Текст книги "Всюду третий лишний"

Автор книги: Бен Хетч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Тема:мое терпенье на исходе

Кому:Киту Ферли

От:Люси Джонс

Кит!

Скажи, если это как-то связано с Дэнни, можем ли мы поговорить об этом? Я извиняюсь за то, что сказала тебе насчет Рождества. Конечно, я понимаю, что ты можешь чувствовать в связи с этим. Но ведь и у меня тоже есть чувства. Ты знаешь, что я всегда готова поговорить об этом. Не надо меня отталкивать. Ведь ты знаешь, что я приеду куда угодно. И ведь мы можем поговорить еще и до того, как встретимся. Том рассказал мне, что ты прыгал с парашютом. Пожалуйста, не подвергай себя снова такому же риску. Хочешь, я положу сколько-нибудь денег на твой счет? Ты, должно быть, скоро будешь без единого пенса. Сообщи мне обо этом.

Люси хх

Тема:любителю лягушек

Кому:Киту Ферли

От:Тома Ферли

Дорогой Кит!

Я сейчас у папы. Он стоит у меня за спиной и ворчит, что ты все еще не прислал мерку для костюма и что ты, по всей видимости, слабоумный. Все заранее желают тебе счастливого Рождества.

С приветом,

Том. ххх

P. S. Ты почувствуешь себя совершенно иначе, когда встретишься с Люси. Поверь мне, придурок, что так оно и будет.

P. P. S. Папа положил на твой счет 200 фунтов – это его рождественский подарок. Не трать эти деньги на щекочущие нервы спортивные трюки.

26 декабря 2000 года

Первый день после Рождества – день вручения подарков, а я устал чувствовать, что мною играют. Доминик не может предметно поговорить со мной до 7 часов вечера. Прошлым вечером у нас был рождественский ужин в бистро в Нусе, а перед этим мы побывали в национальном парке, где посмотрели коал. Я сказал ей, что чувствую себя дураком из-за того, что приехал сюда, а она ответила «если ты дурак, то я не собираюсь быть с тобой. Поэтому вот тебе моя рука». Итак, я проехал 1000 километров, а за это она согласилась, садясь на идущий в город автобус для поздних пассажиров, подать мне руку.

Она все еще продолжает упорствовать, что это «не возможно». Я не что иное, как прибежище для нее, когда она уходит от Карлоса и Джона. От кого я могу найти прибежище у нее? «Все это часть пьесы» – еще одна ее фраза. Это типично французский способ восприятия жизни, и мне он не нравится, потому что он не предполагает, что хоть что-нибудь реально существует.

Разговор продолжился на застекленной террасе хостела.

– Ну а что это? Дружба, результатом которой стала пара поцелуев, – риторически объявила она в ответ на мои настойчивые просьбы поподробнее рассказать мне о своих чувствах. Я сказал ей, что она должна считать меня глупым, потому что я продолжал домогаться ее, несмотря на то что она выказывала ко мне явное равнодушие. А потом я сказал, что мне известно и то, что я не так уж глуп, и что все-таки между нами кое-что существует, хотя она и старается убедить себя в обратном. Однако когда я сказал это, то почувствовал, что сказанное прозвучало как-то неестественно, механически.

– Люди делают глупости, когда они влюблены, – сказала Доминик, и это меня разозлило, потому что, конечно же, это совершенно очевидно – я вовсе не влюблен в нее, я просто ничего не могу с собой поделать. Она пыталась убедить меня стать таким, каким ей хочется меня видеть, – несчастным в любви человеком. Она сказала, что через пару дней, которые мы проведем вместе, я обнаружу, что в душе у нее пустота. Я возразил, что это не так, однако почти не сомневался в том, что она права.

– Возможно, в душе у тебяпустота, – промолвил я.

Я произнес слово «возможно» и сразу же стал прилагать усилия к тому, чтобы не показаться одним из дурацких персонажей Маргерит Дюрас, романы которой совершенно вскружили ей голову – будущее это настоящее прошедшего и так далее.

Я совершенно не ощущал потребности в сне. Ночная гонка вывела из строя мои биологические часы, и я чувствовал нечеловеческую усталость. Я лег навзничь, мой пульс бешено колотился, в голове шумело, как будто внутри нее работал старый шумный мотор. В эту минуту мне больше всего хотелось снова оказаться в машине и снова мчаться так быстро, как это возможно, куда-нибудь, но только как можно дальше, правда, доехать туда за один пробег мне, очевидно, не удастся, потому что я наверняка засну за рулем и съеду с дороги.

Для того чтобы сделать эти записи, я незаметно присел в укромном уголке продовольственного супермаркета на Солнечном берегу, откуда недалеко до хостела. Доминик около бассейна демонстрирует двум уборщицам-француженкам платье, которое ей мать с отцом прислали на Рождество. Я немного подожду ее, а потом поеду назад, и она поймет, что причина моих несчастий в ней и что ей следует быть более расположенной ко мне.

Уже за полночь. Я только что говорил по телефону с отцом, Томом и Софи из будки в вестибюле хостела. Дети – Гарри, Роз, Бен и Эмма – сидели на кровати отца и разбирали подарки, которые нашли в своих чулках.

– Как будто это вы вчетвером в давно прошедшие времена, – со вздохом сказал отец, а я проглотил комок, подступивший к горлу.

Том взял трубку и, стараясь быть серьезным, заговорил со мной: «Обдумай все и только после встречи с Люси принимай решение. Доминик просто психопатка, а ты сейчас изводишься от одиночества – помни об этом».

– Я думаю, нам нужен стим, – сказал я Доминик днем, когда мы, возвращаясь из кафе, проходили мимо бассейна. Стим – этим словечком Доминик называла различные мази и кремы, усиливающие ощущения при сексуальных контактах; она говорила, что это слово уже вошло в их с Карлосом совместный лексикон.

– Прекрати, – оборвала меня она.

Беседа утомляет ее – она заставляет думать, а этого она как раз и не хочет. Я же чувствую противоположное – меня утомляет молчание.

– А как ты можешь знать, что нам нужен стим, до того, как все произошло? – спросила Доминик, тоскливым взглядом обводя клены, растущие вдоль дороги. – Если это происходит одновременно, то и стим не нужен.

Я хотел сказать ей, что опытный мужчина всегда может сделать так, что это происходит одновременно у обоих, и что я обладаю достаточной квалификацией для этого, но решил промолчать.

Доминик, отойдя от меня, весело щебетала на своем языке с двумя уборщицами-француженками; они смеялись и весело шутили, как будто ничто в этом мире их не заботило. Но неподалеку стоял я, дурак, да к тому же со взятой напрокат машиной.

Позже она сказала мне, над чем они смеялись: она сказала Сабрине, когда та спросила ее, состоим ли мы в отношениях, что ее проблема в том, что она больше не может доверять ни одному мужчине. На это Сабрина ответила: «О, ему ты можешь доверять. Есть мужчины, которые возвращаются, но уже с другой женщиной, а этот вернется с цветами для тебя».

Доминик ее слова развеселили, а я меня обеспокоили.

Следующий наш разговор был о приятных и отвратительных мужчинах и о том, как те и другие неправильно относятся к приятным мужчинам, поскольку они воспринимают и их и их поведение как нечто само собой разумеющееся. Я напомнил Доминик о том, как однажды пытался угнать автомобиль, дабы показать, что и я кой-чего стою.

– Я не имею в виду тебя, – ответила она.

Я только что снова звонил домой. Трубку взял Том.

– Папа в саду и плачет, – сказал он, а затем добавил, что обо мне спрашивал Дэнни. – Кажется, он стал намного лучше. Я сказал ему, что ты в Австралии и оттуда привезешь ему бумеранг. Он стал принимать новое лекарство, благодаря чему вспышек раздражения у него уже не бывает. Ведь ты помнишь, как папа относится к различным юбилеям и годовщинам?

Пришло еще одно письмо от Люси, прочитав которое я почувствовал себя виноватым.

Тема:мое терпенье совсем уже на исходе

Кому:Киту Ферли

От:Люси Джонс

Дорогой Кит!

Если ты еще читаешь мои письма, то хочу сказать тебе, что помню о том, что сегодня исполнился ровно год тому печальному событию, и я много думаю о тебе, а также и о Дэнни. Я много думаю и о нас, о том, что бывали у нас и хорошие времена, и о том, как все пошло не так. Я сидела на пороге входной двери и просто думала: «Господи, что мы делаем? С чего началась эта вражда между нами? Какая разница, кто и в чем виноват?» Что касается женитьбы, обзаведения детьми (а кому они нужны?) – в этих вопросах ты вел себя как истинный эгоист. Поверь мне, ты был просто невыносимым. Но я согласна, что и я тоже порядочная дрянь, если такое признание тебе приятно. Я говорила об этом с Лоран и до сих пор не понимаю, почему так вела себя. Во всяком случае, не потому, что не любила тебя. Ты знаешь, что я тебя любила и люблю сейчас. Просто не знаю, что тебе сказать. Все, что я сказала, кажется неправдой, поэтому считаю за лучшее вообще прекратить говорить что-либо. Ты тоже прав: от этого только хуже, но прости, я не могу иначе.

Все плохое в жизни прошло мимо меня. Люси Джонс, казалось, обитала в беззаботном мире. Но твое поведение так сильно изменилось, что я и сейчас не могу понять, что плохого я тебе сделала, из-за чего ты стал так скверно ко мне относиться. Я думаю, что все произошло потому, что ты разлюбил меня, а потом мы оба вышли из колеи. Прошу тебя, давай сделаем еще одну попытку расставить все по местам.

Я тебе прежде не говорила о том, что начала посещать консультацию по вопросам семейных отношений. Визиты туда помогают переносить нынешнюю ситуацию. На днях я рассказала консультантше о твоей диете, и она сказала, что ты именно та личность, которая может заинтересовать ее с чисто профессиональной точки зрения.

Кит, прошу тебя, ответь и напиши, что ты встретишь меня в аэропорту. Я положила на твой счет 100 фунтов.

27 декабря 2000 года

Сегодня утром я, встретившись с Доминик, поцеловал ее только лишь ради эксперимента, при этом посмотрел ей в лицо таким взглядом, как будто вонзал в нее нож.

– Тебе слишкомнравятся физические контакты. Это выводит из равновесия, – сказала она, а затем добавила: – Ты не хочешь позавтракать? – пытаясь успокоить свои чувства и сгладить волнение, вызванное легким касанием моих губ.

Ее все еще не оставляла мысль о том, чтобы прочитать мои записки, и она делала вид, что обдумывает способ, как украсть мой ноутбук. Я, пожалуй, дам ей почитать их сегодня вечером, если обстоятельства и отношения между нами будут этому способствовать.

Сегодня вечером все обитатели хостела покидают город и отправляются на автобусах в «Козлу», бар для неорганизованных туристов, устроенный в стиле пивного погребка. Фиона приезжает завтра утром, и мне хочется, чтобы мы с Доминик провели вдвоем эту мою последнюю ночь здесь. Она чувствует, что причиняет мне боль, лишь тогда, когда сама проявляет какие-то чувства, в том числе и такие, которые меня раздражают. Она вдруг решительно отказывается целоваться (очень мокро), никогда беспричинно не дает волю чувствам, постоянно говорит о Джоне и Карлосе, а я, несмотря на это, все еще здесь; я вновь чувствую то, что пережил когда-то, и стараюсь на этот раз не упустить своего шанса.

Кто-то когда-то рассказывал мне об одной из теорий любви: любовь превращает экстраверта [54]54
  Экстраверт – человек без духовных интересов, для которого главное только материальное благополучие.


[Закрыть]в интроверта [55]55
  Интроверт – человек, сосредоточенный на своем внутреннем мире.


[Закрыть]и, наоборот, интроверта в экстраверта. Я стал интровертом. Я не знаю, что явилось причиной этого превращения – Доминик или я просто устал от ментальности неорганизованного странника: кровати с несвежим бельем в хостелах, все вокруг уверены в том, что они всасывают в себя культуру и расширяют кругозор алкогольными возлияниями, а потом дрожат от холода в одежде не по сезону. «Я обнимал коалу и плавал на доске – да-да, уж я-то знаю, что такое Австралия». Возможно, Том прав: я просто одинок. А может быть, Доминик тоже права: то, что тебя кто-то любит, в действительности не так важно – важно то, чтобы рядом был человек, которого есть за что любить.

Я уже устал убеждать и уговаривать и начинаю верить в то, что она права. Она действительно проклятый скорпион.

28 декабря 2000 года

Пишу это в «Макдоналдсе» на мысе Эрлей, где отдыхаю после еще одной 200-мильной гонки по автостраде Брюс в сторону восточного побережья. Машина покрыта таким толстым слоем налипших насекомых, что кажется экспонатом секции паукообразных Музея естественной истории.

Мы, вернувшись поздно вечером из бара «Коала», сидели на балконе яхт-клуба в Нусавилле. Доменик собиралась вернуться на свою прежнюю работу в Перте, так она решила. Она уже позвонила Джону и сказала, что может спать и на полу в их прежней квартире, но потом добавила, что ничего этого не будет, «потому что Джон этого не хочет. Я слишком сильно обидела его». «Я же говорила тебе, что я женщина-скорпион», – сказала она и, сделав удивленное лицо, спросила, неужто я мог ожидать от нее чего-либо иного.

Вот-вот должен был начаться шторм; в воздухе во множестве порхали ярко расцвеченные попугайчики, словно сдуваемые ветром искры с горящей сигареты, и стрекотали так громко, как будто где-то поблизости терлись друг о друга и искрили миллионы проводов под током. По дороге в хостел мы заговорили о сексе. Когда я сказал, что предпочитаю быть внизу, она заявила, что ей нравится властвовать в постели и заставлять мужчин работать.

– Ты лентяй, – сказала она, и мы снова пошли на мыс к пристани для яхт. Мы легли на песок, я прижался к ней – лицом к лицу и телом к телу, – и мы начали целоваться. Ее спина была жесткой, как доска, выражение ее лица стало сексуально-привлекательным и вместе с тем каким-то сонным и невыразительным.

– Ты хочешь заняться со мной любовью? – спросила она.

– Да.

– Я это знаю. Я это чувствую. И потому я здесь с тобой, – сказала она и, высвободившись из моих объятий, села на стоящую рядом скамью, но я, дабы показать ей, что сейчас я хозяин положения, прижал ее к себе и заговорил о том, что поеду в Перт вслед за ней, что мы поженимся и что у нас будут дети, говорящие на двух языках. Говоря это, я снял с нее джемпер, футболку, а затем шорты, не обращая внимания на ее протестующий лепет о том, что мне «уж очень нравится физическая близость».

– Я не хочу причинять вреда никому, – шептала она мне, когда наше состояние приближалось к пику.

Потом мы сидели на скамье, она примостилась на моих коленях, обхватив руками доску за моей спиной; в этом положении полусидя-полулежа я вошел в нее, наблюдая забавную гримасу, появившуюся на ее лице, и думая лишь о том, чтобы моя попытка быть активным участником любовного действа не сорвалась из-за недостаточной мышечной твердости.

Мы перешли на застекленную террасу бассейна позади хостела, и там я показал ей свои дневниковые записи. Глядя на экран, она сжимала мою руку, когда написанное казалось ей забавным, и гладила меня по плечу, читая описание печальных событий; временами, когда чувства переполняли ее, она отводила взгляд от экрана и смотрела в пространство перед собой. Прочитав примерно три четверти дневника, она передала ноутбук мне.

– Пьеса закончена, – сказала она, и я согласно кивнул головой.

Нынче утром перед моим отъездом Доминик приготовила мне бодрящий напиток с лимонным соком, чтобы я не уснул за рулем и чувствовал себя уверенно в дороге; она собрала мои вещи и проводила меня до машины. Мне казалось, что я вот-вот расплачусь. Я обнял ее, сомкнув руки у нее на спине, и, переступая с ноги на ногу, раскачивал наши прижатые друг к другу тела из стороны в сторону; я заметил, что глаза ее увлажнились, а дрожащий подбородок опустился; но сам я не ощущал ничего, кроме усталости.

Она сказала, что мне надо ехать, и этими словами как будто ударила меня, отчего мои глаза тоже стали влажными. Я приник к ней лицом, но не вытер слезы ее платьем. Я отклонил голову так, что они капнули ей на шею, чтобы она поняла, что в этот момент испытываю я. Она закусила прядь своих волос, ее мальчишеское лицо было усталым и хмурым; мы оба неотрывно глядели в опечаленные лица друг друга. Я был слегка раздосадован тем, что она плакала беззвучно, не в голос, и гладил ее лицо. Его портило лишь красное пятно посредине лба, оставшееся после гормонального расстройства. Ее запястья были усыпаны мелкими красными пятнами, как при потнице, – это тоже результат стресса, объяснила она.

Доминик поцеловала меня, встав на цыпочки, чтобы теснее прижаться губами к губам, а я изо вех сил сжал ее в объятиях. Через несколько секунд она сказала, что хочет уйти, потому что это прощание становится для нее мучительным. Я сел в машину, она, сунув голову в окно, поцеловала меня. Я развернул машину, опустил стекло окна и вновь поцеловал ее, а она засмеялась, радуясь тому, что я вернулся: «Ты всегда возвращаешься».

И я поехал, два раза махнул ей рукой, и вплоть до сего времени не мог понять, отчего я плакал. А плакал я оттого, что знал, что никогда не вернусь назад.

Я только что сдал машину в бюро проката, заплатив 300 долларов за обратный пробег, а это для меня огромные деньги. Сейчас я в хостеле «Магнумс» в домике какой-то непонятной архитектуры, напоминающем хижину в фильме «Охотник на оленей». До встречи с Люси остается одиннадцать дней, и я пока не знаю, как буду добираться дальше на север континента и сколько времени на это потребуется. Я встретил всего одного постояльца из домика, в который меня поселили: он попросил у меня в долг пакетик марихуаны и сказал, что только что перешел в другую комнату, поскольку в 14-й комнате, откуда он съехал, живут не люди, а животные. Они воровали его еду, а одна пара его соседей по комнате как-то ночью каталась по полу, предаваясь любви.

– А в общем-то, здесь не так уж и плохо, много шлюх. Да, да. В Перте их тоже много, но здесь, я думаю, больше.

Почему меня воротит при одном виде неорганизованных туристов: они слоняются большими группами и все выглядят на один манер – непременные татуировки, цветные пляжные шорты, одинаковые короткие стрижки, короткие брюки клеш со множеством карманов. Невероятная скука, которая охватывает тебя, когда они обсуждают график подачи своих автобусов, или их безудержная тошнотворная болтовня о том, что они вычитали в «Одинокой планете» («Байрон-Бей – хипповое место»… «Хервейский залив довольно большой»… «На Брисбейн хватит и одного дня»).

Меня воротит при одном виде неорганизованных туристов потому, что хуже них ничего нет, но все-таки быть с ними лучше, чем быть одному. Разговоры, хотя и нудные, все-таки лучше, чем одинокое молчание, которое не скрашивает и кружка пива, стоящая на столике в углу ресторана «Магнумс».

Прошло немного времени, и у меня появился приятель, предложивший мне ночлег, – Пит. Я только что встретился с ним в прачечной. Мы вместе посмеялись над тем, что делается в автобусе компании «Оз Экспериенс» – в «зеленом долбаном автобусе», как он его называл, – и поболтали, стоя на стене, с которой открывался вид на пляж, где он страдал от периодически наступающей депрессии и где, по его словам, энергетический уровень время от времени понижался. Смех утомил его, но он самым циничным образом рассказал о том, что ему пришлось испытать, когда расстался с Садой, девушкой из Голландии, путешествовавшей с группой. По его словам, он поглотил всю ее положительную энергию. Он знал все отличительные признаки сильных и слабых людей и стремился стать еще более сильным.

– Я должен более внимательно прислушиваться к своему внутреннему голосу и прекратить быть овцой. Я слишком долго был овцой, путешествуя на этом долбаном автобусе к восточному побережью.

Он хотел было пойти искупаться в море, чтобы подзарядиться энергией, но передумал после того, как я рассказал ему о белоточечной рыбе-собаке.

У него было хорошее чувство юмора, правда, юмор этот имел отчетливо различимый привкус отчаяния и безысходности.

– Когда я смеюсь, то мой смех почти истеричный. Это невротический смех, и он изматывает меня. Я не должен смотреть так много смешных фильмов или сатирических комедий – после них лишь сильная усталость, да и вообще сплошной вред.

Я перебрался из домика в двухместный номер, в котором обосновался он, и сейчас, пока он плещется под душем, читаю его дневник. В нем он пишет о депрессии и одиночестве, которые испытал, и о том, чего ему стоило не сойти с круга после смерти отца. У каждого своя головная боль.

Тема:мое терпенье все еще на исходе

Кому:Киту Ферли

От:Люси Джонс

Дорогой Кит!

Еще одно электронное письмо в бездонный колодец твоего молчания. Я все больше и больше склоняюсь вот к какой мысли: если ты действительно хочешь знать правду, то скажу, что я всегда немного ревновала тебя к Дэнни. Вы всегда казались очень близкими друг с другом, а я была как бы отставленной в сторону, когда вы начинали смеяться надо всем подряд, а я не могла поддержать ваш смех. Из-за этого я чувствовала себя в некоторой степени дурой. Я не то чтобы его не любила, хотя ты, наверное, так считал, – я понимала, что он – классный парень. Да, да, это именно так. Обдумывая все это сейчас, я понимаю, что должна была быть более доброй и внимательной в больнице, а потом настаивать на том, чтобы ты чаще навещал его в «Грандж Гров». Ты не знаешь о том, что твой отец и Том пытались убедить меня делать это. Я должна была настоять на том, чтобы ты бывал там со мной. Но мне было известно и то, сколь тягостными были для тебя эти поездки. Дело не в том, что я не могла пережить эти волнения или у меня не было других дел. Я думала только о тебе.

Я понимаю, что выбрала неподходящий момент, чтобы начать обсуждать нашу женитьбу и будущих детей, но я просто не могла сдерживать себя. И делала я это лишь потому, что люблю тебя. Я до сих пор нахожусь в неведении, читаешь ли ты мое письмо и что вообще с тобой происходит. Возможно, ты скрылся где-то с кем-то, а что я могу еще предположить, и совершенно не думаешь обо мне. Прошу тебя, Кит, напиши мне.

С любовью,

Люси хх

Я думаю о Люси и с тоской вспоминаю то, что было в нашей прошлой жизни. Таких, вызывающих тоску, воспоминаний масса. Я вспоминаю, как злилась Люси на кошек, которые раздирали мешки с мусором, выставленные на улицу для уборщиков; как она прикладывала руку к моему лбу, когда я хворал, и покупала мне мини-колбаски, поскольку знала, что при повышенной температуре мне всегда очень хочется таких колбасок; как она вечно всюду опаздывала; как по ее животу и ногам пробегала дрожь в минуты возбуждения; как она, засыпая, складывала свои маленькие ручки на животе; как забавно крошки хлеба прилипали к ее губам; как по утрам в субботу мы, лежа в постели, смотрели клипы «Ант и Дек» с компакт-дисков и сериал «Ругратсы»; как вечерами по воскресеньям мы слушали блюзы, звучащие в фильмах «Фрост» и «Древности, которые мы видим»; как она каждое утро, торопясь на работу, искала свои ключи; как мы ходили в кино, а потом обсуждали фильмы; как она кричала на меня, когда обнаружила пятна мармита на покрывале и белом одеяле; как она закрывала мне глаза руками; как она шумно дышала во сне и как соприкасались во сне наши тела; как я объяснял ей научные и военные телепередачи; как она следила за сражением знатоков в «Битвах университетов»; как она давала советы и наставления, где и как следует делать покупки («Когда покупаешь дыню, ее нужно сжать в руках, чтобы определить, спелая ли она…» «"Тескос Файнест", конечно, похуже, чем „Маркс и Спенсер", но лучше, чем „Асда“, а „Асда“ лучше, чем „Сомерфилд“. Никогда не ходи в „Сомерфилд“!»).

В те дни мы почти постоянно шутили. В одной из шуток ее собственная жизнь сравнивалась с колонкой новостей и событий в Рисборо, которую она вела. Люси обожала сплетни и, будучи в хорошем настроении, приходила потолковать со мной, когда я лежал в ванне. Я не спрашивал ее, как прошел день. Она усаживалась на стульчак унитаза, а я спрашивал, остается ли ее материал главным в номере или в этот день произошло что-то, что заняло место вчерашних новостей на первой полосе. И она, придавая голосу какое-то особое, понятное лишь нам двоим звучание, отвечала, цедя сквозь стиснутые зубы и водя глазами по сторонам, как попавшее в капкан животное: «Кит, ничего нового – сенсационная новость прежняя» или «Кит, меня поместили на третьей полосе – служитель в гараже накричал на меня, когда я попросила его выйти из будки и помочь мне открыть капот, чтобы проверить уровень воды».

Я с тоской вспоминаю наши ласки, когда мы сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу; ее мягкую, как пластилин, кожу и ее глаза, излучавшие любовь и смотрящие на мир через маленькие круглые очки; вспоминал, как, сидя на диване, она накручивала на палец волосы, а я за это хлопал ее по руке. Я вспоминаю нашу спокойную тихую жизнь, которую можно было распланировать на много недель вперед, жизнь, в которой я не должен был ни о чем тревожиться и не стараться хоть чем-то ее заполнить. Я вспоминаю ее маленькие ручки и ее привычку сгибать руку в локте под прямым углом, когда я прижимал ее к себе. Я вспоминаю ее нежную шейку и длинные волосы, которые так приятно пахли каким-то шампунем. А больше всего мою память бередят воспоминания о тех мелких шутках, которыми мы постоянно обменивались, когда все в наших отношениях было хорошо и безоблачно, и эти шутки значили для нас больше, чем счета, которые надо было оплачивать, чем наши работы и даже то, что мы порой оказывались без денег.