, что проба для серебра.

Барбара. Долли, не ломайтесь! Чолли, принесите концертино и сыграйте нам что-нибудь.

Ломэкс (радостно вскакивает с места, но сдерживается и с сомнением обращается к Андершафту). А может, эта штука не по вашей части, а?

Андершафт. Я очень люблю музыку.

Ломэкс (в восторге). Да что вы? Тогда я сейчас принесу. (Уходит наверх за инструментом.)

Андершафт. Ты играешь, Барбара?

Барбара. Только на тамбурине. Впрочем, Чолли учит меня играть на концертино.

Андершафт. Чолли тоже в Армии спасения?

Барбара. Нет, он говорит, что это дурной тон. Впрочем, он подает надежды. Вчера я заставила его пойти на митинг к докам и собирать деньги в шляпу.

Андершафт многозначительно смотрит на жену.

Леди Бритомарт. Я тут ни при чем, Эндру, Барбара достаточно взрослая, чтобы поступать по-своему. У нее нет отца, который мог бы ей советовать.

Барбара. Нет, есть. В Армии спасения не может быть сирот.

Андершафт. У вашего отца много детей и немалый опыт, а?

Барбара (смотрит на него с живым интересом и кивает). Совершенно верно. Как же вы это поняли? Слышно, как Ломэкс за дверью пробует концертино.

Леди Бритомарт. Входите, Чарлз. Сыграйте нам что-нибудь.

Входит Ломэкс.

Ломэкс. Ладно! (Садится на прежнее место и начинает.)

Андершафт. Одну минуту, мистер Ломэкс. Меня интересует Армия спасения. Ее девиз мог бы быть и моим: кровь и огонь.

Ломэкс (шокированный). Но ведь это совсем другие кровь и огонь, знаете ли.

Андершафт. Мои кровь и огонь очищают.

Барбара. И наши тоже. Приходите завтра утром ко мне в убежище – Вестхэмское убежище – и посмотрите, что мы там делаем. Мы идем на большой митинг в зале собраний на Майл-Энд. Приходите, вы посмотрите убежище и пойдете с нами на митинг; это будет вам очень полезно. Вы умеете играть на чем-нибудь?

Андершафт. В юности я зарабатывал на улицах и в пивных немало пенсов и даже шиллингов благодаря природной способности к танцам. А несколько позже стал членом музыкального общества фирмы Андершафт и довольно сносно играл на тромбоне.

Ломэкс (скандализованный, опускает концертино). Ну, знаете ли.

Барбара. В Армии спасения не один грешник доигрался на тромбоне до царства небесного.

Ломэкс (Барбаре, все еще шокированный). Да, знаете ли, а как же пушечный завод? (Андершафту.)Царство небесное ведь не совсем по вашей части, а?

Леди Бритомарт. Чарлз?

Ломэкс. Но ведь это же само собой разумеется, не так ли? Пушечный завод, может быть, и нужен и все такое, без пушек нам не обойтись, – а все-таки нехорошо, знаете ли. А с другой стороны, в Армии спасения, может, и много всякой чепухи, – я сам принадлежу к англиканской церкви, – но согласитесь, что это как-никак религия; а ведь нельзя же быть против религии, верно? Разве уж какой-нибудь самый безнравственный человек будет против, знаете ли.

Андершафт. Не думаю, чтобы вы правильно оценивали мое положение, мистер Ломэкс...

Ломэкс (торопливо). Лично против вас я ничего не имею...

Андершафт. Вот именно, вот именно. Однако подумайте немножко. Я наживаюсь на убийствах и увечьях. Сейчас я в особенно благодушном настроении, потому что нынче утром на заводе мы разнесли вдребезги двадцать семь манекенов из орудия, которое прежде уничтожало только тринадцать.

Ломэкс (снисходительно). Ну что ж, чем разрушительнее становятся войны, тем скорее они прекратятся, верно?

Андершафт. Ничего подобного. Чем разрушительнее война, тем больше в ней увлекательного. Нет, мистер Ломэкс, я вам чрезвычайно обязан за то, что вы постарались найти оправдание моему ремеслу, но я его не стыжусь. Я не из тех людей, у которых мораль и профессия отделены друг от друга водонепроницаемыми переборками. Все лишние деньги, которые мои конкуренты, для успокоения нечистой совести, жертвуют на больницы, соборы и прочее, я трачу на опыты и исследования, совершенствующие методы уничтожения жизни и имущества. Я всегда так делал и буду делать, а потому ваши азбучные истины насчет «мира на земле и в человецех благоволения» мне ни к чему. С вашим христианским учением, которое предписывает не противиться злу и подставлять другую щеку, я обанкротился бы. В моей морали, в моей религии должно быть место пушкам и торпедам.

Стивен (холодно, почти злобно). Вы говорите так, как будто можно выбирать из десятка религий и моральных систем, тогда как есть только одна истинная религия и одна истинная мораль.

Андершафт. Для меня есть только одна истинная мораль, но вам она, возможно, не подойдет, потому что вы не фабрикуете боевые корабли. Для каждого человека существует только одна истинная мораль, но у всех она разная.

Ломэкс (силится понять и не может). Не повторите ли вы это еще раз? Я что-то не совсем понял.

Казенс. Очень просто. Еврипид говорит: «Что одному полезно, то для другого – яд», и в умственном и в физическом отношении.

Андершафт. Совершенно верно.

Ломэкс. Ах, вот что! Да, да, да. Так, так, так.

Стивен. Другими словами, есть честные люди и есть негодяи.

Барбара. Нет. Ни одного. Нет ни хороших людей, ни негодяев, есть только дети одного отца; и чем скорее они перестанут осыпать друг друга бранью, тем будет лучше. Не спорьте со мной, я знаю людей. Через мои руки прошли десятки: негодяи, преступники, атеисты, филантропы, миссионеры, члены совета, всякого рода люди. Все они равно грешники, и всем им равно уготовано спасение.

Андершафт. А приходилось ли тебе спасать фабриканта пушек?

Барбара. Нет. Вы позволите мне попытаться?

Андершафт. Что ж, давай заключим условие. Я навещу тебя завтра в убежище Армии спасения, а ты должна прийти ко мне послезавтра на орудийный завод.

Барбара. Берегитесь! Это может кончиться тем, что вы бросите пушки ради Армии спасения.

Андершафт. А ты уверена, что не бросишь Армию спасения ради пушек?

Барбара. Ну что ж, я рискну.

Андершафт. Я тоже.

Жмут друг другу руки.

Где твое убежище?

Барбара. В Вестхэме. Под вывеской креста. Спросите кого угодно в Кеннингтауне. А где ваш завод?

Андершафт. В Перивэйл Сент-Эндрюс. Под вывеской меча. Спроси кого угодно в Европе.

Ломэкс. Может быть, все-таки сыграть что-нибудь?

Барбара. Да, сыграйте «Вперед, о воины Христа».

Ломэкс. Ну, для начала, знаете ли, это, пожалуй, слишком сильно. Не сыграть ли «Брат, ты переходишь в мир иной»? Мотив почти тот же.

Барбара. Уж слишком он грустный. Вот когда вы спасетесь, Чолли, вы перейдете в мир иной, не поднимая такого шума.

Леди Бритомарт. Право, Барбара, послушать тебя, так религия – только занимательный предмет для разговора. Надо же иметь хоть какое-то чувство приличия.

Андершафт. Я бы не сказал, что это незанимательный предмет, милая. Умных людей только это и занимает по-настоящему.

Бритомарт (взглядывая на часы). Что ж, если так, я решительно настаиваю, чтоб это было сделано как полагается. Чарлз, позвоните к молитве.

Общее смятение. Стивен поднимается в испуге.

Ломэкс (вставая). Ну, знаете ли!

Андершафт (вставая). Боюсь, что мне пора уходить.

Леди Бритомарт. Теперь тебе нельзя уйти, Эндру, это было бы в высшей степени неприлично. Садись. Что подумает прислуга?

Андершафт. Не могу, милая, меня одолевают религиозные сомнения. Нельзя ли предложить компромисс? Если Барбара проведет небольшое богослужение в гостиной с мистером Ломэксом в качестве органиста, я с удовольствием буду присутствовать. Могу даже принять активное участие, если найдется тромбон.

Леди Бритомарт. Не издевайся, Эндру.

Андершафт (шокированный, Барбаре). Надеюсь, ты не думаешь, что это насмешка, дорогая моя?

Барбара. Нет, конечно; а впрочем, и это не беда: половина нашей армии в первый раз пришла на митинг забавы ради. (Вставая.)Идем. (Обнимает отца и, уводя его, зовет других.)Идем, Долли. Идем, Чолли.

Казенс встает.

Леди Бритомарт. Я не потерплю такого непослушания. Адольф, сядьте.

Он не садится.

Чарлз, вы можете идти. Вам нельзя присутствовать на молитве – вы не в состоянии вести себя прилично.

Ломэкс. Ну, знаете ли! (Уходит.)

Леди Бритомарт (продолжает). А вы, Адольф, умеете держать себя, когда захотите; я желаю, чтобы вы остались.

Казенс. Дорогая леди Брит, в семейном молитвеннике есть слова, которые я не желал бы слышать из ваших уст.

Леди Бритомарт. Какие же это слова?

Казенс. Вам придется сказать при всей прислуге, что мы делали многое, чего не должны были делать, и не сделали того, что должны были сделать, и что в нас мало доброго. Этого я не могу слышать, это несправедливо по отношению к вам, несправедливо по отношению к Барбаре. Что же касается меня лично, то я решительно протестую: я сделал все, что мог. Иначе я не смел бы жениться на Барбаре, не мог бы смотреть вам в глаза. И потому я должен идти в гостиную.

Леди Бритомарт (оскорбленная). Хорошо, идите.

Казенс делает шаг к двери.

И запомните, Адольф...

Он оборачивается.

Я сильно подозреваю, что вы вступили в Армию спасения только ради Барбары, ни для чего больше. Я отдаю должное ловкости, с которой вы водите меня за нос. Но я вас раскусила. Смотрите, чтоб не раскусила и Барбара. Вот и все.

Казенс (с невозмутимой кротостью). Не выдавайте меня, леди Брит. (Выскальзывает из комнаты.)

Леди Бритомарт. Сара, никто не мешает тебе уйти. Это будет гораздо лучше, чем сидеть с таким видом, точно тебе хочется быть где угодно, только не здесь.

Сара (томно). Хорошо, мама. (Уходит.)

Леди Бритомарт порывистым движением прикладывает к глазам платок.

Стивен (бросается к ней). Мама, что с вами?

Леди Бритомарт (смахивает слезы). Ничего. Глупости. Иди и ты к нему, если хочешь, и оставь меня с прислугой.

Стивен. О, ради бога, не думайте так, мама. Мне... Мне он не по душе.

Леди Бритомарт. А другим по душе. Вот как несправедлива к женщине судьба. Женщина воспитывает детей, то есть сдерживает их порывы, отказывает им в том, чего им хочется, задает им уроки, наказывает их за проступки, берет на себя все неприятные обязанности. А потом, когда ее дело сделано, является отец, который только баловал и портил их, и отнимает у нее любовь детей.

Стивен. Нашей любви он у вас не отнимет. Это просто любопытство.

Леди Бритомарт (резко). В утешении я не нуждаюсь, Стивен. Ровно ничего не случилось. (Встает и идет к двери.)

Стивен. Куда вы, мама?

Леди Бритомарт. В гостиную, разумеется. (Выходит из комнаты.)

Когда она открывает дверь, слышно, как на концертино играют «Вперед, о воины Христа» под аккомпанемент тамбурина.

Ты идешь, Стивен?

Стивен. Нет, не иду.

Она уходит. Он садится на кушетку, поджав губы, с выражением сильнейшего неодобрения.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Во дворе Вестхэмского убежища Армии спасения довольно холодно в это январское утро. Само здание убежища – старый склад – только что побелено известкой. Фасад его выходит на середину двора; в нижнем этаже – дверь, другая – в верхнем, чердачном этаже, без балкона и без лестницы, но с блоком для втаскивания наверх мешков. Если выйти из двери нижнего этажа во двор, налево – ворота на улицу, за воротами – каменная кормушка для лошадей, направо – стол под навесом, защищающим его от непогоды. Возле стола лавки; на одной из них сидят мужчинаи женщина. И ей и ему, как видно, сильно не везет в жизни; они кончают завтрак – у каждого по толстому ломтю, намазанному маргарином с патокой, и по кружке воды с молоком.

Мужчина – ремесленник без работы, говорун и позер, еще молодой, юркий и достаточно сообразительный, чтобы быть способным на все, кроме честности ы каких бы то ни было альтруистических побуждений. Женщина – обыкновенная старая карга, побирушка, олицетворение нищеты и отверженности. На вид ей лет шестьдесят, на самом деле, вероятно, лет сорок пять. Если б это были богатые люди, в перчатках и с муфтами, укутанные в меха, они закоченели бы и чувствовали бы себя несчастными: январский холод пронизывает до костей. После первого же взгляда на грязные строения складов на заднем плане и на свинцовое небо над выбеленными стенами двора любой состоятельный бездельник умчался бы на берега Средиземного моря. Но этих двоих тянет к Средиземному морю не больше, чем на луну; и так как они вынуждены держать платье в закладе чаще, чем надевать его на себя, в особенности зимой, то холод их не угнетает, а, скорее, придает им бодрости, которая после еды переходит чуть ли не в веселье. Мужчина, отхлебнув из кружки, встает и прохаживается по двору, глубоко засунув руки в карманы и время от времени приплясывая.

Женщина .Ну как, после еды полегче стало?

Мужчина. Нет. Какая это еда! Вам это еще куда ни шло, годится, а мне, рабочему человеку, – тьфу! и больше ничего.

Женщина. Рабочему человеку? А вы кто же такой будете?

Мужчина. Я? Живописец.

Женщина (скептически). Вот как? Скажите пожалуйста!

Мужчина. И скажу! Конечно, теперь всякий лодырь называет себя живописцем. Ну а я так настоящий живописец, все что угодно могу разделать и под мрамор и под дуб. Мне цена тридцать восемь шиллингов в неделю, когда бывает работа.

Женщина. Так почему же вы здесь? Пошли бы да нанялись на работу.

Мужчина. Я вам объясню, почему. Во-первых, я не дурак... Ф-фу, ну и чертов же холод здесь! (Приплясывает.)Да, гораздо умнее, чем полагается быть в том звании, какое мне определили господа капиталисты; они ведь не любят, когда их видишь насквозь. Во-вторых, умному человеку тоже хочется пожить всласть; так что, если подвернется случай, я и выпить могу как следует, на совесть. В-третьих, я стою за интересы рабочего класса и потому стараюсь сделать поменьше, чтоб побольше работы досталось моим товарищам. В-четвертых, у меня хватает смекалки сообразить, за что ответишь по закону, а за что нет. Вот я и поступаю, как капиталисты: тащу все, что ни подвернется, если вижу, что мне это с рук сойдет. Пока дела хороши, я человек трезвый, работящий и честный; как говорится – из дюжины не выкинешь. Ну а что толку? Когда дела плохи – а сейчас они из рук вон – и хозяевам приходится увольнять половину рабочих, так начинают всегда с меня.

Женщина. Как вас зовут?

Мужчина. Прайс. Бронтер О'Брайен Прайс. Обыкновенно зовут Снобби Прайс, для краткости.

Женщина. Ведь это все равно что столяр, кажется? А вы говорили, будто вы живописец.

Прайс. Нет, это не все равно что столяр, а подымай выше. Я себе цену знаю, потому что я человек умный, да и отеи у меня был чартист, начитанный, просвещенный человек; как-никак, держал писчебумажную лавочку. Я вам не какой-нибудь дровокол или там водовоз, зарубите себе на носу. (Подходит к своему месту за столом и берется зй кружку.)А вас как зовут?

Женщина. Ромми Митченс.

Прайс (осушая кружку до дна). Ваше здоровье, мисс Митченс.

Ромми (поправляя его). Миссис Митченс.

Прайс. Как! Ах, Ромми, Ромми! Почтенная замужняя женщина, а прикидывается шлюхой, чтоб ее спасала Армия спасения. Стара штука!

Ромми. А что мне делать? Не с голоду же помирать. Эти барышни в Армии спасения такие милые, такие добрые, а только им нравится думать, что ты была бог знает какая, самая последняя, пока они тебя не спасли. Так почему же не уважить их, бедненьких? Они тут прямо замучились с работой. И кто бы им дал денег на Армию спасения, если бы мы проговорились, что мы ничем не хуже других? Известно, что за народ эти леди и джентльмены.

Прайс. Свиньи и мошенники, больше ничего. Ну, а все же хотел бы я быть на их месте, Ромми. А что значит Ромми? Прозвище такое, что ли?

Ромми. Это для краткости, вместо Ромола.

Прайс. Вместо чего?

Ромми. Ромола. Имя из какой-то книжки. Матери хотелось, чтоб я была похожа на эту самую Ромолу.

Прайс. Мы с вами товарищи по несчастью, Ромми. У нас такие имена, что никому не выговорить. Билл и Салли было не по вкусу нашим родителям, так вот я теперь Снобби, а вы Ромми. Ну и жизнь!

Ромми. Кто вас спасал, мистер Прайс? Майор Барбара?

Прайс. Нет, я сам, по своей охоте. Теперь я буду Бронтер О'Брайен Прайс – обращенный живописец. Уж я знаю, что им по вкусу. Я расскажу им, какой я был ругатель, картежник, как бил мою несчастную старуху мать...

Ромми (шокированная). Неужели вы били вашу мать?

Прайс. Ничего подобного. Она сама меня поколачивала. Да это не беда. Приходите-ка послушать обращенного живописца, тогда узнаете, какая она была наложная женщина, как сажала меня к себе на колени и учила молиться, как я приходил домой пьяный, вытаскивал ее из кровати за волосы, белые, как снег, и тузил кочергой.

Ромми. Ведь вот как это несправедливо! Всегда нас, женщин, обижают. Сами вы врете почище нашего: мастера разводить турусы на колесах. Только вам, мужчинам, можно врать на митингах, при всей публике, и с вами из– за этого носятся; а тут взвалишь на себя напраслину, да и шепчи ее на ушко всем барышням по очереди. Хоть они и набожные, а все-таки нехорошо это с их стороны.

Прайс. Правильно! Что же вы думаете, разве дозволили бы Армию спасения, если бы все у них делалось как надо? Вряд ли. Они нас тут приглаживают да причесывают, выводят в люди, чтоб можно было потом надувать да грабить. Только я тоже малый не промах. Скажу, будто видел, как одного грешника на месте убило молнией, или будто слышал голос: «Снобби Прайс, куда ты пойдешь после смерти?» Уж потешусь вволю, верьте слову.

Ромми. Ну, пить-то вам не позволят все-таки.

Прайс. Так я это наверстаю на проповедях. Зачем мне пить, если можно развлекаться как-нибудь по-другому.

Дженни Хилл, миловидная девушка лет восемнадцати, бледная и усталая, входит в ворота, ведя Питера Шерли, худого и измученного старика рабочего; от голода он едва стоит на ногах.

Дженни (поддерживая Питера). Ну, ну, ничего. Сейчас я принесу вам поесть. Вам станет легче.

Прайс (встает и услужливо спешит принять старика из рук Дженни). Несчастный старик! Возвеселись, брат, здесь ты обретешь отдых, мир и счастье. Скорее несите завтрак, мисс, он с ног валится.

Дженни торопливо уходит в здание.

Ну же, встряхнись, папаша, сейчас она тебе притащит кусок хлеба с патокой да воды с молоком. (Сажает его за стол.)

Ромми (игриво). Что нос повесил, старичок? Гляди веселей!

Шерли. Я не старик. Мне всего сорок шесть лет. Какой я был, такой и остался. А седина у меня с тридцати лет. На три пенса краски для волос – только всего и нужно; что же, неужели подыхать из-за этого на улице? Боже ты мой! Я с тринадцати лет работаю по десять-двенадцать часов в день, никому ни гроша не должен; так неужели надо меня выбросить на свалку, а работу мою отдать какому-нибудь мальчишке, который ее изгадит? А почему? Я же не виноват, что у меня волосы раньше времени поседели.

Прайс (ободряюще). Что толку ныть, инвалид ты несчастный! Вышвырнули тебя, вытурили, дали тебе по шее, кому ты теперь нужен? Пусть эти жулики хоть обедом тебя накормят, посчитай-ка, сколько обедов они у тебя украли! Хоть что-нибудь из своего вернешь.

Дженни возвращается с хлебом и молоком.

Ну, брат мой, помолись и принимайся за угощение.

Шерли (смотрит с жадностью, но не дотрагивается до еды и плачет, как ребенок). Я никогда не брал ничего даром.

Дженни (уговаривает.)Ну, ну! Это вам господь посылает, он же не гордился и брал хлеб у своих друзей, почему же и вам не взять? А если хотите, вы нам можете заплатить, когда найдете работу.

Шерли (оживляясь). Да, да, верно. Я могу заплатить вам, это я беру взаймы. (Он весь дрожит.)О господи, господи! (Повертывается к столу и с жадностью набрасывается на еду.)

Дженни. Ну, Ромми, теперь вы лучше себя чувствуете?

Ромми. Благослови вас бог, милочка! Вы напитали мое тело и спасли мою душу.

Дженни, тронутая, целует ее.

Присядьте, отдохните немножко, вы, верно, ног под собою не чуете.

Дженни. Я с утра еще ни разу не присела. Такая масса работы, что мы не в состоянии справиться. Нет, мне нельзя отдыхать.

Ромми. Помолитесь минутку-две, тогда и работа покажется легче.

Дженни (просияв). Да, просто удивительно, как минутная молитва возрождает человека! К двенадцати часам я так устала, что голова у меня кружилась, но майор Барбара послала меня помолиться, и я сразу почувствовала в себе новые силы. (Прайсу.)Получили вы хлеб?

Прайс (елейным тоном). Да, мисс; и я получил не один только хлеб, но и мир, который выше разумения человеческого.

Ромми (с жаром). Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе боже!

Билл Уокер, подозрительная личность лет двадцати пяти, показывается в воротах и недоброжелательно смотрит на Дженни.

Дженни. Для меня счастье это слышать. После ваших слов я чувствую, что грешно с моей стороны бездельничать здесь. Работать, работать! (Она торопливыми шагами идет к дому.)

Билл нагоняет ее и преграждает ей дорогу; он держится мак вызывающе, что Дженни пятится от него, а он наступает с угрожающим видом и загоняет ее в глубь двора.

Билл. Знаю я тебя! Это ты мою девчонку сманила. Это ты ей на меня наговариваешь. Ну так я ее из-под земли добуду, хоть и не больно-то она мне нужна, да и ты тоже. Поняла? А все-таки я ее проучу, да и тебя заодно. Дам ей хорошую трепку, узнает тогда, как от меня бегать. Ступай скажи ей, чтоб вышла ко мне, не то я сам приду и вышвырну ее вон. Скажи, Билл Уокер ее требует. Она уж знает, что это значит. А заставит меня дожидаться, еще хуже будет. Ты со мной не разговаривай, а то я с тебя начну. Ступай! Кому говорят! Ну! (Хватает Дженни за руку и толкает к дверям убежища.)

Дженни падает на руку и колено. Ромми помогает eй подняться.

Прайс (встает и нерешительно направляется к Биллу). Полегче, приятель. Она тебе ничего не сделала.

Билл. Это кто тебе приятель? (Надвигается на него с угрожающим видом.)Защитник выискался тоже! Лучше не суйся!

Ромми (подбегает и набрасывается на него). Ах ты скотина!..

Билл, размахнувшись левой рукой, ударяет Ромми по щеке. Она вскрикивает и, шатаясь, идет к кормушке, садится и, прикрывая разбитое лицо, качается и стонет от боли.

Дженни (подходит к ней.)Прости вас боже! Как вы могли ударить старую женщину?

Билл (схватив ее за волосы с такой силой, что она тоже вскрикивает, оттаскивает ее от старухи). Сунься-ка еще раз с этим твоим прощением, так я тебя так прощу по роже, на неделю забудешь молиться. (Не выпуская Дженни, свирепо поворачивается к Прайсу.)Может, тебе это тоже не по вкусу?

Прайс (оробев). Нет, приятель, она мне совсем чужая.

Билл. Счастье твое! А то тебя еще два дня кормить нужно, да и тогда я тебя одним плевком перешибу, сморчок этакий! (Дженни). Что ж ты, приведешь ко мне мою девчонку или дождешься, пока я тебе набью морду и сам пойду?

Дженни (стараясь вырваться). О, ради бога, подите кто-нибудь в дом и скажите майору Барбаре...

Билл дергает ее за волосы, и она снова вскрикивает– Прайс и Ромми бегут в дом.

Билл. А, так ты жаловаться своему майору?

Дженни. Ради бога, не дергайте меня за волосы. Пустите меня.

Билл. Будешь жаловаться или нет?

Дженни (подавляет крик). Боже, дай мне силы...

Билл (бьет ее кулаком по лицу). Поди-ка покажись ей, и если ей хочется того же, пускай придет, попробует со мной поговорить.

Дженни, плача от боли, уходит.

(Подходит к скамье и говорит старику.)Ну, кончай жрать, надоел ты мне.

Шерли (вскакивает с кружкой в руках и злобно смотрит на него). Попробуй только тронь меня, я тебя хвачу вот этой кружкой! Мало вам, щенкам этаким, что вы кусок хлеба вырываете изо рта у стариков, которые вас растили да работали на вас, как каторжные, вы еще сюда приходите драться и буянить, а тут и без вас даровой кусок хлеба поперек горла становится.

Билл (презрительно, но все же отступая назад). Куда ты годишься, паралитик несчастный? Ну куда ты годишься?

Шерли. Туда же, куда и ты, да еще получше тебя. В работе тебе за мной не угнаться, да и никому из вас, молодых пьяниц. Поди-ка наймись на мое место к Хороксу, где я работал десять лет. Им требуются молодые люди, они не могут держать рабочих старше сорока пяти лет. Они стариков жалеют, и рекомендацию дадут, и обещают найти что-нибудь подходящее для твоих лет, как же! Разве солидный, непьющий человек долго будет сидеть без места? Что ж, пускай попробуют взять тебя. Узнают разницу. Что ты умеешь? Вести себя прилично и то не умеешь! Грязным кулачищем заехал по скуле порядочной женщине!

Билл. Смотри, как бы я тебе не заехал!

Шерли (с уничтожающим презрением). Да, вот это как раз по тебе – избил женщину, теперь за старика примешься. Посмотрел бы я, как-то ты с молодым справишься!

Билл (задетый). Врешь ты, старый попрошайка. Был тут и молодой. Предлагал я ему драться или нет?

Шерли. Да ведь он едва жив с голодухи! Разве это мужчина? Просто жулик и лодырь! А вот у моего зятя есть брат, попробуй-ка с ним схватись!

Билл. Кто он такой?

Шерли. Тоджер Фэрмайл из Болс-Понда. Тот, кто выиграл двадцать фунтов у японского борца в мюзик-холле; он не сдавался семнадцать минут и четыре секунды.

Билл (угрюмо). Я не борец из мюзик-холла. А на кулаках драться он умеет?

Шерли. Да он-то умеет, а вот ты – нет.

Билл. Чего? Я не умею? Болтай еще тут! (Замахивается на него.)

Шерли (не двигаясь с места). Будешь ты драться с Тоджером Фэрмайлом, если я его уговорю? Да или нет?

Билл (неуклюже отступая). Пусть хоть десять Тоджеров придут, я со всеми справлюсь, хоть и не выдаю себя за боксера.

Шерли (смотрит на него сверху вниз с невыразимым презрением). Тоже боксер! Двинул старуху по роже! Смекалки не хватило ударить ее так, чтобы судье было незаметно. Невежа, щенок безмозглый! Ударил девушку по скуле, а она всего только заплакала! Если б Тоджер ее двинул, она бы минут десять не могла подняться; да и ты тоже, попадись ему под руку. Я и сам бы тебе задал как следует, если б пришлось обедать хоть неделю подряд, а не голодать два месяца. (Поворачивается к Биллу спиной и угрюмо садится к столу.)

Билл (идет вслед за ним и наклоняется к нему, стараясь уязвить посильнее). Врешь! Ты сыт – выклянчил тут хлеба с патокой и нажрался.

Шерли (разражаясь слезами). О господи! Это сущая правда, я просто попрошайка на свалке. (В ярости.)И ты до этого дойдешь – тогда узнаешь. Ты до этого раньше моего дойдешь: я ни капли не пью, а ты с раннего утра наливаешься джином.

Билл. Вовсе я не пьяница, старый ты враль! Когда я хочу задать своей девчонке хорошую взбучку, я люблю, чтобы во мне злость была, понимаешь? А вместо того чтоб задать ей как следует, я вот стою тут и разговариваю с тобой, сволочь ты этакая! (Приходя в бешенство.)Ну, сейчас я ее вытащу оттуда. (Яростно устремляется к двери убежища.)

Шерли. Сейчас тебя потащат на носилках в полицейский участок, это скорей всего; там из тебя повытрясут и хмель и злость. Ну куда ты суешься, ведь здешний майор – графская внучка.

Билл (пораженный). Да ну!

Шерли. Вот тебе и ну!

Билл (решительность его начинает убывать). Так я ей ничего не сделал.

Шерли. А если она скажет, что сделал? Кто тебе поверит?

Билл (ему становится не по себе; он забивается в угол под навесом). Господи! Нет справедливости в этой стране. Подумать только, ведь эти люди что хотят, то и делают. А чем она лучше меня?

Шерли. Ты так ей и скажи. У тебя глупости хватит.

Барбара, оживленная и деловитая, выходит из убежища с блокнотом в руках и обращается к Шерли. Билл, оробев, садится на краешек скамьи и поворачивается к ним спиной.

Барбара. Доброе утро.

Шерли (вставая и снимая шляпу). Доброе утро, мисс.

Барбара. Сидите, сидите, будьте как дома. Он не решается сесть.

(Дружески кладет ему руку на плечо и заставляет сесть.)Ну вот! Теперь, когда вы с нами подружились, мы хотим узнать о вас побольше. Фамилию, адрес, род занятий.

Шерли. Питер Шерли. Монтер. Уволен два месяца тому назад за то, что слишком стар.

Барбара (нисколько не удивляясь). Вы еще ничего. Почему вы не красите волосы?

Шерли. Я красил. Пришлось сказать, сколько мне лет, когда умерла моя дочь и следователь производил следствие.

Барбара. Трезвого поведения?

Шерли. Непьющий. Никогда еще не сидел без работы. Хороший работник. И вот послали на живодерню, как старую клячу.

Барбара. Не беда. Если вы не забыли бога, и бог вас не забудет.

Шерли (вдруг заупрямившись). Моя вера никого не касается, это мое личное дело.

Барбара (догадываясь). Понимаю. Свободомыслящий?

Шерли (с горячностью). А разве я это отрицаю?

Барбара. Зачем же отрицать? Вот и мой отец такой же. Пути господни неисповедимы; наш с вами отец знал, зачем он сделал вас свободомыслящим. Не унывайте, Питер, мы всегда сможем подыскать работу для такого степенного, непьющего человека, как вы.

Шерли, обескураженный и несколько сбитый с толку, подносит руку к шляпе.

(Переходит к Биллу.)Ваша фамилия?

Билл (дерзко). А вам какое дело?

Барбара (спокойно записывает). Боится назвать фамилию. Профессия есть?

Билл. Кто это боится назвать фамилию? (С ожесточением, героически бросая вызов палате лордов в лице графа Стивенэджа.)Хотите подать на меня в суд, так подавайте.

Барбара невозмутимо ждет.

Меня зовут Билл Уокер.

Барбара (стараясь припомнить, где она слышала это имя). Билл Уокер? (Вспоминает.)Ах да, знаю: вы тот, за кого молится сейчас Дженни Хилл. (Записывает его фамилию в блокнот.)

Билл. Кто такая Дженни Хилл? И кто ее просил за меня молиться?

Барбара. Не знаю. Может быть, это вы разбили ей губу?

Билл (вызывающе). Да, это я разбил ей губу. Не боюсь я вас.

Барбара. Что ж тут удивительного, если вы и бога не боитесь. Храбрый вы человек, мистер Уокер. Чтобы работать здесь, нужно быть не робкого десятка, но никто из нас не посмел бы поднять руку на такую девушку из страха перед отцом небесным.

Билл (угрюмо). Не хочу я слушать эти поповские бредни. Вы, может, думаете, я клянчить сюда пришел, как эти ваши убогие? Ничего подобного. Не нужно мне вашего хлеба с помоями. Не верю я в вашего бога, да и вы сами в него не верите.