Текст книги "Всюду третий лишний"
Автор книги: Бен Хетч
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
28 ноября 2000 года
Я был прав. Я несчастный затраханный третий лишний. Сейчас мы находимся в палаточном лагере «Конгари Свомп» недалеко от города Колумбия, столицы штата Южная Каролина. Мы прибыли сюда, проехав 120 миль по дорогам 1-26 и 1-77.
Тема:паскудный воришка
Кому:Киту Ферли
От:Тома Ферли
Дорогой Кит!
Мой младший, более толстый и более безобразный братец. У меня нет для тебя никаких серьезных новостей, кроме той, что я взломал замок в гараже на Бич-роуд, где лежат все твои пожитки, и реквизировал некоторые из твоих вещей на сумму 39 фунтов и 99 пенсов – именно столько стоили украденные тобой ботинки, маленький паскудный воришка. Еще вчера я послал тебе ответ, но ты, должно быть, случайно затер его, петому что ты вообще безрукий.
Том
P. S. Как вообще ваши дела? Ты уже понял, что «Кит-Кат» едят повсюду?
P. P. S. Спасибо за то, что посулил мне попасть на семейную фотографию, только отец, должно быть, изменил свое решение, поскольку я, кажется, буду главным распорядителем – не наводит ли тебя это на мысль о том, что ты наскучил и опротивел семье. Кроме того, во время службы тебе поручается следить за автостоянкой – смотреть, по всей вероятности, за тем, чтобы ни одну из машин не взломали и не обчистили. Но не переживай, я стащу для тебя куриную ножку, пока будут произноситься тосты и застольные речи.
Дорогой Том!
Я не затер твое последнее письмо. Оно не пришло потому, что ты, по все вероятности, набрал неправильный адрес. А впрочем, мне все равно – если ты не можешь не думать о чем-либо издевательском без того, чтобы не поделиться мыслями со мной, тогда все в порядке, хотя мне это поднадоело. Тебе не следовало врать и придумывать нелепые истории о неизвестно почему пропавших письмах. Я понимаю, что ты не такой шутник, как я, и это обстоятельство является для тебя постоянным источником огорчений. Но из-за этого не стоит изменять дружеский тон наших бесед. Если хочешь, сообщи мне, какая стандартная процентная ставка по закладным в твоем занудном банке. Я в общем-то не настаиваю. Просто хочу, чтобы ты был самим собой.
Честно говоря, все у нас отвратительно. Я был прав, и я здесь третий лишний. Наш первый день в дороге с Доминик был настоящим кошмаром. Мы не купили «кадиллак». Она решила, что эти машины слишком дорогие. И мы едем на взятом напрокат раздолбанном «мондео». Да и не только это: мы с Карлосом попеременно ведем машину, а Доминик сидит сзади, поскольку по статистике это самое безопасное место при столкновении. Она заставляет Карлоса ехать на скорости 58,2 мили в час, потому что это самая экономичная скорость; она не дает включать кондиционер, потому что, по ее же словам, он потребляет 13 процентов горючего.
Я не могу с этим смириться. Основное, что привлекло меня в Америке, это езда на машине – педаль газа почти вжата в пол, люк на крыше открыт, локоть снаружи за оком, музыка включена на полную мощность, несемся по автостраде в машине настолько широкой, что ее и не обогнать. А вместо этого мы плетемся наподобие какого-то занюханного дядюшки Бака, слушая заунывные псалмы из альбома «Дикон Блю», голодные оттого, что не можем поесть, поскольку Доминик не хочет останавливаться, – если мы остановимся, то доберемся до палаточного лагеря, когда будет уже слишком темно, и не сможем поставить палатки. А уж как мы кутили – очередной французский мягкий батон и немного чипсов, и, конечно же, всю дорогу мы запивали эту еду теплой водой, пока в конце концов не остановились и не купили нормальной еды и холодного питья. («Лично меня такое питье устраивает. От холодного у меня болят зубы».)
Мы добрались до Колумбии в 3 часа дня и даже успели погулять вокруг подросткового приюта имени Вудро Вильсона. Затем последовал очередной удар. Я думал, что мы проведем ночь в городе, остановимся на ночлег в мотеле, немножко выпьем, встретимся с местными жителями, пофлиртуем со студентками из университета Южной Каролины с эмблемками своих университетов и колледжей на облегающих свитерах, но тут Доминик выступила с очередной идеей, предлагая остаться на ночь в этом загаженном болотистом месте. Я согласился взглянуть на него, но когда мы вернулись после прогулки, посетовал на то, что больше всех пострадал от комариных укусов, а до города всего десять миль, к тому же мы сейчас находимся в одном из мест этой дикой страны, которое объявлено зоной, свободной от алкоголя. Тогда Доминик объявила, что уже слишком поздно для того, чтобы ехать обратно в город и искать другое место для ночлега, что мы уже и так вдоволь насиделись в машине, что уже темнеет, что ей, наконец, необходимо срочно принять душ, так как она чувствует приближение сильнейшего приступа аллергии.
– Чего? – спросил я.
– Во время жары кожные поры у Доминик закрываются и все ее тело перегревается, а она не взяла с собой антибиотиков, которые снимают это состояние, так ведь, Доминик? – ответил Карлос.
– О-б-щая инфекция, – с гордостью подтвердила Доминик, как веером, обмахивая лицо картой.
Сейчас только на спине я чувствую не меньше пяти комариных укусов, которые мне никак не удается почесать, хотя я пытаюсь сделать это с помощью шеста для установки палатки; вообще же мой спальный мешок весь в кровавых пятнах от расчесанных волдырей; подкладочную ткань мешка еще больше разорвали мои непомерно длинные и острые ногти, поэтому я просыпаюсь весь покрытый мелкими волокнами акриловой ваты и выгляжу, как будто с головы до ног обсыпан перхотью. Мат, который я приобрел в магазине «Миллетс», – это тоже нечто. Он настолько тонкий, что лежать на нем все равно что лежать на тонком ломтике плавленого сыра. Я взял с собой наволочку, в которую вместо подушки заталкиваю свою одежду, но застежка «молния» все равно врезается мне в голову, чем бы я ни набивал наволочку. Назвать это сооружение подушкой – все равно что положить собачий помет между двумя печеньями и назвать это пирожным.
Утром я собираюсь положить в баночку с кремом от загара, которым пользуется Доминик, тавота. Она закоптится как чайник и со свистом выпустит пар через свои распроклятые поры.
Кит
P. S. Здешний «Кит-Кат» на вкус другой. Обертка дурного качества – без фольги, а вместо красной бумаги, к которой мы привыкли дома, используют дешевый красный целлофан, такой, из которого делают разрывные ленточки на пачках печенья. Что касается шоколада, то в нем больше молока и меньше какао. В общем – американское дерьмо.
P. P. S. Благодарю тебя за обещание принести мне куриную ножку – это ты действительно сможешь сделать, потому что папа только что сообщил мне, что хочет назначить тебя главным официантом на свадебном обеде, учитывая твой богатый опыт в таких делах, приобретенный в баре «Пять колоколов». А после того как ты облагодетельствуешь меня, то, по всей вероятности, будешь помогать Энди из ресторана «Восходящее солнце» подавать сэндвичи; к тому же ты назначен еще и шофером, так что пить тебе будет нельзя. И, конечно же, на Бич-роуд комнаты для тебя не будет, поэтому придется заняться поисками пансиона «ночлег и завтрак». И еще, мне в голову пришла хорошая мысль: как только Ронни встанет, чтобы произнести коронную речь шафера, почему бы тебе не начать засыпать его вопросами, а после этого разыграть сценку о том, как Джейн старается заменить нашу настоящую маму? Это придаст живости всему происходящему.
P. P. P. S. Что ты собираешься делать на Рождество? Будешь у отца? А я, между прочим, ожидаю от тебя подарка. Пошли его до востребования, и пусть он будет достаточно большим, чтобы не стыдно было пройтись с ним у всех на виду.
Тема:это просто кошмар
От:Кита Ферли
Кому: Люси Джонс
Дорогая Люси!
Мы остановились в палаточном лагере рядом с болотом; я сижу в палатке и, скрестив ноги как Будда, держу на коленях ноутбук, на котором и пишу тебе это письмо. Я не могу спать, поскольку весь в комариных укусах, причиняющих невыносимый зуд; вздутие живота, появившееся во время перелета, понемногу спадает, поскольку газы выходят из меня наружу (сегодня я пернул тридцать шесть раз); яйца мои по-прежнему болят, потому что трусы в обтяжку таинственным образом куда-то исчезли; у меня на теле шесть волдырей от комариных укусов, которые раздулись и кровоточат и похожи на раздавленные помидоры.
Нынче утром мы выбрали машину. Как ты понимаешь, это значительное событие, совсем как «В дороге» Джека Керуака, надеюсь, ты помнишь этот роман, где речь идет о битниках. Мы, как Сэл Парадайс, Дин Мориатри и Эд Данкель, отправляемся в поездку по Соединенным Штатам. Ты помнишь их странствия: езду в товарных вагонах, питье кукурузного самогона со странствующими сельскохозяйственными рабочими, сумасшедшие гонки на автомобиле со скоростью 100 миль в час, курение чая – все это на фоне реальной жизни, красот природы, запаха южной глубинки. Необходимо сделать поправку: Доминик заставила нас взять напрокат «мон-део», а потом почти всегда запрещала нам идти на обгон, потому что покрытие нашей страховки от возможного ДТП не является полным.
Окружающая природа прекрасна – проезжали мимо небольшой отмели на реке и видели аллигатора, лежавшего у самой кромки воды! Мы немного проехали по исторической дороге 77, миновали больше сотни обветшалых баптистских церквей с шестидесятифутовыми деревянными крестами, выложенными на газонах перед фасадами. Но Доминик, постоянно презрительно ухмылялась, демонстрируя полное равнодушие ко всему увиденному. Больше всего на свете ее, видимо, интересует ореховый пирог. Карлосу же не остается ничего другого, кроме как сесть на строгую диету. Для него это будет означать, что ничего, кроме крем-соды для диабетиков, а если ее здесь нет, то диет-колы, он пить не будет. Сейчас 8 часов вечера; они уединились в своей палатке и делают вид, что читают, но их книги, по всей вероятности, отдыхают.
Что я наделал?
Запись в дневнике № 3
Я в детстве я не припомню, чтобы мама с отцом О сильно ссорились, хотя я часто чувствовал, что S в доме царит атмосфера недовольства – мама на О кухне гремела крышками кастрюль, хлопала дверцами буфета, обмениваясь при этом с папой фразами, произносимыми свистящим шепотом. Отец попивал, причем весьма неумеренно, а вернувшись в таком состоянии домой, храпел перед телевизором, несвязно и невразумительно спорил с кем-то во сне; иногда придавая лицу угрожающее выражение и тараща глаза, он кричал: «Я сказал, что это возмутительно», или «Я сказал, что я с этим не согласен», или «Я сказал, что вы ведете себя не самым честным образом, дорогой мой».
Довольно долго я не понимал, что в действительности происходит между ними, не понимал и того, что они «продолжают жить вместе исключительно ради детей».
Мама ушла от нас сразу после отпуска, который мы провели всей семьей в Лохгилпхед, в Шотландии. Я думаю, что мысленно она покинула нас уже много лет назад. За год перед этим мы сожгли наших зверей, а было это в 1985-м, когда мне исполнилось одиннадцать, а Дэнни двенадцать. Нам сказали об этом в последний день каникул, когда мы вернулись домой после игры в гольф. Что случилось накануне, покрыто мраком. Во время каникул мы жили в бревенчатой хижине, вдали от цивилизованных мест. Я помню, как мы с Дэнни пробирались сквозь густые заросли папоротника и, повязав джемперы вокруг талии, подражали полюбившимся нам благородному джентльмену по прозвищу Черная Гадюка и его непутевому слуге Плешивому. Насколько мне помнится, в тот самый день мы с самого раннего утра начали сражаться в гольф, но мама не пришла помогать нам отыскивать мячи, о чем мы условились накануне вечером.
Прежде никто из нас не играл в гольф, и все мы были игроками никудышными, но отец был, без сомнения, наихудшим. Первые удары были сделаны под проливным дождем, после чего мы все, увязая в грязи, поплелись по раскисшей земле разыскивать шары от первого удара. Так мы добрались до третьей лунки. Я оказался первым, потому и получил право поднять шар с земли. Дэнни смог сделать это лишь на шестой лунке, а отцу этого вообще так и не удалось. Зная его страсть к лидерству, мы поначалу думали, что он злится из-за этого, хорошо зная, что отец скорее бы согласился умереть, чем уступил кому-либо из нас в любом из видов спорта, мы уже приготовились хорошенько повеселиться.
– Ну, его уже понесло, – шепнул мне Дэнни, после того как отец назвал его «везучим дураком» за то, что его шар, пролетев мимо лунки, залетел куда-то в траву.
– Да, проигрывать он очень не любит, – подтвердил я, когда отец стал сетовать на то, что наши кроссовки более подходят, чтобы месить раскисшую землю, чем его шлепанцы.
Когда мы добрались до семнадцатой лунки, отец сделал, должно быть, не менее сотни ударов, а затем, пройдя половину обратного пути и сделав двенадцать ударов подряд, он проиграл окончательно, впрочем, удивляться тут было нечему. Чему стоило бы удивиться, так это силе его характера. При первых четырех замахах отец сохранял хладнокровие и тщательно прицеливался, перед тем как выбрать направление полета шара. Но потом, по ходу игры – а в это время другие игроки уже ожидали, когда мы освободим поле, – он все больше и больше раздражался, а на последних шести ударах его уже всего трясло и он скрипел зубами от досады. Мы с Дэнни просили его успокоиться, но он послал нас к черту. Мы снова сказали ему, что если он не успокоится, то будет мазать, а он пригрозил, что погонит нас домой. Раз за разом он делал широченные замахи битой и, конечно же, все время мазал. Отец ударял битой по земле то перед, то позади шара, при этом у него в спине даже что-то трещало. Но все равно все шары летели не туда. Мы с Дэнни попытались пригладить дерн, но это взбесило отца еще больше, после чего мы старались пореже встречаться друг с другом взглядами.
Кажется, смешнее всего было то, что после каждого монументального замаха отец провожал шар взглядом, преисполненным надеждой на то, что тот приземлится вблизи лунки. Не важно, сколько раз до того он промазал, но все равно надеялся, что теперь все получится. То, что мы не могли над этим смеяться, делало происходящее еще более забавным.
Одиннадцатый замах был настолько сильным, что после него отец оказался распростертым на земле, но он и не думал сдаваться, а с живостью, которую мне не доводилось наблюдать у него прежде, вскочил на ноги и сделал такой сильный рывок вперед, что, поскользнувшись на мокрой земле, упал снова, вконец перепачкав одежду в грязи. Мы с Дэнни едва могли совладать с собой, чтобы не расхохотаться.
Наконец мы закончили игру. Дэнни был так напуган, что не осмелился объявить себя победителем, и в машине мы за все время поездки до нашей хижины не обмолвились ни словом. По дороге я, помнится, уставившись неподвижным взглядом в окно машины, пытался зафиксировать в памяти все эпизоды игры, чтобы с моего языка ненароком не сорвалась какая-либо похвальба. Когда-нибудь, думал я, из этого получится отличный рассказ для воскресного обеда.
Когда мы вернулись и отец сразу же поспешил в душ, чтобы скинуть с себя грязную одежду, мамы уже не было. Мы с Дэнни пошли на улицу, где, уединившись, смогли наконец дать волю нашему столь долго сдерживаемому веселью. Одному из моих самых счастливых воспоминаний суждено было буквально в считанные минуты смениться одним из самых печальных. Когда мы вошли в дом, отец в махровом халате сидел за круглым столом, стоявшим в углу хижины. Мы сразу почувствовали, что что-то случилось. Он тер глаза, просунув пальцы за стекла очков. Это был первый раз, когда я видел отца плачущим.
Мы с Дэнни были в замешательстве, поскольку и представить себе не могли, что папу может так сильно расстроить неудача, постигшая его на площадке для гольфа. Я помню, что почувствовал даже угрызения совести из-за того, что на улице только что смеялись над ним. Мы подошли к отцу и обхватили его за плечи, но когда Дэнни сказал: «Па, а удар-то у тебя отличный», я не смог удержаться от смеха. Дэнни также не нашел в себе сил, чтобы подавить смешок, но папа, похоже, пропустил все мимо ушей. Он встал, отстранил нас, налил в стакан воды и, стоя у раковины спиной к нам и глядя на заросли папоротника за окном, обрушил на нас новость, которая потрясла нас не меньше, чем разорвавшаяся бомба.
– Я очень сожалею о том, что так вел себя сегодня утром. Все это было потому, что я должен сказать вам, мальчики, кое-что, а как это сказать, и сам не знаю. Только не падайте духом, поскольку ничего уже не изменить, уж это-то я знаю наверняка, – отец повернулся к нам лицом. – Ваша мать уходит от нас, мальчики, – сказал он и снова повернулся к окну, чтобы мы не видели слез, текущих из его глаз.
Думаю, что на Дэнни это известие повлияло намного сильнее, чем на меня, поскольку хотя я и был самым младшим, но Дэнни всегда был маминым любимцем, это было ясно без слов. Том, подрастая, все больше становился похожим на отца нынешнего, а в Дэнни, как мне кажется, она видела того, кем отец был прежде. Мама всегда защищала Дэнни: ради него ей случалось говорить неправду; покрывать совершаемые им мелкие хищения сладостей из отцовской медной шкатулки, стоявшей на нижней полке его шкафа; не давать Дэнни в обиду после различных шалостей, совершаемых им в дни, когда его обуревала жажда свершения дерзновенных подвигов. Все остальные дети по большей части слышали от мамы «нет».
– Можно я куплю мороженое?
– Нет.
Я, когда мне чего-нибудь хотелось, всегда шел к папе; Софи и Том тоже. Дэнни шел к маме. Развод родителей, состоявшийся, спустя некоторое время, в том же году, был очень волнующим событием, а примерно месяца через два после этого на сцене появилась Джейн, и ситуация начала понемногу меняться. Я ощутил себя повзрослевшим буквально в одночасье. Из-за перемены, произошедшей в нашем доме, мы с Дэнни почувствовали себя не просто взрослыми, а скорее даже пожилыми и начали, отталкивая друг друга от зеркала платяного шкафа, вырабатывать безразличное выражение лиц и особую взрослую манеру разговора; нам казалось, что они производили наилучший эффект в различных ситуациях. «Мои родители развелись»; «Развелись, и все, – но мы-то остались братьями, как прежде»; «Просто не ужились, а что тут такого?»; «Они живут врозь, разве такое не случается?»; «Нет, у нас нет матери. Она нас бросила»; «Они ра-зо-шлись». Отец очень рассчитывал на то, что мы с Дэнни окажем ему поддержку в это нелегкое для него время. Том жил отдельно то с одной, то с другой подружкой, а Софи училась в университете. Папа перестал читать нам нотации, дал нам свободу, о которой мы прежде и не мечтали, а однажды заговорил с нами, как со взрослыми.
– Мальчики, как вы думаете, дренажную систему стоит отремонтировать сейчас или подождать до лета?
– Не знаю, па, – а она что, так сильно прохудилась?
– Мальчики, этот пирог с мясом уже неделю лежит в холодильнике. Как вы думаете, его еще можно есть?
– Не знаю, па, – а он что, заплесневел?
Джейн так же, как и отец, была родом из Ланкашира. Эта серьезная дама трудилась в отделе маркетинга того самого банка, в котором он работал. Отец никогда не изменял своим привычкам, всегда оставаясь самим собой: он засыпал перед телевизором; с гордостью рассказывал всем, как долго служат ему его костюмы; по-прежнему смотрел субботнее спортивное обозрение в старых шлепанцах без задников. Пил и курил он не в меру много. И всегда пребывал в состоянии радостного возбуждения, а его раскатистый громкий смех как будто специально предназначался для наших с Дэнни ушей. Вскоре после того, как папа сошелся с Джейн, – примерно месяца через четыре после ухода мамы – он стал носить шикарное нижнее белье фирмы «Кальвин Клейн».
– Посмотри-ка на это, – однажды сказал Дэнни, входя в гостиную и потрясая перед моим носом кальсонами, – это… папины!
Однажды зимой, придя из школы, мы застали его вертящимся перед зеркалом в пиджачной паре от Армани. Пиджак был странного фасона – без воротника и лацканов, – и, по нашему мнению, он ему был вовсе не к лицу, хотя брюки – непонятно, почему мы так решили, – сидели на нем хорошо. Однако все это насторожило нас – ситуация в нашем доме стала меняться.
Поначалу подобные папины выходки веселили нас.
– Папа, да ты выглядишь точь-в-точь как злодей, против которого сражается Джеймс Бонд. Дэнни, посмотри на папу – ну чем он не злодей, который производит смертоносное лучевое оружие?
Сначала и отец смеялся над собой вместе с нами, но через некоторое время перестал относиться к нашим шуткам с прежней беззаботностью и даже стал защищаться. Он решил, что мы смеемся над ним.
– Софи, ты ничего не знаешь? А ведь папа купил себе шикарные туфли фирмы «Морелль». Он подражает в одежде Таббсу из «Полиции Майами».
Софи:
– Кит, прекрати над ним издеваться. Ведь ты знаешь, насколько папа раним. Просто порадуйся за него. Пройдет время, и он успокоится. Он же влю-би-лся.
Прежде мебель в нашем доме была в основном со склада некондиции, а столы из деталей, купленных в магазине «Сделай сам», были без особого старания собраны Томом после того, как он, закончив школу, возомнил себя классным столяром, а затем, по стопам отца, поступил на работу в банк. Старые пепельницы, которые мы сами делали на уроках лепки в школе, украшали каминные доски. И именно эти предметы быта, с которыми мы свыклись, начали понемногу исчезать: сначала они переместились в ящики комода, а оттуда в контейнер для мусора.
– Па, а где моя деревянная доска для резки хлеба? Ну та, которую я сделал?
– Дорогой мой, я ее выбросил – она почти совсем растрескалась.
Как объяснила нам Софи, у отца наступила вторая молодость. Он начал покупать старинные вещи. Он стал проводить отпуска за границей, а не как раньше, у бабушки в Корнуолле. В холодильнике начали появляться новые, не виданные нами ранее продукты: свежая клубника и дорогие меренги.
Он приобрел новый автомобиль последней модели, купил абонемент в тренажерный зал, сбросил лишний вес, но при этом еще больше пристрастился к бутылке, уединяясь для совершения возлияний в дальний конец сада, где после маминого ухода они с Томом установили скамейку – мы называли ее «папина западня», – которую большой розовый куст скрывал от посторонних глаз. Отец стал даже проявлять расточительность, что поначалу казалось нам забавным: он не гасил свет, оставлял недоеденным десерт. Но по мере того как отец сбрасывал лишний вес, заботился о своей внешности, уделял внимание внутреннему убранству дома, он все меньше напоминал нам нашего прежнего отца.
Джейн так и не переехала к нам. У нее был собственный дом в Литтл-Чалфонте, но она все чаще и чаще оставалась ночевать у нас. Мы с Дэнни стали называть один другого Ганзел и Гретель и изводить друг друга рассказами о том, что злая мачеха хочет зажарить нас в печи.
– Господи, да она же ненавидит тебя! – твердил мне Дэнни.
– Согласен, но ведь ты же слышал, как она говорила о том, что отправит тебя в интернат? Не знаю почему, но тебя, друг мой, она просто презирает.
Нас пугало само ее лицо: преждевременно увядшее и одутловатое. Мы с Дэнни решили действовать заодно. «Папа, мы не будем смотреть „Улицу Коронации". Пусть его смотрят те, кто на ней живет»; «Джейн, может, не стоит вам оставлять эти туфли здесь. Папа не терпит беспорядка. Поставьте их лучше где-либо наверху, а то еще кто-нибудь о них споткнется».
Помню один разговор, состоявшийся между нами в тот год, когда мы заканчивали школу в Астон-Клинтоне. Тогда Дэнни вдруг сказал:
– Я хочу кое-что сказать тебе, Кит. Моя семья – это ты, я все еще ненавижу тебя и вообще ненавижу все, но обещай мне, что ты никогда не изменишься. Обещай мне всегда оставаться таким же.
Я ответил, что я тоже его ненавижу, и, обещав исполнить то, о чем он просил, в свою очередь попросил его о том же – в тот момент я ничуть не сомневался, что так оно и будет.
