Текст книги "Что случилось с Гарольдом Смитом?"

Автор книги: Бен Стайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Второй звоночек

Позднее он подумал, что это было как будто бегство. Но он не остановился и не подумал – от чего именно. Наверное, так и бывает: сам факт нашего бегства подтверждает, что мы не хотим над этим задумываться.

Все началось с легкого покалывания две недели назад. Короткое, мимолетное покалывание в паху. Но он тогда побежал, и все прошло. И он забыл. Позднее он задумался, на какой же пробежке это было. Как глупо: он не пометил в графике. Он попытался вспомнить, когда же впервые почувствовал эту легкую боль, и оказалось, что в день смерти Жан-Поля. Боль в сердце коллеги отозвалась – отозвалась болью в паху…

Но он продолжал делать успехи. Показатели все лучше и лучше. На университетских соревнованиях он пробежал 6-мильную дистанцию за 42 минуты и восстановил дыхание всего за две минуты.

О да, временами он летел, словно птица.

Приближались соревнования в Уэйкфилде на дистанции десять миль: впереди открывались широкие перспективы. Кто знает, возможно, он пробежит их минут за сорок. И посвятит пробежку памяти Жан-Поля.

Но вдруг:

Катастрофа.

За две недели до соревнований, когда его скорость становилась все выше и выше.

Спазм.

Тянущая боль. И не оставалось никаких сомнений.

Он бежал, а боль не прекращалась, пока он, наконец, не остановился.

Он принял душ и переоделся, и каждый шаг отдавался болью. Еще невыносимей была эта пугающая тяжесть на сердце и в душе. Вернувшись к себе в кабинет, он позвонил врачу и договорился насчет рентгена, нарушив тем самым свой обычный ритм жизни в угоду здоровью. Принципы принципами, но откладывать нельзя.

И он пропустил мимо ушей слова секретаря: звонили из одной юридической фирмы. Спрашивали, не будет ли ему интересно протестировать местного жителя, у которого обнаружились паранормальные способности.

Мистер Гуппи наносит удар

Неудивительно, что после той ночи в «Рокси» я избегал Уолтера.

Наши отношения окончательно испортились: даже хуже, чем тогда в школе, когда мы оба влюбились в Хилари Торнхилл, а Уолтер попытался избавиться от меня, намазав подошвы моих ботинок собачьими экскрементами.

Я ужасно тогда разозлился.

Но это было ничто по сравнению с тем, как я разозлился на этот раз.

Уолтер пытался помириться. Через несколько дней после Того Вечера он как ни в чем не бывало подсел ко мне во время обеденного перерыва в столовой.

Конечно, он переживал, но о чем он мог со мной говорить? Уолтер умел распространяться только на две темы:

а) женщины

б) страховки.

В свете последних событий и то и другое было неуместно.

Естественно, он об этом не подумал, когда подсел ко мне. Но было уже поздно. И вот он сидит напротив меня, и мы оба молчим, и Уолтер не знает что сказать.

ПАВИЛЬОН: СТОЛОВАЯ – ДЕНЬ

Уолтер сидит рядом с Винсом за столом, Винс полностью его игнорирует.

Уолтер колеблется, намереваясь что-то сказать, потом передумывает. Начинает есть.

Оба друга молча едят. Наконец Уолтер набирается храбрости и начинает разговор.

УОЛТЕР

Ну, как гамбургер?

ВИНС

Нормально.

УОЛТЕР

А у меня пирожок. И жареный картофель, как у тебя. Фасоль.

(Пауза)

Как твоя фасоль?

ВИНС

Нормально.

УОЛТЕР

А как твой жареный картофель? Нет, молчи, я знаю – нормально, да?

Винс никак не реагирует на попытку Уолтера его растормошить. Оба продолжают молча есть.

УОЛТЕР

По-моему, сегодня будет дождь. Как считаешь?

ВИНС

Может быть.

УОЛТЕР

Точно будет дождь.

Продолжают молча есть.

УОЛТЕР

Облака набежали… Наверное, дождь пойдет… Настанут черные дни…

(замолкает, потом продолжает говорить, распаляясь)

Очень важно откладывать деньги на черный день. Мы ведь не знаем, что ждет нас впереди, через много лет…

ВИНС

Уолтер. Я не стану покупать у тебя страховку.

(Резко встает и уходит)

УОЛТЕР

(вслед)

Винс! Мог бы и остаться!

Это был наш последний официальный разговор с Уолтером.

Я говорю «официальный», потому что еще он звонил по телефону.

Отец попал в вечерние новости, и мама перестала уходить по вечерам из дома и почти все время проводила в спальне. Вместе с отцом. Он стал ее пленником.

Но держался храбро.

Поэтому часто я оставался в гостиной один. Смотрел телевизор. Иногда звонил телефон. Я отвечал. Кто-то молчал и вешал трубку. Интуиция подсказывала мне, что это Уолтер.

Он звонил моей маме.

А один раз я вышел с работы и шел к остановке: я был почти уверен,что видел Уолтера – он прятался за телефонной будкой через дорогу и шпионил за мной. Это был он, потому что со своими габаритами он – один из немногих моих знакомых – за телефонной будкой просто не умещался.

И я подумал: что это ты там замышляешь…

И решил поводить его за нос.

И сел не на 88-й автобус, а на 95-й, который ехал не в сторону моего дома, а в центр. Автобус завернул за угол, я вышел, поймал такси и отправился домой.

Конечно, пришлось раскошелиться, но оно того стоило.

Потому что через пять минут я уже дома, сижу в гостиной. И в прихожей звонит телефон.

Я снимаю трубку и просто молчу, не говорю ни слова.

И тут – нате пожалуйста – я слышу голос Уолтера:

– Алло? Можно попросить Айрин?

И я отвечаю, своим нормальным голосом.

– Конечно. А кто ее спрашивает?

Красноречивое молчание на том конце провода говорило о том, что кое-кому прищемили хвост. Уолтер сильно недоумевает, услышав мой голос. Но Уолтер вообще редко сознает, когда прокалывается. И вот пытается задурить меня, вы не поверите, дурацким шотландским акцентом.

– Ээ… это говорит… Это говорит… Мистер… Гуппи.

Я никому не собирался прищемлять хвост, но Уолтер его сам себе прищемил. Потому что я был у него дома миллион раз и прекрасно знал, что рядом с телефоном у него стоит аквариум с гуппи.

То есть Уолтер судорожно пытался придумать имя под свой шотландский акцент, шаря взглядом вокруг. И как вы думаете, что он видит прежде всего?

Гуппи.

Ну да, конечно.

Я тебя поздравляю, Уолтер.

Интересно, есть ли в природе такая фамилия – Гуппи? Я не встречал ни в одном телефонном справочнике, а за много лет я их видел немало. Как и вы.

Разговор с мистером Гуппи продолжался недолго.

– Боюсь, сейчас Айрин не может подойти к телефону. Но, может быть, вы мне расскажете про пенсионные страховки,мистер Гуппи?

В трубке замолчали. Господи, какоеискушение для Уолтера.

Но он повесил трубку.

Уолтер и сила любви

Все-таки я недооценил Уолтера.

Или, может, не Уолтера, а силу его любви.

Ведь любовь, как вы знаете, подвигает людей на странные, глупые, идиотские поступки.

И вот, пару дней спустя после моего разговора с мистером Гуппи иду я домой, и нате вам. Он даже не прячется за телефонной будкой. Не пытается говорить с нелепым шотландским акцентом.

Он просто Уолтер.

НАТУРА: ВОЗЛЕ ОФИСА – ВЕЧЕР

Винс идет по улице. За ним спешит Уолтер.

УОЛТЕР

Эй, Винс!

Винс оборачивается и, видя, что это Уолтер, убыстряет шаг. Уолтер нагоняет Винса и идет рядом.

УОЛТЕР

Привет, дружище. Что-то мы редко видимся в последнее время… Ты что, бегаешь от меня?

ВИНС

Я теперь другой.

УОЛТЕР

Как это?

ВИНС

Я анархист.

УОЛТЕР

Ну и как, ничего?

ВИНС

Нормально.

Уолтер забегает спереди, загораживая дорогу.

УОЛТЕР

Дружище, я не хочу, чтобы мы ссорились из-за женщины.

ВИНС

Это не женщина! Это моя мама!

УОЛТЕР

Я ее не трахал.

ВИНС

Заткнись!

Винс обходит Уолтера и направляется дальше. Уолтер нагоняет Винса.

УОЛТЕР

Мы только целовались и обнимались, клянусь тебе!

ВИНС

Мне это не интересно! Как тебе понравится, если я буду крутить любовь с твоей матерью?

УОЛТЕР

Хочешь махнуться? Я согласен.

ВИНС

Я не в этом смысле!

УОЛТЕР

Я тоже, просто… просто ты должен мне помочь. Знаешь, как бывает? Увидишь вдруг кого-то и – бац – это твое, ты не можешьот этого отказаться… это судьба, понимаешь?

ВИНС

Ну да. Еще бы.

Вот что сделала с Уолтером любовь.

Сделала из него нормального человека.

И, знаете, я сам этого еще не понимал, но моя любовь тоже сделала из меня нормального человека.

Джоанна

Джоанна.

А что Джоанна?

Знаете, после того как я влюбился в панкушку, мне стало проще общаться с Джоанной.

Меня не шокировало, что на носу у нее вскочил огромный прыщик. Неделю я тихонько наблюдал, как он назревает. Сначала она его припудривала, но это не помогало, потом – неизбежно – она выдавила его. Нужно отдать Джоанне должное: она продержалась дольше, чем я бы на ее месте. Потом это место покрылось коростой.

После всего этого разговаривать с ней – пара пустяков.

Я больше не мучился: не надо сыпать остротами и рассказывать «интересненькое», а послушать себя со стороны – тупица тупицей. Находясь подле Джоанны, я перестал краснеть до оттенков спелой вишни, и, если у меня самого назревал прыщик, я не пытался встать так, чтобы свет падал сзади.

Мы говорили обо всем на свете: о смешном и серьезном, мы прохаживались в адрес мистера Несбитта, приговаривая, как нам тошно тут работать. И мечтали, что с нами будет лет через десять-двадцать.

Как-то вечером после работы мы шли к автобусной остановке: пили газировку, Джоанна хрустела крекерами, а потом спросила меня про Айрис Ротерхэм, как будто всегда знала, что это полная глупость. А я отвечал: ну да, мы, наверное, с Айрис скоро поженимся, и у нас будет куча детей. А сам улыбался, типа, ну ты, конечно, понимаешь, что это шутка.

И сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что именно тогда я вдруг понял в первый раз: да, именно этогоя в жизни и хочу.

Джоанна много рассказывала о себе. Что она поступила к Несбитту, только чтобы позлить отца. Он ведь окончил университет и ждал того же от нее: они часами ругались, отец хотел, чтобы она жила правильно. И на каждое его «за», говорила Джоанна, обязательно находилось «против». Что он только ни придумывал, чтобы урезонить Джоанну: лишал ее карманных денег, даже объявлял ей бойкот, заявлял, что отказывается думать головой, если она думает другим местом.

Джоанна говорила, что отец доводил ее и мать до полного бешенства и они ничего не могли с ним поделать. И что она знает, она любит отца, но никогда ему этого не покажет и может поворачиваться к нему только той стороной, которая ненавидит, почему все так получается?

И я, конечно, не знал, что ей ответить, потому что сам никогда о таком не задумывался. Для меня было полное откровение, что я могу об этом думать, что я имею на это право.И когда она спрашивала, люблю ли я своих родителей, это был, наверное, самый кретинский вопрос, какой мне только задавали, мы словно говорили на разных языках, а потом я подумал, да, но, может, я смогу выучить ее язык.

Однажды мы вдвоем работали на слушании одного дела в городском магистрате, секретарствовали для двух отвратных и весьма заумных адвокатов. Мы рано закончили и отправились в кафе попить чаю. Я заказал булочку с кремом, а Джоанна бутерброд с сыром и маринованным огурцом. И мы решили поделиться. Сначала я съел полбулочки с кремом, а потом бутерброд, а Джоанна сказала, что надо наоборот, ужасно смеялась, а я ответил, что куда мне, я всего лишь примитивный клерк. А Джоанна сказала «Да неужели?» – и так серьезно, что я задумался: а может, я не такой уж и примитивный? И это было тоже впервые. И, по-моему, тогда я и подумал, что, может, не проторчу всю жизнь в конторе «Несбитт Соло». То было начало длинной дороги – в Лондон, к тому, кем я теперь стал. И кто бы мог подумать, что я вообще по этой дороге пойду?

Джоанна – она подумала. Хотя бы.

И вот мы говорили, говорили, и я иногда вспоминал, как себя вел с ней раньше, и мои речи и ужимки казались мне смешными и нелепыми.

Только подумайте – духи, дурацкая записка, завернутые в бумагу в горошек. Подарок так и валялся в выдвижном ящике среди носков. Я знал, что никогда не подарю Джоанне эти духи, хотел было выкинуть, но я потратил 9 фунтов 99 пенсов – немалые деньги в те времена и при моей тогдашней зарплате. И я подумал, что, может, подарю их панкушке, хотя не был уверен, что панкушки пользуются духами.

Вряд ли. И я вытащил подарок из выдвижного ящика, понизил его до чемодана со старыми вещами, который пылился на шкафу.

И прошло много времени, прежде чем я снова увидел тот флакончик с духами.

Панкушка

Панкушка.

А что панкушка?

Должен сказать, за последнее время наши отношения не очень продвинулись.

Если честно, я не видел ее с того дня, когда произошло мое первое явление народу в образе панка: помнится, она тогда еще поругалась с Дазом и убежала.

С тех пор ничего не произошло.

И в этом виноват был не только я.

Но и моя мама.

Позвольте объяснить, в чем дело.

На прошлой неделе былабольшая сходка панков, где я наверняка увидел бы панкушку. Потому что ни один уважающий себя панк Южного Йоркшира такого события не пропустит.

Ну и.

Я начал приготовления.

После моего первого очного знакомства с панками я решил, что мне стоит выпить для храбрости. И я прикупил четыре банки крепкого пива «Летающий тигр». С таким храбрительным мне будет по плечу любая ситуация.

Так бы оно и случилось, если б не одно непредвиденное обстоятельство.

Кулинарное искусство моей мамы.

Мама снова сошлась с отцом, и у этого факта были свои побочные эффекты: мама всерьез заинтересовалась вещами, которых не признавала прежде, – я имею в виду домашние обязанности. В том числе и готовка.

Сказать по правде, это была плохая новость для нас с отцом.

Догадайтесь, кому приходилось есть то, что готовила мама.

Из всех комнат меньше всего мама вписывалась в кухню. Если она брала в руки консервный нож – ладно. А вот если она замахивалась на большее, начинались неприятности. Она никогда не любила и не умела готовить. Она не знала элементарных вещей. В ее голове роились сплошные иллюзии. Я думаю, она считала, что рис – это мелко накрошенные спагетти. А яйца растут на деревьях. Кажется, я припоминаю, как она однажды поджарила нам с отцом яичницу, не вынув яйца из скорлупы.

Вот каковы примерно были ее успехи.

Как бы то ни было, наступила суббота, день сходки панков, а наша мама, господи спаси и помилуй, решила приготовить нам «нечто особенное». Зажарить бифштексы, ни больше ни меньше. Эти угольки она называла бифштексами. Если проколоть корочку вилкой, вытекала кровь – вот и все подсказки, что перед вами мясо. Обугленное сверху, сырое изнутри мясо. Кровь вытекала из бифштекса на тарелку, смешиваясь с консервированными спагетти, и у гурмана буйной радости бы не вызвала. Но что было не так с консервированными спагетти? Ведь мама умелапользоваться хотя бы консервным ножом. Но и тут не обошлось без проблем. Она разогрела спагетти на сковородке, в которой ранее пекла пудинг с клубничным муссом, а сковородку не помыла. Ужас. Если кому-то из вас интересно, как сочетаются консервированные спагетти с говяжьей кровью и клубничным муссом, советую попробовать, но не стройте никаких планов на ближайшие двадцать четыре часа, если эти планы исключают присутствие поблизости туалета.

Даже не знаю. Ведь мама старалась, готовила. И что нам оставалось делать? Есть и приговаривать: «О, как вкусно, какая прелесть, тра-ля-ля». А потом облизать тарелку.

Однако, пожалуй, не стоитпосле еды у себя в спальне опрокидывать четыре банки пива «Летающий тигр».

Я рассуждал так: спокойно, Винс, может, пиво утихомирит желудок.

Ну да, если бы.

Вот так я не попал на панковскую тусовку.

Пока группа «Баклуши» развлекала толпу панков Южного Йоркшира – и среди них наверняка была моя девушка, – меня выворачивало наизнанку после четырех банок «Летающего тигра» и маминых кровавых спагетти с клубничным муссом. И происходило все это за автобусной остановкой на Лоуэр-Арбор-торн-роуд.

Во всем ищи свои плюсы, Винс. Теперь на твоей футболке – настоящее пятно блевотины.

Но сегодня я не смогу похвалиться им перед остальными панками.

Сегодня миссия по вхождению в контакт с панкушкой невыполнима.

Я чувствовал такую слабость, что добирался домой пешком: от одной мысли, как я буду подпрыгивать на сиденье в старом раздолбанном автобусе, у меня снова подкатывало.

Но – интересный поворот событий.

Я подхожу к дому, собираюсь войти, но вижу в окно: мама кормит отца ужином. Кажется, сэндвичами с остатками консервированных спагетти. Бедный папа, подумалось мне. Я не мог войти в дом и подвергать себя такому риску. Поэтому остался во дворе, хотя пошел дождь.

И знаете, что я увидел в окно?

Мама подала отцу сэндвич и отошла на минутку в другую комнату. И знаете, что сделал мой отец? Я вам скажу. Отец положил сэндвич на стол. И давай на него смотреть,этим своим «особым» взглядом, не «взойди, взойди», но вроде того. И я клянусь, этот чертов сэндвич исчез, взял и растворился!

Тут в гостиную вернулась мама и спросила:

– Ну как, вкусный сэндвич?

А отец ответил:

– Восхитительный.

И я подумал: нда, волшебные способности всегда в хозяйстве пригодятся.

Найджел Даскинг

Моя попытка повидать панкушку закончилась полной катастрофой, но решимости не убавилось. Только надо торопиться. Я опасался, что, если не поспешу с этим делом, мне грозит опасность влюбиться в кого-нибудь еще, и не дай бог в не-панкушку. Например, в особу типа Айрис Ротерхэм.

А это потребует, так сказать, распанковки, перемены облика, что, после стольких усилий, доставит мне кучу новых хлопот. Ведь пиджак а-ля Траволта был преображен до неузнаваемости, со всеми его порезами, буйством красок, напыленных аэрозолем, пятнами кетчупа, чая, английскими булавками и прочим. Обратный процесс невозможен. Так что если я влюблюсь в какую-нибудь куколку диско, мне придется доставать новый пиджак а-ля Траволта.

Значит, какие у меня варианты?

Надеть панковский прикид и отправиться на городскую площадь.

Как поют «Стрэнглерз» в одной песне, банда панков «ошивается» именно там.

Пришел. Никаких признаков панкушки.

Ha этот раз я решил держать рот на замке, чтобы не спороть какую-нибудь глупость типа «привет», «прекрасный денек», «становится прохладно» и тому подобное.

Даз сидел на скамейке. Я подумал, что, может, это часть их протокола: скамейка принадлежит Дазу. Плевать. Сажусь рядом. Он никак не реагирует на меня. Я раздумываю, не предложить ли ему сигаретку, но он упрямо пытается доплюнуть до собачьей кучки напротив скамейки.

Мимо прошли две монашки. Даз поднимает голову:

– Терпеть не могу монашек. Это такое ЗАНУДСТВО.

Мы оба согласно киваем. Его можно понять.

И тут. Я вдруг вспомнил. Меня словно осенило. Черт меня подери.

Найджел Даскинг!

НАТУРА: ГОРОДСКАЯ ПЛОЩАДЬ – ВЕЧЕР

Винс сидит на скамейке и глядит на Даза. На губах у Винса играет загадочная улыбка.

Даз это прекрасно видит.

ДАЗ

Какого ХРЕНА ты уставился?

ВИНС (поспешно)

Да так, ничего.

Много лет назад Найджел Даскинг учился в нашей школе. Это было во втором классе. Я был во 2-м «Си», а он, кажется, во 2-м «Пи». Но наши классы вместе занимались физкультурой в зале и на улице, гоняли футбол и все такое. Помнится, все над этим мальчишкой потешались: он был такой тощий и носил розовые трусы с вышитой именной меткой.

Но это еще не все.

После физкультуры все мальчишки отправлялись в душ. И, помню, однажды кто-то сказал: «Эй, смотрите, у Даскинга между ног борода выросла». И все повернули головы и увидели ежик волос, примостившийся у него в паху, – еще пару дней назад его там не было! Знаю, знаю: через несколько лет и у всех остальных стали расти лобковые волосы, но Найджел был первый, и мы покатывались со смеху. А он сделал только хуже для себя, потому что через пару дней снова была физкультура, и Найджел снова отправился со всеми в душ, и мы увидели, что все волосы исчезли, но затона порезе был налеплен пластырь. Нетрудно догадаться, что Найджел просто сбрил волосы. Он что, думал, никто не заметит? Заметили, и еще как, и стали орать: «Эй, смотрите, наш Найджел начал брить бороду». И все мы до упаду хохотали.

И, насколько я помню, Найджел Даскинг заплакал.

Дети вообще жестокие, да?

Летом он ушел из нашей школы. И я забыл про него напрочь.

Вот это да.

Великий Ирокез Даз, король панков, и есть тот самый Найджел Даскинг, в розовых трусах, с ежиком в паху, который он потом сбрил и плакал, когда мы над ним смеялись.

Кто бы мог подумать?

Никогда, никогда больше

Это был удар.

Мало того, что умер Жан-Поль. А теперь это. Жизнь изменилась навсегда.

– Питер, вы порвали сухожилие.

Так сказал доктор Бэннистер. Спокойно. Без эмоций. Как всякий медик.

– Думаю, это серьезно. На десять дней можете забыть о беге, абсолютно. Будьте реалистом. Может статься, вы никогда больше не сможете бегать на скорость и участвовать в соревнованиях.

Никогда.

Он так и сказал. Никогда.

Никогда, никогда больше.

Значит, никогда он не пробежит 10 километров меньше чем за 45 минут.

Никогда не пробежит 5 километров меньше чем за 22 мин. 16 сек.

И никогда уже не будет участвовать в марафонах.

Хромая, Питер вышел из кабинета хирурга.

Никогда больше.