Текст книги "Крепостной художник"
Автор книги: Бэла Прилежаева-Барская
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Желая доставить удовольствие брату Аркадию Ивановичу, граф привёз к нему своего Тропинина, чтобы тот в сотый раз пересказал о приключении у пана Волянского.
Тепло и уютно в небольшой столовой. Зимнее солнце играет то на отполированной поверхности ореховой рамы, окаймляющей зелёную штофную обивку стены, то на гранёном хрустале графинов. Оба графа, попивая из старинных серебряных кубков темножёлтое бессарабское вино, не устают выспрашивать у Василия Андреевича все подробности нападения Кармалюка.
– Так ты говоришь, старый Волянский, что твой красный шар, чуть не лопнул? – И тучное тело Ираклия Ивановича трясётся от смеха, а на глазах выступают слёзы.
– Экой ты, братец, право, счастливец, что такое представление сподобился видеть! – не шутя завидует Тропинину сухощавый и подвижной Аркадий Иванович.
И Тропинин в сотый раз пересказывает, как лежал и как сидел тот или иной из гостей пана Волянского.
Быстро бежит время за чаркой вкусного вина. Спряталось уже солнце, и на бледносером фоне неба темнеют деревья парка, лениво подставляя порывам ветра свои оголённые сучья и ветки.
Ираклий Иванович выглянул в окно.
– Дело уже к ночи идёт, и не худо бы поторопиться в обратный путь, но не хочется выходить на сырость и холод.
– Делать, однако, нечего. Ираклий Иванович никогда надолго не оставляет свой дом.
Когда лошади, спотыкаясь и скользя по обледенелой земле, въехали в лес, стало уже совсем темно. Ираклий Иванович, укутавшись в тёплую шубу, покачивался на мягких подушках кареты, а Тропинин, выряженный в ливрею выездного лакея, зябнул на козлах. Граф вспомнил об этом и, отодвинув занавеску, позвал:
– Садись-ка сюда ко мне, Василий Андреевич, а то застынешь.
– Ваше сиятельство… – смутился Тропинин.
– Ничего, братец, чужих ведь нет, не робей!
Усаживаясь в карету рядом с графом, Василий Андреевич приготовился снова рассказывать успевшую ему надоесть историю, но изрядное количество выпитого вина, покойная и удобная езда усыпили графа, и Василий Андреевич услыхал мерное посапывание Ираклия Ивановича, сопровождаемое тонким посвистом.
«Не худо бы было и мне вздремнуть», – успел только подумать Василий Андреевич, как карета от неожиданного толчка разом остановилась.
Кто-то настойчиво стучал с одной и другой стороны в дверцы экипажа.
Василий Андреевич оглянулся в окно и. . отшатнулся. Тёмные, хорошо знакомые глаза застыли в стекле. Изумление, укоризна, радость и испуг, сменяясь, мгновенно промелькнули в них.
«Прокоп!» – чуть было не вырвался крик у Тропинина, но злополучный доктор Московского университета не услыхал бы этого крика, так как он был уже на коне и мчался к лесу.
Однако кто-то ещё настойчивее продолжал стучать в противоположную дверцу.
– Ваше сиятельство, проснитесь! – осмелился разбудить графа Тропинин.
– А что, что тебе надобно? – Ираклий Иванович не понимал спросонок, что случилось.
Под нажимом чьей-то сильной руки дверца подалась, распахнулась, и на месте её выросла громадная фигура в красной свитке. В внезапно вытянувшейся руке заблестела сталь пистолета.
– Давай гроши! – не громко, но внушительно прозвучало в насторожившейся тишине. – Я – Кармалюк.
– Кармалюк? – пронзительно закричал Ираклий Иванович.
Чтобы Кармалюк, тот самый Кармалюк, которым час тому назад он чуть не восхищался, напал на него, – это казалось графу немыслимым, чудовищным, почти святотатственным. – Вот ты какой, Кармалюк!
Обида, изумление, негодование, тесня друг друга, душили графа.
Кармалюк, не меняя положения направленной руки, пристально вглядывался вглубь кареты.
– Оце ж й ти, хлопче, тут! – Кармалюк опустил руку.
Граф быстро взглянул на Тропинина «Не было ли здесь уговора, не предал ли его разбойнику крепостной?» – Но спокойствие и неподвижность Василия Андреевича рассеяли подозрения графа.
– Це, я бачу, твий крипак? да вин в повази у тебе, – продолжал Кармалюк, почти дружелюбно разглядывая графа, – с тобой рядком сидить. Оце мени по сердцю!
И Кармалюк неожиданно хлопнул по коленке Ираклия Ивановича.
– Бачишь, пане, не такий страшенный чорт, як его малюют. Дякуй[16]16
Благодари
[Закрыть] твоиму хлопу, вин тебе спас. Мени и грошей твоих не треба. Другий выкуп з тебе визьму. Нехай вин з мене малюнок зробить, як обещався! Дуже хочется соседних панив порадовати – подарок им от друга Кармалюка послати.
Граф пришёл в себя от внезапного потрясения. Мысль, что его художник напишет портрет страшного разбойника, показалась ему чрезвычайно забавной.
Ираклий Иванович развеселился.
– Ничего не имею против! Пусть пишет!
– Але не зараз, не середь лиса! Я до вас пойду! Будете Кармалюка гостем иметь.
Ираклий Иванович, дивясь на незваного гостя, восхищался его смелостью.
– И ты не боишься ехать ко мне в усадьбу, доверяешь мне?
– Ни, ни боюсь. С Кармалюком, пане, шутки погани. Коли станового покликать схочешь, не только тебе в живих, места, где дом твой стоить, и того не буде!
– Не пугай, не пугай, – захохотал вдруг Ираклий Иванович. – Граф Морков Измаил брал, Очаков брал, никого не боялся и теперь не боится, но и гостей своих не предаёт…
– Оце и добре, – оборвал его Кармалюк. – Нема чого дарма час тратить! Идымо, аде почекайте трошки![17]17
Подождите немножко.
[Закрыть] – И, соскочив с подножки, он бросился в темноту, крича что-то хлопотавшим у лошадей фигурам.
Тотчас же граф и Тропинин услыхали удаляющийся конский топот, тихое ржание и затихающие людские голоса.
Через час граф Морков в сопровождении разбойника Кармалюка и своего крепостного художника въезжал к себе в усадьбу.
Таинственный незнакомецЧетвёртый день Тропинин не показывается в классной комнате молодых графинь, четвёртый день по утрам Василий Андреевич направляется в охотничий домик на окраине парка. Там бывает ежедневно и граф.
Последнее время Ираклий Иванович великолепно настроен, шутит с домашними, рассказывает смешные истории и расхаживает по дому с таким видом, будто знает что-то необыкновенно занятное, чего, однако, никому не желает рассказать.
Девушки бегают из парка в дом и обратно. Приносят слухи, один нелепее другого. Графини всё же дознались, – в усадьбе поселился необыкновенно красивый молодой человек.
Почему пребывание этого гостя сохраняется в тайне, почему он не показывается ни за столом, ни в саду? Василий Андреевич на все расспросы, улыбаясь, отмалчивается, а граф, когда Варвара Ираклиевна решилась, наконец, спросить у отца о незнакомце, только руками замахал и, закашлявшись, вышел из комнаты.
Какая-то тайна нависла над домом, и навязчивая мысль о странном госте всё больше волнует старших графинь.
День прошел кое-как, в обычных занятиях. Поздно вечером, отослав девушку, убиравшую её на ночь, Наталья Ираклиевна подошла к открытому окну. Крупная и стройная, она стояла неподвижно, и только глаза её искали что-то в глубине парка. Сквозь деревья и кусты светил огонёк.
Однообразные, пустые, проходят дни. Уходит молодость в глуши, без встреч, без развлечений, а здесь близко кто-то…
– Натали, ты одна?
Возбуждённая, бледная, показалась на пороге сестра Варвара.
– Наташа, я видела его! Только что мы встретились в парке.
– Ты была в парке одна?
Варвара Ираклиевна слишком взволнована, чтоб услышать зависть или укоризну в голосе сестры.
Она опустилась на стул рядом с Наташей и лепечет что-то о красоте незнакомца, о взгляде, которым они обменялись.
– Я хочу его видеть во что бы то ни стало. Мы увидимся…
– Ведь это неприлично, гадко… как ты смеешь? Я расскажу папа.
Варвара Ираклиевна глядит с изумлением на искажённое злобой лицо сестры и, очнувшись, выскальзывает тихо из комнаты.
* * *
Для Натальи и Варвары Ираклиевны потянулись монотонные, ещё более тоскливые дни. Не видно больше огонька в охотничьем домике. Стало известно: таинственный гость покинул усадьбу.
Жизнь вошла уже в свою колею, казалось, обитатели морковского дома позабыли о незнакомце, как вдруг Ираклий Иванович созвал всех своих домочадцев в белую гостиную.
Между двумя рядами выстроившихся по стенам атласных диванов, как бы в ожидании чего-то, застыл задрапированный куском цветной материи, вызолоченный тяжёлый мольберт. Врываясь в комнату сквозь тюль занавесей, солнце играло на вытканных золотом розах стенной обивки, на золоте рам и квадратиках дорогого паркета.
Граф махнул рукой, и Тропинин сдёрнул с мольберта ткань.
Он… он – тот неизвестный красавец, мысль о котором лишила сна и покоя Варвару Ираклиевну. Но кто же он? Почему так странно слились в этом лице отвага, решимость с задумчивостью и грустью?.. Почему он в подольском национальном костюме? Из-под открытого ворота красной свитки виднеется белая раскрытая сорочка. Польские шляхтичи так не одеваются, а русских вообще в крае нет.
– Кто же это, папа? – не могла больше сдержать себя Варвара Ираклиевна.
Граф приложил палец к губам и после секундного молчания произнёс торжественно:
– Кармалюк!
Словно брошенный камень, упало это слово в тишину гостиной, и тотчас же какое-то движение, смятение поднялось в комнате. Закрыв лицо руками, стремительно выбежала Варвара Ираклиевна, следом за ней, возмущённая поведением своей воспитанницы, бросилась мадам Боцигетти.
Взволнованно шушукались девочки, младшие дочери графа, и только Наталья Ираклиевна хранила молчание, загадочно и высокомерно улыбаясь. Озадаченнный граф повторял только:
– Ну и задали же мы им страху с тобой, Андреевич!
* * *
Поздно вечером Наталья Ираклиевна тихо зашла в комнату Вареньки. Теперь ей было жалко сестру. Влюбилась… в кого? в крепостного человека!
Варвара Ираклиевна, зарывшись в подушки, лежала на постели, вытянувшаяся, прямая. Наташа осторожно-уселась на краешек.
– Брось, Варенька, не думай, – никто ведь ничего не знает. А коли тебе так понравилось его лицо, выпроси у папа этот портрет, повесь у себя да любуйся, сколько тебе угодно.
Варвара Ираклиевна быстро поднялась и повернула к сестре своё заплаканное лицо.
– Да, да, ты великолепно придумала, я буду глядеть на него, буду воображать, что это не разбойник, а человек, равный мне, который мог бы быть моим женихом. . Но ведь какой волшебник наш Василий Андреевич! Благодаря ему я могу вообразить себя счастливой…
– Ну, и отлично. Ты проси у папа портрет, а я попрошу самого волшебника!
Мысль, что такое сокровище, как Тропинин, достанется сестре, показалась Варваре Ираклиевне нестерпимо досадной.
– Почему же тебе?
– Не может же он сразу двум принадлежать! Я старшая.
– Вот ещё чего захотела! Этому не бывать, не бывать!..
От гнева, от досады на сестру и её притязания Варвара Ираклиевна забыла о портрете, о своих мечтах и, слезах.
Вспомнили!Как маятник, взад и вперёд, от стены к стене шагает граф по маленькому своему синему кабинету, который после смерти жены служит ему одновременно и спальней.
Назойливые обидные мысли осаждают Ираклия Ивановича, злобное раздражение всё сильнее овладевает им.
Полгода тому назад он писал в Москву, в Петербург, – и до сих пор никакого ответа.
Время опалы давно миновало.
После смерти императрицы он поторопился убраться подальше от царственных глаз, однако прошло уже одиннадцать лет, как с ведома сына удушен Павел…
Пора бы, казалось, вернуть бабкиных слуг, а между тем он, Ираклий Морков, очаковский герой, забытый всеми, прозябает в подольской деревушке.
На Россию надвинулась гроза. Несметные Наполеоновы полчища вторглись в пределы империи…
Чем дальше вглубь страны, по пятам отступающих наших войск, продвигается французская армия, тем наглее становятся польские паны. Они, уже не скрываясь, говорят о своей непримиримой ненависти к России, высылают неприятелю миллионы рублей золотом и, считая, что Наполеон предпринял, в сущности, польскую войну, вооружают мелкую шляхту и крестьян.
«Польша отторгнется от России». «Отчизна будет свободна». Шопот становится всё явственнее, превращается в уверенную, громкую речь.
В такую минуту вынужденное безделие становится постыдным, тягостным. Там, в столице, обсуждаются способы отражения неприятеля, формируются новые войска…
Через открытое окно в комнату заползает душная, пахучая темнота августовского вечера. От темноты и духоты становится ещё неуютнее, ещё тоскливее. Не позвать ли Василия Андреевича, чтобы как-нибудь в умиротворяющей беседе о хозяйственных делах скоротать время? Но что это? Как будто бы до слуха долетел колокольчик. Всё явственнее… ближе. . вот смолк неожиданно.
Взволнованный, полный предчувствий, граф распахнул дрерь в неосвещённый зал и остановился на пороге.
В глубине комнаты задрожал огонёк. Быстро приближался к нему камердинер со свечой.
Ваше сиятельство, фельдъегерь из Москвы.
Проси скорее!
Звякнули шпоры, тонкая стройная фигура склонилась перед графом, и изнеженные пальцы протянули пакет.
– Вспомнили!
Вздрагивает бумага в руках Ираклия Ивановича. С завтрашнего дня, с 7-го августа, граф Ираклий Морков – начальник московского ополчения!
– Прошу передохнуть с дороги. Не откажите откушать вместе с нами. Человек вас проводит. Я тотчас буду к вам.
Закрылась дверь за молодым офицером, и, неожиданно ослабевший, всем своим обмякшим грузным телом прислонился Ираклий Иванович к мраморной колонке, отчего зазвенели хрустальные подвески стоявшего на ней канделябра.
Наконец-то он, генерал в отставке, опальный вельможа, призван на защиту родины! Но что это с ним? Вместе с радостью он ощущает смятение. То, чего он желал горячо, испугало своею внезапностью.
Рано утром надо выезжать. Как же имущество, семья? На кого оставить? Кому поручить? Брат далеко, дети еще юны, не распорядительны… Ни друга ни помощника, – и осенила неожиданная мысль: «Тропинин!»
– Скорее позвать Тропинина!
Вошедший лакей заторопился, видя, как взволнован граф.
Не успел Ираклий Иванович опомниться от всего происшедшего, как запыхавшийся Василий Андреевич стоял перед ним.
Ираклий Иванович глубоко вобрал в себя воздух и молча, не без некоторой торжественности протянул Тропинину бумагу.
Когда глаза Василия Андреевича скользнули по последней строчке, граф начал с усилием:
– Василий Андреевич, только ты один… только тебе… зная твою отменную честность… доверяю тебе… всё.
С видимым трудом поднимая свое отяжелевшее тело, Ираклий Иванович подошёл к столу, открыл ящик и взял оттуда огромную связку ключей, передавая её Тропинину.
– Здесь всё моё достояние, его доверяю тебе. . Семью и имущество оставляю на твоё попечение. Надо увезти детей подальше от этих мест! Здесь оставаться небезопасно! Я сейчас пойду к семье и дорогому гостю, а ты зайди через часок, поговорим ужо поподробнее.
Тропинин, поклонившись, хотел выйти из комнаты.
– Погоди, погоди, Василий Андреевич, – остановил его граф, – подойди-ка сюда. – С затуманившимися глазами граф притянул к себе ошеломлённого Тропинина, поцеловал его в щёку. – Прости, голубчик, если что было не так, – и, растроганный, поторопился выйти из комнаты.
А Василий Андреевич, оставшись один, обессиленный, опустился в кресло. Свеча, принесённая лакеем, оплывая, гасла. Только небольшой круг алел на бархате соседнего кресла и блестел на паркете.
Большая связка ключей повисла на руке, отягчая её. Василий Андреевич, почувствовав неловкость, пошевелил пальцами, и ключи зазвенели жалобным, тонким звоном. Тропинин, встряхнув рукой, поднял всю связку к себе на колени. Вот тонкий с острым концом ключ – это от «бриллиантовой кладовой», – так называется маленькая каморка с окованной железом тяжёлой дверью. В ней хранятся все драгоценности графа. Граф водил его показывать свои сокровища. Золотые табакерки, усыпанные бриллиантами, украшенные портретами императрицы; пуговицы от кафтанов из рубинов, сапфиров, аметистов; пряжки башмаков; медальоны; цепи; золотые лорнеты; веера в золотой оправе с узорами из камней.
Граф провёл свою молодость при пышном дворе Екатерины и любил щегольнуть богатством нарядов.
А вот и женские украшения – фермуары, ожерелья, броши, кольца, массивный гребень с тремя огромными сверкающими камнями: изумрудом, рубином, бриллиантом; обруч – браслет с такими же камнями – и такой же перстень.
Василий Андреевич взял в руки другой ключ, короткий и толстый – это от меховой кладовой. Он вспоминает атласные нарядные шубы и шубки на куньем, собольем меху, розовую парчовую с горностаевой опушкой, бархатную пунцовую на чёрном беличьем хребтовом меху, малиновую бархатную, по ней травы золотые, на чернобуром лисьем меху…
Вот и ещё один ключ – от бельевой: дюжины сорочек тончайшего голландского полотна с кружевными манжетами, с кружевными воротниками, батистовые и голландские простыни.
Вот ещё ключ, от фарфоровой… Севрские, саксонские сервизы. Фигуры и украшения для стола…
Всё графское богатство повисло на его руке. И внезапно, отчётливо, как наяву, встал перед ним Кармалюк, когда, статный и красивый, небрежно и ловко перекатывал он червонцы в руки деда Нечипора. А вот рядом и другой Кармалюк – «пан из Волыни», спокойно и уверенно распоряжающийся ограблением пана Волянского. Да, Кармалюк знает цену золота, презирая его.
Сколько коров, свиней можно купить на графские бриллианты! Сколько деревень одеть ценою графских шуб и белья! И это всё, благосостояние нескольких сот человек, у него в руках…
Взволнованный поднялся с кресла Василий Андреевич, легонько тряхнул ключами. Здесь власть, могущество… свобода. Свеча вспыхнула ярче и внезапно погасла совсем.
Тропинин остался неподвижно стоять в темноте. И как тогда, когда впервые от Ганны узнал он о бегстве Данилевского и что-то болезненно кольнуло его, он и сейчас остро, мучительно ощутил, что взманившая его дерзкая мысль бессильна, как стремительно падающая, подстреленная птица. Он сознавал теперь ясно, что пойти против судьбы он не сможет, не посмеет. .
Василий Андреевич опомнился. Где-то за стеной слышались голоса, шаги. Дом жил, хоть и встревоженной, но всё же обычной своею жизнью. Василий Андреевич окончательно пришёл в себя.
Сейчас он увидит графа, выслушает распоряжения и, не обманув его доверия, терпеливо примет новые испытания.
– Миновали Летичев, Бердичев, проехали Киев, Нежин, Глухов… Кончалась Украина. Начиналась Россия.
Чуждо звучит здесь украинская речь, недружелюбно поглядывают на чумаков встречные, дивясь на чудной костюм и незнакомый говор.
В деревушке за Орлом мужики и бабы приняли громыхающий тяжёлый поезд за вражескую артиллерию; вооружившись вилами и рогатинами, приготовились к встрече «француза».
Часть четвертая
В МосквуУехал в Москву граф. Уехали за ним старшие сыновья, а молодые графини, в сопровождении мадам Боцигетти и целого штата девушек, направились в отдалённую и безопасную симбирскую деревушку. Последним двинулся на Москву под началом Тропинина обоз, нагруженный до отказа барским добром.
Опустевший, тихий стоит теперь барский дом в Кукавке. Пожелтевшие и заалевшие листья, отламываясь от своих ветвей, проделывают в воздухе один-два курбета и беспомощно валятся на почерневшую жирную землю.
Вечерами останавливается над домом луна, недоуменно разглядывая скучающий в безмолвии парк и пруды.
Всё дальше и дальше, громыхая и покачиваясь, отходят от дома скрипучие, тяжёлые возы.
Медлительно, лениво тащатся волы. Недовольные чумаки ворчат, посылая «до бисова батьки» графа с его доверенным, грозят бросить всё и вернуться к родным хатам. Промеж себя вполголоса толкуют о приходе Наполеона, об освобождении от ненавистного крепостничества. А обоз тем временем всё же продвигается вперёд.
Пришлось Василию Андреевичу выступить вперёд и на чистейшем русском языке утихомирить патриотический пыл орловских крестьян.
Невыносимо тяжела дорога. Бунтуют, грозят, замучились чумаки, а ещё больше их замучился Василий Андреевич. С ним рядом, теперь уже на всю жизнь, готовая разделить все невзгоды и лишения, верный друг и жена его Ганна – Анна Ивановна – с маленьким сыном Арсюшей на руках.
Долог еще путь, впереди неизвестность. И только одна мысль, – что рано или поздно, а попадёт он в Москву, – только эта мысль ободряет Василия Андреевича и даёт новые силы.
И когда в облаке пыли показалась Тула, Тропинин обрадовался, как ребёнок.
«Тула городок – Москвы уголок». Тула – преддверие Москвы.
С той поры, как волею графа Тропинин насильственно был оторван от Академии, дорогим воспоминанием, лишённым реальности, стал для него Петербург. Всё, что соединяло его с искусством, сосредоточилось теперь в Москве.
Постоянно сопутствуя графу в его поездках в столицу, Тропинин узнал её и полюбил.
Картинные галереи богатых вельмож заменили ему Эрмитаж и академические залы. В собрании Голицына он копировал «Благословение Иакова» Рибейры и «Снятие со креста» Каведония. Постоянным посетителем он был и в галерее Тучкова. Алексей Алексеевич Тучков, невзирая на разницу в их положении, принимал его всегда как дорогого гостя, советовался о новых покупках, ценил его указания. В Москве можно было поговорить об искусстве, услыхать о художественных новинках и от Павла Петровича Свиньина и от Петра Николаевича Дмитриева.
С этой мыслью о Москве и в надежде на отдых, подгоняя своих чумаков, въехал Василий Андреевич в Тулу.
Однако достаточно было беглого взгляда на городские улицы, чтоб понять, что отдыхать здесь не придётся. Казалось, жители не жили больше в своих домах, чиновники не ходили в присутствие, купцы не сидели по лавкам. Все побросали свои обычные занятия и толкались на площади у губернаторского дома.
Какие-то люди показывались на пороге, кто-то говорил близстоящим, те передавали дальше, и слухи росли, тревожные, смутные, нелепые.
Наши войска оставили Москву. Французы идут по Калужской дороге.
Французы вошли в Москву.
Морковские возы остановились на площади против губернаторского дома.
Анна Ивановна с маленьким Арсюшей вышла из возка побродить по незнакомому городу, но быстро вернулась озабоченная, встревоженная, и Василий Андреевич не отпускал её больше от себя.
Город имел вид военного лагеря, казалось, вот-вот снимется с места.
А в сумерках на небе появилось огромное зарево. Никто из жителей не уходил с площади, дивясь жуткому зрелищу.
К вечеру стало известно: горит Москва. Неприятель подошёл к древней столице, и начались пожары.
В ту же ночь несколько тысяч семейств покинули город. Не успели выехать из Тулы морковские возы, как посланный графа догнал Тропинина и вручил ему приказ отправиться в далёкую Симбирскую губернию, в деревню Репеевку.
