Текст книги "Операция «Фарш». Подлинная шпионская история, изменившая ход Второй мировой войны"

Автор книги: Бен Макинтайр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

К 1943 году подразделение 17М выросло до четырнадцати человек. В их число входили художник, бывший колумнист из журнала, посвященного яхтам, и двое дежурных, которые обрабатывали поступавшую ночью информацию. Условия работы были ужасны. Комната № 13 была «очень мала, до предела загромождена сейфами, стальными картотечными шкафами, столами, стульями и т. п., и, самое главное, в ней был чрезвычайно низкий потолок, который стальные балки делали еще ниже. Свежего воздуха никакого, только спертый, такого качества, что помещение мгновенно забраковал бы любой фабричный инспектор». Единственными источниками света были флюоресцентные трубки, из-за которых «все становились розовато-лиловыми». Теоретически вспомогательный персонал «не должен был слушать того, что мы говорим друг другу по телефону», но в таком ограниченном пространстве это было невозможно. У хранителей тайн в комнате № 13 не было тайн друг от друга. Несмотря на трудности, подразделение Монтегю работало очень эффективно: по отзыву адмирала Годфри, это была «блестящая команда преданных делу борцов-победителей».

Как и в залах суда, на разведывательном фронте Монтегю тоже доставляло удовольствие проникать в замыслы противников – немецких диверсантов, шпионов, агентов и их кураторов, чьи подслушанные, расшифрованные и переведенные радиограммы ежедневно поступали в подразделение 17М. Он научился распознавать в потоке информации «голоса» отдельных сотрудников немецких разведывательных служб и, как и во время былых судебных баталий, «к некоторым начал относиться почти как к друзьям»: «Сами не сознавая того, они были к нам очень добры».

В Америке, по настоянию Юэна, Айрис начала работать в Британском координационном центре по вопросам безопасности – британской секретной организации, базировавшейся в Нью-Йорке и руководимой Уильямом Стивенсоном, который с удовольствием носил кличку Неустрашимый. Под прикрытием британского паспортного контроля группа Стивенсона занималась в США разведкой, дискредитацией лиц, сочувствовавших нацизму, и неустанно старалась подтолкнуть Америку к вступлению в войну, используя разнообразные методы – как честные, так и не слишком. В некотором смысле шпионаж и скрытность были у Айрис в крови, поскольку ее отец, художник Соломон Дж. Соломон, во время Первой мировой войны участвовал в разработке военного камуфляжа. В 1916 году на Западном фронте он соорудил из стальных пластин, покрыв их настоящей корой, фальшивое дерево высотой 9 футов, которое использовалось для наблюдения за противником. В этой семье ценили удовольствие от вызова, от борьбы, которое испытываешь, делая нечто, на вид совершенно отличное от того, чем является в действительности. Юэн был доволен, что его жена теперь, как он выразился, «тоже в этом бизнесе». Юэн и Айрис писали друг другу ежедневно, хотя Монтегю не мог сообщать ей точно, чем был наполнен его день: «Если меня убьют, есть четыре или пять человек, которые после войны смогут рассказать тебе, чем я занимался».

Круг обязанностей Монтегю расширился еще раз, когда Годфри сделал его ответственным за всю военно-морскую дезинформацию, осуществляемую через двойных агентов. «Самая захватывающая работа на войне», – пишет Монтегю. Благодаря радиоперехватам «Ультра» и другим разведданным британцы поймали всех до единого шпионов, посланных в страну абвером – немецкой военной разведкой. Многие из них были затем использованы как двойные агенты, отправлявшие в Германию ложную информацию. Оказавшись в самом сердце «системы XX» – системы обмана, Монтегю помогал «Тару» Робертсону и Джону Мастерману контролировать действия двойных агентов на британском ВМФ. Он работал с Эдди Чапменом по кличке Зигзаг – уголовником, ставшим шпионом и посылавшим немцам ложную информацию об оснащении подводных лодок; он изучал астрологию, чтобы посмотреть, нельзя ли использовать против Гитлера его веру в такие вещи («очень занимательно, но пользы никакой»); в ноябре 1941 года он отправился в США помочь установить систему контроля над двойным агентом по кличке Трицикл (сербским плейбоем Душко Поповым) с тем, чтобы проникнуть в сеть немецких шпионов, действовавших в Америке. «Система XX» также предполагала сотворение фальшивых шпионов: «Очень многих попросту не существовало в действительности: это были вымышленные люди, якобы завербованные как вспомогательные агенты теми двойными агентами, с которыми мы уже работали». Чтобы убеждать противника в реальности этих несуществующих персонажей, необходимо было выдумывать все аспекты их личностей.

Материалы, ложившиеся на стол Монтегю, порой были невероятно странными. В октябре 1941 года Годфри велел Монтегю разобраться, почему немцы внезапно импортировали тысячу макак-резусов и группу берберийских макак (маготов). Годфри предположил, что «это может указывать на намерение немцев начать химическую или бактериологическую войну или вести эксперименты в этом направлении». Монтегю проконсультировался с лордом Виктором Ротшильдом, экспертом МИ-5 по взрывчатке, минам-ловушкам и другим нестандартным способам ведения войны. Его светлость усомнился в том, что покупка больших обезьян может иметь зловещий смысл. «Я пристально следил за желающими приобрести тех или иных животных, – писал он, – но во всех исследованных до сих пор случаях цели оказались невинными. Например, объявление в The Times о желании купить 500 ежей связано с экспериментальными исследованиями ящура».

Монтегю не довелось воевать на фронте, но в его личной храбрости сомневаться не приходится. В 1940 году, когда Британии угрожало немецкое вторжение, у него возникла идея попытаться завести атакующие силы противника на минное поле, подставляя под удар самого себя. В минных полях у восточного побережья Британии имелись проходы для рыболовных судов. Немцы знали расположение этих проходов, но лишь приблизительно. Если бы в их руки попала карта, показывающая проходы, достаточно близкие к реальным, чтобы немцы ей поверили, но слегка смещенные, их морской десант мог бы выбрать неверные маршруты и, в случае удачи, понести большие потери. Предполагалось, что передаст немцам фальшивую карту Попов (агент Трицикл), который объяснит им, что получил ее от офицера британского ВМФ, еврея по национальности, желающего заручиться благосклонностью нацистов. Попов должен был сказать, что этот офицер, известный юрист в гражданской жизни, «наслушался пропагандистских рассказов о якобы дурном обращении с евреями, поверил им и не хочет оказаться в руках гестапо». Карта должна была стать его страховым полисом, и офицер будто бы готов был согласиться на ее передачу немцам в обмен на письменную гарантию, что в случае успешного немецкого вторжения в Британию его не тронут. Попову план понравился, и он спросил у Монтегю фамилию «офицера-предателя», которую он должен будет назвать немцам. «Я думал, вы сами поняли, – ответил Монтегю. – Лейтенант-коммандер Монтегю. Они могут найти меня в юридическом справочнике и в любом из выпусков „Еврейского ежегодника“».

Этот поступок требовал немалой храбрости, хотя Монтегю впоследствии это отрицал. Если бы немцы действительно вторглись в страну, они быстро поняли бы, что карта неверная, и тогда опасность, угрожающая Монтегю, стала бы еще намного больше. Имелась также возможность, что кто-либо в других подразделениях британской разведки вдруг узнает о карте и о еврейском юристе-предателе, готовом выдать военную тайну ради спасения своей шкуры. Тогда Монтегю по меньшей мере пришлось бы давать весьма сложные объяснения. В случае реализации этого плана Монтегю выглядел бы в глазах немцев «предателем из предателей». Но его это не беспокоило: важно было лишь рассказать им убедительную историю.

Прежде чем поручить Монтегю возглавить подразделение военно-морской дезинформации, Годфри передал ему копию «форельного меморандума», написанного в соавторстве с Яном Флемингом. Монтегю считал Флеминга «гнусной личностью» и тем не менее был с ним в очень хороших отношениях: «Флеминг очарователен в общении, но продаст даже собственную бабушку. Я от него без ума». Много лет спустя, когда Годфри и Монтегю давно уже были в отставке, адмирал мягко напомнил бывшему подчиненному о том, кому он обязан замыслом операции «Фарш»: «Идея о мертвом летчике, которого море выбрасывает на берег, в общем виде содержалась среди тех десятков предложений, что я дал Вам при формировании 17М», – писал он. Монтегю вежливо ответил: «С полной искренностью могу сказать, что не помню, чтобы Вы передавали мне такое предложение. Разумеется, написанное Вами могло запасть в мое подсознание и стать связующим звеном – но заверяю Вас, что ничего сознательного тут не было, и это лишний раз говорит о странностях судьбы (или как это назвать?)».

Ян Флеминг, во время войны – морской офицер, создатель Джеймса Бонда, в комнате № 39 Адмиралтейства – мозговом центре британской военно-морской разведки.

Все те же странности судьбы свели воедино в комнате № 13 хитроумного юриста Монтегю и изысканного, долговязого, непредсказуемого Чамли, человека идей. Эти два столь несходных между собой человека исполнили самый замечательный парный номер в истории военной дезинформации. Они пользовались поддержкой комитета «Двадцать», у них было много предшественников, и у них были наметки плана. Чего у них пока еще не было – это четкого представления о том, к чему этот план приложить.

4

Цель удара – Сицилия

Общий план действий, который согласовали Уинстон Черчилль и Франклин Делано Рузвельт во время встречи в Касабланке в январе 1943 года, был в некоторых отношениях более чем очевидным: после успеха операции «Факел» в Северной Африке целью следующего удара должен стать остров Сицилия.

Нацистская военная машина начала наконец буксовать. Британская 8-я армия под командованием Монтгомери нанесла поражение доселе непобедимому Африканскому корпусу Роммеля при Эль-Аламейне. Вторжение союзников в Марокко и Тунис решающим образом ослабило немецкую хватку, и освобождение Туниса позволило союзникам взять под контроль побережье Северной Африки со всеми портами и аэродромами от Касабланки до Александрии. Пришло время осадить гитлеровскую «крепость Европу». Но с чего начать?

Как место, где логичнее всего было нанести удар, по знаменитому выражению Черчилля, в «мягкое подбрюшье Оси», напрашивалась Сицилия. Остров, расположенный у носка итальянского «сапога», господствует над проливом, разделяющим два берега Средиземного моря: от Сицилии до тунисского побережья всего 80 миль. Чтобы освободить Европу, вырвать Италию из фашистских объятий и отбросить нацистское чудовище, необходимо было вначале занять Сицилию. По британским войскам на Мальте и морским конвоям союзников наносили удары бомбардировщики люфтваффе, базировавшиеся на острове, и, как писал Монтегю, «никакую крупную операцию невозможно было начать, развивать и снабжать всем необходимым, не уничтожив вначале вражеские аэродромы и другие базы на Сицилии, чтобы обеспечить свободный проход по Средиземному морю». Вторжение на Сицилию должно было открыть дорогу на Рим, отвлечь немецкие войска с восточного фронта, облегчив тем самым положение Красной армии, дать возможность начать подготовку к вторжению во Францию и, может быть, выбить из войны нестойкую Италию. Разрыв Стального пакта 1939 года между Гитлером и Муссолини подорвет, предсказывал Черчилль, боевой дух немцев «и может стать началом их конца». Американцы вначале колебались, подозревая Великобританию в имперских амбициях в Средиземноморье, но в конце концов уступили: первый удар – по Сицилии, затем – вторжение в материковую Европу.

Если стратегическая важность Сицилии была ясна союзникам, то она, разумеется, была столь же ясна Италии и Германии. Черчилль высказался о выборе цели недвусмысленно: «Всякий, если он не круглый дурак, будет знать, что это Сицилия». И даже если противник окажется настолько глуп, чтобы не видеть очевидного, он, несомненно, прозреет, когда для вторжения начнут концентрироваться 160 тысяч военных из Великобритании, США и стран Содружества и армада из 3200 судов. Берег Сицилии протяженностью 500 миль уже защищали семь или восемь вражеских дивизий. Если Гитлер верно предугадает следующий ход союзников, на остров перебросят тысячи немецких солдат, находящихся в резерве во Франции. Мягкое подбрюшье превратится в стену из мускулов. Вторжение может обернуться кровавой баней.

Но логика неумолимо требовала высадки на Сицилии. 22 января Черчилль и Рузвельт совместно одобрили операцию «Хаски» – массированное, детально спланированное вторжение на Сицилию. В Касабланку был вызван генерал Эйзенхауэр и получил соответствующий приказ.

И все это поставило шефов союзных разведок перед дьявольской головоломкой: как убедить противника, что союзники не намерены делать того, что им, как ясно было всякому, имеющему перед собой карту, следовало делать?

В июне 1942 года Черчилль создал Лондонский контрольный отдел (намеренно неопределенное название), который возглавил начальник службы военной дезинформации подполковник Джон Г. Беван. Задачей отдела была «подготовка планов дезинформации на международном уровне с целью подтолкнуть противника к бесполезному расходованию военных ресурсов». Беван отвечал за общее стратегическое планирование, контроль и координацию дезинформационной деятельности. Сразу же после встречи в Касабланке ему поручили разработать новый план дезинформации, направленный на то, чтобы замаскировать будущее вторжение на Сицилию. Результатом стала операция «Баркли» – комплексный, многоуровневый план, целью которого было убедить немцев, что черное – это белое или, по крайней мере, серое.

Джонни Беван был биржевой маклер, выпускник привилегированной Итонской школы, один из прочных столпов истеблишмента, человек, у которого под маской непритязательной общительности и скромности таился необычайно острый ум. Он обладал редкой способностью, свойственной некоторым англичанам, добиваться впечатляющих результатов и при этом неизменно выглядеть смущенным, и к монументальной задаче военной дезинформации он подходил примерно так же, как к игре в крикет. «Когда дела у его команды становились довольно плохи (скажем, шесть отбивающих оказывались выведены из игры), он тихонько выходил на площадку, набирал 100 очков и тихонько уходил с каким-то пристыженным видом». Беван был таким простым и честным командным игроком, какого только можно себе представить, и, возможно, именно это делало его столь искусным дезинформатором.

Если Беван руководил дезинформацией противника из «Правительственных военных помещений» – укрепленного подземного бункера под Уайтхоллом, – то его средиземноморским коллегой был подполковник Дадли Рэнджел Кларк, глава дезинформационного подразделения «А», базировавшегося в Каире. Кларк тоже был мастером стратегической дезинформации, но совсем иного склада. Неженатый, привыкший к ночному образу жизни и не любивший детей, он обладал «изощренным воображением и фотографической памятью», а также театральной жилкой, которая могла быть причиной неприятностей. Для Королевского военного парада 1925 года он организовал шествие, изображавшее вековую историю артиллерии Британской империи, в котором участвовали два слона, тридцать семь орудий и «четырнадцать самых рослых нигерийцев, каких он только мог найти». Он любил военную форму, маскировку и переодевание. Б о льшая часть одного уха у него была оторвана немецкой пулей, когда он участвовал в первом рейде британских «коммандос» на оккупированную территорию Франции. В 1940 году его перевели в Египет по прямому распоряжению генерала сэра Арчибальда Уэйвелла, командовавшего союзными силами на Ближнем Востоке, и там ему было приказано создать «особое секретное подразделение для дезинформации противника».

Два года, прошедшие с тех пор, Кларк и подразделение «А» ставили немцев в тупик и сбивали их с толку всевозможными хитроумными и вычурными способами. Действуя сообща, подполковники Беван и Кларк соткали самую изощренную сеть военной дезинформации, какая когда-либо существовала. Однако цель операции «Баркли», по существу, была очень проста: убедить руководство стран Оси, что союзники намерены атаковать не Сицилию, находящуюся в центре Средиземного моря, а Грецию, расположенную восточнее, и остров Сардинию на западе, а затем Южную Францию. Фальшивый «основной план» был следующим: британская 12-я армия (которой не существовало) летом 1943 года вторгается на Балканы, начиная с Крита и Пелопоннеса, вовлекает Турцию в войну против держав Оси, вступает в Болгарию и Румынию, координирует действия с югославским Сопротивлением и наконец соединяется с советскими войсками на Восточном фронте. Вспомогательная ложь имела целью убедить немцев, что британская 8-я армия готовит высадку на южном побережье Франции и бросок на север по долине Роны, а американские силы под командованием генерала Паттона – нападение на Корсику и Сардинию. Удар по Сицилии, таким образом, якобы не предусматривался. В случае успеха операции «Баркли» немцы должны были укреплять Балканы, Сардинию и Южную Францию, готовясь к вторжениям, которых на самом деле не будет, и оголить Сицилию. По меньшей мере противнику пришлось бы рассредоточить свои силы, и немецкий оборонительный щит был бы ослаблен. К тому времени, как реальная мишень союзников стала бы очевидной, укреплять Сицилию было бы уже поздно.

План дезинформации напрямую играл на страхах Гитлера: из радиоперехватов «Ультра» ясно следовало, что фюрер, его штаб и командование немецких войск в Греции считали Балканы уязвимым местом на южном фланге нацистов. И тем не менее отвлечь внимание немцев от Сицилии было нелегко: слишком уж очевидной была стратегическая важность острова. В докладе немецкой разведки, представленном в начале февраля Верховному командованию вооруженных сил (Oberkommando der Wehrmacht, сокращенно OKW), намерения союзников были изложены абсолютно верно: «Идея после завершения африканской кампании выбить Италию из войны посредством воздушных налетов и наземной операции занимает важное место в планах англосаксов… Сицилия напрашивается как цель первого удара». Операция по дезинформации должна была повлиять на мысли Гитлера двояко: во-первых, уменьшить его страх по поводу Сицилии, во-вторых, увеличить его опасения насчет Сардинии, Греции и Балкан.

«Дядя Джон» Годфри считал двумя основными слабостями немецкой разведки «принятие желаемого за действительное» и «поддакивание начальству»: «Если начальство настойчиво требовало информации на ту или иную тему, немецкая разведывательная служба не гнушалась высасыванием из пальца донесений, основанных на том, что она считала вероятным». Вместе с тем нацистское высшее командование, получив противоречащие друг другу разведывательные донесения, «было настроено верить тому из них, что лучше соответствовало его уже сформировавшимся представлениям». Если бы удалось использовать параноидальную склонность Гитлера принимать желаемое за действительное и трусливое поддакивание его подчиненных, то операция «Баркли» могла бы иметь успех: немцы обманули бы сами себя.

Дезинформация шла на нескольких фронтах. Инженеры принялись фабриковать в Восточном Средиземноморье несуществующую армию; двойные агенты начали направлять своим шефам из абвера ложную информацию; планировались обманные перемещения войск, посылались фальшивые радиограммы, предполагалась вербовка греческих переводчиков и офицеров, приобретение греческих карт и валюты. Все это должно было создать впечатление, что готовится атака на Пелопоннес.

Пока Беван и Кларк сообща плели нити операции «Баркли», Монтегю и Чамли начали искать труп.

Набрасывая первоначальный план, Чамли предполагал, что можно просто прийти в военный госпиталь и за 10 фунтов выбрать подходящий труп. В действительности все оказалось несколько сложнее. Вторая мировая война погубила больше людей, чем любой другой конфликт в истории, но найти именно такого мертвеца, какого нужно было, оказалось на удивление трудно. Люди гибли, люди убивали себя – но всё не теми способами. Жертвы бомбардировок не годились. Самоубийств было больше, чем в мирное время, но обычно они совершались с помощью веревки, бытового газа или химикатов, что с легкостью могло обнаружиться при вскрытии. Требования были довольно специфичны: нужен был свежий труп мужчины призывного возраста без явных травм и физических недостатков, причем родственники не должны были возражать против того, чтобы совершенно незнакомые люди увезли тело близкого им человека неизвестно куда и с неизвестными целями. Монтегю обратился за советом к тому, кто знал о смерти больше, чем кто-либо другой.

Сэр Бернард Спилсбери был главным патологоанатомом Министерства внутренних дел, экспертом-свидетелем на многих знаменитых судебных процессах того времени, пионером современной судебной медицины. Сэр Бернард коллекционировал смерти, как другой мог бы коллекционировать марки или книги. Полвека, вплоть до своей собственной таинственной кончины в 1949 году, Спилсбери накапливал информацию о смертях, происходивших по обычным и необычным причинам. За это время он совершил около 25 тысяч вскрытий. Он изучал смерть вследствие удушья, отравления, несчастного случая и убийства, и особенности каждого казуса он записал своим путаным почерком на одной из тысяч карточек, закладывая основы современных криминалистических методов.

Сэр Бернард Спилсбери, старший патологоанатом Министерства внутренних дел, один из пионеров научной криминалистики, знавший о мертвых больше, чем кто-либо из живых.

Спилсбери впервые привлек к себе внимание публики в 1910 году в результате прискорбного дела доктора Криппена. После того как доктора Хоули Харви Криппена, уроженца Мичигана, арестовали при попытке бежать с любовницей в Северную Америку, Спилсбери идентифицировал останки, зарытые в его погребе в Лондоне, как принадлежащие его пропавшей жене Коре, основываясь на характерной рубцовой ткани фрагмента кожи. Криппена повесили в 1910 году. В течение последующих тридцати лет Спилсбери давал свидетельские показания в судах по всей стране, подтверждая позицию обвинения в ясной, точной, неопровержимой манере, с интонациями абсолютной нравственной правоты. Газеты восхваляли его, описывая его прямую, красивую фигуру на свидетельском месте, отмечая соединение в нем научной убежденности с характерной для эпохи короля Эдуарда определенностью моральных оценок. По словам одного современника, Спилсбери казался универсальным инструментом воздаяния в одном лице: «Он мог бы в одиночку обеспечить все юридические последствия убийства: арест, обвинение, вынесение приговора и обследование трупа, – за исключением, пожалуй, одного, требующего краткого участия палача». Его манера выступлений в суде славилась мудрой весомостью и лаконизмом; он никогда не использовал трех слов, если хватало одного. «Он вырабатывал мнение, выражал его самым ясным и сжатым образом из возможных и держался его, несмотря ни на что».

До Спилсбери судебная патологоанатомия была во многом дискредитирована, слыла чем-то сомнительным с научной и медицинской точки зрения. Но к 1943 году при его активном участии изучение трупов, считавшееся «мерзкой наукой», превратилось в строгую дисциплину, одновременно зловещую и пленительную. Кроме того, Спилсбери прославился экспериментами на самом себе. Он вдыхал окись углерода (угарный газ), проверяя его воздействие на организм, и записывал свои ощущения (малоприятные). Он спустился в люк на Редкросс-стрит, желая разобраться, что за газ убил там рабочего. Случайно проглотив в больничной лаборатории возбудителей менингита, он «продолжал работу как ни в чем не бывало». Говорили, что сэр Бернард мог определить причину смерти по запаху трупа. В 1938 году газета «Вашингтон пост» назвала его «Шерлоком Холмсом современной Англии».

Однако то, что он всю жизнь вдыхал запахи смерти, вглядывался в трупы и соприкасался с самыми темными сторонами человеческой натуры, наложило на выдающегося ученого свою печать. Внимание прессы ударило ему в голову. Сэр Бернард держался отчужденно, высокомерно, был полностью убежден в своей непогрешимости. Он видел мир затуманенным, смотрел на него через завесу цинизма и самодовольства и редко выказывал даже толику симпатии к кому-либо, живому или мертвому. Глядя из-под тяжелых век «аристократически-надменным» взглядом, он казался ящерицей, одетой в лабораторный халат, и от него постоянно пахло формалином.

Юэн Монтегю встретился со знаменитым патологоанатомом за бокалом чуть подогретого хереса в клубе «Джуниор Карлтон», где состоял Спилсбери. Сэр Бернард уже сослужил одну мрачную службу британской разведке. Пойманных вражеских шпионов поставили перед жестким выбором: либо ты станешь двойным агентом, либо будешь казнен. Большинство согласились сотрудничать, но некоторые отказались или были сочтены непригодными для использования. Эти «невезучие шестнадцать», как их затем называли, были приговорены к смертной казни. Спилсбери сделал вскрытие их трупов, включая труп Йозефа Якобса, расстрелянного летом 1941 года, – последнего из всех, кого казнили в лондонском Тауэре.

Сэру Бернарду было шестьдесят шесть лет, но выглядел он намного старше. Монтегю не был склонен к подобострастию, но ему доводилось видеть выступления Спилсбери в суде, и он глубоко восхищался «этим необыкновенным человеком». Понимая, как странно звучат его слова, Монтегю сказал, что командованию ВМФ «нужно, чтобы немцы и испанцы приняли плывущее по морским волнам тело за жертву авиакатастрофы». Какого рода смерть соответствовала бы впечатлению, которое командование хочет создать? Тяжелые веки Спилсбери даже не моргнули, когда он услышал этот вопрос. Как писал позднее Монтегю, «он не спросил меня ни о чем – ни о том, зачем мне это нужно, ни о том, что я намереваюсь делать».

Наступила длинная пауза: патологоанатом обдумывал вопрос, потягивая херес. В конце концов тем же голосом, каким он говорил в залах суда, – «отчетливым, звучным, без тени колебаний» – он вынес заключение. Простейший способ, конечно, – это найти утопленника, надеть на него спасательный жилет и дать морю вынести его на берег. Но, если это невозможно, подойдет целый ряд других причин смерти, потому что жертвы авиакатастроф над морем, объяснил Спилсбери, не всегда умирают от телесных травм или от утопления: «Многие гибнут от переохлаждения, некоторые даже от шока».

Спилсбери вернулся в свою лабораторию в больнице Святого Варфоломея, а Монтегю сказал Чамли, что охота за подходящим трупом может оказаться более легкой, чем они ожидали. Тем не менее они не могли просто «приходить и спрашивать», нельзя ли купить труп, потому что наверняка пошли бы толки и вопросы. Ненадолго они задумались, не ограбить ли кладбище «на манер Берка и Хэра», но быстро отбросили этот вариант. (В 1827 году Уильям Берк и Уильям Хэр выкрали из гроба труп армейского ветерана и продали Эдинбургскому медицинскому колледжу за 7 фунтов. Затем они убили в общей сложности шестнадцать человек, чьи тела продавали для медицинских исследований. Хэр дал показания против Берка, тот был повешен, а его труп подвергнут публичному анатомированию.) Идея не выглядела удачной. Похищать трупы было неприятно, безнравственно и незаконно, и даже в случае успеха тело, пролежавшее в земле всего лишь несколько дней, не годилось бы для дела из-за разложения. Необходим был осторожный и готовый помочь человек, имеющий законный доступ к большому количеству свежих трупов.

Монтегю знал именно такого человека. Это был коронер округа Сент-Панкрас в северо-западном Лондоне, носивший прелестное диккенсовское имя Бентли Перчас. ^[3]

Бентли Перчас, коронер округа Сент-Панкрас.

Согласно английским законам, коронер (должность была учреждена в XI веке) – государственный служащий, отвечающий за исследование смертей, особенно произошедших при необычных обстоятельствах, и устанавливающий их причины. Если смерть была неожиданной, насильственной или произошла не по естественным причинам, коронер решает, проводить ли вскрытие и, если необходимо, дознание.

Бентли Перчас был другом и коллегой Спилсбери по изучению трупов, но Перчас был настолько же весел, насколько сэр Бернард угрюм. Для человека, проведшего всю жизнь рядом с мертвецами, Перчас выглядел подлинным воплощением жизнерадостности. Смерть он рассматривал как событие не только интересное, но и чрезвычайно забавное. Никакая насильственная или таинственная кончина не удивляла и не огорчала его. «Мрачная работа? – заметил он однажды. – Да ничуть. Я и представить себе не могу, чтобы она испортила мне настроение». Дома он предлагал гостям чуть сыроватые шоколадки и шутил: «Их нашли в сумочке у тетушки, когда ее выловили из Круглого пруда в Хэмпстеде прошлой ночью». Выросший в крестьянской семье, Перчас был «грубоватым внешне и по характеру», обладал «озорным чувством юмора» и тонко градуированным отношением к смешному; он любил комические оперы Гилберта и Салливана, игрушечные поезда, вареные яйца, и ему доставлял удовольствие образцовый свинарник близ Ипсуича, которым он владел. Он никогда не носил шляп и смеялся громко и часто.

Монтегю знал Перчаса как старого друга «по тем временам, когда я работал барристером» и послал ему записку с просьбой о встрече для обсуждения одного конфиденциального дела. Перчас ответил согласием, объяснил, как добраться в окружной коронерский суд, и сделал характерную для него игривую приписку: «Другой способ здесь оказаться – понятно какой: попасть под машину».

Перчас участвовал в Первой мировой войне как врач при полевой артиллерии и получил Военный крест за «несомненную отвагу и преданность долгу». Он пробыл на фронте до 1918 года, когда осколком снаряда ему оторвало большую часть левой кисти. В начале новой войны ему было под пятьдесят – поздно надевать форму, но «принять посильное участие очень хотелось». Он уже продемонстрировал готовность помочь разведывательным службам и, если нужно, «исказить истину ради безопасности страны». В 1940 году, когда шпион абвера Уильям Рольф покончил с собой, засунув голову в газовую духовку, Перчас вынес заключение, где причиной смерти был назван «сердечный приступ». В том же месяце, когда Монтегю прислал ему записку, Перчас расследовал смерть Поля Маноэля, агента разведки «Свободной Франции», которого нашли повешенным в лондонском подвале после допроса по подозрению в работе на врага. Перчас нарочно провел дознание «чрезвычайно поверхностно».