Текст книги "Благословение"

Автор книги: Белва Плейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 2

Все начиналось в Балтиморе в шумном доме, на кухне за чашкой чая, когда тарелки после ужина были уже вымыты и убраны. Иногда очень редко, обычно по субботам, чай пили на веранде, где стояли пыльные бумажные цветы. Софа и кресла были укрыты целлофановыми покрывалами, их снимали, когда приходили гости, жалюзи же обычно были опущены, чтобы от яркого солнца не выгорел ковер.

– Синий – самый нестойкий цвет, – говорит мама. Действительно, история начинается гораздо раньше, чем в Балтиморе; почему каждый из нас помнит обычно только последнее звено в длинной цепи событий? Все начинается в литовском городке с труднопроизносимым названием около Вильно, города великих ученых. Мамины родители были отнюдь не учеными, они занимались разведением хрена, и этим зарабатывали себе на жизнь.

– Если это можно назвать жизнью, – говорит мама. Сама история, которую она рассказывает, довольно проста, но при каждом повторении она обрастает новыми подробностями. Смешными или трагикомическими. Эпизод о переезде семьи во Францию довольно драматичен, в нем пафос расставания с родиной и романтика дорожных приключений.

Новая обстановка, другой язык, а для маленькой девочки Маши новое имя: Марлен. Она идет в школу в белом фартуке, как любая маленькая французская девчушка. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы почувствовать себя француженкой и забыть все, кроме смутных воспоминаний о трудной дороге из Вильно. Затем пришли немцы, и девочка узнала, что она не француженка. Ее родителей снова увозят назад, на восток, чтобы сжечь в печах. А она, по какой-то чудесной случайности, оказалась в группе беженцев и попала в Америку.

– Мы перешли через Пиренеи. Ты не поверишь, я сама не могу поверить, как нам удалось это, Джанин.

Джанин, имя, которое она дала своей дочери в честь Жакоба, ее отца, было единственным оставшимся свидетельством ее короткой жизни во Франции, воспоминания о которой, однако, наполняли ее сердце гордостью.

– Там были немецкие патрули и самолеты-разведчики. Нам приходилось прятаться среди деревьев, пробираться через кустарник, карабкаться по горам в жутком холоде. У одного человека был сердечный приступ, и он умер там…

– Ну, а потом я попала сюда. Мне было шестнадцать. У меня совсем не было денег, и я почти ничего не умела делать. Но мне повезло. Я встретила Сэма.

Сэму тоже было что рассказать. Но, в отличие от своей жены, он не любил говорить об этом.

– Только от меня Дженни узнает, как папа выжил в концентрационном лагере: его как искусного портного заставили шить форму для немцев.

У него сохранились неприятные воспоминания, и теперь он не притрагивается к игле, разве что от случая к случаю копирует выкройки костюма или пальто из «Вог» для своей жены или дочери. Он был более или менее доволен работой в собственном магазинчике, занимаясь приготовлением бутербродов и салатов, в то время как мама работала за кассой.

Дженни была их единственным ребенком. Ее родители работали для нее одной. Их сбережения, вещи, которые они не покупали для себя, отпуска, которых они никогда не брали, – все было для нее. Они никогда не говорили об этом, но она знала об этом. Она понимает, что они стараются дать ей «все необходимое»: работу, семью, положение в обществе и образование. Их дочь обязана получить образование, то, чего не имели они. Мировое зло не должно коснуться ее. Они оберегают ее.

Отец ее очень религиозен. Правоверный еврей, он закрывает магазинчик в субботу, даже если это лишает его части доходов. Она никогда не слышала, чтобы отец ругался и сквернословил. Ей кажется, что она всегда будет помнить его у стола в пятницу вечером, моющим руки перед молитвой, пока ее мать держит тазик и небольшое белое полотенце; колеблется пламя свечей в медном подсвечнике.

Дженни не разделяла их взглядов, но уважала их веру и их самих. Они добрые родители, трудолюбивые, рады тому, что у них есть, жалеют о том, чего нет, и иногда несколько погружены в себя. Позже она поняла, что это из-за их воспоминаний. И, когда она еще училась в колледже, она знала, что покинет их мир, но она также знала, что, несмотря ни на что, она всегда будет его частью.

– Так он живет в Атланте? – спрашивает мама. Ее волосы накручены на бигуди. Она выглядит полноватой даже в своем просторном домашнем платье. Теперь она немного нахмурилась, пытаясь разобрать мелкий почерк на письме. Письмо написано рукой женщины на толстой серой бумаге. Конверт голубой, с красивой маркой. Мама показывает пальцем на неровные буквы. – Чудесно, что его мать прислала тебе приглашение.

– Мам, это же официальное письмо. Просто так нужно.

– Атланта – это далеко?

– Всего пару часов на самолете. – Дженни ощущает легкое волнение. – Они живут в пригороде. Они встретят нас в аэропорту.

– Они богатые, я думаю.

Теперь по какой-то причине Дженни чувствует смущение и раздражение.

– Мам, я никогда не спрашивала.

– А кто говорит «спрашивала»? Конечно, нет. Но это же сразу видно.

– Я не думала об этом. Это не интересует меня.

– Не интересует ее, видите ли! – Мама кладет локти на стол, держа чайную чашку обеими руками. Ее зеленовато-карие глаза становятся веселыми и удивленными. – Да что ты знаешь? Ты никогда не оставалась без денег, слава Богу. Разве ты знаешь, что значит просыпаться среди ночи в своей кровати и смотреть на часы, поскольку через несколько часов тебе предстоит встретиться с домовладельцем или мясником, которым ты должен деньги, а денег у тебя нет. Нет, ты не знаешь. Поэтому тебя это не интересует. Скажи, а что ты наденешь? – И, не дожидаясь ответа, продолжает: – Послушай, пусть твой отец сошьет тебе выходной дорожный костюм.

– Не стоит беспокоить папу. Он устает. Я лучше найду что-нибудь.

– Сшить один костюм не составит большого труда. Несколько вечеров, и все будет готово. Какой цвет тебе хотелось бы? Мне кажется, это должен быть серый. Серое подходит ко всему. Красивый костюм, и ты будешь выглядеть хорошо, когда выйдешь из самолета. Он хороший парень, Питер. Почему они называют его Коротышка?

– Потому что его рост больше 180 сантиметров.

– Он хороший парень.

И мама, улыбаясь знакомой теплой улыбкой, наливает еще одну чашку чая.

Все началось немного раньше, вскоре после того, как Дженни начала учиться на первом курсе колледжа. Она готовилась к контрольной и не успела пообедать, поэтому днем она забежала в буфет колледжа за бутербродом.

– Вы не против, если я сяду рядом с вами?

Она подняла голову и увидела высоченного парня с рыжими волосами.

– Нет. Конечно, нет. – В новой школе и новом городе каждому нужно заводить знакомства. И она отодвинула книги на край стола.

– Я искал случая заговорить с тобой. Я видел тебя здесь каждый день за обедом на прошлой неделе.

Шустрый малый. Она ответила, не выразив удивления:

– Почему же не заговорил?

– Ты была вместе с группой. У меня не было предлога для знакомства.

Она ждала. Она не собиралась помогать ему, не зная ничего о нем. Его глаза излучали дружелюбие, но он начал слишком быстро, и это заставило ее насторожиться.

– Мне нравится, как ты выглядишь. И твой голос такой приятный. У тебя отнюдь не визгливое сопрано.

– Я тоже обратила внимание на твой голос. – Он мягко произносил гласные. – Ты южанин?

– Из Атланты. Меня зовут Питер Мендес.

– Дженни Раковски. Я из Балтимора.

Он протянул руку. В колледже это было не принято. Может, это было в обычае южан. Южане вообще отличаются большей воспитанностью, хорошими манерами.

– Мне бы хотелось поближе познакомиться с тобой, Дженни.

Она уже слышала это раньше. Выпивка, а затем постель, как само собой разумеющееся, сразу после нескольких часов знакомства. Ну, его ждет сюрприз, если он рассчитывает на это.

– Ты не пообедаешь со мной сегодня вечером? Тебе нравится итальянская кухня?

– Все любят итальянскую кухню.

– Ну вот и хорошо. Я знаю отличное место. Не очень шикарное, но там готовят почти по-домашнему. Когда я могу заехать за тобой и куда?

– Я не сказала, что поеду. Я сказала, что люблю итальянскую кухню.

– О…

Она увидела, что его щеки вспыхнули ярким румянцем, и сразу же почувствовала раскаяние. Он не был опытным малым. Он был открытым и простодушным.

– Пожалуйста. – Она коснулась его руки. – Я только подразнила тебя. Я поеду с тобой, и спасибо тебе за приглашение. Я живу в новом корпусе, и в шесть часов я буду готова, если тебя это устраивает.

Нежность скользнула в его взгляде, и он улыбнулся. В тот же миг она поняла, что он понравился ей, и всю дорогу назад в библиотеку она что-то напевала про себя.

О чем они говорили, сидя за столом, накрытым скатертью с пятнами от томатного соуса? В колледжах 1969 года и десяти минут нельзя было поговорить, не затронув войну во Вьетнаме. Дженни сказала, что она так хотела поехать на демонстрацию в Чикаго в прошлом году, но она заканчивала школу, и родители не разрешили. И с Питером было то же самое.

– Это не потому, что они не считают ужасным все то, что происходит во Вьетнаме, – сказала Дженни. – Но они думают, что дети не должны выходить на улицы. Так ничего нельзя добиться. Они просто думают, что Чикаго – опасный город. Ты знаешь, что говорится в таких случаях.

Питер кивнул.

– Кругом такое творится. Иногда кажется, что весь мир катится куда-то в пропасть. Иногда во мне скапливается столько злости и начинает представляться, что я смогу многое изменить в будущем. – Он важно нахмурил брови и вдруг неожиданно рассмеялся. – Смешно, правда, я здесь рассуждаю о будущем устройстве мира, а ты знаешь, что я хочу изучать? Археологию! Сумасшедший, скажешь ты?

– Нет, если тебе это только нравится. А почему ты так решил?

– Это началось однажды летом в Нью-Мексико, когда я увидел резервации индейцев и прочитал об анасази, древнейшем племени. У них удивительная философия об их месте в природе, о том, как взаимосвязаны между собой деревья, Животные и люди, и о том, как все должны жить в гармонии друг с другом.

Ей нравилось его лицо, его мысли, его длинные пальцы, веснушчатая шея и руки – и его чистая белая рубашка! Ей нравилось, что его второе имя было Элджернон и что он сам шутил над этим.

– Они говорят, «моя мать – земля, мой отец – небо». Ты когда-нибудь слышала такое?

– Нет. Это прекрасная идея, – признала она, но она видела только голову с густыми волосами и глаза, похожие на опалы, – серые, с лавандовым отсветом.

– Ну вот, а что ты думаешь делать?

– Я хочу поступить на юридический факультет, если только смогу. Я здесь лишь частично на стипендии, поэтому мне нужно постараться получить хорошие оценки.

Их разговор переходил от одной темы к другой. Музыка. Диско. Теннис. Он был опытным теннисистом. У них во дворе теннисный корт, сообщил он, поэтому он всегда много тренируется. Она никогда никого не встречала, кто имел бы свой собственный теннисный корт.

– Была ли ты когда-нибудь на земле апачей? – спросил он. Нет, она не была, хотя читала о них. И он тоже. Он никогда не был так долго на Севере до этого момента, и одно из мест, какое ему очень хотелось бы увидеть, была земля апачей. Не хотела бы она поехать с ним туда в одно из воскресений? Они могли бы взять напрокат автомобиль и прокатиться, если она любит водить машину.

– У меня нет прав. Мне только семнадцать, – ответила она ему.

– Мне восемнадцать. Тебе еще рано учиться здесь.

– Я перескочила через класс в средней школе.

– Потрясающе.

Она начала кокетливо опускать глаза, посматривать по сторонам, затем вверх, используя все средства, которые давно уже были отработаны ею перед зеркалом. Она демонстрировала свои густые черные ресницы и завиток у виска.

– Вовсе нет. Я совсем не такая уж умная. Я просто много работаю.

– У тебя потрясающие ресницы.

– Правда? Никогда не замечала.

– Да, очень красивые. Я рад, что увидел тебя сегодня. Кампус такой большой, и может, мы бы и вовсе больше не встретились – по крайней мере, в течение нескольких месяцев.

– Я тоже рада, что мы встретились.

– Сначала я подумал, что не понравился тебе.

– Это была всего лишь осторожность.

– Ну так как насчет того, чтобы взять автомобиль в следующее воскресенье?

– Давай.

Назад к колледжу они шли пешком по темной и почти пустынной улице в прохладный осенний вечер. Питер проводил ее до двери.

– Все будет здорово, Дженни. Давай поедем рано утром в воскресенье и проведем там целый день. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Он даже не попытался поцеловать ее. В другой раз она восприняла бы это чуть ли не как оскорбление, даже если бы ей и неприятно было целоваться. Сейчас ей почудилось что-то очень серьезное в его простом пожелании «Спокойной ночи». Странно, подумалось ей, и трудно объяснить даже самой себе.

Они съездили в Ланкастер, это было первое из их многих других совместных путешествий. В гостинице они заказали семь порций сладкого и семь саудеров,[2]2
  Саудер – амер. лимонный коктейль (прим. ред.)


[Закрыть] фигурный пирог и сидр. Они проезжали мимо огромных ферм, полей с озимой рожью, мимо стада коров в зимних загонах.

– Ни электричества, ни машин, – сказал Питер. – Они доят вручную.

– Ты хочешь сказать, что можешь доить коров с помощью доильного аппарата?

– Конечно. А как же иначе в наши-то дни.

– Откуда ты так много знаешь о фермах, о животных?

– О, у нас есть земельный участок. Я провожу там много времени.

– Я думала, вы живете в городе. – Да, но у нас есть и земля.

Когда осень перешла в зиму, они начали встречаться каждый день в свободное время. Они ездили в зоопарк, в аэропорт, в район порта. Они могли просто сидеть на скамейке и разговаривать часами. Они съездили на поезде в Нью-Йорк и посмотрели французский фильм в Гринвич-Виллидж, где он купил ей серебряный браслет.

– Это слишком дорого, – протестовала она. – Ты тратишь слишком много, Питер.

Он рассмеялся.

– Знаешь что? Давай вернемся назад в магазин.

– Зачем?

– Купить к браслету ожерелье. Не смотри так изумленно. Все нормально, я сказал.

Она смотрела на него, когда он застегивал серебряную цепочку у нее на шее. Радость сквозила в его улыбке, в уголках его чуточку изогнутых губ.

Ей нравилась его веселость, она также легко передавалась ей, как и постоянная тревога ее матери. Она все время ощущала какое-то смутное беспокойство, даже когда разговор шел и о вполне приятных вещах; ее преследовал какой-то необъяснимый страх, что вещи – только какие вещи? – могут в любой момент разбиться, что все рушится. Хорошо поэтому быть с человеком, который чувствует себя счастливым. Счастье делает вас сильными.

Где-то в середине второго месяца их знакомства Питер поцеловал ее. Позже она вспоминала первую пришедшую тогда на ум мысль: это поцелуй, не похожий на другие, он что-то означает. Это произошло вечером, когда шел дождь, и вряд ли кто мог их видеть. Она держала зонтик, когда он обнял ее; выронив зонтик, она крепко обхватила его руками за шею, и они долго стояли так под мелким дождем.

В следующие несколько недель их объятия, поначалу такие пылкие и чистые, становились все более волнующими, особенно когда они крепко прижимались друг к другу горячими телами и слышали биение сердец друг друга через одежду. Когда он разжимал объятия, ее нервы были напряжены до предела. Поднимаясь к себе в комнату, она чувствовала, что разрывается на части, так ей хотелось остаться с ним. Этого недостаточно, думала она. Все же этого недостаточно.

– Так не годится, – сказал однажды Питер. – Нам нужно что-то придумать. – И, так как она не отвечала, он продолжал. – Мы нужны друг другу, Дженни. Действительно нужны. Понимаешь?

– Я знаю это. Я все понимаю.

– Тогда ты позволишь мне решать за нас обоих?

– Я полностью полагаюсь на тебя. И так будет всегда.

– О, Дженни, дорогая.

Всю следующую неделю она не могла ни о чем больше думать. Она всегда спала в пижаме, а теперь купила себе розовую шелковую ночную рубашку, отделанную кружевом. Ее настроение постоянно менялось. Иногда она чувствовала, как от волнения у нее перехватывало дыхание; когда она читала стихи или включала радио, чтобы послушать музыку, что-то звучало в ней радостное, как Девятая симфония Бетховена. Ей хотелось то плакать, то беспричинно смеяться. По мере приближения выходных тоненькая струйка страха начала закрадываться к ней в душу, и она боялась этого страха, боялась, что страх лишит ее радостного чувства.

Но Питер был с ней так нежен, что ей не нужно было бояться. Когда дверь в комнату мотеля закрылась за ними, он повернулся к ней с таким успокаивающим выражением на лице, полным такой любви и нежности, что все страхи исчезли. Он предусмотрительно погасил яркий верхний свет, оставив гореть только лампу в углу. Без грубости и поспешности, как это описывали другие, или о чем самой Дженни приходилось читать, он снял с нее одежду.

– Я никогда не причиню тебе боли, – прошептал он. – Никогда не обижу тебя.

И она знала, что так оно и будет. Он никогда по своей воле никому не сделает больно. Сердце ровно стучало под широкой мужской грудью. Поэтому она охотно и с радостью пошла к нему.

Ей так и не пришлось надеть кокетливую ночную рубашку. Утром они посмеялись над этим. Они бросили прощальный взгляд на комнату с тускло-коричневыми обоями и расхохотались снова. Она была теплой и чистой, и этого было вполне достаточно. Они еще вернутся сюда.

Каким волнующим был мир! Воробей, который оставил смешные маленькие, похожие на стрелы, следы на снегу. Горы яблок, красных и блестящих. Улыбка незнакомца, подержавшего для нее дверь, чтобы она прошла. Все казалось прекрасным.

Но иногда – правда, редко – перед тем как заснуть или мечтая над учебником, Дженни спрашивала себя, сможет ли это чудесное чувство продлиться целых четыре года. Четыре года! Так долго. И холодок пробегал по ее телу.

– Не оставляй меня, Питер, – громко произнесла она в темноте.

Однажды он сказал ей серьезно.

– Это навсегда, знаешь.

– Мы слишком молоды, чтобы быть абсолютно уверенными в своих чувствах, – ответила она, проверяя его, ожидая опровержения.

И оно последовало:

– Всего несколько поколений назад люди женились в шестнадцать лет. В некоторых местах это и сейчас происходит. Мы только отложим это, вот и все. Мы поженимся чуть позже, когда окончим колледж.

– Правда?

Лучше всего не думать много об этом. Если не думать о хорошем, то оно само пройдет.

– Мне нужно навестить одних знакомых в Оуинз-Миллз на следующей неделе, – однажды сказал Питер. – Это недалеко от тебя, верно?

– Недалеко. Но ты когда не ездил туда.

– Это давние друзья моих родителей. Мистер Фрэнк служил в пехоте вместе с моим отцом, а сейчас он болен, у него была какая-то ужасная операция на горле. Они пригласили меня, и отец хочет, чтобы я поехал.

– Ну, раз тебя здесь не будет, то и я поеду домой на эти выходные. А то мама собиралась приехать ко мне. Ты не хочешь пообедать у нас дома, перед тем как отправишься к своим друзьям?

– Конечно. Я доберусь на поезде до Балтимора.

– Тебе придется добираться на такси до моего дома. По субботам мой отец не садится за руль.

– Хорошо.

Ей хотелось быть уверенной, что все будет в порядке. Иногда, когда мама работала в магазинчике весь день, все было приготовлено на скорую руку. Сегодня была суббота, и мама накрывала стол в гостиной.

– Дорогая, у меня есть для тебя работа. Не достанешь ли столовое серебро из буфета и не протрешь ли его, пока я заканчиваю с фаршированной капустой? Надеюсь, ему понравится.

– Он не слишком привередлив в еде. Не волнуйся.

– Это, должно быть, серьезно у тебя, Джанин. Ты никогда раньше не приглашала мальчика на ужин.

Ей хотелось, чтобы мама перестала говорить «мальчик». Питер был для нее мужчиной. Но она спокойно ответила:

– Пожалуйста, не решай за меня, мам. Ты смущаешь меня.

Возможно, Ошибкой было приглашать его. Но было бы неудобно и не пригласить, когда он совсем рядом.

– Не волнуйся, я понимаю. Остынь, так говорите вы, молодые? Ну, иди, вымой серебро. – Мать взяла вилку в руку.

– Это хорошее столовое серебро, самое лучшее. Оно долго служит. Постели полотенце в раковину, чтобы не поцарапать его.

Из окна над раковиной можно было заглянуть прямо на кухню Даниелисов, через низкий забор, который разделял дворы. Летом, когда было слишком жарко, чтобы есть внутри, все выносили столы на открытую веранду. До них доносился даже запах острой подливки, которая всегда готовилась у Даниелисов.

– Да, они все помогли мне начать свое дело, а потом купить этот дом, когда я женился. Так великодушно с их стороны. Помню, я даже плакал… – Папа, заинтересовавшись приготовлениями, зашел на кухню. – Почему он называет тебя Дженни?

– Все в школе меня так называют.

Мама, энергично резавшая лук, присоединилась.

– Почему ты позволяешь им менять твое имя? Тебя зовут Джанин, это же такое красивое имя.

– Оно не сочетается с Раковски.

– Сэм, ты слышишь? Так ей не нравится сочетание с Раковски. Слава Богу, что твой дедушка – мир его праху – не слышит. Он гордился своим именем. Он герой. В то время, когда был пожар, ты помнишь…

– Мам, я знаю про деда, – с вызовом проговорила Дженни. – Сколько раз я должна слушать это?

– Хорошо, ты можешь изменить свою фамилию, – весело сказала мама. – Ты найдешь себе мужчину с красивой фамилией.

Дженни прошла в гостиную, где самые лучшие тарелки лежали на самой лучшей скатерти, а целлофановые покрывала были сняты с кресел. Голос ее отца раздавался из кухни.

– Мендес. Что это за фамилия такая? Мендел, я знаю, но Мендес…

– Это что-то испанское или португальское.

– Испанское! Ну, евреи есть везде. Даже в Китае, читал я где-то. Да, даже в Китае.

Все прошло хорошо, и Дженни не нужно было беспокоиться. Питер принес букет желтых нарциссов, и она поставила их в невысокую вазу на столе. Удивительно, как букет цветов может украсить комнату. Мамин обед был превосходным. Сама же она, как и обычно, много говорила, но избегала касаться чересчур личных тем, только когда ставила бутылку кетчупа на стол, она, коснувшись головы мужа, заявила, что Сэм скоро будет добавлять кетчуп даже в мороженое.

Отец разговаривал больше, чем обычно. Питер с отцом оба оказались любителями бейсбола. Это удивило Дженни, она не замечала раньше интереса отца к этому виду спорта. Возможно, живя в доме с двумя женщинами, он не считал нужным говорить с ними о бейсболе.

Она заметила, что ему понравился Питер.

– Джанин сказала мне, что вас называют Коротышка.

– Она нет, но другие, правда, называют так.

– Если вы были немного повыше, то вряд ли прошли бы в нашу входную дверь, – сказал папа. – Вы слышали историю про карлика и его брата? – И он рассказал эту шутку на идише.

Питер явно ничего не понял, и Дженни попыталась объяснить ему, как могла. Отец был поражен.

– Вы не понимаете идиш?

– Извините, я никогда не учил его, – отозвался Питер.

– Учил его! Это то, что вы должны не учить, а просто знать. Ваши родители приехали из другой страны, да?

– Да, из Европы, но очень давно.

– Ваш дед приехал?

– Нет, еще до него.

– Давно? – настаивал отец.

Дженни надеялась, что Питер понимает, это не грубость, а простое любопытство.

– Ну, – сказал Питер, – они прибыли в Саванну из Южной Америки где-то в 1700 году. До того они приехали из Голландии.

– Более двухсот лет в этой стране? – Отец удивленно покачал головой. Возможно он подумал, что Питер не знал, о чем он говорил.

Когда шутки – теперь на английском – иссякли, они, как водится, перешли к политике. Они все знали о вьетнамской войне, и их возмущала роль Америки в ней, они считали эту войну бессмысленной и несправедливой. Пока продолжался разговор, мама снова наполнила тарелку Питера. Потом был подан теплый яблочный пирог, и к запаху корицы примешивался нежный аромат нарциссов. Питер ел и рассуждал, и Дженни видела, что он чувствовал себя как дома. У нее было прекрасное настроение.

Конечно, если бы они что-то заподозрили об их отношениях с Питером, то все было бы по-иному… Но уже другие времена. Мама и папа не слишком интересовались современной жизнью, о которой они знали в основном из газет, их шокировало то, что они называли «вызывающим поведением». Как то время отлично от нашего!

Так проходил вечер, пока Питер не сказал, что за ним заедут в девять часов, чтобы отвезти его в Оуинз-Миллз.

– Плохо, что вы не можете остаться на ночь у нас, – сказала мама. – Мы могли бы поставить раскладушку на веранде. Это очень удобная раскладушка.

– Спасибо, я бы остался, но меня ждут. Мужчина, который приехал за Питером, сидел за рулем большого пикапа. Когда передняя дверь открылась, до них донесся лай, и они увидели в глубине автомобиля трех терьеров. Питер выглянул и помахал рукой, дал знак, что он сейчас идет.

– Пригласи своего друга зайти и выпить с нами чашечку кофе, – предложил папа, – и яблочный пирог еще остался.

– Не думаю, что он сможет, и все из-за собак. Он даже на минуту не оставляет их в машине одних. Это выставочные собаки, очень редкой породы, тибетские терьеры. У них целая стена в доме увешана голубыми лентами с медалями собак, – объяснил Питер.

Потом он поблагодарил Раковски, нежно попрощался с Дженни и сбежал вниз по ступеням.

Отец и мама смотрели, как пикап тронулся с места и уехал.

– Голубые ленты, – пробормотал отец. – О ком это он говорил? Но все-таки он чудесный малый. Очень хороший, Джанин, хоть он и называет тебя Дженни.

Питер отметил:

– Мне понравились твои родители. Они очень хорошие.

– Я рада. Ты им тоже понравился.

– Надеюсь, и тебе понравится моя семья. Может, ты приедешь к нам на несколько дней в весенние каникулы? Я напишу своей матери на следующей неделе, если ты захочешь приехать.

Он никогда много не говорил о своих родных, упомянув лишь, что у него есть сестра четырнадцати лет. Его отец занимается какими-то инвестициями, что, по мнению Дженни, было как-то связано с банковским делом. Ей представлялся высокий дом с теннисным кортом, наподобие одного из прекрасных белых домов, какие они видели во время воскресных поездок по окрестностям.

– Он хочет, чтобы его родители познакомились с тобой, и если ты им понравишься – а почему и нет? – фантазировала мама, – тогда он попросит у твоего отца разрешения жениться на тебе.

– Мама! Это же 1969 год. Дети больше не спрашивают разрешения своих родителей. Кроме того, никто из нас еще не готов для женитьбы. Мы слишком молоды.

– Ну так подождете год или два. Мне было девятнадцать, – спокойно согласилась мама.

В аэропорту Атланты их встретил длинный темно-синий автомобиль, которым управлял негр в темно-синей ливрее. Дженни подумала сначала, что лимузин взят напрокат, а поскольку ей еще ни разу не доводилось ехать в такой машине, она была несколько смущена.

Но чернокожий мужчина сказал:

– Рад видеть вас снова дома, мистер Питер. Вы теперь не часто нас посещаете.

– Как все, Спенсер, мама, отец, тетя Ли?

– Все ваши родные здоровы, и ваша тетя Ли, она по-прежнему «соль земли». Разве вы не так называете ее?

– Именно так, она и есть соль земли.

Так это был их собственный автомобиль и шофер! Дженни разглаживала руками юбку. Она разглаживала и разглаживала хорошую серую шерстяную ткань юбки, которую сшил ее папа.

– Сшито вручную, – восхищалась мама. – Знаешь, сколько это стоило бы в магазине? У твоего отца золотые руки. Теперь тебе нужна желтая блузка, черные лакированные туфли, и ты можешь ехать куда угодно.

Питер положил свою руку на ее.

– Нервничаешь?

Он все видел и все замечал, словно ее волнение передавалось ему.

– Да. Я хорошо выгляжу?

– Ты выглядишь прекрасно.

Она не могла сказать: «Этот автомобиль, он что-то делает со мной. Ехать в таком автомобиле! Я просто напугана».

Кто-то оставил клетчатый зонтик на полу. У одной девочки в колледже был точно такой же под стать ее плащу. Стоит целое состояние, сказала бы мама.

Они свернули с шоссе на городские улицы, затем на широкую дорогу, обсаженную старыми цветущими деревьями. Затем пошли зеленые газоны, красивые ограды и дома в глубине, к которым вели длинные подъездные дороги. Мягкий воздух, намного теплее, чем дома, струился в окно, освежая пылавшие щеки Дженни.

– Дженни, мои родители не съедят тебя. Они "не людоеды.

Родители Питера. Совершенно глупо чувствовать себя так. Ну и что из того, если у них собственный автомобиль и шофер? Ну и что?

Автомобиль замедлил ход и свернул на какую-то дорожку, поднимаясь вверх по небольшому склону под навесом из розовых цветов.

– Это кизил. Атланта славится своим кизилом, – пояснил Питер.

На вершине склона автомобиль повернул. Проехал вдоль огромной лужайки с алыми тюльпанами и остановился. У Дженни мелькнула мысль, что они остановились, чтобы забрать кого-то из клуба или из частной школы. Двухэтажные колонны казались невероятно белыми на фоне стен из красного кирпича; короткая двойная лестница изгибалась и выходила на веранду под колоннами. Ей показалось, что она снова видит фильм «Унесенные ветром», или, возможно, пантеон. Когда же она увидела людей, стоявших возле входа, то только тогда поняла, что это дом, дом Питера.

Она не могла вымолвить ни слова. Самые обыкновенные слова вырвались у нее:

– О, сколько тюльпанов!

Он, уже выскочил из автомобиля и бежал вверх по ступеням. Водитель помог Дженни выйти и взял ее саквояж. Она стала подниматься по лестнице туда, куда Питер гостеприимным жестом уже приглашал ее.

– Мама, папа, это моя подруга Дженни Раковски. Дженни протянула руку какой-то женщине с бледной кожей и темными глазами, которую она лишь смутно различала.

– Здравствуй, Дженни. Мы всегда рады, когда Питер приглашает своих друзей, – сказала мать Питера.

Отец был дородным мужчиной, седовласым и крепким, напоминавшим сенатора или генерала, которых можно увидеть по телевизору. Она почувствовала себя такой маленькой рядом с этими высокими людьми, под этими высокими колоннами.

Внутри был величественный двухэтажный зал с хрустальной люстрой на длинной золотой цепи и изогнутая двойная лестница, ведущая на второй этаж.

– А вот Салли Джун, – сказал Питер.

Молоденькая девушка спускалась по ступенькам; одетая в короткий белый костюм для тенниса, она весело помахивала ракеткой. У нее, как и у ее брата, были рыжие волосы и веснушки.

– Привет, – произнесла она, даже не улыбнувшись, и пробежала мимо них в открытую дверь.

«Ты даже не обняла своего брата? И люди обычно улыбаются, приветствуя друг друга», – думала Дженни, продолжая улыбаться. Эта девушка заставила ее почувствовать себя очень глупо.

– Позволь мне показать твою комнату, – сказала миссис Мендес.

Дженни последовала за ней по лестнице. Было очень приятно подниматься по таким широким и низким ступеням. Но прямая узкая спина впереди нее казалась какой-то неприступной, высокомерной. Заместительница директора их колледжа, грузная чопорная женщина с темными с проседью волосами, уложенными в пучок, ходила примерно так же.