Текст книги "Айсолтан из страны белого золота"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

С тоят жаркие дни второй половины августа.

Солнце клонится к западу, но еще ослепи-

тельно сверкают косые лучи, заливая нео-

глядный простор хлопкового поля. В густой

зелени листьев кое-где мелькают пушистые

белые хлопья, отливая серебром в ласковом сиянии

солнца.

Синее небо безоблачно; в тихом прозрачном

воздухе чуть приметно дуновение ветерка; едва слышно

шелестят тяжелые коробочки, покачиваясь на тонких,

гибких ветвях хлопчатника. Так крепко сплелись меж

собой эти ветви, что трудно проникнуть под их

зеленый свод.

В поле по двое, по трое работают колхозники,

звучат голоса, рассыпается смех. Над арыком рядами

стоят тутовые и – ближе к селу – урюковые деревья.

Неумолчно заливаются жаворонки; «джюип-джюип»,—

поют они, радуясь тому, что все так прекрасно вокруг.

И кажется, будто это коробочки хлопка звенят,

покачиваясь на упругих ветвях.

Поливальщик с лопатой на плече идет вдоль

арыка, и над полем разносится песня:

Звонко, звонко звенят бубенчики твои,

Зимний день в весну обратит улыбка гвоя.

Брось, красавица, свой нежный взор на меня...

Вдруг песня обрывается. Девушка, разрыхлявшая

землю под кустами хлопчатника, неожиданно

выпрямилась, и ее лицо оказалось вровень с лицом

поливальщика, который шел мимо и пел песню.

Поливальщик останавливается, снимает с плеча

лопату, втыкает ее в землю. Опустив глаза, сжимая

в руках скользкий черенок лопаты, он говорит

негромко:

– Айсолтан...

Айсолтан смотрит на поливальщика. Голова его

. обмотана платком, ворот синей рубахи распахнут,

рукава засучены выше локтей. Крепкая грудь,

мускулистая шея, руки и лицо покрыты загаром, кожа

золотится, как бронза под лучами солнца. Серые штаны

закатаны до колен. Босые ноги тонут в мягкой насыпи

арыка, и влажный песок просачивается между

пальцами.

Поливальщик не смотрит на Айсолтан, и она

угадывает его смущение, видя, как он отвел глаза и как

вздрагивают его щеки от невольной радостной

улыбки. Это придает ей смелость. Как-то Еесело, весело и

легко становится вдруг Айсолтан, и она не знает

сама, чего ей хочется – не то еще больше смутить

поливальщика, не то прочь отогнать робость, которая

сковала его. Айсолтан говорит:

– Ну, Бегенч, что же ты сразу умолк?

Бегенч поднимает глаза и смотрит прямо в лицо

Айсолтан.

Черные брови Айсолтан разлетаются птичьими

крыльями, в темных, широко раскрытых глазах

шаловливо играет солнце; нежные губы улыбаются, и,

как белые бусинки, блестят ровные влажные зубы.

Кто скажет, что Айсолтан красавица? Но когда она

так улыбается и на щеках у нее смеются ямочки, она

кажется Бегенчу самой нежной, самой милой, самой

красивой девушкой на земле. Бегенч шутник,

весельчак, он никогда не робеет перед другими девушками.

Только при виде Айсолтан смущение охватывает его,

привычные шутки не идут с языка и он кажется себе

неловким и глупым. Не раз в присутствие! Айсолтан

на Бегенча вдруг нападал страх: а не сказал ли он

что-нибудь неуместное, не подобающее? Сейчас он

силится вспомнить песню, которую только что

напевал, и не может. Бегенчу еще больше становится не

по себе: а вдруг это была какая-нибудь глупая,

бесшабашная песня? И, совсем потерявшись от

смущения, он молчит, сжимая в руках лопату.

Снова спрашивает его Айсолтан:

– Что же ты не поешь, Бегенч?

Не зная, что ответить ей, Бегенч бормочет:

– Да просто так...

Но Айсолтан не отстает от него:

– Что это значит – просто так?

У Бегенча все уже перепуталось в голове, он

удивленно смотрит на Айсолтан.

– Разве я пел?

– А разве ты не пел?

– Ах, ну да, просто так шел и напевал про

себя.

– Ну вот, я тебя и спрашиваю.

– Что спрашиваешь?

Улыбается Айсолтан;

– Да вот о ком эта песня: «Звонко, звонко

звенят бубенчики твои...»?

– Да, да, они звенят... звонко, звонко звенят...

– А чьи же это бубенчики?

– Чьи?.. – Бегенч растерянно отворачивается.

Взор его падает на коробочки хлопчатника. – Вот

чьи, – указывает он. – Бубенчики хлопчатника!

Смеется Айсолтан:

– Ой! Что ты болтаешь, Бегенч! Какие же

у хлопчатника бубенчики?

Но Бегенч уже овладел собой. Его страх прошел,

и он говорит:

– А ты погляди, Айсолтан, – разве это не

бубенчики? Смотри, каждый куст, как разряженная

невеста!

Сравнение Бегенча нравится Айсолтан. Она

внимательно оглядывает пышный куст хлопчатника и,

помолчав немного, говорит:

– Ты это хорошо сказал, Бегенч. Только если

песня твоя про хлопчатник, то к чему же эти слова:

«Зимний день в весну обратит улыбка твоя»?

Нет, Бегенч больше не боится Айсолтан, словно

перед ним не она, а какая-то другая девушка; смело

глядя ей в лицо, он восклицает:

– Как к чему? Ведь каждая коробочка

хлопчатника– это бутон; когда он распускается – это

улыбка, каждое волоконце хлопка – солнечный луч, оно

веселит душу, светом озаряет мрак, зиму превращает

в весну!

Айсолтан в задумчивости срывает лист

хлопчатника, который касается ее груди, подносит его

к губам, безотчетно вдыхая сырой, тяжелый запах.

Потом она говорит, и ее голос звучит теперь совсем

по-другому, проникает Бегенчу в самое сердце:

б

– Бегенч, я не раз слышала, как ты выступаешь

на собрании, делаешь доклад. И я всегда знала, что

ты умеешь хорошо, складно говорить. У тебя богатый

язык, красивый. Почему же ты не пишешь стихов,

Бегенч?

– Ну, что ты, Айсолтан! О, если бы я был

поэтом, я бы воспел хлопок! Я бы так воспел его!

Все свои стихи я подарил бы ему. Ах, какое это

растение, Айсолтан! Его нужно холить и беречь, как

ребенка. И оно такое нежное, как девушка. А как

трудно ему угодить! Оно капризнее самой строптивой

невесты, за которой как ни ухаживай – ей все мало.

Да ты не хуже меня это знаешь – разве ты сама не

ухаживаешь за ним? Все мы круглый год, и в стужу

и в зной, холим и оберегаем его. Мы думаем о нем

дни и ночи, – ведь все наше добро, все наше

богатство в нем.

Айсолтан роняет лист хлопчатника и смотрит

в упор на Бегенча.

– Ты хорошо сказал о том, как много труда и

забот должны мы отдавать хлопку, о том, какое это

капризное растение. Но твои последние слова... Не

хватил ли ты через край, Бегенч?

– Я понимаю, Айсолтан. Конечно, и зерно, и

сады, и огороды – все это нужно. Все, что родит

земля. Да ведь хлопок-то растет не везде. По хлопку мы

занимаем второе место в Союзе. Есть у тебя хлопок—

и в твоих чувалах будет зерно, а в твоем доме – все,

что ты захочешь себе купить. Хлопок – это залог

привольной, зажиточной жизни. Наш край богат

солнцем, оно у нас горячее и щедрое. Вот погляди на

эти поля, залитые солнцем! Эта земля, если мы будем

хорошо заботиться о ней, даст нам с каждого куста

столько хлопка, сколько баран дает шерсти...

Айсолтан улыбается, но ее улыбка, которая всегда

была радостью для Бегенча, кажется ему

недоверчивой, это обижает его.

– Что, Айсолтан? Ты не веришь тому, что я

говорю?

Снова улыбается Айсолтан, и Бегенч видит, что

он ошибся, – ее улыбка самая прекрасная на свете;

она, как всегда, радостью наполняет его душу.

– Я верю, Бегенч. Я улыбаюсь потому, что мне

нравится, как ты говоришь о хлопке.

Бегенч вытаскивает лопату, которая глубоко ушла

в мокрый песок, и говорит:

– Послушай, Айсолтан. Ведь не я один – вся

страна знает о твоих делах. Большую славу заслужила

ты со своим звеном. Только напрасно смеешься над

моими словами. Я сам знаю, что ты лучше меня

понимаешь в хлопке. Да ведь не об этом я.

– А о чем же?

– Я вот что хотел тебе сказать: много тревоги,

забот, трудов несли мы полгода на своих плечах.

Теперь мы будем собирать плоды этих трудов.

Видишь урожай – вот он, погляди на него! Ничто не

вырвет его из наших рук, лишь бы хлопок раскрылся

вс-время, пока не ударили морозы. А тогда только

собирай – и мы соберем все до последней пушинки. Вот

я и пел-распевал, потому что у меня играет сердце!

Айсолтан чувствует, как искренно, от души

сказаны эти слова. Она снова смотрит на расстилающееся

перед ней поле, и ей кажется, что она видит его

впервые. Нежное, шелковистое волокно кое-где выбивается

наружу пышной пеной, кое-где чуть белеет между

створками, плотное, круглое, как куриное яйцо.

Некоторые из коробочек еще не совсем оформились – они

будут зреть и набухать. А на верхушках кустов еще

колышутся желтоватые цветы и тянутся к небу, к

благодатному, живительному солнцу.

Айсолтан смотрит, смотрит и не может

наглядеться; душу ее переполняет восторг. «Бегенч правду

говорит»,—думает Айсолтан. Она видиг перед собой

это поле, каким было оно полгода назад, – глинистое,

пустое, гладкое, как ладонь руки. Гляди не гляди —

не увидишь ни одного зеленого кустика. Осенью

и весной здесь ревели тракторы, острыми плугами

выворачивая пласты земли. Сеялки прошли по

взрыхленному полю, рядами разбрасывая семена.

Миновала неделя, и под лучами весеннего солнца из земли

выглянули крошечные зеленые ушки. Они расшили

черное поле причудливым шелковистым узором, и,

начиная с этого дня, звено Айсолтан почти не покидало

своего участка. Девушки вскапывали, разрыхляли

кетменями землю вокруг молодых побегов,

разравнивали ее. Их яркие платья цвели на поле, как большие,

колеблемые ветром маки. Еще через несколько дней

стебли хлопчатника, уже выпустившего по три-четыре

ушка, вытянулись, порозовели, как журавлиные ноги.

Айсолтан работала вместе со своим звеном не

покладая рук, и хлопчатник на глазах рос, поднимался,

наливался соками день ото дня. Вместе с ьшм росла и

радость в душе Айсолтан. Немало и тревог пережила

она за эти полгода. Какой страх нагоняли на нее

весенние ливни, когда разлившаяся бурным потоком

вода грозила погубить, сгноить в земле еще не давшие

всходов семена! А после дождя припекало солнце, и

затвердевшая корка земли могла задушить всходы.

И нужно было снова разрыхлять землю кетменем,

увлажнять ее, делать бороздки. Страшен был и сухой,

знойный ветер, который вдруг начинал дуть день за

днем, грозя засушить еще не окрепшие растения.

А если во-время не приготовишь удобрений, не

накормишь хлопчатник, он начнет хиреть от голода.

Могла случиться и другая беда: бывало ведь, что на

поля нападали совки и высасывали все соки из молодых

ростков. Правду сказал Бегенч – хлопчатник, как

дитя, требует неусыпного ухода. Ночи не спала Айсолтан,

страх терзал ее: что, если все их труды пропадут?

И вот теперь... Теперь хлопок скоро раскроется —

и тогда только успевай собирать: все новые и новые

коробочки будут, как живые, раскрываться одна за

другой. Айсолтан наденет свой фартук и пойдет по

рядам, вытягивая волокно из коробочек, и оно, как

молоко из сосцов верблюдицы, заструится под

пальцами...

Айсолтан стоит, прислушиваясь к тихому,

ритмичному шелесту листьев, и ей кажется, что этот шелест

складывается в певучие строки стихов. Погрузившись

в свои думы, она снова срывает веточку хлопчатника,

разглаживает пальцами листья. Бегенч смотрит на

Айсолтан, и глаза его сияют от восторга. Айсолтан

невысока ростом, стройная. Свободными складками

падает ее широкое платье, обрисовывая крепкую

грудь. Тонкие смуглые щиколотки кажутся тугими,

как натянутые струны. Айсолтан веселая девушка;

у нее прямой, смелый взгляд, и она похожа на птицу,

которая сейчас взмахнет крыльями, полетит и запоет.

Черные волосы венком уложены вокруг головы,

чтобы не мешали при работе. Бегенч смотрит на ее

золотистую от загара шею, на нежный подбородок и тонкие

пальцы, которые играют листом хлопчатника, и

сердце часто-часто колотится у него в груди.

Год из году и день изо дня видел Бегенч

Айсолтан, и с каждым днем его все больше тянуло к ней.

Ему казалось, что если они соединят свою судьбу, он

будет счастлив всегда, до самой смерти. Но Бегенч

не смел сказать ей об этом. А последнее время сн

стал еще больше робеть перед Айсолтан. «Теперь, —

думал Бегенч, – она, верно, загордилась. Смотреть

на меня не захочет. А что скажут люди? Бегенч, мол,

прежде не думал об Айсолтан, а как дали ей звание

Героя Социалистического Труда, так стала она ему

всех краше; видать, этот парень гонится за чужой

славой».

Случалось, мать говорила ему:

– Пора бы тебе жениться, Бегенч. Пора устроить

свою жизнь, сын мой. Разве мало хороших девушек

в нашем селе? И мы не бедняки. Справим свадьбу,

устроим той наславу. Выбери себе невесту, сынок.

Вот хотя бы Айсолтан – чем плохая девушка?

Нежная, как цветок. Давай посватаем ее.

Но Бегенч только сердился в ответ на такие речи

матери.

– Что ты говоришь, мать! Уж ты прости, но я

свою судьбу никому в руки не отдам, даже тебе.

У меня есть глаза – сам выберу, есть язык – сам

посватаюсь. И прошу тебя – ты этих пустяков

никому не вздумай повторять.

Так говорил Бегенч, а на сердце у него была

иная дума:

«Ну чего она ко мне пристает? Поговорила бы

сама с Айсолтан, узнала, что та на это скажет».

А потом досадовал на себя: «Эх ты, маменькин

сынок! Эх ты, слюнтяй!» И, собравшись с духом,

принимал решение: «Я свободный человек, сын

свободного народа. Чего я страшусь? Пойду к Айсолтан

и прямо скажу ей о своем желании. Не станет же она

меня бить или ругать. Вот улучу минутку и скажу ей

все напрямик!»

Но решать-то Бегенч решал, а сказать нехватало

смелости. Хоть немало было удобных случаев, но

стоило ему увидеть Айсолтан – и язык прилипал

к нёбу.

И вот сейчас стоит Бегенч перед Айсолтан и

смотрит на нее, не отрывая глаз. А она молча играет

веточкой хлопчатника, роняет ее на землю, искоса

взглядывает на Бегенча, улыбается... И вдруг словно

ветер подхватывает Бегенча, и он, уже ничего не видя

вокруг, с размаху втыкает в землю острую лопату,

втыкает под самый корень куста и делает шаг к девушке.

– Айсолтан... – говорит он, но, увидев, что

подсеченный под корень куст никнет к земле, поспешно

выдергивает лопату и умолкает, повесив голову.

Айсолтан, пробудившись от своих мечтаний,

смотрит во все глаза на Бегенча и ждет. Но тут ее взгляд

тоже падает на поникший хлопчатник, и с тихим,

горестным возгласом она приподнимает зеленые ветви

с полураскрывшимися коробочками и, притянув к

себе, ласкает их, словно мать ребенка. Гладкие,

отливающие на солнце серебром листья кажутся на ее

красном шелковом платье серебряными апбасы и чап-

разы, которые туркменские женщины носят как

украшение на груди.

Бегенч, точно провинившийся ребенок, опустив

голову, стоит перед Айсолтан. Потом украдкой

взглядывает на нее. Он видит, как она ласкает

хлопчатник, словно больное дитя, – белые пушинки хлопка

у нее на груди кажутся Бегенчу слезинками Айсолтан,

и он снова огорченно потупляет взор.

– Прости меня, Айсолтан, – говорит он. – Сам

не знаю, как я это сделал.

Айсолтан видит, как опечалился Бегенч, но ей

хочется помучить его.

– Ишь ты, сам побил – и сам плачешь!

Бегенч жалобно возражает:

– Да нет же, Айсолтан, честное комсомольское,

я ведь нечаянно!

Айсолтан шутливо пригибает ветви хлопчатник...

к лицу Бегенча, и они накрывают их обоих, словно

шатер. Мягко и задушевно говорит Айсолтан:

– Ну, нечаянно так нечаянно. Что губы надул?

Слезами горю не поможешь.

Бегенч даже не заметил, как тяжелые коробочки

хлопчатника ударились о его плечо. Но вот нежная

рука Айсолтан на мгновение касается руки Бегенча,

и по телу его пробегает дрожь. Бегенч чувствует, как

горит у него сердце. Он роняет лопату и протягивает

руки к Айсолтан.

В эту минуту неподалеку раздается возглас:

– Э-эй! Айсолтан! Иди-ка сюда!

С еление колхоза «Гёрельде» стоит на высоком

месте, над шумливым арыком Энеяб. Воздух

здесь прозрачен и чист. Далеко вокруг вид-

ны поля и сады; они сливаются на горизонте

ик в голубовато-серую дымку.

Айсолтан необычно рано покинула сегодня

хлопковое поле. Она стоит на дороге, ведущей в колхоз,

смотрит вдаль, на родной поселок, и зеленые сады,

раскинувшиеся на возвышенности, почему-то

напоминают ей сейчас веселые кудрявые рощи и зеленые

пологие холмы России, виденные ею на картинах.

Что случилось сегодня с Айсолтан? Почему

каждая мелочь кажется ей необыкновенно большой и

важной, словно впервые раскрылись ее глаза, словно все

изменилось вокруг, словно и она сама стала другой?

Почему бредет она без цели, не думая ни о чем,

почему поет сердце у нее в груди?

Айсолтан и Бегенч родились и выросли в одном

селе, учились в одной школе, работали бок о бок на

полях своего колхоза. Они встречались друг с другом

по нескольку раз на дню, но ни одна из прежних

встреч не была похожа на эту. Что-то новое

пробудилось сегодня в душе Айсолтан. Айсолтан хорошая

девушка; у нее чуткое, горячее сердце, она нежно

любит мать, всегда готова прийти на помощь любому

из колхозников, всей душой болеет за урожай, ночи

напролет может просидеть за книгой, а родину свою

Айсолтан любит так горячо, что не пожалеет отдать

за нее жизнь. Но то, что родилось сегодня в душе

Айсолтан, совсем ново и неожиданно для нее. Такого

с ней еще никогда не бывало. Это и радует ее, и

тревожит, и причиняет какую-то смутную боль.

Солнце, приветливое и благодатное, как всегда

в этом краю, щедро льет на землю прощальные лучи.

Зеленые хлопковые поля, колхозные сады, огороды —

все мирно покоится вокруг. Все как прежде. Что же

случилось с Айсолтан? Почему нет покоя в ее душе?

Почему так бьется ее сердце, словно ему стало тесно

в груди? Почему Айсолтан хочется бежать куда-то

без оглядки, кричать, петь свои девичьи ляле?..

Хочется поделиться с кем-то этой необъяснимой радостью.

И почему вдруг безотчетной тоской сжимается

ее сердце?

А что говорила она сегодня членам своего звена?

Какие давала им поручения? Быть может, все это

было невпопад? Быть может, они смеялись над ней,

когда Giia ушла, дивясь и спрашивая друг друга:

«Что такое случилось с нашей Айсолтан? Почему она

стала как безумная? Куда это она убежала в такую

рань? Может, ее позвал кто-нибудь?»

Так думает Айсолтан, медленно бредя вдоль

арыка. В глубокой задумчивости огибает она хлопковое

поле и вдруг видит перед собой Бегенча. Широко

раскрыв глаза, затаив дыхание, смотрит прямо перед

собой Айсолтан. Нет никакого Бегенча. Только

желтоватый цветок приветливо кивает ей, покачиваясь

в зелени листьев, словно хочет напомнить о чем-то

Айсолтан. Бегенч... Ну, конечно, Бегенч! Он виноват

во всем. Что тут от себя таиться! Бегенч! Вот что

случилось с ней сегодня. Это случилось, когда они

стояли рядом среди зеленых шелковистых листьев

и шуршащих коробочек, а гибкие ветки хлопчатника

сплелись над ними, как шатер. Это продолжалось

только минуту, но разве это была не самая

сладостная минута в ее жизни? Почему же она не

продлилась год, вечность? Разве Айсолтан не отдала

бы за нее все, что у нее есть, все, что у нее будет?

Почему в эту прекрасную, как солнце, как земля,

как песня, минуту окликнули ее? Почему нарушили

первую в ее жизни такую необыкновенную радость?

Этот неуместный оклик помешал Бегенчу произнести

то, чего она ждала, помешал их сердцам раскрыться

навстречу друг другу. Эта минута! Возвратится ли она

когда-нибудь? Или она была так же коротка, как

жизнь мотылька-однодневки? Нет! Her, это только

первая нежная завязь. Распустится цветок, расцветет,

и каждый лепесток его будет страницей золотой

книги, в которой пишут о нашей жизни!

Айсолтан кажется, что у нее за плечами

вырастают крылья; она окидывает взором расстилающиеся

перед ней поля, и сердце ликует в ее груди.

«Я сегодня впервые пришла в этот мир, – думает

Айсолтан, – жизнь моя начинается сегодня».

Айсолтан выходит из хлопчатника на бахчи.

Здесь, куда ни кинь взор, всюду лежат дыни

и арбузы. Арбузы – темнозеленые, как листья кара-

гача, и нежно-зеленые, как первые весенние всходы,

полосатые и одноцветные, продолговатые и круглые.

Среди больших пожелтевших листьев они кажутся

тяжелыми, гладко обточенными водой валунами,

скатившимися сюда со склонов гор.

Дыни – вахарманы, полосатые замча, паяндеки,

гокторлы, чалма-секи, гокмюрри, белые терлавуки,

каррыкызы, рябоватая, в мелком сетчатом узоре гу-

ляби – весело золотятся на солнце. Некоторые дыни

испещрены такими широкими трещинами, что кажется,

будто из них вырезали целые дольки. От светлых

гладкокожих дынь исходит приторный аромат. Блед-

ножелтые, острые, как иглы, усики грозно торчат на

толстых плетях.

Груды уже снятых дынь и арбузов округлыми

желто-зелеными холмами высятся над бахчой.

Трехтонная машина, доверху нагруженная большими

спелыми дынями, выезжает на дорогу, поднимая облака

пыли.

У края бахчи громоздится гора арбузных корок.

Женщины; засучив рукава, подкладывают колючку под

огромные котлы, – в котлах варится арбузная патока.

Под легкой, ноздреватой пеной патока тяжело бурлит,

издавая пыхтящее «парс-ларс». Пена нежно розовеет,

и над котлами стоит сладкий аромат.

Пожилые колхозники и колхозницы, сидя на

корточках, разрезают на тонкие дольки предназначенные

для сушки дыни, раскладывают эти дольки рядами.

Те дольки, что уже выпустили из себя сок,

переворачивают на другую сторону, потом свивают в длинные

жгуты и сваливают на невысокие навесы. Большие

желтовато-коричневые груды похожи издали на

дремлющих слонов. Золотой загустевший сок стекает

с них тяжелыми каплями.

Айсолтан идет дальше. Она входит в колхозный

сад, и ее сразу охватывает прохлада. Ровными,

строгими рядами стоят здесь плодовые деревья, меж ними

разбиты прямые, как полет стрелы, дорожки, которые

теряются порой в густой траве. Спелые осенние

яблоки, продолговатые и круглые, гнут своей тяжестью

к земле длинные гибкие ветви. Розовато-желтые,

зеленые и светлокоричневые груши, выгнутые, как сувкя-

ди ', проглядывают в отливающей серебром листве.

Золотистая айва горделиво поблескивает на солнце

кожицей, словно хочет сказать, что ей не страшны

осенние заморозки. Абрикосовые деревья, которые уже

отдали свои плоды человеку в пору летнего зноя,

замерли в величавом покое. Молодые гранатовые и

инжирные деревья, еще не приносившие плодов, похожи

на тонконогих подростков, которые только вступают

в пору зрелости. Виноградник захватил несколько

гектаров земли. Под зелеными, а кое-где уже

пожелтевшими листьями тяжелые лиловато-черные и

прозрачно-зеленые гроздья япрака, гелинбармака, тербаша и

караузюма свисают почти до самой земли. И повсюду

в открытых ящиках, осторожно срезанные и

уложенные заботливой рукой, лежат яблоки, груши,

виноград, готовые к далекому пути.

Бахчи, плодовый сад, виноградник – все, что

видит вокруг себя Айсолтан, наполняет ее сердце

ликованием. Вскинув руки, словно желая обнять эту

землю, она восклицает:

– Наша земля, как золото! В старинных

книгах восхваляли райские сады. Я не думаю, чтобы они

были прекраснее наших.

________________________________________________

1 Сувкяди – высушенная пустая тыква, у потребляемая

как посуда для воды.

Айсолтан снова, любуясь, окидывает взглядом сад

и замечает, что трава под деревьями уже начинает

блекнуть. Девушку охватывает раздумье:

«Ах, если бы только у нас было побольше воды,

какие бы плоды взрастила эта земля! Вода... Как

жаль, что мы еще до сих пор не можем досыта

напоить нашу землю! Неужели желание моего сердца

так никогда и не исполнится? Неужели я не пущу на

наше поле столько воды, сколько нужно, чтобы

утолить его жажду? Бегенч, секретарь комсомольской

организации, сам обходит колхозные поля, чтобы ни

одна капля воды не пропала даром. Бегенч молодец,

но воды у нас все-таки нехватает. Если бы мы могли

лучше напоить водой наше поле, то с каждого

гектара мое звено собрало бы в этом году семьдесят пять

центнеров хлопка. Почему, почему у нас мало воды?

Почему наша земля вечно должна томиться от

жажды? Почему благодатные воды Аму-Дарьи не напоят

наших полей?»

Айсолтан верила, что капризные воды Аму-

Дарьи, подчинить которые мечтали еще деды и

прадеды, будут покорены советскими людьми. И она

с великим нетерпением ждала эту воду. Айсолтан

знала, что осуществлению грандиозного плана помешала

война, знала, что там, где прэшел огонь войны,

города и села превращены в пепелища, и страна

напрягает все силы, чтобы снова дать жизнь этим селам и

городам; она понимала, что в четыре года не так

легко восстановить то, что было разрушено дотла.

Однако, все еще не видя на полях обильных

аму-дарьинских вод, девушка невольно грустила, забывая

порой, что говорит пословица: «Ребенок торопится,

а тутовник поспевает в свой срок».

Айсолтан чувствует, что у нее теперь две заботы,

две думы на сердце. Одна дума была с ней всегда,

она никогда ее не покидала: это дума о воде. Теперь

к этой думе присоединилась еще другая – о Бегенче.

И Айсолтан говорит себе:

«Верю я, верю в то, что великая партия

большевиков и могучая советская власть, которые так

высоко поставили мой народ и меня, исполнят мечту моего

народа, мою мечту – приведут обильные воды на

наши поля! А вторая моя мечта... Это уж наше

с Бегенчем дело!»

Когда Айсолтан подходит к колхозной ферме,

красное, круглое, как решето, солнце катится почти

над самой землей. Свежеет, и Айсолтан полной

грудью вдыхает прохладу. Птицы хлопотливо

щебечут, устраиваясь на ночлег в ветвях раскидистого

дерева, которое перебросило через дорогу свою длинную

тень. Со стороны поля несется протяжное мычание:

большие пестрые коровы, стуча копытами и

размахивая хвостами, возвращаются домой с пастбищ.

Айсолтан заходит на двор конефермы.

Породистые гладкобедрые кобылицы, распушив длинные

блестящие хвосты и чутко насторожив маленькие уши,

смотрят в ее сторону. Длинноногие жеребята, подобно

джейранам, играют и резвятся на просторном дворе,

гоняясь друг за другом. Скаковые кони, пофыркивая,

перебирают ногами, словно танцуют в своих чисто

выметенных стойлах. Краса колхозной конефермы —

гнедой конь Лачин, выгнув дугой шею, бьет копытом в

землю, словно угрожая другим коням. Гладкие, крутые

бока и куполообразный круп его лоснятся и блестят,

словно покрытые позолотой. На выпуклой груди

играют мускулы; она так широка, что между передними но-

гами коня может пройти человек в шубе. Во всем

этом коне, даже в его острых настороженных ушах, в

маленькой голове с белой отметиной на лбу, в

блестящих, влажных глазах, чувствуется необыкновенная

сила. Этот конь-семилеток ласков, как двухгодовалый

жеребенок, и сказочно красив.

Тот, кто приходит полюбоваться на Лачина,

стоит как очарованный, и долго не может отвести от

него взора. На прошлогодних республиканских

скачках он завоевал первенство. Теперь его снова готовят

к скачкам и в сентябре увезут в Ашхабад. Конь

Лачин любимец Айсолтан. Она не может пройти

мимо колхозных конюшен, чтобы не зайти и не

взглянуть на Лачина. И хотя колхозники кормят

копей наславу, а для Лачина и подавно не скупятся,

Айсолтан нередко приносит десяток яиц и просит

конюха подмешать их к ячменю для Лачина. Лачин —

гордость колхоза «Гёрельде».

Айсолтан идет через поселок, и он кажется ей

маленьким городом. Вон под навесом раздуваются

и опадают кузнечные мехи, издавая странные звуки —

«васс-васс»; от горячих углей поднимается

зеленовато-белое пламя, и раскаленное железо цветет в этом

пламени волшебным красным цветком. Кузнец с силой

бьет по железу молотом; его обнаженная спина

блестит, и по ней каплями стекает пот. Сапожники

сидят в своей мастерской; зажав между колен

выделанную кожу, они быстрыми, ловкими движениями

продергивают через нее навощенную дратву. Из этой

мастерской несется запах сырых кож и юфти. Вот

портные аккуратно складывают сшитые одежды,

смазывают и протирают свои машины. В маленькой ма-

стерскои часовщик, сдвинув очки на лоб, зажмурив

один глаз, рассматривает механизм часов в лупу. Вон

подле столяров и резчиков по дереву расставлены

готовые двери, столы, табуретки, еще не собранные

части повозок.

Айсолтан проходит по одной из улиц поселка,

знакомой ей с детства, и, быть может, потому, что

она сегодня как-то по-иному смотрит вокруг, ей

кажется, что она попала сюда впервые. Похожие друг

на друга, как близнецы, стандартные дома стоят по

обеим сторонам улицы – каждый из трех комнат,

с открытой верандой по фасаду. И около каждого

дома на небольшом участке несколько плодовых

деревьев. Айсолтан вспоминает, как однажды какой-то

человек, приехавший погостить к их соседям, ночью

по ошибке забрел к ним в дом, и с досадой думает

об архитекторе:

«Почему он построил все дома на один лад?

Разве нельзя было для каждого дома найти свою,

особенную форму? Или, на худой конец, мог бы хоть

по-разному их украсить. Один бы украсил узором ковра,

другой – вышивкой кюрте, третий – узором тюбетейки

джамборук, четвертый – курсакча. Тогда кто бы ни

спросил: «А где здесь дом Айсолтан?» – ему всякий

ответил бы: «Ищи дом, где на стенах ковровые

узоры, на дверях резьба, а над дверями лепные

украшения, похожие рисунком на те, что женщины носят на

груди». А сейчас здесь, словно в городе: хочешь

найти дом – ищи номер. Но если в городе на домах

номера, так ведь там и дома не на одно лицо. Ну, да

горюй не горюй, а уж построили; не перестраивать

же заново. Вот если мы с Бегенчем... Если будет

в моей жизни большая-большая перемена, тогда уж

я построю себе дом по своему вкусу».

Айсолтан пересекает центральную площадь

поселка. Здесь стоит большое светлое здание колхозной

школы. Каждая ступенька лестницы, каждый кустик

на дворе, даже каждый камешек на дорожке с

детства дороги и милы Айсолтан. Десять лет училась

она в этой школе вместе с Бегенчем. В этом дворе

они играли, бегали, гонялись друг за другом во

время перемен. Вон скамейка, на которой они любили

отдыхать. Где были тогда твои глаза, Айсолтан?

Почему ты словно видела и не видела Бегенча? Почему

ты смеялась над ним, когда он иной раз отвечал на

уроках невпопад? Почему ты, когда не понимала

задачи, просила других ребят помочь тебе, а не его?

Почему, когда он однажды повздорил с мальчишками

и они набросились на него целой оравой и дразнили

и мучили его, ты даже не подумала заступиться?

Почему, почему свою детскую привязанность ты не

отдала Бегенчу? Ну что же, видно, все приходит

своим чередом, как весна, лето, осень, зима. На

смену детству приходит юность, из ребенка становишься

подростком, а потом наступает иная пора. В

младенчестве любовь к матери заполняла все, затем родилась

любовь к школе, к подругам, книгам...

Теперь пришла новая пора – пора расцвета.

Прежде жизнь Айсолтан текла тихим, мирным

ручейком, теперь она кипит и бурлит, разливаясь широким

потоком. И в эту пору рождается новое чувство, совсем

не похожее на все, что она испытала до сих пор.

Айсолтан кажется, что оно зародилось где-то в

самом укромном, самом нежном уголке ее сердца. И она

дает себе клятву всегда, всю жизнь быть верной этой

любви, беречь ее для Бегенча в золотом ларце своего

сердца. Айсолтан говорит себе:

«Пусть Бегенч не слышит меня сейчас, не знает

моих мыслей. Но он честный человек, я верю в него

и не стыжусь моего чувства. Он не сказал еще мне

о своей любви, но я знаю, что он любит меня».

Глядя на высокое здание клуба рядом со школой,