Текст книги "Луна над Сохо"

Автор книги: Бен Ааронович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Не хочу торопить вас, – сказала Симона, – но перед вашим приходом я заказала такси, а вы же знаете, как таксисты не любят ждать.

– Куда вы направляетесь? – спросил я.

– К сестрам, – ответила она, – на первое время, пока не приду в себя.

Я попросил дать мне адрес, она продиктовала, я записал. К моему удивлению, это было в Сохо, на Бервик-стрит.

– Да, я понимаю, – сказала она, увидев выражение моего лица, – они и сами девушки богемные.

– У Сайреса есть какая-то еще недвижимость? Дом, быть может, или сад?

– Я ни о чем таком от него не слышала, – сказала она. Потом рассмеялась. – Сайрес, занимающийся садоводством, – и подумать-то страшно.

Я поблагодарил Симону за уделенное мне время, и она проводила меня до двери.

– Спасибо вам, Питер, – проговорила она. – Вы были очень добры.

Отражение в боковом стекле давало хороший обзор и позволяло видеть, что «Хонда Сивик» все так же стоит напротив дома, а женщина за рулем не отрываясь смотрит прямо на нас. Я вышел и, закрыв за собой дверь, повернулся к машине лицом – и женщина тут же отвернулась и притворилась, будто разглядывает наклейки на заднем стекле соседней машины. Потом она рискнула и обернулась – и увидела, как я пересекаю улицу и направляюсь прямо к ней. Я видел, как ее замешательство перерастает в панику, и она отчаянно колеблется, не зная, то ли включить мотор, то ли выйти из машины. Я подошел и постучал в стекло. Женщина отшатнулась. Я показал служебное удостоверение, и она растерянно уставилась на него. Так бывает в половине случаев: большинство граждан попросту не знают, как выглядит удостоверение полицейского, и не понимают, что за фигню им суют. Но она, похоже, поняла и опустила стекло.

– Не могли бы вы выйти из машины, мадам? – попросил я.

Женщина кивнула и вышла. Она была невысокая и худенькая, в добротном, хоть и не шитом на заказ, костюме – жакет и юбка цвета морской волны. Работает риелтором, подумал я, или пиар-менеджером, или агентом по продаже чего-то дорогостоящего. В любом случае общается с клиентами. Когда приходится таким вот образом разговаривать с полицейскими, люди обычно прислоняются спиной к своим автомобилям это дает им ощущение моральной поддержки. Она же не стала этого делать, только теребила кольцо на левой руке и время от времени заправляла волосы за уши.

– Я просто ждала в машине, – сказала она. Что-то случилось?

Я попросил ее предъявить водительские права, и она покорно достала карточку и протянула мне. Если попросить первого встречного законопослушного гражданина назвать свое имя и адрес, он не только с большой вероятностью скажет неправду, но и вообще имеет полное право отказаться предоставлять такие сведения, если только вы не зафиксировали совершенное им правонарушение. Мало того, в этом случае необходимо еще и написать официальный рапорт, чтобы доказать, что вы не просто так задержали ни в чем не повинную блондинку-риелторшу. А вот если вы сделаете вид, что просто остановили автомобиль с целью проверки документов водителя, тогда вам охотно покажут права, содержащие полное имя водителя со всеми нудными составляющими, его адрес и дату рождения. Все это я и записал в свой блокнот. Блондинку звали Мелинда Эббот, она родилась в 1980 году и проживала там, откуда я только что вышел.

– Это ваш фактический адрес? – спросил я, протягивая ей карточку.

– Вроде того, – ответила она. – Был – и дело в том, что я сейчас как раз жду, чтобы этот адрес снова стал моим. А почему вы спрашиваете?

– Я провожу расследование, – ответил я. – Вам случайно не знаком человек по имени Сайрес Уилкинсон?

– Он мой жених, – сказала она, устремив на меня холодный взгляд. – С ним что-то случилось?

Существует официальная инструкция на тему «Как сообщать печальные новости близким жертвы», одобренная Ассоциацией руководителей полицейских служб. Так вот, пункта «Вывалить все как есть прямо посреди улицы» там нет. Я предложил Мелинде побеседовать в машине, но этот номер не прошел.

– Лучше скажите сразу.

– К сожалению, у меня для вас плохие новости.

Каждый, кто хоть раз смотрел сериалы «Чисто английское убийство» или «Скорая помощь», знает, что это значит.

Мелинда отшатнулась и с трудом удержала равновесие. Казалось, еще миг, и она потеряет самообладание, но она справилась, спрятала эмоции под прежнюю бесстрастную маску.

– Когда?

– Позавчера вечером, – ответил я.

Она тупо уставилась на меня.

– Сердечный приступ?

– К сожалению, да.

Она кивнула.

– Так зачем вы здесь?

Мне, к счастью, не пришлось придумывать очередную ложь – подъехал мини-кэб, остановился возле дома и просигналил. Мелинда повернулась к двери и стала ждать, пристально на нее глядя. И дождалась – вышла Симона с двумя чемоданами. Водитель проявил нехарактерную для таксиста галантность: вышел из машины, забрал у нее чемоданы и сам положил в багажник. Она тем временем запирала входную дверь – на оба замка, и йельский, и «чаб».[4]4
  «Yale» и «Chubb» – британские компании, занимающиеся производством замков и сейфов.


[Закрыть]

– Эй, ты, сука! – завопила Мелинда.

Симона шла к машине не оборачиваясь, что оказало на Мелинду вполне предсказуемое действие.

– Да, ты! – заорала она снова. – Сука, он же умер! А тебе трудно было мне сообщить! И вообще, это мой дом, жирная шлюха!

Услышав это, Симона обернулась. Сначала я решил, что она вообще не поняла, кто это ей кричит. Но потом она задумчиво кивнула, словно сама себе, и лениво бросила ключи в нашу сторону. Они упали у ног Мелинды.

Когда человека переполняет бешенство, я обычно это замечаю. Поэтому был начеку и ухватил Мелинду за локоть, не дав ей рвануть на ту сторону улицы и вломить Симоне по полной. Общественный порядок прежде всего. Мелинда оказалась довольно сильной для своего роста и комплекции, поэтому мне пришлось задействовать и вторую руку. Она продолжала выкрикивать оскорбления мне через плечо – аж в ушах звенело.

– Хотите, чтобы я вас арестовал? – осведомился я.

Это старый полицейский трюк: если просто предупредить человека, он не среагирует, но если задать ему вопрос – вот тогда он задумается. А как только человек начинает думать о последствиях, то почти всегда успокаивается. Разумеется, кроме случаев, когда он пьян, под кайфом, находится в возрасте от четырнадцати до двадцати одного или же родился в Глазго.

На Мелинду, к счастью, мой вопрос подействовал как надо. Она умолкла ровно на то время, за которое мини-кэб успел отъехать. Убедившись, что она не собирается врезать мне со злости – таков уж профессиональный риск в нашей работе, – я наклонился, поднял ключи и протянул ей.

– У вас есть кому позвонить? – спросил я. – Кому-то, кто может приехать и побыть здесь с вами?

Она покачала головой.

– Я лучше подожду в машине, – сказала она. – Спасибо вам.

«Не стоит благодарности, мадам, – ответил я мысленно, – я просто выполняю…» А что я выполняю? Трудно сказать. Понимая, что сегодня ничего от нее не добьюсь, я наконец оставил ее в покое.

Иногда придать сил после тяжелого рабочего дня может только кебаб. По пути через Уоксхолл я заехал в какую-то курдскую забегаловку, взял кебаб и вышел съесть его на набережную Альберта, так как есть кебабы в «Ягуаре» строго запрещено. Одна сторона набережной сильно пострадала в шестидесятые в результате бума постмодернизма, и я, повернувшись спиной к ее скучным серым фасадам, стал смотреть, как солнце опускается за крыши башни Миллбанк и Вестминстерского дворца. Вечера еще были теплые, и город цеплялся за уходящее лето, будто честолюбивая подружка за перспективного центрального форварда.

Официально я числюсь в ОРЭП-9 – отделе расследования экономических и профессиональных преступлений № 9, известном также как «Безумие». А еще – как тот отдел, о котором порядочные копы в приличном обществе не говорят. Запоминать название бесполезно, поскольку раз в четыре года структура Лондонской полиции реорганизуется и все названия меняются. Поэтому отдел по коммерческим кражам департамента расследования тяжких и организованных преступлений с 1920 года во избежание путаницы именуется Летучим отрядом. Или «Суини», если говорящий желает козырнуть знанием диалекта кокни.[5]5
  Кокни – один из самых известных типов лондонского просторечия, на котором говорят представители низших социальных слоев. Для диалекта кокни характерно особое произношение, неправильность речи, а также рифмованный сленг; в подобном произношении Sweeney Todd действительно рифмуется с Flying Squad.


[Закрыть] Для справки: на кокни Летучий отряд и Суини Тодд рифмуются.

В отличие от «Суини», вести дела «Безумия» несложно. Отчасти потому, что у нас нет бюджета как такового. А раз нет бюджета – значит, нет бюрократической волокиты и, как следствие, горы бумаг. Этому немало способствовало и то, что до января сего года личный состав отдела исчислялся одним-единственным человеком: старшим инспектором Томасом Найтингейлом. И хотя, когда означенный состав укомплектовался мной, это число удвоилось и была перелопачена гора бумаг, копившаяся по меньшей мере лет десять, для главного управления Лондонской полиции мы по-прежнему малозаметны. И таким образом работаем помаленьку, не слишком привлекая внимание остальных копов.

В нашу работу входит и отслеживание незарегистрированных волшебников и прочих граждан, практикующих занятия магией. Но лично я сомневался, что Сайрес Уилкинсон практиковал что-либо помимо виртуозной игры на саксофоне. В то, что он покончил с собой при помощи традиционного музыкантского коктейля из алкоголя и наркотиков, тоже не очень-то верилось. Но, чтобы знать наверняка, следовало дождаться результатов анализа крови на токсины. С другой стороны, зачем кому-то убивать музыканта с помощью магии прямо посреди концерта? Нет, у меня, конечно, тоже весьма сложное отношение к постмодерну, постпанку и прочим немелодичным новым веяниям – но я вряд ли стал бы убивать человека, исполняющего подобное. По крайней мере, пока нас с ним не заперли бы в одной комнате.

От причала Миллбанк отплыл катамаран. Его дизельный мотор ревел. Я скомкал обертку от кебаба и бросил в урну. Потом сел в «Ягуар», завел мотор и выехал в густеющие сумерки.

Рано или поздно мне все равно пришлось бы отправиться в библиотеку «Безумия» добывать информацию по подобным случаям в истории. Полидори очень много писал о всяких трагических происшествиях, связанных с пьянством и разгулом. Возможно, благодаря времени, которое в безумствах провел на Женевском озере вместе с Байроном и семьей Шелли. Если кто и разбирался в безвременных и неестественных смертях, так это он. И он написал книгу на соответствующую тему непосредственно перед тем, как принять раствор цианистого калия. Книга называется «Исследование неестественных смертей в Лондоне в период с 1768 по 1810 год» и весит фунта два с лишним. Я подумал: как бы мне тоже не захотелось покончить с собой после ее прочтения.

Было уже совсем поздно, когда я наконец доехал до «Безумия» и припарковал «Ягуар» в каретном сарае. Открыл заднюю дверь и тут же услышал лай Тоби. Скользя когтями по мраморному полу, пес подлетел ко мне и принялся носиться вокруг, путаясь под ногами. Со стороны кухни беззвучно появилась Молли, изрядно напоминающая победительницу всемирного косплей-конкурса в номинации «готик-лолита». Не обращая внимания на тявканье Тоби, я спросил ее, не спит ли еще Найтингейл. Молли чуть качнула головой – это означало «нет» – и вопросительно на меня уставилась.

Служба Молли в «Безумии» сочетает в себе обязанности экономки, повара и дератизатора. Она никогда не говорит, зато у нее необычайно много зубов и непостижимая слабость к сырому мясу. Я стараюсь никогда не упрекать ее в этом и тем более не допускать, чтобы она оказывалась между мной и выходом из замкнутого помещения.

– Я совершенно вымотался, пойду спать.

Молли указала глазами на Тоби, потом вновь перевела их на меня.

– Но я весь день на ногах.

Молли снова качнула головой – это значило: «Мне-то все равно, но если вы не выгуляете этого вонючего шмакодявку, сами потом за ним убирайте».

Тоби умолк, но только чтобы устремить на меня полный надежды взгляд.

– Где его поводок? – вздохнул я.

«ВКУС К ЖИЗНИ»

Вообще понятия общества относительно того, с какой скоростью продвигается расследование преступления, несколько искажены. Непосвященные любят воображать себе допросы с пристрастием в кабинетах с опущенными жалюзи и небритых, но мужественно красивых следователей, целеустремленно и самоотверженно доводящих себя до стресса, пьянства и развода. Правда же состоит в том, что в конце рабочего дня, если на тебе не висит срочная проработка какой-нибудь версии расследования, ты спокойно отправляешься домой, дабы приобщиться к жизненно необходимым вещам вроде выпивки и сна. И, если повезет, контакта с кем-нибудь интересующего тебя пола и сексуальной ориентации. Утром я бы непременно сделал бы хоть что-то из этого списка – да вот только на территории Англии, так уж совпало, не осталось, кроме меня, ни одного ученика волшебника. И, соответственно, я посвящал все свободное время изучению магии, зубрежке мертвых языков и чтению книг типа «Очерки по метафизике» авторства Джона «даешь-побольше-слогов-в-словах» Картрайта.

Ах, да, и еще изучению магии – ради которого все и затевалось.

Заклинание звучит так: «Люкс-Иактус-Скиндере». Можно прочитать его тихо, можно громко, можно принять выпендрежную позу в эпицентре грозы и драматично продекламировать – толку не будет. Потому что слова – всего лишь символы формы, которую создаешь мысленно: «Люкс» – чтобы возникло свечение, «Скиндере» – чтобы придать ему неподвижность. При правильном исполнении этого заклинания получишь фиксированный источник света. При неправильном – обгорелую дыру в лабораторном столе.

– А знаете, – сказал Найтингейл, – сдается мне, я в жизни ничего подобного не видел.

Я в последний раз пшикнул на столешницу из баллона с углекислым газом и заглянул под стол, чтобы проверить, как там пол. Отметина осталась, но дырки, слава богу, не было.

– Ничего у меня не получается, – пожаловался я.

Найтингейл поднялся со своего инвалидного кресла и внимательно оглядел себя. Осторожно, стараясь не потревожить правый бок, повернулся. Если он и носил еще повязку на плече, то сейчас ее не было видно под крахмальной сиреневой рубашкой, какие вошли в моду в эпоху Династического кризиса.[6]6
  Династический кризис в Великобритании произошел в 1936–1937 годах, когда после смерти короля Георга V его преемником должен был стать Эдуард V, который был вынужден отказаться от престола, так как пожелал вступить в брак с американкой Уоллис Симпсон. Королем стал Георг VI.


[Закрыть] Молли изо всех сил старалась откормить его, но мне он по-прежнему казался очень худым и бледным. И, конечно, заметил мой взгляд.

– Я был бы очень рад, если бы вы с Молли перестали на меня так смотреть, – сказал мой наставник. – Я уверенно иду на поправку. Мне уже доводилось получать огнестрельные ранения, так что я знаю, о чем говорю.

– Мне продолжать практику? – спросил я.

– Нет. Совершенно очевидно, что у вас проблема со «Скиндере». Скорее всего, вы слишком спешите. Завтра начнем заново разбирать нужную форму и, когда я удостоверюсь, что вы ею овладели в достаточной степени, вернемся к данному заклинанию.

– Ура, – сказал я.

– Здесь нет ничего удивительного, – ободряюще проговорил Найтингейл. – Вы должны как следует овладеть основами – иначе все, что вы на них построите, будет искажено и, разумеется, неустойчиво. В магии нет коротких путей, Питер. Если бы были, ею бы пользовался каждый.

Разве что в передаче «Ищем таланты», подумал я. Вслух Найтингейлу такие вещи говорить не стоит: его чувство юмора на искусство не распространяется, а по телевизору он смотрит только регби.

Я сделал мину прилежного ученика, но Найтингейл вряд ли повелся.

– Расскажите мне об этом погибшем музыканте, – потребовал он.

Я пожал плечами.

– Там был вестигий, босс. И такой сильный, что его мелодию услышали мы оба. Это не может не вызывать подозрений.

– Не может, – согласился он, усаживаясь обратно в кресло. – Но имело ли место преступление?

– В уголовном кодексе говорится, что вы преступник, если незаконно и предумышленно лишили человека жизни. Относительно того, как именно, там ничего нет.

Перед тем как спуститься к завтраку, я предусмотрительно заглянул в «Справочник полицейского следователя» Блэкстона.

– Было бы интересно послушать доводы против, которые привела бы Служба уголовного преследования в суде присяжных, – сказал он. – Прежде всего надо доказать, что он был убит посредством магии. А затем найти того, кто был на такое способен и сумел придать убийству видимость естественной смерти.

– А вы могли бы это доказать? – спросил я.

Найтингейл задумался.

– Скорее всего, да, – помолчав, ответил он. – Но сперва мне надо некоторое время провести в библиотеке. То заклинание должно было быть очень сильным, и, возможно, мелодия, которую вы услышали, и есть «сигнаре» мага, своего рода непроизвольная личная подпись. Подобно тому как телеграфисты могли различать друг друга по сигналам, каждый маг тоже использует заклинания в особой, одному ему присущей манере.

– И у меня тоже есть такая подпись?

– Есть, – ответил Найтингейл. – Ваша магия с пугающей частотой поджигает различные предметы.

– Босс, я серьезно.

– Вам еще рано иметь собственный сигнаре, – сказал Найтингейл, – однако любой другой адепт магии сможет опознать в вас моего ученика.

– А что, есть и другие адепты?

Найтингейл поерзал в кресле, устраиваясь удобнее.

– Войну пережили лишь немногие, – сказал он. – И, кроме них, мы с вами последние маги с классическим образованием. Точнее, вы станете таковым, если и дальше будете прилежно учиться.

– А это преступление не мог совершить кто-то из переживших войну? – спросил я.

– Если джаз – часть его сигнаре, то нет.

Значит, и их ученики – если они были – тоже отпадают.

– Стало быть, если это не один из ваших…

– Наших, – поправил Найтингейл. – Вы дали клятву и, соответственно, стали одним из нас.

– Если это не один из наших, тогда кто?

Найтингейл улыбнулся.

– Кое-кто из ваших речных друзей обладает такими силами.

Я задумался. Существуют бог и богиня реки Темзы, у каждого из них полно вздорных и капризных отпрысков – по одному на каждый приток. И они, несомненно, обладают определенной силой – я своими глазами видел, как Беверли Брук затопила Ковент-Гарден, попутно спасая несколько жизней: мою и семейства немецких туристов.

– Но Отец Темза не станет хозяйничать ниже Теддингтонского шлюза, – заметил Найтингейл. – А Матушка Темза не решится нарушить наш договор. Если бы Тайберн хотела вашей смерти, она бы действовала через официальные инстанции. Флит смешала бы вас с грязью в прессе. А Брент еще маленькая. И наконец, Эффра, даже если бы хотела уничтожить вас с помощью музыки, не выбрала бы для этого джаз, не говоря уже о том, что Сохо находится по ту сторону реки.

«Еще бы – Эффра же практически богиня-покровительница британского грайма»,[7]7
  Грайм – музыкальный жанр, возникший в начале 2000 годов в восточном Лондоне (Ист-Энд).


[Закрыть] – подумал я и спросил:

– Но есть ведь другие люди? И другие силы?

– Возможно, – сказал наставник. – Но я бы на вашем месте сейчас больше думал не о том кто, а о том как.

– Что посоветуете?

– Стоит начать с осмотра места преступления, – сказал Найтингейл.

К большой досаде правящих классов, которые хотели бы, чтобы их города были чистенькими, безопасными и хорошо простреливались, Лондон с самого начала был плохо приспособлен для капитального строительства. Даже после 1666 года, когда от него почти не осталось камня на камне. И заметьте, это отнюдь не заставило архитекторов опустить руки, и в восьмидесятых годах девятнадцатого века силами столичного комитета по транспорту во все стороны – с северной на южную и с восточной на западную – были проложены Черинг-Кросс-роуд и Шефтсбери-авеню. То, что при этом ликвидировали печально известные трущобы возле Ньюпортского рынка, уменьшив тем самым число отвратительных бедняков, которые мешают приличным людям наслаждаться прогулками по городу, произошло, разумеется, чисто случайно. На пересечении этих двух улиц возник Кембридж-серкус, на западной стороне которого нынче стоит театр «Палас» в его мишурном блеске, характерном для поздневикторианской архитектуры. А рядом с ним – и в том же стиле – располагается бывшая пивная под названием «Георгий и Дракон», ныне – джаз-клуб «Вкус к жизни». Который, согласно его же афишам, считается главной джазовой площадкой Лондона.

Давным-давно, когда мой старик выступал на сцене, клуб «Вкус к жизни» еще не был джазовой меккой. И существовал, но папиным словам, сугубо для неудачников в водолазках и с козлиными бородками, слушающих фолк и читающих стихи. В шестидесятые там по паре раз выступили Боб Дилан и Мик Джаггер. Но для моего папы это ровным счетом ничего не значит. Он утверждает, что рок-н-ролл – это, конечно, хорошо, но только для тех, кто не умеет самостоятельно держать ритм.

Раньше я, собственно, никогда не бывал во «Вкусе к жизни». Когда я еще не был копом, то ни разу не пил здесь пиво, а когда стал им – не арестовывал здесь преступников.

Я выбрал время так, чтобы не попасть в толкотню обеденного перерыва, и сейчас по площади бродили только туристы. А в клубе было пусто, здесь царили приятный полумрак и тишина. Легкий аромат бытовой химии безуспешно пытался перебить запах разлитого пива, въевшийся за многие годы. Мне захотелось как следует прочувствовать это место, и я решил сделать это самым естественным способом: сесть за стойку и выпить пива. Но, поскольку был при исполнении, взял всего полпинты. Подобно большинству пабов Лондона, «Вкус к жизни» умудрился сохранить в интерьере блестящую медь и полированное дерево и не скатиться при этом в китч. Я встал возле стойки и взял свою кружку. И после первого же глотка на меня нахлынул запах конского пота, стук молотков по наковальне, крики, смех, запах табака и отдаленный женский визг – стандартная смесь для любого паба в центре Лондона.

Сыновья Мусы ибн Шакира[8]8
  Муса ибн Шакир (сер. VIII – нач. IX века) – средневековый персидский астроном, отец трех сыновей – Мухаммада, Ахмада и ал-Хасана, выдающихся ученых, известных как Бану Муса («сыны Мусы»).


[Закрыть] были храбры и умны. Не будь они мусульманами, непременно стали бы святыми-покровителями фанатов технических новинок. Они прославились в девятом веке после своего багдадского бестселлера – справочника хитроумных механических штуковин, который весьма изобретательно назвали «Китаб-аль-Хайяль», то есть «Книга хитроумных штуковин». В ней они описали, пожалуй, самый первый прибор для измерения разности давлений. Тут-то все и началось. В 1593 году Галилео Галилей, оторвавшись на время от астрономии и несения ереси в массы, изобрел термоскоп для измерения высоких температур. В 1833 году Карл Фридрих Гаусс придумал прибор для измерения силы магнитного поля, и, наконец, в 1908 году Ганс Гейгер создал детектор ионизирующего излучения. С этого момента астрономы получили возможность обнаруживать самые дальние планеты и звезды путем измерения колебания их орбит. А умники, которые сидят в ЦЕРНе,[9]9
  ЦЕРН (от фр. Conseil Europeen pour la Recherche Nucleaire) – Европейский центр ядерных исследований.


[Закрыть] расщепляют частицы в надежде, что в один прекрасный день явится Доктор Кто и запретит им эти фокусы. История науки, собственно, и сводится к истории измерения человеком окружающего мира.

А что есть у нас с Найтингейлом для измерения вестигиев? Ни черта у нас нет, да мы даже и не знаем, что, собственно, измерять. Неудивительно, что наследники Исаака Ньютона так надежно прятали магию под своими завитыми париками. Я разработал собственную шуточную шкалу для измерения вестигиев. Она основывается на количестве звуков, которые издает Тоби при встрече с какой-либо остаточной магией. Единицу измерения я назвал «тявк»: один тявк означает наличие вестигия, который я, возможно, даже не пытался обнаружить.

Таким образом, согласно Международной системе единиц, атмосферный фон обычного паба в центре Лондона составляет 0,2 тявка (0,2Т), или 200 миллитявков (200 мТ). Проделав данное измерение, я удовлетворенно допил пиво и направился вниз по лестнице, на цокольный этаж, туда, где в этом заведении, собственно, и играли джаз.

Скрипучие ступеньки привели меня в Бар-за-сценой – помещение в форме неправильного восьмиугольника, размеченное массивными колоннами кремового цвета. Они, очевидно, выполняли функции несущих опор, потому что элементами декора быть уж никак не могли. И вот, стоя на пороге и пытаясь уловить здешнюю фоновую магию, я вдруг ощутил, что в ход расследования вот-вот вмешаются мои же собственные детские воспоминания.

В 1986 году Кортни Пайн выпустил пластинку «Journey to the urge within», и джаз снова вошел в моду. Тогда же мой отец в третий и последний раз ощутил сладость богатства и славы. Я никогда не ходил на его концерты, но во время каникул он частенько брал меня с собой в клубы и студии звукозаписи. Есть вещи, которые запоминаются не сознанием, а чем-то глубже: запах разлитого пива, табачного дыма, звук трубы, когда трубач репетирует перед выступлением. В этом помещении запросто можно было получить вестигиев на все двести килотявков – и я не был уверен, что мог бы отличить их от своих собственных воспоминаний.

Зря я не взял с собой Тоби. От него было бы больше проку. Я подошел ближе к сцене в надежде, что ощущения станут четче.

Мой папа всегда говорил, что трубач нацеливает свой инструмент на публику, будто ружье. А вот саксофонист любит стоять боком, показывая профиль, причем всегда какой-то определенной стороной. Человек никогда даже в руки не возьмет этот инструмент, если сознает, что выражение его Лица во время игры неидеально: для моего отца это самая настоящая догма. Я стоял на сцене и впитывал обрывки классических джазовых композиций – и вдруг почувствовал что-то справа на сцене, ближе к краю. Услышал легкий звон, а затем мотив «Body and Soul». Он звучал словно бы издалека – тихий, навязчивый, терпкий.

– Есть, – прошептал я.

Итак, я теперь располагал магическим отголоском определенной джазовой композиции. Далее нужно было выяснить, с какой именно из нескольких сотен кавер-версий «Body and Soul» мы имеем дело. И здесь требовался знаток джаза, настолько увлеченный, настолько преданный этой музыке, что отдал ей свое здоровье, пожертвовал семейной жизнью и любовью собственных детей.

Пришло время навестить своего старого папашу.

Я, конечно, очень люблю ездить в «Ягуаре», но для полицейской деятельности он слишком приметный. Поэтому в тот день я сел в старенький «Форд Асбо», списанный из полицейского парка. Несмотря на все мои усилия, в этой машине все еще пахло полицейским патрулем и мокрой псиной. Она у меня стояла на Ромилли-стрит, с полицейским пропуском на лобовом стекле – волшебным амулетом, отгоняющим инспекторов дорожного движения. Один мой приятель поставил на эту машину двигатель от «Вольво», что добавило ей скорости, а мне позволило ловко маневрировать, объезжая длинные автобусы на Тоттенхэм-Корт-роуд по пути на север, в Кентиш-Таун.

У каждого лондонца есть своя территория – места, где он чувствует себя как дома. Это может быть район, где он когда-то жил, ходил в школу или в спортклуб, может быть, отдельно взятый паб в Вест-Энде, куда человек заглядывает попить пива, – или патрулируемый участок, если он работает в полиции. Но если ты родился в Лондоне – а нас таких, вопреки общественному мнению, большинство, – основой твоей территории непременно будет то место, где ты вырос. Улица, по которой ты ходил в школу, на которой в первый раз обжимался с девчонкой или напился и выворачивал на асфальт съеденное карри, почему-то всегда дарит особое ощущение надежности и уюта. Я родился и вырос в Кентиш-Тауне – этот район мог бы считаться зеленой окраиной, будь он позеленее и поближе к окраине. А также если бы в нем было поменьше муниципальных домов, один из которых, а именно «Пекуотер-Эстейт», и есть мое родовое гнездо. В процессе его возведения архитекторы успели смириться с мыслью, что пролетарии, для которых он строился, хотели бы иметь в квартирах санузлы и возможность хоть иногда мыться. Но не успели понять, что эти самые пролетарии могут взять и родить не одного ребенка, а несколько. А возможно, посчитали, что три спальни на квартиру как раз и послужат рабочему классу стимулом для размножения.

Одно преимущество у этого дома все же было: внутренний дворик, приспособленный под парковочную площадку. Я нашел свободный пятачок между «Тойотой Эйго» и стареньким побитым «Мерседесом», крыло у которого явно заменили после серьезной аварии. Припарковавшись, я вышел из машины, нажал кнопку центрального замка и преспокойно отправился прочь с абсолютной уверенностью, что меня тут знают все, а стало быть, никто и не подумает угонять мою машину. Вот что значит «свои владения». Хотя, честно говоря, я подозревал, что местные хулиганы боятся мою матушку значительно сильнее, чем меня. В конце концов, что я могу им сделать? Всего-то навсего арестовать.

Открыв двери родительской квартиры, я, к своему удивлению, услышал музыку – «The way you look tonight» на синтезаторе. Мама лежала на большом диване в гостиной. Она даже не переоделась с работы – на ней были джинсы, серая водолазка и платок с набивным рисунком на голове. Глаза ее были закрыты. Я изумленно осознал, что магнитофон молчит и даже телевизор выключен. В доме моих родителей телевизор не выключался никогда, даже в дни похорон. Особенно в такие дни.

– Мама?

Не открывая глаз, она приложила палец к губам, а потом указала на дверь спальни.

– Это что, папа играет? – спросил я.

Мамины губы изогнулись в неторопливой блаженной улыбке, знакомой мне лишь по старым фотографиям. В начале девяностых случилось третье и последнее возвращение моего отца на сцену. Оно окончилось в тот день, когда он потерял свой саксофон прямо перед выступлением в студии «Би-Би-Си-2». После этого мама не разговаривала с ним полтора года. Думаю, она приняла это слишком близко к сердцу. В столь же расстроенных чувствах я ее видел только однажды, на похоронах принцессы Дианы, но тогда это был своего рода катарсис, и ей пришлось не так тяжко.

Музыка все лилась – проникновенная, душевная. Помню, мама, вдохновившись частыми просмотрами фильма «Клуб „Буэна Виста“»,[10]10
  «Клуб „Буэна Виста“» (англ. «Buena Vista Social Club», 1999) – документальный фильм немецкого режиссера Вима Вендерса о кубинской музыке. Свое название фильм получил в честь клуба в Гаване, который был средоточием кубинской музыки в 1940-е годы.


[Закрыть] купила отцу синтезатор – но не помню, чтобы он когда-либо учился на нем играть.

Под эту музыку я отправился в крохотный закуток, именуемый кухней, и заварил две чашки чаю. Услышал, как мама завозилась на софе и вздохнула. Вообще я не фанат джаза, но в детстве частенько служил отцу мальчиком на побегушках: ставил на проигрыватель пластинки из его коллекции, когда сам он был не в силах. Поэтому поневоле стал разбираться в музыке.

А папа играл именно хорошую музыку – в данный момент «All blues», но без хитровывернутых импровизаций: просто воспроизводил красивую печальную мелодию как она есть.

Я вернулся в гостиную и поставил мамину чашку на журнальный столик из искусственного дерева «под каштан». Потом сел и стал смотреть, как она слушает папину игру.

Музыка, к сожалению, закончилась довольно скоро. Отец последний раз пробежался пальцами по клавишам – и все. Мама вздохнула и села на софе.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

– Приехал повидаться с папой, – ответил я.

– Молодец, – кивнула она и отхлебнула чаю из своей кружки. – Совсем остыл, – сказала она, двигая кружку ко мне, – налей горячего.

Когда папа вышел в гостиную, я был в кухне. Я услышал, как он поздоровался с мамой, а потом – непонятные влажные звуки, в которых с изумлением узнал поцелуи. И чуть не пролил чай.