Текст книги "Стеклянная река. Волшебные руки труда и науки"
Автор книги: Белла Дижур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Ломоносов полюбил свое детище. Его мечта осуществилась. Теперь он мог развернуть работу над цветным стеклом и любимой мозаикой. Не личное обогащение интересовало его. Это был прежде всего патриот своей родины и большой ученый. Ему хотелось принести пользу родной стране, избавить ее от ввоза стеклянных изделий из-за границы. И, кроме того, здесь, на фабрике, он мог продолжать изучение стекла. Никто до него этим не занимался. Стекло, изобретенное тысячи лет назад, было достоянием ремесленников, художников. Ломоносов был первым ученым, стремившимся постичь тайны этого материала.
Изучая стекло, он открыл много нового, нашел способы улучшить его качество.
В этом человеке сочетались химик и поэт, художник и историк, метеоролог и общественный деятель. Разнообразие его знаний, интересов и увлечений сказалось и на отношении к стеклу.
Начав с копирования итальянской иконы, Ломоносов вскоре создал самостоятельные мозаичные портреты Петра I, Елизаветы, Екатерины II. И эти работы были настолько хороши, что Итальянская Академия художеств избрала Ломоносова своим почетным членом.
Но работа художника-мозаиста не мешала серьезным исследованиям Ломоносова-химика. А изучение стекла способствовало развитию фантазии поэта.
Постигая тайны стекла, Ломоносов написал поэму «Письмо о пользе стекла».
В поэтических строках этого «Письма» было много умных, тонких наблюдений, неожиданных мыслей, и, хотя они написаны старинным языком, на котором теперь никто не разговаривает, стихи эти и сейчас интересно читать. Они помогают с большим вниманием и интересом отнестись к такой на первый взгляд обычной вещи, как стекло.
Ломоносов восхищается и красотой стеклянной посуды, значением стекла в изготовлении научных приборов; особенно восторженно говорит он о том, как прекрасно, что дома наши имеют застекленные окна:
Когда неистовой свирепствуя Борей
Стисняет мразом нас в упругости своей,
Великой не терпя и строгой перемены,
Скрывает человек себя в толсты́я стены.
Он был бы принужден без свету в них сидеть
Или с дрожанием несносной хлад терпеть,
Но солнечны лучи он сквозь Стекло впускает
И лютость холода чрез то же отвращает.
Отворенному вдруг и запертому быть —
Не то ли мы зовем, что чудеса творить?
ЧЕРТОГ НЕ ЧЕРТОГ,
А ДВОРЕЦ ХРУСТАЛЬНЫЙ...
То, о чем будет рассказано в этой, главе, произошло в Ленинграде, в этом прекрасном городе, где издавна умели ценить свойства стекла и изготовлять из него самые различные изделия.
Когда началось в Ленинграде строительство метро, группа архитекторов предложила одну из станций сделать всю из стекла: стены, потолок п даже колонны.
– Как?! – удивлялись некоторые их затее.– Колонны из стекла? Где же это видано! Колонны делают из чугуна, бронзы. Делали их деревянными и покрывали плитками малахита... Нет, нет! Стеклянные колонны – вещь ненадежная, рискованная...
– Так, по-вашему, значит, стекло годится только для производства стаканов и бутылок? – горячились архитекторы.
– Нет, отчего же,– возражали им.– Мы знаем, что египтяне, да и многие другие народы древности изготовляли из него украшения, облицовывали стеклянными плитками стены домов, но колонны...
– А вы забыли о стеклянной колонне в финикийском храме бога Мелькварта? Впрочем, зачем нам забираться в такую глубь веков? Можно найти примеры более близкие – из истории нашего, отечественного стекла...
И энтузиасты стекла начинали приводить одно доказательство за другим. Они вспоминали о колоннах из розового стекла, украшавших Зимний дворец, о прозрачных колоннах Екатерининского дворца в городе Пушкине. Кто-то из присутствующих при этом споре рассказал об одном интересном известии, которое он прочел в старых петербургских газетах.
Это произошло сто лет назад. В Петербурге в то время выступала знаменитая балерина Тальони. Ставился спектакль «Дева Дуная». Отец балерины, балетмейстер Тальони, решил обставить спектакль своей дочери как можно богаче. Для одной из сцен он заказал стеклянные колонны. Они были так красивы, что газетные отзывы о балете посвящались не столько искусству актеров, сколько описанию этих колонн. Кто же их сделал? Может быть, Тальони купил их в каком-либо дворце или музее? Может быть, он заказал их заморским мастерам стекла? Нет! Эти колонны изготовили на скромном петербургском заводе. Этот завод когда-то находился вблизи Петербурга, а в конце восемнадцатого века его перевели в Петербург. И в истории русского стеклоделия он играл большую роль. Здесь работали изумительные мастера.
Не только колонны для балета Тальони прославили их. Еще в начале прошлого века русский царь решил сделать подарок персидскому шаху. И вот на Петербургском заводе изготовили удивительную по красоте вещь. Это было ложе из голубого и прозрачного хрусталя, а вокруг него девять хрустальных фонтанов.
– Да. Если вспомнить старину, так многое можно назвать,– возражали противники стеклянных колонн.
Участники спора наперебой начали вспоминать о хрустальных люстрах Петергофского дворца и Эрмитажа, Александровского дворца в городе Пушкине и Останкинского музея. Ведь все эти изумительные вещи выполнены мастерами восемнадцатого века!
– А все хрустальные сокровища Русского музея! – напомнил кто-то.– А рюмка из стекла, в которую помещалось два ведра вина! Ее, кажется, сделали на подмосковном Измайловском заводе. Знаем мы и о стеклянных колоколах, которые изготовляли для особого фонтана. Они были разной величины – от самого маленького до огромного – и звенели от струй воды, ударявшихся об их стенки... Да, все это было, и все в прошлом. Восемнадцатый, девятнадцатый век... А теперь? Где они, эти мастера?
– Как – где? А кто в 1939 году изготовил четырехметровый фонтан для Нью-Йоркской международной выставки? Разве не советские мастера стекла? Этой вещью любовались все посетившие выставку. Его легкая гнутая чаша была сделана из чистейшего прозрачного стекла. Из хрустального основания словно вырастала позолоченная решетка. Все это производило незабываемое впечатление.
А вспомните вазы для цветов, выполненные советским скульптором Мухиной, художником Успенским. Синие, бесцветные, молочные, новые по форме, глубокие по цвету... Ведь все это сделано теперь, в наше время, на вновь возродившемся Ленинградском заводе художественного стекла.
И разве не блестящим доказательством большого мастерства советских стеклоделов является Московское метро! Его люстры и торшеры, мозаичные панно, витражи и стеклянные раковины – стенники...
Наконец, вспомните вазу, изготовленную в 1949 году Ленинградским заводом художественного стекла. Она хранится в одном из московских музеев. Над ней потрудился целый коллектив. Здесь были и архитекторы, и скульпторы, и стеклодувы, и ученые. Всего тридцать пять человек. Сколько труда, выдумки и таланта вложено в ее создание! Вес вазы – тысяча двести пятьдесят килограммов, высота – три с четвертью метра, а выглядит она легкой и воздушной. Она составлена из двухсот шести отдельных частей, но они так искусно соединены друг с другом, что их не отличишь.
Хрустальные лепестки на вазе искрятся, живут, сверкают всеми цветами радуги. Большие листья замыкают низ вазы. А вверху из нее поднимаются алые знамена, тоже сделанные из стекла. Они светятся, переливаются, словно трепещут на ветру. Вокруг расположились скульптуры из стекла...
Торжественная, праздничная вещь!
Так неужели, имея такой опыт в производстве стеклянных произведений искусства, мы не построим колонны в Ленинградском метро?
И вот станция «Автово» построена.
В огромном зале стоят сорок хрустальных колонн. От них исходит тихий сказочный свет. Форма их необычна. Внизу они узкие. И постепенно расширяются кверху. Глядишь на них, и кажется, что слушаешь музыку, светлую, радостную, уходящую все выше и выше. А по колоннам тонкой гравировкой сделаны рисунки. О суровых и мужественных годах войны напоминает содержание этих рисунков. Мы видим советских воинов, защищающих Ленинград...
Но все это позади: война, блокада, разруха. Радуйтесь, люди! Радуйтесь, берегите мир! Берегите красоту, созданную с такой любовью!..
Вот о чем поют каждому входящему в станцию «Автово» светящиеся колонны, и стеклянные потолки, и темно-красные стеклянные чешуйки, покрывающие стены.
«Дом не дом, чертог не чертог, а дворец царский или королевский, весь хрустальный, горит и сияет, а огня не видать, словно солнышко спряталось и откуда-то светит...» – так говорилось в старинной русской сказке,
Неподалеку от старинного
города Владимира расположен
на редкость приятный городок
Гусь-Хрустальиый.
Гусь-Хрустальный
ГОРОД СТеКЛА
Двести лет существует этот городок, и двести лет носит он свое веселое и забавное имя. А почему его так назвали, никто далее из старожилов объяснить не может. Вернее сказать, объясняют по-разному.
– На нашей реке много гусей водилось,—рассказывают одни.– Охота гусиная была отменная. Вот и назвали реку Гусем. Когда же орловский купец Аким Мальцев построил тут завод хрустальной посуды, он велел повесить на воротах хрустальную фигурку гуся. Сиял этот гусь на солнце всеми цветами радуги, а купец ходил и радовался: «Вот, дескать, какие штуки изготовлять умеем». Так и пошло – «Гусь-Хрустальный» да «Гусь-Хрустальный».
Другие жители города оспаривают этот рассказ.
– Никакого гуся хрустального на заводских воротах не было. А было вот что: на той же реке Гусь издавна помещался железоделательный завод. Хозяева ему были Баташевы. И звали тот завод «Гусь-Железный». Так вот, в отличие от «Железного» Мальцев назвал свой завод «Гусь-Хрустальный».
Какой из рассказов соответствует истине, трудно сказать. Но, как бы то ни было, живет своей особой жизнью этот старинный городок с прямыми, словно по линейке расчерченными, улицами, с одинаковыми домиками из красного кирпича, крытыми черепицей.
Бархатные сосновые леса окружают город. А тихая речка Гусь, давным-давно запруженная, образовала посреди города широкое озеро. Словно огромное хрустальное зеркало, оно отражает в себе опрокинутые деревья и молчаливые дома.
Неподалеку от озера – рынок, где торгуют сочными антоновками и владимирской вишней. Улицы зеленые, тенистые.
Здесь – на рынке и на улицах – можно услышать певучую речь, не похожую ни на речь москвичей, ни на произношение горьковчан или других близких к Гусь-Хрустальному городов.
Трамваев в городе нет. Автомобилей мало. Да и ездить на них особенно некуда. Город невелик. Весь его из конца в конец можно обойти за час.
Но впечатление, будто города этого не коснулась рука стремительного времени, только кажущееся.
Многое, очень многое здесь изменилось. Мне довелось некоторое время пожить в Гусь-Хрустальном, познакомиться с потомственными хрустальщиками, побывать у них в домах и послушать горькие воспоминания о старой, дореволюционной жизни рабочих хрустального завода.
– Эти вот кирпичные домики были не для нас строены...– рассказывал старый пенсионер, давно покинувший травильный цех, где проработал полвека. – В них начальство жило, всякие там конторские крысы, мастера познатнее. А нам, рабочему классу, – казарма. Показал бы тебе казармы, да нет их теперь – снесли... Дома новые понастроили. А то бы посмотрела. В одну казарму человек сто натолкают, каждой семье собачью конуру отведут. И живи! А не нравится – никто не держит. Ступай за шлагбаум!
На мой вопрос, что это значит, старик рассмеялся:
– Вот, оказывается, и понятия не имеешь. А дело-то страшное было...
Он рассказал, как всякого, кто «чем-либо не потрафил начальству, вышвыривали за шлагбаум». Попросту говоря, лишали жилища, заработка, гнали за пределы заводского поселка, где были установлены особые полосатые загородки. Они-то и звались шлагбаумом.
Что оставалось делать этим несчастным людям? Одни из них забирали своих ребятишек и уходили бродить из деревни в деревню в поисках счастья. Другие в надежде когда-либо вернуться к прежней работе строили землянки здесь же, на окраинах поселка.
Прошли годы, десятки лет, и бывший пустырь превратился в новый район поселка с печальными, убогими постройками и страшным названием «Вышвырка»...
Канули в невозвратное и «Вышвырка», и грязные казармы. Много новых домов выросло в Гусь-Хрустальном. Они похожи на тысячи других домов, выстроенных в советских городах, и решительно отличаются от старинных кирпичных домов, оставшихся здесь от прежних времен.
Надо признаться, что мне, приезжему человеку, с первого взгляда больше понравились старинные домики. Уж очень они забавны. Маленькие, словно игрушечные, с островерхими крышами и узкими, как бойницы, окнами, они сложены из аккуратных красных кирпичиков и похожи друг на друга, словно братья-близнецы.
Они выглядят как декорация какой-то пьесы, повествующей о старине.
– В том-то и дело! – рассмеялся один гусевский инженер, когда я поделилась с ним впечатлениями от их города.– Это вы правильно сказали: «декорация»! А жить-то в декорациях не очень удобно. Зайдите в такой игрушечный домик – и вы увидите, как там тесно, мрачно... Нет, я предпочитаю современную квартиру, с большими окнами, водопроводом, центральным отоплением...
Новые постройки растут в городе, и день ото дня все больше новых людей появляется на его улицах.
Это молодые специалисты: рабочие, инженеры, техники, приезжающие сюда со всех концов Советского Союза для работы на гусевских заводах стекла.
На одном, самом старинном, изготовляют хрустальную посуду. Другой завод носит имя товарища Дзержинского. Завод начал работать в 1929 году, и за это время он выпустил уже миллионы тонн листового оконного стекла, стекла для автомобилей, автобусов, троллейбусов.
Третий завод совсем молод. Он возник в годы Великой Отечественной войны. На нем изготовляют стеклянную ткань. И так же, как новые дома отличаются от старых, просторные цехи новых заводов с их новейшими машинами совсем не похожи на помещения хрустального завода, строившегося двести лет назад. Правда, и он значительно обновился, но кое-где еще сохранились старые, тесные помещения, полумрак, рассказывающие лучше всяких слов о том, как работали мастера стекла в старину.
У СТАРОГО МАСТЕРА
Многие гусевские хрустальщики утверждают, что являются потомками тех, кто еще в семнадцатом веке работал на первых стекольных заводах под Москвой, а затем перекочевал на фабрику Мальцева в Гусь-Хрустальный.
Они гордятся своей принадлежностью к роду потомственных стеклоделов. Да и, правду надо сказать, им есть чем гордиться. От дедов к отцам и от отцов к сыновьям переходило драгоценное умение выдувальщиков, граверов, художников.
Кое-кто из стариков еще работает на заводе.
С гордостью показывает старый мастер на один из изумительных бокалов, хранящихся в музее города.
Бокал украшен маленькой виньеткой, изображающей какое-то фантастическое чудовище с раскрытой пастью. Разъяренное, злое, оно беспомощно против лихого всадника с копьем в руке. Стройный конь тоже принимает участие в борьбе. Он копытами попирает чудовище. Глаза его горят. Грива распущена. Мимо этой вещи не пройдешь равнодушно – она приковывает внимание.
А дальше – работы самого мастера.
Вот ваза с изображением павлина. Гордая птица распустила свой хвост. Вокруг нее тропическая растительность – сочные листья, упругие плотные стебли.
На другом сосуде – таинственный подводный мир с водорослями и рыбками. Много посуды, изукрашенной узорами, взятыми у самой природы. Листья папоротника, земляники соперничают по своей красоте с прозрачным морозным рисунком.
Здесь, в музее, собрано все лучшее, что выполнено мастерами за двести лет существования завода. И все настолько красиво, что трудно словами рассказать о воздушности, блеске, звонкости и разнообразии форм этих чудесных вещей.
Многие из них побывали на выставках в Париже, Вене, Чикаго.
Сотни людей собирались около прохладных прозрачных ваз, словно выточенных изо льда. Любовались диковинными люстрами с звенящими подвесками. Рассматривали кубки, рюмки, блюда и бокалы, изрезанные глубокими гранями, смело пересекающими друг друга.
Старый мастер работает в небольшой комнате. Стол, на нем станок с вращающимся медным кругом, похожим на колесико, чистая тряпка – вот и все оборудование....
Он берет стакан и, склонившись над медным кругом, начинает по нему водить стаканом. Это все равно, как если бы мы рисовали, двигая не карандашом по бумаге, а, наоборот, бумагой по карандашу.
Вряд ли бы у нас получился сколько-нибудь интересный рисунок.
А у него получается! Вот появилась розочка, за ней лепесток, веточка, еще одна розочка... И вот уже весь стакан украшен матовым венчиком из цветов...
Взглянешь – как будто бы совсем просто... Мастер работает без напряжения. Минутами отрывает взгляд от колесика, улыбается собеседнику, шутит.
Но эта простота далась многими годами упорного труда, большой долгой учебой у старых, заслуженных мастеров.
АЛМАЗНЫЙ ЦЕХ
Так называют на хрустальном заводе большой зал с множеством станков, где работает целая армия молодых резчиков по стеклу.
Круги этих станков корундовые.
Большие и маленькие, они беспрерывно вращаются и жужжат, жужжат, будто цех наполнен множеством пчел.
Часами могла я стоять за спиной резчика и наблюдать, как острое, словно пчелиное жало, корундовое колесо врезается в стеклянную стенку вазы или графина, как на гладкой поверхности сосуда возникают трехгранные бороздочки.
Стоишь и не дышишь! Кажется, вот-вот стекло прорежется насквозь.
Но нет! Какое-то чутье подсказывает мастеру, когда надо остановиться.
Одна за другой возникают бороздочки на стекле. Одни из них тоньше, другие шире; одни обвивают весь сосуд, другие нанесены легкими штрихами.
Над вращающимся кругом зажжена яркая лампочка. Она освещает юное лицо работающего, напряженно сжатые губы, сдвинутые брови. Руки бережно держат стеклянный стакан, рюмку, вазу или кувшин.
Много раз я видела это. И никогда мне не надоедало смотреть! Да и как надоест, если на твоих глазах безжизненная гладь стекла вдруг оживает! Из хаоса борозд, штрихов возникает рисунок, тонкий, веселый, похожий то на легкую паутинку, то на восточные замысловатые арабески, то на льдистые узоры. А переведи глаза с сосуда на лицо резчика – и увидишь, какая радость светится в его глазах из-под насупленных бровей.
И хотя грани, нанесенные резчиком, еще мутные, матовые, но он-то знает: скоро они засверкают, как лучшие алмазы. Не зря зовут этих молодых людей мастерами алмазной грани, а весь цех – алмазным.
Но чтобы уловить момент, когда мутные матово-белые бороздочки заиграют, засветятся, отражая в себе солнечные лучи и бесчисленное множество раз преломляя их, надо спуститься в травильное отделение вслед за стеклянной посудой, которую туда уносят.
...Под вытяжным колпаком расположены две ванны. В одной – смесь серной и плавиковой кислоты, в другой – вода.
Мастер-травильщик одет в высокие резиновые сапоги, резиновый фартук и большие резиновые перчатки.
Он перекладывает принесенную ему посуду в плетеные металлические корзинки и начинает их «купать», попеременно окуная то в воду, то в смесь кислот. Но пятнадцать-двадцать раз проделывает он это с одной и той же корзинкой.
Нелегкая у него работа!
Но вот травление закончено.
Посуда в плетеных корзинках освежается струей воды, бегущей из крана. А затем, чистая, сверкающая алмазными гранями, бережно расставляется на столе контролера.
Кажется, ничего не может быть прозрачнее и прекраснее этих изящных рюмок, ваз, тонких стаканов.
Но контролер придирчиво разглядывает их на свет. И... находит изъяны. Там грань на вазе плохо протравилась. В другом месте пятнышко жира попало на прозрачную стенку и стекло мутновато...
Я долго смотрю на все эти стаканы, рюмки, розетки, высокие вазы и резные кувшины и думаю о том, как много труда вложено в каждое это изделие.
Оно перебывало в десятках рук! Стоя у раскаленных печей, его выдували стеклодувы, постепенно охлаждали в особых печах, огранивали на жужжащих корундовых кругах. Наконец, над ним трудился мастер-травильщик.
И вот они стоят, эти вещи, преображенные человеческим трудом. Иные из них так тонки и прозрачны, будто сделаны из чистых капель росы. На других сияет легкая изморозь. Так и хочется положить горячую руку на этот прохладный рисунок, да боязно, чтобы не растаял. А задень всю эту красоту, и серебряный звон наполнит комнату. И долго в воздухе будет звенеть тонкая, хрустальная песня о верных глазах и умелых руках талантливых мастеров алмазной грани чудесного стекла.
РИСОВАНИЕ КИСЛОТОЙ
В нашем представлении цветной рисунок создается карандашом, масляной или акварельной краской. А вот в Гусь-Хрустальном есть цех художников, на столах у которых ничего этого не увидишь. И все-таки они создают удивительно красивые цветные рисунки на стекле.
Один молодой художник показал мне вазу с портретом девушки. Смущаясь, признался он, что собирается жениться на этой девушке и в свободное от работы время готовит ей свадебный подарок.
Было отчетливо видно, что портрет не нарисован, а как будто естественно возникает из самого стекла.
Как же сделан этот портрет? Выполнение его требует не только художественного вкуса и умения рисовать – надо овладеть особой техникой травления стекла.
Для такого рисунка нужно подготовить и сосуды совсем особые: состоящие из двух, а то и трех слоев цветного стекла.
Но об этом заботится стеклодув. Сначала он выдувает шарик из обычного прозрачного стекла. А его помощник в это время выдувает другой шарик – цветной. Оба эти шарика еще мягкие и легко вдавливаются один в другой. Стенки цветного как бы охватывают стенки прозрачного, и иногда сверх двух слоев надевается еще и третий, цветной слой.
Только после этого мастер-стеклодув придает изделию нужную форму.
Остывший трехслойный кувшин, ваза или чаша попадают к художнику. Вид у изделия пока малопривлекательный. Задача художника – вдохнуть в него красоту.
Он смотрит на форму, на цвет и думает о том, какой рисунок больше всего сюда подойдет.
Решив этот вопрос, художник начинает работать.
Перед ним набор тонких кисточек и флакон с лаком. Он набрасывает контур будущего рисунка и весь его покрывает темным лаком. Но это еще только подготовка.
Теперь надо переодеться и идти вниз. Художник натягивает на руки резиновые перчатки, закрывается большим резиновым фартуком и отправляется в травильное отделение. Здесь начинается главное.
Надо осторожно нанести на вазу плавиковую кислоту. Плавиковая кислота – злейший враг стекла. Она разъедает его. Вот почему плавиковую кислоту держат не в стеклянной посуде, как все другие кислоты, а в парафиновой или свинцовой.
Художник водит влажной кистью по всей поверхности вазы и наблюдает, как постепенно разъедается верхний цветной слой и из-под него выглядывает другой.
А под лаком верхний слой остается нетронутым. В этом можно убедиться, смыв лак. Но ведь это еще не рисунок, а всего лишь плоский цветной контур,
Много раз повторяет эту операцию художник, нанося поочередно лак и кислоту, пока ему не удается создать глубокий нежный рисунок с тонами и полутонами.
И на вазах будто вырастают фиалки, золотистые лепестки подснежников, гроздья алых вишен или чистые розы.
Чаще всего художники-травильщики делают свои рисунки выпуклыми, подвергая действию плавиковой кислоты всю поверхность стекла.
А иной раз они поступают наоборот: закрывают воском или лаком всю вазу и выцарапывают тонкий штриховой рисунок. Тогда кислота разъедает лишь незащищенные: штрихи. И на цветной вазе появляется просвечивающий, прозрачный узор. Много прекрасных ваз, украшенных таким способом, создано художниками гусевского завода. И не только гусевского!
Есть и другие заводы в нашей стране, на которых искусные мастера готовят художественную посуду. Ее можно увидеть в музеях, в магазинах, где продают стеклянные изделия.
А может быть, и у тебя дома стоит такая вазочка для цветов или кувшин для воды. Береги эту вещь. На ее изготовление потрачено много сил, времени и таланта,
В ГОСТЯХ У СОСТАВИТЕЛЕЙ СТЕКЛА
На столе стоят две красивые вазы. Одна, прозрачная, вся изрезана глубокими гранями. Солнечные лучи дробятся в гранях, превращаясь в множество фиолетовых, синих, зеленых и красных огоньков. Другая, молочно-белая, не хуже. На матовом фоне тепло алеют два выпуклых мака. Они просвечивают и блестят так, будто в вазе прячется зажженная лампочка.
А между вазами аккуратно разложены горсточка песка, пакет с содой, кусок мела и доломита, кристаллы марганцевой руды, порошок селитры, борная кислота...
– Посмотрите, это я приготовила для нашей беседы,– сказала мне молодая красивая женщина, которая руководила на хрустальном заводе цехом, где изготовляют смесь для варки стекла.
Мысль ее стала мне сразу ясна. Маленькая выставка материалов, из которых варят стекло, рядом с сияющими кувшинами... Это было очень наглядно,
– Я могла бы положить здесь еще и другие материалы,– сказала она.– Например, без которых не сварить хрустального стекла, – окись цинка или окись свинца, различные красители: хромпик, окрашивающий стекло в цвет зелени; медный купорос, дающий голубую окраску; окись кобальта, от которой стекло становится синим-синим.
Но, мне кажется, и этого достаточно, чтобы понять величие чудесных превращений, какие происходят при варке стекла.
И когда на следующий день мне предстояло пойти на завод имени Дзержинского, я решила на этот раз начать с составного цеха.
Найти его было нетрудно. Прямо от склада к нему тянулась транспортерная лента, несущая белый песок. Можно было пойти за ней и, проследив путь песка, попасть в цех.
Среди различных сортов стекла, изготовляемых современными мастерами, есть и такие, в которых кремнезем уже не играет главной роли: он успешно заменяется другими веществами. Однако для большинства обычных стекол песок – главная составная часть.
Промытый и высушенный, он поступает на сита, где на одном квадратном сантиметре сто восемьдесят одно отверстие. Пройдя через такое сито, песок становится похожим на белоснежную пудру. Но и в таком виде он еще не пригоден для варки стекла. В нем спрятаны мельчайшие, не видимые глазу крупинки железа.
Чтобы очистить песок от этих крупинок, к ситу приставлены два магнитных листа. Они стоят как два молчаливых стража. К концу смены крошечные иголочки железа, извлеченные из песка, покрывают всю поверхность листа, и он делается похожим на густую щетку. А очищенный песок, как и другие материалы, плывет по транспортерной ленте к бункеру.
Бункеры – это большие металлические ящики. Они помещаются на втором этаже цеха. Через пол от бункеров тянутся в первый этаж широкогорлые металлические воронки с дверцами. То и дело под эти дверцы подъезжают вагончики-весы. Они устроены так, что на них можно и взвешивать материал и перевозить его.
Вот такой вагончик остановился под бункером № 1. В нем находится сульфат. Открывается дверца бункера, и в вагончик побежала белая струйка порошка. Как только стрелка весов показала нужное количество, дверца захлопывается, а вагончик отправляется к следующему бункеру за песком, содой или доломитом.
Наконец он нагружен всем необходимым. В нем, как в слоеном пироге, лежат пластами вещества, из которых будет сварено стекло: самый толстый – слой песка, второй поменьше – соды, еще меньше – известняка, доломита. И совсем понемногу других добавок: сульфата, пегматита.
Теперь все это надо тщательно перемешать. Чем лучше будет перемешана смесь, тем лучше будет стекло.
Для этого вагончики один за другим подъезжают к огромной машине, которая помещается на возвышении. Называется эта машина смесителем. У смесителя огромный ковш, похожий на большую зубастую пасть. Вагончики, как юркие механические слуги, беспрерывно питают своего ненасытного «повелителя».
За один прием ему надо обработать, перемешать девятьсот пятьдесят килограммов «пищи».
Вот он и ворочается, сердито грохоча и отдуваясь так, что в воздухе стоит мелкая душная пыль.
Людям здесь почти не приходится бывать: всю работу выполняют машины.
Когда перемешивание заканчивается, к металлическому чудовищу подплывают другие вагончики. Механически наполняясь перемешанной смесью, они отправляются дальше, чтобы закончить свой путь у раскаленной стекловаренной печи. Здесь они высыпают свое содержимое и возвращаются той же дорогой обратно.
СТЕКЛЯННАЯ РЕКА
Что было бы, если бы эту печь увидел древний египтянин, варивший стекло на костре? Этот вопрос невольно возник у меня, когда я стояла перед огромным сооружением, высота которого не меньше трехэтажного здания, а ширина более сорока метров.
Да какая же это печь?! Это скорее большущий дом, помещенный в еще большем доме – в цехе.
Древний мастер стекла бежал бы, наверное, в суеверном страхе подальше от этого злополучного места, зажав голову руками и шепча молитвы, решив, что перед ним жилище самого бога огня. И вряд ли можно было бы объяснить ему, что в этой печи варится стекло, то самое стекло, которое почти шесть тысяч лет назад изобрели его предки.
Конечно, все это совсем не похоже на древние костры, глиняные горшки и сковороды, которыми пользовался в своей работе египетский мастер. Но если бы он все же решился заглянуть в современную печь, то увидел бы чудесное зрелище.
Правда, для этого ему пришлось бы надеть синие очки, иначе свет печи ослепляет.
А защитив глаза, можно увидеть на дне печи широкую стеклянную реку. Раскаленные стенки печи, словно крутые белые берега. А над самой рекой, почти касаясь ее, бушует пламя. Длинные огненные: языки лижут светящуюся поверхность, а она невозмутимо движется все вперед и вперед.
Вот оно – сердце завода! Здесь происходит то главное таинство, ради которого построен весь завод.
В смеси грубых материалов природы происходят сложные химические превращения.
Долго могли бы лежать смешанные между собой сода, песок, известь, доломит, если бы не действие высокой температуры.
Но жар в печи так силен, что он расплавляет все, попадающееся ему на пути. Полторы тысячи градусов! Железо в такой температуре стало бы мягким, как воск; обычные кирпичи, из которых построены наши доменные печи, превратились бы в жидкость. Поэтому стекловаренная печь сложена из совсем особых кирпичей. Им не страшен жар в полторы тысячи градусов. Они могут выдержать и больший: тысячу семьсот, тысячу восемьсот градусов. Их называют динасовыми и шамотными. Немало веков прошло, пока люди научились изготовлять такие кирпичи. Ведь для них и материалы нужны были особые. Пришлось изучить и проверить сотни сортов глины, обследовать множество горных пород, построить мощные заводы с прессами, дробилками и огромными машинами.
Но ученые и сейчас продолжают работать над тем, как бы получить материалы, еще более устойчивые против высокой температуры.
