Текст книги "Всюду третий лишний"

Автор книги: Бен Хетч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

6 апреля 2001 года

Это произошло спустя неделю после того, как я сделал Люси предложение. Я позвонил отцу, чтобы еще раз убедиться в том, что окончательная дата продажи дома на Бич-роуд назначена на следующий день. После этого я перебрал вырезки из газет с моими публикациями и аккуратно сложил их в папку, которую подготовил к интервью в брайтоновском «Аргусе», назначенном на завтра. Ближе к полудню я позвонил в гараж, договориться о том, когда можно будет забрать машину Дэнни, которая находилась у них, так как необходимо было закрепить глушитель. Сначала я решил поехать на Бич-роуд завтра, в последний день перед продажей, но когда ехал на автобусе в гараж, то решил, что поскольку буду на колесах, то смогу побывать там и сегодня.

По дороге я все время крутил ручку настройки приемника, надеясь услышать песню Донны Льюис, которая напоминает мне о Дэнни и поднимает настроение, но так и не услышал. Потом, двигаясь по Чизвикской кольцевой развязке, я услышал позади звуковой сигнал. Обернувшись, я заметил на заднем сиденье старую коричневую перчатку Дэнни, что буквально привело меня в состояние шока. Я уже некоторое время ездил на этой машине, но ни разу прежде не видел перчатки. Должно быть, она была где-то в складках дивана и оказалась на виду во время нашего переезда в Илинг. Я изогнулся, достал перчатку и надел ее на руку. Руки у Дэнни очень маленькие, и перчатка сжала мою кисть так, что я не мог охватить пальцами руль. Но у меня было такое ощущение, как будто я держал в своей руке руку Дэнни.

На Бич-роуд все было как прежде, но я старался подметить любое, даже самое незначительное изменение, чтобы почувствовать, что сейчас я наношу прощальный визит этому дому. Проезжая по проезду, я услышал шум в дренажной трубе, похожий на гудение локомотива, преодолевающего на малой скорости крутой подъем. На крюке для шланга, из которого наполнялась бочка для полива цветов, я обнаружил старый запасной ключ от входной двери. Он почернел, а в некоторых местах даже покрылся ржавчиной, однако легко вошел в скважину и без усилий повернулся. На коврике за дверью лежал счет за включение телефона, выписанный на имя Маккензи – семьи, которая должна была вселиться в дом. Я переступил через него и закрыл за собой дверь: сначала до моих ушей долетел хлопок двери, а затем как будто раздалось эхо: после того, как дверь закрылась, по ее деревянной поверхности ударил металлический дверной молоток.

В доме практически были лишь голые стены, если не считать нескольких картин в рамах, все еще висевших на них, – две из них были копиями Пикассо, художника, к которому папа испытывал в некотором роде суеверное почтение и всякий раз, перед тем как выйти из дома и отправиться на службу, смотрел на одну из картин, дабы отвратить несчастья и неприятности от семьи и от себя.

В гостиной было пусто. Я перешел в кухню и, оглядевшись, подошел к пластиковой доске, прикрепленной к боковой стенке холодильника. Отец прикрепил на нее для новых хозяев визитки местных мастеров-ремонтников. Я открепил от доски две самые большие визитки, не совсем понимая, зачем я это делаю. На обороте одной из них – это была визитка сантехника – рукой матери были записаны два рецепта: тушеного мяса с овощами и рыбного пирога. Не знаю почему, но вид написанных рукой матери строчек о том, сколько воды наливать в кастрюлю, опечалил меня, причинив сердечную боль. Кухонные часы все еще висели на стене над столом, за которым мы завтракали, и я снял их, потому что они являлись свидетелем того, что происходило в кухне, и к тому же у нас на кухне в Илинге не было часов. Семейство Маккензи не заметит пропажи, подумал я.

Я поднялся наверх. Папина комната была пуста. Ванная тоже. Последняя комната, в которую я зашел, была наша с Дэнни спальня в полуподвальном этаже. И вновь у меня появилось ощущение, что я ищу что-то, не зная, что именно. Я раскрыл дверцы стенных шкафов и заглянул внутрь, а потом проверил, нет ли чего-либо сверху. Я поочередно выдвинул все ящики на прикроватном столике, который папа не взял при переезде, потому что он был слишком старый. И тут, в последний момент, как будто вспомнив о чем-то, я просунул руку за зеркало, укрепленное на поверхности стенного шкафа, и мои пальцы что-то нащупали. Сердце мое забилось быстрее, и я, сжав указательным и большим пальцами невидимый предмет и отведя его вниз, вытащил из щели сложенный лист бумаги. Пальцы мои дрожали. Я развернул листок и прочитал четыре вопроса, написанных рукой отца, и четыре ответа на них, написанных почерком Софи. По верху листа крупными буквами папиным почерком был написан заголовок: «Рождественская викторина, 1999 год. Первый раунд: общая культура».

• Вопрос 1: Что послужило причиной разлад между Дэвидом Хесселхофом и его отцом в сериале «Пляж»?

• Ответ: То, что Митч выбрал профессию спасателя, а его отец хотел, чтобы он стал архитектором.

• Вопрос 2: Как звали пятого осведомителя?»

• Ответ: Гробер.

• Вопрос 3: Что в поведении сына неприятно поразило Майка Болдуина?

• Ответ: То, что у сына были любовные отношения с подружкой.

• Вопрос 4: Кто вместе с Гарольдо управлял кофейной лавкой в «Соседях»?

• Ответ: Медж.

Я, сидя на полу, представлял себе, как Софи писала ответы на вопросы папиной викторины, пока мы с Дэнни были в пабе в тот вечер накануне Рождества, и в эти минуты я почувствовал, что вот сейчас и происходит настоящее прощание с нашим домом, которого я так желал. Я решил взять этот листок с собой, как сувенир на память, и, когда выходил из комнаты, солнечный луч, проникнув сквозь окно спальни, упал на листок бумаги. На секунду, пока на листок падал свет, на нем проступили строки написанного на оборотной стороне. Я замер, внутри у меня все похолодело. Я поднял листок с пола и перевернул его. Это была предсмертная записка Дэнни.

Дорогой Кит!

Мы в течение многих лет обменивались посланиями, оставляя их за зеркалом, и сейчас я решил обратиться к тебе с запиской, которая, я чувствую, будет последней. Я не намерен утомлять тебя долгими объяснениями. Да если бы я и мог объяснить это, то думаю, что не стал бы этого делать. Не знаю, известно тебе это или нет, но я – гей. Кажется странным писать об этом в последнем письме. Я устал от попыток быть тем, кем я в действительности не являюсь, и у меня нет уже сил стать другим.

Береги себя, Кит. Только ты всегда был для меня семьей.

Я перечитал записку не менее пяти раз. Лицо мое было мокрым от слез. Я пытался представить себе, что делал Дэнни той ночью, после того как я пошел спать, как он на цыпочках пробирался в комнату, а мы с Люси в это время спали. Значит, это не был стук в нашу дверь; это был стук захлопнувшейся двери спальни, когда он выходил. Это открытие меня не разозлило; и, думая о нем, я не начал мысленно ни обзывать его, ни проклинать.

Сад был залит ярким солнцем. До меня доносилось чавканье лошадей, жующих траву за изгородью на лугу, которого никогда не касались колеса фермерского трактора. Я сел на скамью позади розового куста. Эту скамью мы называли папиной западней и в былые времена раскладывали на ней весь наш зверинец. Ветерок, дувший из низины, ворошил мои волосы, а я незримо чувствовал присутствие Дэнни рядом с собой. Я вслух сказал, что больше не смогу прийти сюда, потому что дом продан. Я сказал Дэнни, что предложил Люси выйти за меня замуж и что она согласилась. Я сказал ему, что буду беречь себя. Затем я достал из кармана джинсов колоду карт. Вместе с картами из кармана выпало письмо Дэнни. На почве, покрытой переплетением корней розовых кустов, оно казалось каким-то чужеродным предметом, напоминающим могильную плиту над усыпальницей. Я не поднял его с земли. Я перетасовал карты, закрыл глаза и сказал, обращаясь к Дэнни, какая карта упадет на землю, такой и будет мое будущее. Я сказал, что никогда больше не буду снимать колоду. С этого момента только я буду принимать все решения. Усилием воли я представил себе лицо Дэнни: его влажные карие глаза, его рот со слегка опущенными углами. Я представил себе, как он, обхватив меня за плечи, прижимает к себе, дабы показать, что все еще может меня побороть, а потом вынул из колоды карту и бросил ее на землю. Карта легла рубашкой вниз вплотную к записке. Это была карта Дэнни – пятерка треф. У меня и в мыслях не было, что такое может случиться, – я ожидал, что выпадет карта Люси.

Я захватил из подвала резиновые сапожки Софи, о чем она просила, и подумал о том, что неплохо бы выкопать несколько побегов розового куста, чтобы посадить их в крошечном палисаднике перед нашим домом в Илинге. Это будет частицей нашего прежнего дома, частицей прежнего меня и прежнего Дэнни. Ухватив правой рукой снизу один из побегов, я сразу же почувствовал, как в ладонь впились шипы, и понял, что, если мне и удастся выдернуть побег, мои руки будут в кровь изодраны шипами. Внезапно я вспомнил, что в машине осталась старая перчатка Дэнни. Я даже рассмеялся, представив себе Дэнни, хлопающего себя по лбу со вздохом «Да-а-а», как если бы он проделал все это, а я все еще тугодумствовал бы над тем, как это сделать. Я надел перчатку и, ухватившись за стебель, одним рывком вытащил его из земли.

«Грандж Гро» и Бич-роуд разделяют всего несколько миль по шоссе на Эйлсбери. Я решил, что могу заехать и туда, раз уж я оказался здесь. Я впервые вернулся в Эйлсбери с тех пор, как мы переехали отсюда, и, хотя это произошло всего две недели назад, для меня это было уже далеким прошлым. Каждое здание, каждый поворот дороги вызывали в памяти воспоминания о «Бакс газетт», Люси или Дэнни. Вот подвальчик, куда мы часто наведывались откушать кебаб, и я написал очерк о хозяине этого заведения, который утверждал, что именно он первым во всей Англии стал готовить вертикальный кебаб. После того, как очерк был напечатан, нас постоянно кормили за счет заведения, да еще и поили восхитительным турецким лагерным пивом. Паб «Большая медведица», куда мы часто заходили поиграть, бар «Колокол», где мы отмечали мой двадцать четвертый день рождения. Здание страховой компании «Экуитэбл лайф» с ромбовидными голубого стекла окнами, откуда Дэнни поперли за хищение канцелярских принадлежностей; железнодорожная станция, на которую Дэнни ездил на своем велосипеде без тормозов, чтобы сесть здесь на поезд, идущий в Чалфонт; многоэтажный дом, из окон которого мы бросались в прохожих яйцами; ресторан, в котором мы с Люси впервые сговорились о том, чтобы использовать вымышленные цитаты в интервью. И конечно же, мне довелось проехать мимо того самого дома на Тринг-роуд, который за прошедшее время совершенно не изменился: та нее самая черная дверь, те же самые тюлевые занавески, ящик для мусора с выведенным на нем номером 76, стоящий в углу палисадника. Проезжая мимо дома, я притормозил, но не остановился.

Входная дверь клиники была заперта, и я позвонил. Один из добровольных помощников пошел за начальницей клиники, миссис Беверли, но когда она пришла, то сказала, что Дэнни с сегодняшнего дня не находится в клинике – он в составе группы пациентов переведен в Хедвей, в нескольких милях отсюда.

– Он пробудет там две недели, – пояснила она. – А разве вы об этом не знали?

Я сказал, что был в отъезде, и она, посмотрев на мой убывающий загар, кивнула головой и объяснила, как добраться до Хедвея.

Опознать это заведение снаружи было непросто. Оно не выглядело ни как клиника для душевнобольных, ни как обычная больница – это было самое заурядное здание, расположенное в самом заурядном тупике. Ни на фасаде, ни около не было никаких вывесок с информацией о том, что находится в этом здании – лишь на маленькой доске размером с автомобильный номерной знак, укрепленной над входной дверью, черным по желтому было написано «Хедвей». Я отъехал немного назад и припарковался рядом с гаражом, около которого стояли трое мужчин с зажженными сигаретами. Их открытые пристальные взгляды, обращенные ко мне, не оставили сомнения в том, что я приехал туда, куда надо.

Тейлор, первый, с кем я заговорил, был пациентом с черепно-мозговой травмой. Пол, волонтер, провел меня внутрь. Когда мы вошли в вестибюль, вдруг передо мной внезапно возник Тейлор, сидя в своем кресле-каталке. Кресло было воронено-черным, на одном из подлокотников была укреплена рукоятка управления, манипулируя которой Тейлор управлял своим транспортным средством, как опытный пилот вертолета, заставляющий повиноваться огромную машину, двигая лишь одним пальцем. На боку кресла красовалась прикрепленная к сиденью желтая картонка, на которой было выведено: «У меня есть еще и «порше». Прочитав надпись, я рассмеялся.

В углу в вестибюле стоял большой чайный автомат, возле которого крутилось множество людей. Из комнаты, расположенной по правую сторону коридора, по которому мы шли, слышались звуки игры в пул. Мы прошли мимо группы людей, сидевших вокруг большого стола, как в школьной столовой. Они ели, доставая еду пальцами из пакетов, а сквозь стеклянную перегородку позади я разглядел двух мужчин, раскрашивающих коня-качалку. Мне казалось, что я попал в молодежный клуб.

Тейлору не терпелось узнать, откуда и зачем я приехал сюда, а когда я сказал, что приехал навестить моего брата Дэнни, он засмеялся и, помчавшись прочь на своем кресле, закричал что есть мочи: «Золотая рыбка, твой брат приехал!»

Дэнни был в комнате, где играли в пул, и дожидался своей очереди. За столом с ним сидели еще двое больных, Люк и Джим. Когда я вошел, Дэнни меня не узнал, и Тейлор помог ему справиться с затруднением.

– Золотая рыбка, это же твой брат, – сказал он, и Дэнни, скосив глаза, посмотрел на меня сбоку; на его лице появилось подобие улыбки, и он подошел ко мне. Он неуверенно протянул мне руку, которую я сразу пожал. В следующий момент я уже прижимал к груди его голову, а Дэнни одной послушной рукой обхватил мою голову.

– Держи меня крепче. Вонзи мне в голову пальцы, – сказал я, и он послушно исполнил мою просьбу.

– Это брат Золотой рыбки, – донесся до моих ушей голос Тейлора, обращавшегося к Полу, вошедшему вслед за нами в игровую комнату.

Дэнни отпустил мою голову и, отодвинувшись от меня, спросил своим по-прежнему прерывистым голосом, не хочу ли я сыграть в пул. Во время игры Дэнни говорил, а я слушал. Он по-прежнему на удивление хорошо играл в пул, особенно если учесть, что он не мог смотреть прямо на кончик кия и действовал одной рукой. Я позволил ему трижды обыграть меня. Каждый раз, когда он подходил к столу, я должен был напоминать ему, какого цвета его шары.

– Золотая рыбка… так они все… называют меня… а я ничего… не могу запомнить, – сказал он.

Я выиграл три партии из пяти, он выиграл четыре партии из семи, а затем и девять из одиннадцати. Он раззадоривал меня, укоряя, что стыдно играть так плохо, и я в конце концов стал играть по-настоящему. Чем лучше я играл, тем настойчивее он просил меня сыграть еще.

– Я играю… лучше всех… кроме… хорошо… когда играешь… с настоящим партнером, – сказал он.

Через некоторое время, когда он успокоился, он снова начал рассказывать о том, какими мы были в детстве.

– Это мой брат… мы вместе угнали машину… во Франции, – сказал он Люку и рассмеялся. – А когда мы жили вместе… то мы были… животными. Улитки и мыши… повсюду.

У него была еще и новая теория, объясняющая, почему он оказался здесь. Конечно, это была сплошная чушь, но сквозь нее хоть слабо, но все-таки проглядывал прежний Дэнни. Он говорил, что был ранен в ДТП, затем вдруг таинственно замолкал, а потом продолжал, но уже шепотом: «Автомобиль-то… был угнан». Его напарник, сидевший за рулем, бросил его, скрывшись с места аварии.

– Вот поэтому… я стал… другим. Ты стал… хуже думать о… Золотой рыбке… после того, как… узнал об этом? – спросил он.

Я ответил, что нет.

Вокруг по стенам висели фотографии, запечатлевшие обитателей Хедвея сидящими в каноэ или веселящимися на каких-то праздниках. Под фотографиями были помещены реплики, которые эти больные, многие из которых были в худшем состоянии, чем Дэнни, никогда бы и не произнесли: «Что это происходит с Джимом?»… «Да не волнуйтесь вы так из-за солнечного затмения, лучше посмотрите на голову Тейлора…» «Кто-нибудь напомните Дэнни, что его очередь готовить чай».

Позже Пол рассказал мне о том, что Дэнни поначалу проявлял агрессивность.

– Он всегда был на взводе. Однажды он начал говорить, и его голос стал делаться все громче и громче, а посте обеда он стал каждого называть «козлом», и я думал, что он собирался даже кого-нибудь ударить. Но он этого не сделал, а потом извинялся: «Я обычно кричу на своих друзей и на домашних», – сказал он. Я понял, что у него проблемы с мозгом, а потом он вдруг сказал: «А это должно означать, что теперь вы мои друзья». Да, он непростой, очень непростой человек.

Не знаю почему, но то, что он рассказал, пробудило во мне какую-то непонятную гордость за то, что вытворяет Дэнни. Уходя, я спросил Пола, можно ли будет приходить снова и, может быть, даже оказать помощь в каких-то делах. «Конечно», – ответил он.

– Тогда я приеду на следующей неделе, можно? – спросил я.

Когда я садился в машину, Пол, как бы вспомнив о чем-то важном, что надо было сообщить раньше, сказал:

– Летом мы собираемся на остров Англси. Было бы хорошо, если бы кто-то, кто может вести машину, помог.

Это было несколько недель назад, и после той поездки я виделся с Дэнни еще несколько раз, и каждый визит не был похож на предыдущие. Скорее всего, так теперь и будет, но мне кажется, что я уже начинаю с этим свыкаться. Дэнни по-прежнему проводит большую часть времени, предаваясь воспоминаниям о прошлом – поразительно, сколько воспоминаний о временах нашего детства хранит его память. Но эти воспоминания уже не повергают меня в печаль. Не знаю почему – возможно, ирония и заключается в том, что так было всегда, а я только сейчас начал подмечать это. Я понимаю, что в таких ситуациях можно найти много несуразного и комичного – я уже получил свою долю и того и другого за последние полтора года, – но и сейчас я не могу не удивляться тому, насколько все в жизни симметрично. Дэнни потратил большую часть своей прежней жизни именно на то, чтобы создать сюжеты для этих воспоминаний, а сейчас, когда ему двадцать семь, все уверены в том, что он уже никогда больше не создаст ни одного нового сюжета. Это что, совпадение? Не знаю, возможно, совпадение. А, возможно, Дэнни всегда об этом знал. Может быть, поэтому он и прожил свою жизнь именно так: в безумной гонке. Кто знает, может, все это время он не спускал подсознательного взгляда с циферблата часов. Воспоминания должны были стать для него в старости чем-то вроде пенсии. Но он оказался на пенсии раньше положенного срока.

Как я уже говорил, все это, конечно же, чушь, но это моя чушь, и моя жизнь связана с нею.

Дэнни всегда был моей движущей силой. И некоторым образом остается ею и сейчас. Потому что, как мне кажется, один мой глаз также все время следит за циферблатом часов. Вы можете провести всю жизнь в ожидании того, что должно случиться с вами, или вы сами сделаете так, чтобы это случилось. Вы, возможно, и не будете знать, правильное решение вы принимаете или нет, но это, в сущности, не важно, правильное или неправильное, – все дело в том, каков конечный результат. А он таков – еще одно воспоминание.

Что касается Карлоса, то именно он в конечном счете и оказался лучшим путешественником. Он до сих пор не вернулся. Время от времени я получаю от него письма по электронной почте с ответами на все ранее заданные вопросы и рассказывающие о доброй сотне тех, кого он называет друзьями-попутчиками, с которыми встречается там, где интернет-услуги стоят дешевле 100 батов, или о том, где проведет следующий праздник полнолуния. В прошлом месяце он прислал мне фотографию из Кох Самаи. Он стоит рядом с хижиной на морском берегу и держит на руках девушку. Он выкрасил волосы и стал блондином, сбросил примерно два стоуна и стал похож на подростка из бандитской шайки. Я не мог не рассмеяться, когда насчитал на его предплечье не меньше дюжины браслетов, подаренных в знак дружбы.

Доминик, насколько мне известно, все еще в Австралии. Она прислала мне книгу Маргерит Дюрас, которую я забыл в Нусе. Под обертку была вложена записка: «Я все еще не чувствую уверенности». Не думаю, что она когда-либо ее почувствует. Да и я тоже.

А Том все-таки не прав в своих рассуждениях о фильмах и рекламе. Далеко не все они чушь. На днях, посмотрев рекламу апельсинового напитка, я впервые в жизни задумался. Занудливый папаша выговаривает сыну за то, что тот пьет недостаточное количество молока. Что-то внезапно словно кольнуло меня, правда, кольнуло не очень сильно: «Да, – подумал я, – наступит день, когда и я буду выговаривать своим детям за то, что они пьют недостаточно питательные напитки».