Текст книги "Оливер Кромвель"

Автор книги: Бэри Ковард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава 8
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Попытаться оцепить то, чего достиг Кромвель к своей смерти в 1658 году и как способы, которыми он правил, будучи протектором, воздействовали на дальнейший ход британской истории, – это значит вступить на минное поле исторических противоречий и неопределенности. Еще при его жизни возникли разногласия в оценке его как правителя. Левеллерские памфлетисты, такие как Ричард Овертон, не сомневались, что Кромвель был наихудшим типом макиавеллиевского лицемера. «Вы вряд ли сможете рассказать о чем-либо Кромвелю, – писал Овертон в 1649 году, – но он будет класть руку на сердце, закатывать глаза и призывать Бога в свидетели, он будет плакать, выть и раскаиваться, сражая вас наповал» [290]290
  D.M.Wolfc (ed.), Leveller Manifestoes of the Puritan Revolution (Thomas Nelson and Sons, 1944), p. 370.


[Закрыть]. Некоторые были еще выразительнее, заявляя, что Кромвель достиг власти «по уши в крови». Он не заботился о том, чтобы не проливать кровь своих подданных, как воду, которой много текло по нашим улицам во время его короткого и отвратительного господства, с его угнетением, притворством, лицемерием и жестокостями» [291]291
  Quoted in R. Howell, «Cromwell and English liberty» in R.C. Richardson and G.M. Ridden (cds), Freedom and the English Revolution (Manchester University Press, 1986), p. 25.


[Закрыть]. Однако другие современники высказывали отличные от этих взгляды. Эндрю Марвел в его «Поэме на смерть Оливера Кромвеля», писал:

 
О, человеческая слава, суетность, о! Смерть, о! Крылья,
О, недостойный мир! О! Мимолетные ценности!
Однако, величие осталось в этом умершем теле,
Которое, хоть и умерло, все же величественнее,
чем его смерть.
 

В течение столетий после его смерти оценки Кромвеля оставались глубоко разнящимися. В начале этого века Георг V отказал в разрешении назвать новый линейный корабль именем Кромвеля, а в 1960 году городской совет Уоллингфорда запретил название «Кромвель Гардене» для дороги к новому жилому массиву: «У нас более чем достаточно благодетелей, чьи имена мы хотели бы увековечить не включая злодеев его сорта» [292]292
  Ibid., р 26.


[Закрыть]. Но для других Кромвель был (и до сих пор остается) героем, каким он был для ньюкаслского нонконформиста XIX века Джозефа Коуэна. Коуэн в своей речи обратился к XVII веку, призывая к союзу диссидентов и либералов для обеспечения религиозных и гражданских свобод: «Этой страной однажды правили нонконформисты и никогда в истории ее влияние не было большим или ее власть более уважаемой (аплодисменты)…Его (Кромвеля) авторитет внутри страны был таким же высоким и плодотворным, как и за границей…

Достижения того времени вошли в историю и заслужили благодарность народа, и до сих пор нам было бы обеспечено светлое будущее, если бы мы шли по пути наших предков (громкие аплодисменты)» [293]293
  Quoted in R. Нowcll, Puritans and Radicals in North England: Essays in the English Revolution (University Press of America, 1984), pp. 207-8.


[Закрыть].

В наши дни вокруг памятника Кромвелю, расположенного около палат парламента в Лондоне, собираются каждый год в день его смерти 3 сентября те, кто считает Кромвеля отцом английских парламентских свобод.

Последняя глава книги подчеркивает, что ответ на кажущийся простым и прямым вопрос – каковы достижения и каково наследие Кромвеля? – не может быть ни прямым, ни простым. Неоспоримо, что его достижения были далеки от целей, за которые он боролся в течение всей своей политической жизни, и что за его смертью последовала бурная реакция против того, что он сделал и за что он выступал.

Однако было бы ошибкой изображать его правление в качестве протектора как полную неудачу и его влияние на последующую британскую историю исключительно как отрицательное. Все же несмотря на отмеченную реакцию в период Реставрации не следует забывать достижения Кромвеля как правителя Британии и положительное влияние, оказанное этим правлением на развитие страны после его смерти.

Наиболее зримой неудачей Кромвеля была его неспособность значительно продвинуть религиозную реформацию – дело, ставшее его основной целью. Как и другие религиозные деятели, с конца XVI века трудившиеся над «реформацией нравов», он увидел, что это дело поддерживает лишь небольшое меньшинство. Нетрудно понять, почему даже в период до 1640 года кампания реформирования нравственности, в частности, такие ее «этапы», как запрещение общественных торжеств и развлечений, воскресных игрищ, закрытие пивных баров, не приобрели широкий всеобщей поддержки. Более того, в течение 40–50 годов религиозное дело стало еще менее популярным, особенно среди имущих, да и не только среди них, так как его испортило отождествление с радикальными социалистическими идеями, а также с политической революцией, совершенной армией в 1648–1649 гг. В 1656 году Кромвель заявил, что эксперимент с генерал-майорами был более эффективен в отношении борьбы со злом и укрепления религии, чем что-либо еще в эти 50 лет» [294]294
  Abbott, vol. IV, p. 274.


[Закрыть]. Возможно, Кромвель сознавал, что верующие люди немногого достигли, но он считал необходимым объявить, что генерал-майоры добились большого успеха в деле «реформации нравов». Это мнение не подтвердили исторические исследования.

Действительно, многие генерал-майоры разделяли рвение Кромвеля в деле религиозной реформации. В конце концов именно он их назначал после совещания с Советом и, как видно, существенной частью их инструкции после провала «западного проекта», было выполнение нравственной реформы. Чарльз Уорслсй, один из самых активных генерал-майоров (в Чешире, Ланкашире и Стаффордшире) разделял отчаянное желание Кромвеля с корнем вырвать грехи, следствием которых стала катастрофа на Карибах; «Господь помогает нам увидеть наши грехи и свое удовольствие в том, что мы так пересекли море и попали на Ямайку» [295]295
  Quoted in A. Fletcher, «The religious motivation of Cromwcll's major-generals’ in D. Baker (ed.), Religious Motivation: Biographical and Sociological Problems for the Church Historian (Studies in Church History, vol. XV, 1978), p. 261.


[Закрыть], – писал он. Такой вид усердия также сталкивался с полным отсутствием ответа на местах. Намеки, встречающиеся в переписке генерал-майоров, по поводу помощи со стороны нескольких найденных «честных» союзников на местах – «хороших людей», «лучших людей», «людей Бога», конечно, отвечают действительности: были верующие люди, поддерживавшие генерал-майоров в их длительной моральной кампании [296]296
  Quoted in A. Fletcher, «Oliver Cromwell and the localities: the problem of consent» in C. Jones, M. Newitt and S. Roberts, (eds), Politics and People in Revolutionary England (Blackwell, 1986), p. 92.


[Закрыть]. Но совершенным фактом является то, что генерал-майоры и их религиозные союзники находились в меньшинстве и занимались непопулярным делом. Обычный местный управленческий аппарат мировых судей, кроме того, оставался неизменным, пополнялся он из местных жителей, которые негодовали при вмешательстве извне в их дела и которые могли использовать свои связи, чтобы сорвать стремления даже самых усердных генерал-майоров. Так что реформаторское влияние генерал-майоров в действительности было весьма незначительным.

Кромвель также не смог убедить парламентские классы, что ослабление карательных законов, охраняющих религиозное единообразие, возможно без нарушения существующего социального и политического порядка. Фактически, как бы то ни было, вера в необходимость принуждения к религиозному единообразию как средству сохранения социальной и политической устойчивости особенно увеличилась в 50-е годы, как доказало дело Джеймса Нейлера. Деятельность квакеров, таких как Нейлер, вела к усилению оппозиции консервативного дворянства и ортодоксальных церковных служителей намерениям Кромвеля и Совета ослабить карательные законы и разрешить религиозным группам, не представляющим угрозы авторитету Библии и не совершающим беспорядков в церквях, свободное богослужение. Тот факт, что кромвелевская Англия разрешила большую степень религиозной свободы, чем когда-либо раньше, не нарушив существующий социальный порядок, не устранил опасения многих имущих людей, что социальное ниспровержение просто находилось за углом. Сообщения о жестокостях квакеров и экстремизме «Рэнтеров», получивших широкую огласку в пятидесятых, помогли противникам Кромвеля очернить индепепдентские религиозные группы, в частности, баптистов и пресвитериан, как потенциальную угрозу социальному и политическому порядку. Религиозное предубеждение, стимулированное среди членов парламента делом Нейлера, было предвестием возрастающей нетерпимости, вспыхнувшей в 1660 году, когда потерпели крах попытки установить всеобщую английскую церковь. Реставрация церковных порядков в начале 60-х гг. создала узкую нетерпимую церковь, из которой были исключены «умеренные» протестанты, такие как пресвитериане и баптисты, а также «радикальные» протестанты, такие как квакеры, и в некоторых случаях они жестоко преследовались по законодательству, известному как «кларендонский кодекс», принятому роялистским парламентом в начале 60-х годов.

Равнозначно разочарующим, поскольку это касалось Кромвеля, был раскол протестантского единства, произошедший в 50-е годы, и рост отдельных религиозных сект, сильно нетерпимых к взглядам друг друга. Как мы видели, Кромвель не был заинтересован в развитии различных форм церковного правления; его интересовало разложение на составные части всеобщего протестантского братства. В режиме «хорошего констебля» Кромвеля религиозный раскол неудивителен, но он много раз пояснял, что случившееся противоречит его целям сохранения «единства духа» среди христиан и предотвращения раскола в изумительный разброс протестантских сект.

Только небольшое развитие произошло в достижении другой его главной цели: создании более социально справедливого общества, помимо всего, путем реформы права. И снова идеализму Кромвеля препятствовал консервативный обструкционизм тогдашних юристов и тех, кто опасался, что вмешательство в существующие правовые организации станет ключом, который откроет ворота неистовым и радикальным проискам, разработанным людьми из «Пятого монархиста» и другими, кто выступал за тотальное уничтожение существующей правовой структуры и переход к мозаичному праву.

Как экстремистские акции квакеров сильнее, чем когда-либо затруднили намерение Кромвеля выполнить даже умеренное расширение религиозных свобод, так и требования сторонников «Пятого монархиста» позволили противникам его политики умеренной реформы правовой системы приобрести значительную поддержку для срыва его планов.

Такими трудными для достижения реформистские цели Кромвеля сделало то, что они были испорчены не только экстремизмом квакеров и «Пятого монархиста», но и ненавистью к армии. Неприязнь к армии является неизменной чертой истории 40-х и 50-х гг., причиной которой отчасти были высокие налоги, необходимые для ее содержания, и централизованное управление, созданное для поддержки парламентских военных решений. К 1650 году армия также ассоциировалась с политическим радикализмом. Как видно (вероятно), основной причиной неприятности, имевшейся у Кромвеля с парламентами протектората, были опасение и ненависть некоторых членов парламента к армии [297]297
  Это один из многих важных моментов, указанных в прекрасном неопубликованном исследовании (S. Jones. «The Composition and Activity of the Protectorate Parliaments (Exeter University Ph D. thesis, 1988). Я очень благодарен д-ру Джонс за доброжелательное предоставление мне копии ее диссертации.


[Закрыть]. Однако неудачи Кромвеля в достижении его самых главных целей необъяснимы только параноидальными опасениями дворянства, юристов и ортодоксального чиновничества. Сам Кромвель прямо способствовал собственной неудаче. Как мы видели, он редко шел к своим целям последовательно. Это не противоречит двум основным точкам зрения данной книги – что Кромвель время от времени был гораздо безжалостнее и больше пренебрегал гражданскими правами и откладывал созыв «свободных» парламентов, чем часто представлялось, и что он никогда не отказывался от своего обязательства перед мечтой о религиозной реформации. Однако он не был исконным военным диктатором. Как было видно, он перемежал периоды авторитарного правления с попытками «исцеления и урегулирования», когда больше уделял внимания развитию консервативной поддержки режиму, чем выполнению реформации. Редкие политические отклонения Кромвеля в сторону «исцеления и урегулирования» (в месяцы после казни короля в 1649 году, вслед за возвращением в Лондон после вступления в звание протектора) являются некоторыми, но не всеми, из этих случаев и должны быть добавлены к причинам его неудачи в преобразовании Англии в Новый Иерусалим, чего он надеялся достигнуть.

Однако политическое мастерство и находчивость Кромвеля обеспечили (хотя многие его надежды и ожидания ассоциировались с религиозной реформацией и республиканскими идеалами, которые были описаны в главе 5 как в основном обманутые) его режиму определенную удачу. Его главное политическое достижение заключалось в том, что он сделал республиканскую форму правления приемлемой для страны, в которой монархия непреодолимо предпочиталась большинством людей. Широко распространенной восторженной поддержки режиму не существовало, но также не было там и большой поддержки роялистской оппозиции ему. Тот факт, что республиканская форма правления в конце концов разрушилась и монархия была реставрирована в 1660 году, дает возможность рисовать Англию пятидесятых как страну, охваченную ненавистью к Кромвелю и республике, которая развивалась до огромного антиреспубликаиского, пророялистского взрыва в 1660 году. Хотя провинциальная история Англии в 50-х годах не была широко изучена, правдоподобным кажется то, что Кромвель правил страной, которая постепенно убедилась, что республиканская форма правления работает, по крайней мере, так же эффективно, как и монархическая до этого. Многие из высшего дворянства в Англии – люди, от чьей поддержки зависел каждый постсредневековый режим в вопросе его успешного существования – были сильно обеспокоены тем, что связи Кромвеля с армией и его неоднократные заявления в пользу религиозной свободы представляли угрозу для социального и политического порядка; некоторым казалось, будто в деятельности квакеров эта угроза становилась реальностью. Но в течение 50-х годов они начали понимать, правда, пока неохотно, что республиканская форма правления соответствовала их требованиям, помимо всего, она обеспечивала политическую стабильность в Англии и оказалась способной эффективно вести международную политику, а также дела в Ирландии и Шотландии.

Но преувеличение лояльности главных аристократических семей Англии к правлению Кромвеля может ввести в заблуждение. К 1653 году многие из них добровольно отошли от своей традиционной роли правителей английских провинций, другие – насильно отстранены от нее чистками «комиссий по спокойствию», проводимым Бербонским парламентом. В настроении многих дворян еще преобладали предчувствия не только страшных социальных последствий движения к религиозной свободе, но также революционной угрозы, которую они видели в сотрудничестве Кромвеля с армией и которую подчеркивало присутствие в некоторых местностях военных гарнизонов и особенно назначение военных в парламент. Беспокойства по поводу угрозы привычному социальному и политическому устройству страны не исчезали в 50-е годы. Отказ Кромвеля, даже в 1657 году, порвать связи с армией был причиной этого. Однако в провинциальной Англии в этот период умеренные цели Кромвеля по «исцелению и урегулированию» имели больше успеха, чем его идеалистическое занятие религиозной реформацией.

Особенно привлекательным для консервативных имущих людей в управлении Англией Кромвелем было то, что оно исполнило главную свою функцию, которую ожидали от всех правительств ранней современности, – сохранение социального порядка и стабильности. К началу пятидесятых эта задача была совсем непростой. В годы после гражданской войны имел место один из самых долгих и худших экономических кризисов XVI–XVII вв. – из-за скудных урожаев в 1646–1650 гг. Последствия были гибельными: высокие цены на продукты; условия, близкие к голоду; возрастающая нищета, продуктовые беспорядки и (как считали имущие) зарождающееся всеобщее восстание. Кризис усугубила демобилизация солдат, ищущих работу и, помимо всего, тот факт, что слабая система пособий, развивавшаяся в конце XVI и в начале XVII вв., чтобы справиться с подобной ситуацией, была сильно расстроена во время гражданской войны.

Однако в 50-е годы (в каждом исследованном графстве) местные правители умело реагировали на кризис. В Уорвикшире работа мировых судей возросла до крайнего напряжения. Государственные чиновники междуцарствия в три раза больше выполнили работы, относящейся к пособиям для бедных, чем их предшественники во время правления Карла I; в Чешире мировые судьи успешно справились с тяжелой ситуацией, вызванной массовым обнищанием людей в военные и послевоенные годы, а также демобилизацией солдат. Они добились снижения цен на зерно и приняли эффективные меры, исключившие сокрытие его спекулянтами. В обоих этих графствах чиновники умело отреагировали на огромный рост налогообложения за время гражданской войны поиском большей справедливости в распределении налогов, основывая свои требования денег на более точных оценках экономических возможностей налогоплательщиков, что, помимо прочего, способствовало повышению урожаев. Несомненно, дальнейшие исследования пека что совершенно темного мира многих других английских провинций в 50-е годы прояснят картину и откроют факты гораздо менее приятные: коррупцию, непродуктивность и, вероятно, неспособность поддержать хоть на какое-нибудь время правительственную деятельность на уровне, достигнутом в вышеупомянутых графствах. Но, по крайней мере, правительство страны казалось в кромвелсвские времена не хуже, чем в другие периоды XVI–XVII вв., а вероятно, даже лучше. Определенно то, что пока Оливер Кромвель был жив, управление не разрушилось под давлением оппозиции до такой степени, чтобы сделать реставрацию монархического правления неизбежной.

Вклад Кромвеля и Совета в обеспечение стабильности и эффективности управления Англией был, конечно, ограниченным. Их вмешательство в ход реформ было отрывочным, не соответствовало координированной «политике» централизации, у них также не было бюрократического аппарата для ее выполнения. Некоторые недавние исследования показывают, что главное давление на реформу местного управления – как и больших жюри – исходило с мест, а не от протектора и Совета. Кроме того, так как Кромвель не хотел отказываться от целей религиозной реформации, он не исключил всех религиозных радикалов и военных из парламента, даже когда комиссии по миру были перестроены в 1657 году. Однако много раз в этот период он изъявлял желание вернуть традиционным правящим семьям их активную роль в английском правлении, и постепенно некоторые из них откликнулись на это. Важной иллюстрацией к этому может служить способ, которым в период протектората комиссия по миру во многих английских графствах снова стала включать в управление представителей довоенной правящей элиты: Пелхем вернулся в парламент на свое место от Суссекса и Уиндхема, а Латрел и Роджерс – от Сомерсета. Будущие исследования английских провинций 50-х годов, возможно, изменят суждение Дэвида Андердауна, но навряд ли отвергнут его заключение, что к последним годам протектората «английские дворяне могли почувствовать, что они восстанавливали свои силы и независимость, которая традиционно им причиталась» [298]298
  D. Underdown, «Settlement in the counties» in G.E. Aylmer, (ed.), The Interregnum: The Quest for Settlement 1646-60 (Macmillan, 1972), p. 178.


[Закрыть]. Кроме того, к огромному расстройству роялистских эмигрантов на континенте, их призывы к национальному восстанию против республики едва ли встречали какой-либо положительный отклик. Вероятно, не просто трусость или благоразумная забота о безопасности их собственности и жизней заставила благосостоятельных английских джентльменов не оказывать больше поддержки ссыльному Карлу Стюарту в 50-е годы, которую их преемники позже оказали роялистским самозванцам – якобинским Стюартам в начале XVIII в. Как и аристократы ганноверской Англии, дворянство кромвелевской Англии осознало, что существующий режим достаточно подходил им и их интересам, чтобы рискнуть всем для отчаянного и опрометчивого предприятия в поддержку неимущих авантюристов Стюарта.

Оценка управления Кромвеля делами за границей и в остальной части Британии в некоторых отношениях схожа с оценкой его успехов в Англии: гнетущий провал рассматривается с точки зрения достижения его идеалистических целей, о значительных лее успехах судят по меркам, приложимым к реальному политику. Но немногие современники или последующие комментаторы оспаривали его успех в достижении, по крайней мере, двух постоянных целей английской дипломатии в течение столетий: повысить международную репутацию страны и сохранить ее безопасность перед угрозой иностранного вторжения.

Одна из самых замечательных черт этого успеха в том, что он достигнут человеком неопытным в международной дипломатии. «Я склонен думать, что он (Кромвель) не имел слишком больших знаний в этой области («внешние дела»), – писал позднее критик Слингсби Безел в некоторой мере справедливо [299]299
  Slingsby Bethel, The World's Mistake in Oliver Cromwell, printed in W. Oldys (ed.), Harleian Miscellany; or a Collection of Scarce, Curious and Entertaining Tracts… (10 vols, 1808—13), vol. I, p. 289.


[Закрыть]. В 1655 году бранденбургский посол Иоанн Фридрих Шлезер посчитал необходимым обучить Кромвеля дипломатии относительно Балтики с помощью краткой лекции, используя карты. Другие рассказывали о недостатке опыта в международной дипломатии у кромвелевских советников. В августе 1655 года Кромвель сообщил по секрету шведскому послу в Лондоне Христеру Бонду, что «для него было горем то, что он так плохо образован и редко рискует говорить на любом другом языке, кроме английского». Через год Бонд был изумлен, когда узнал после отъезда Филипа Медоуса в Португалию, что немногие в кромвелевском окружении знали главные языки дипломатии. «Это позор, – писал он, – у них нет никого, кто может написать приличную строку на латыни, но слепой Мильтон должен переводить все, что они пожелают, с английского на латинский, и можно легко представить, как это происходит» [300]300
  M. Roberts (ed.), Swedish Diplomats at Cromwell's Court 1655 – 56: the Missions of Peter Julius Coyet and Christer Bonde (Camden Society, 4th series, vol. 36, 1988), pp. 114, 282.


[Закрыть]. Даже Балстроуд Уайтлок, который был назначен Кромвелем на дипломатическую работу, включая посольство в Швеции, обычно называл договор Оснабрюка 1648 года как договор Аугсбурга.

Тем не менее Кромвель и его советники обеспечили большой для своего времени международный авторитет республики. Даже враждебные наблюдатели, например, роялист сэр Эдвард Гайд, граф Кларендон, писали после Реставрации, что «величие Кромвеля в стране было лишь тенью славы, которую он имел за границей. Было трудно узнать, кто его больше опасался: Франция, Испания или Нидерланды, где его дружба была такой ценностью, к какой он привык. И так как они все приносили в жертву свою честь и интересы для его удовлетворения, то нет ничего, что он мог бы потребовать и в чем любой из них отказал бы ему» [301]301
  Clarendon, History, vol. VI, p. 94.


[Закрыть].

Когда английские послы впервые поехали за границу сразу же после установления республики, уважаемое международное мнение сторонилось их как представителей незаконного режима цареубийц. Наконец, двух послов в 1649 году убили. Однако в течение нескольких лет, конечно, после того как Кромвель стал протектором в 1653 году, большинство главных держав Европы довольно высоко оценивали республику и хотели иметь ее в качестве друга и союзника.

Хотя это было ограниченным суждением о природе внешней политики Кромвеля, сразу после Реставрации критика Слингсби Безела этой политики за якобы достижение религиозных целей Кромвеля ценой национальных интересов Англии открыла спор, который до сих пор не разрешен: была ли внешняя политика Кромвеля определена анахроническими религиозными целями? Преследовал ли Кромвель цели, противоречащие действительным национальным интересам Англии?

Было бы глупо отрицать, что главные надежды Кромвеля в международных делах сосредоточивались на религиозных интересах. Религиозное рвение, с которым он спорил за «западный проект» в 1654 году и против антихристианского католицизма в Испании во время парламентской сессии в 1657 году, уже было отмечено. Он часто с ностальгией упоминал о кампаниях Густава-Адольфа в Европе во время Тридцатилетней войны как о протестантском крестовом походе против католической тирании. Еще один шведский посол, Питер Юлиус Койет, сообщая преемнику Густава-Адольфа Карлу X, что Кромвель «много говорил» о Густаве-Адольфе, сказал «…он всегда вел свои великие кампании с огромным удовольствием, он много раз благодарил Бога со слезами радости на глазах (как видно, Кромвель мог очень легко заплакать), за Его снисходительные милости; и когда пришли известия о его смерти, он так оплакивал это, что он вряд ли бы поверил, что любой швед мог оплакивать его сильнее, так как он видел, что великий инструмент подавления папизма исчез».

Он надеялся, что Карл X «исправит эту потерю… он не сомневался, что со своей стороны готов внести все возможные средства для продолжения этой работы» [302]302
  Roberts, Swedish Diplomats, pp. 83-4.


[Закрыть].

Однако необходимо сделать два предостережения перед тем как принять, что эти стремления делают справедливой критику, подобную критике Безела, внешней политики Кромвеля. Оба они исходят из отождествления управления Кромвеля внешними делами с его «внешней политикой». Первое замечание состоит в том, что (как мы видели) решения по международным делам принимались не исключительно Кромвелем, а после совещания с Советом. Второе – в том, что «политика» в смысле последовательного ряда решений, основанных на внимательно рассмотренных согласующихся принципах, не отражает способа управления дипломатией во время протектората (возможно, и в любое время). Решения принимались под большим давлением, когда Кромвель и его советники и консулы были обременены многими другими вопросами, безнадежно устали, переутомились от чрезмерной работы, как доносили в нескольких случаях иностранные послы. Кромвель, ка сообщал Бонд 18 апреля 1656 года, «сидел с утра до ночи с некоторыми своими советниками, обсуждая важные дела, не отводя времени даже для еды или питья [303]303
  Ibid., p. 278.


[Закрыть]. Позже, в июне 1656 года, Кромвель и его советники справлялись с внешними делами среди большого спора с генерал-майорами о созыве парламента. «Они так сильно заняты, – писал венецианский посол примерно в то время о Кромвеле и его консулах, – что они не знают, на какой путь стать, и у протектора нет времени, чтобы позаботиться о своем доме» [304]304
  Quoted in ibid., p. 278, note.


[Закрыть].

Почти то же самое, возможно, было и в другие периоды существования протектората.

В этих обстоятельствах более полезны подходом к управлению внешними делами был предложенный Дж. Эллиотом, когда он писал об управлении Францией и Испанией:

«Традиционная формулировка мотивации внешней политики государственных деятелей начала XVII века в терминах конфессионализма или государственной целесообразности может быть неправильно понята. (Ришелье и Оливарес) не могли принять ни одну из этих крайних позиций. Они были вынуждены действовать наилучшим образом в серой сфере компромисса, казуистики и двусмысленности, взвешивая политическое преимущество, против религиозных склонностей и указаний совести» [305]305
  J.H. Elliott, Richelieu and Olivares (Oxford University Press, 1984), p. 128.


[Закрыть].

Кромвель достиг политического мастерства с тех пор, как он был наивным членом парламента в 1640–1641 гг., и оно сделало его пригодным для мира международной дипломатии, охарактеризованной этой цитатой. Решения принимались Кромвелем и другими часто в спешке и всегда под влиянием смеси сложных мотивов, и никогда только из-за религиозной идеологии или только из-за национальных интересов.

Кромвелевскими отношениями с голландцами, конечно, управляла смесь мотивов. Слингсби Безел считал, что договор Вестминстера, завершивший англо-голландскую войну в апреле 1654 года, был «разрушительным» для английских интересов, так как Кромвелем управляли его надежды на создание союза протестантских наций, чтобы обеспечить мир с главными торговыми соперниками Англии на слишком мягких условиях. Однако Кромвелем и Советом руководили и другие соображения, кроме религии, во время переговоров с голландцами. Они были особенно заинтересованы в невозобновлении дружбы Оранж-Стюарт, которая могла бы побудить голландцев оказать помощь роялистскому вторжению в Англию. Голландцы даже согласились на секретный пункт, включенный в договор, обязывающий их никогда не позволять члену семьи Оранж становиться губернатором Объединенных Провинций. Кромвель и его советники были также осведомлены о том, что, если война продолжится, то голландцы, возможно, объединятся с Данией и посредством этого сохранят торговые привилегии на Балтике в ущерб английским торговцам. Мир с голландцами, фактически, вновь открыл Балтику для английского флота, и вскоре после этого послы Кромвеля достигли англо-датского коммерческого договора, дающего английским кораблям равные права с голландцами для прохода в Балтику через пролив Зунд.

Английские отношения с Испанией в 50-е годы также нельзя рассматривать с позиции идеологии, выступающей против национальных интересов. Рядом с несомненным религиозным рвением, склонившим его к спору в Совете за войну против Испании, были надежды Кромвеля на извлечение выгоды от захвата испанских кораблей с сокровищами и на то, что военный флот, бездействующий после голландской войны, сам окупит себя, дав работу излишним «160 кораблям, хорошо снаряженным для плавания в море». Безопасность также как обычно имела главное значение в умах протектора и его советников и, возможно, к изменению мнения в Совете после многих споров в пользу сближения (первое было сделано в октябре 1655 года с помощью оборонительного договора) с Францией и за войну с Испанией привело то, что Франция была гораздо более мощным исходным плацдармом для вторжения Стюарта в Англию, чем более отдаленные берега Испании. Когда связи с Францией укрепились наступательным договором в марте 1657 года, для Кромвеля главной стала надежда, что объединенная кампания против испанцев в Фландрии приведет к захвату Дюнкерка (который произошел в июне 1658 года) и, таким образом, обеспечит успешное сопротивление любым стюарто-испанским угрозам английской безопасности с другой стороны Ла-Манша.

Мечты Кромвеля о поддержке Карла X как нового Густава-Адольфа в протестантском крестовом походе против католиков в южной Европе и его близкая дружба со шведскими послами в Лондоне Бондом и Койетом приводят некоторых исследователей к тому, что они изображают Кромвеля человеком, обманутым дипломатами, которые играли на его религиозных стремлениях. Но переписка шведских послов с Карлом X показывает, что Кромвель и его советники были ловки в сопротивлении соблазнительным шведским предложениям для того, чтобы вступить в союз со Швецией, позволив, таким образом, Карлу X играть решающую роль на Балтике. Англо-шведский торговый договор был подписан в июле 1656 года, но переговоры о полном союзе никогда не состоялись.

Кромвель и его советники отказались принимать какую-либо сторону в развивающейся ссоре между Швецией и Данией, выросшей до открытой войны в 1657 году; и Кромвель вместе со своим послом Филипом Медоусом играл ключевую роль в обеспечении мира на Балтике с помощью «Договора Роскилда» в феврале 1658 года, сохранившего равновесие между Швецией, Данией, Англией и Голландией на этой торговой площади, такой необходимой всем этим северным странам.

Более ясным и менее противоречивым, чем мотивы, определяющие английскую внешнюю политику в 50-е годы, является прямой способ, которым Кромвель и его советники использовал^ как вооруженные силы, так и дипломатическое влияние в международных делах. Последнее исследование Бернарда Кэппа кромвелевского военно-морского флота показывает, что Кромвель продолжал начатую «охвостьем» политику создания чрезвычайно мощных военно-морских сил. В 1655 году протектор и его советники присутствовали при пуске на воду нового корабля «Нейзби», на котором, как отметил роялист сэр Джон Эвелин, в качестве носового украшения был «Оливер на лошади, топчущий ногами шесть народов: шотландцев, ирландцев, голландцев, французов, испанцев и англичан… Слава, держащая лавры над его обиженной головой, и слова «С нами Бог».