Текст книги "Волевой поступок"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)
3
Образ отца в сознании Одры был довольно расплывчатым.
Он умер в 1909 году, когда ей было лишь два года, и воспоминания о нем были лишены определенности.
Но образы матери, Фредерика и Уильяма были такими яркими и живыми, как будто все трое стояли рядом и смотрели на нее, лежащую на траве. И дядя Питер оставил такой же неизгладимый след в ее сердце.
Как неразрывно связаны с ним были их жизни и судьбы.
Питер Лейси умер еще молодым, в 1920 году. Во время первой мировой войны он был офицером британской армии и воевал в окопах Франции, где в битве на Сомме сильно отравился газами. Его легкие были столь серьезно поражены, что он так и не смог оправиться, от того и умер. По крайней мере, так говорили тогда.
Мать Одры была безутешной. Она последовала за ним в могилу менее чем через год, в июле 1921 года. Ей было тридцать семь лет.
Фредерик, старший брат Одры, сказал, что причиной ее смерти была сердечная недостаточность, но с некоторых пор Одра в своих мыслях заменила этот диагноз на разбитое сердце. Одра и в самом деле полагала, что их мать умерла от разбитого сердца, оплакивая Питера Лейси. Повзрослев, она стала лучше понимать, каковы были их отношения. Конечно же, они были любовниками. В этом не было никаких сомнений.
Будучи ребенком, Одра воспринимала присутствие дяди как нечто само собой разумеющееся. Он был дальним родственником отца, троюродным братом, как ей говорили, и, насколько она могла помнить, он был с ними всегда.
После того как умер от туберкулеза их отец, Адриан Кентон, дядя Питер стал в их доме еще более частым гостем и, приезжая в Хай-Клю, оставался погостить на неделю или на две. Дела фирмы и финансовые проблемы требовали его регулярного возвращения в Лондон, но он никогда не уезжал надолго. Но, приезжая надолго или всего на несколько дней, он никогда не появлялся с пустыми руками. Обычно он привозил подарки для всех.
– Не удивительно ли, как дядя Питер заботится о нас, – сказала как-то Одре ее мать. – Боюсь, я слишком большая обуза для него. Он такой занятой человек… и такой добрый, великодушный. Он хочет заботиться о нас: обо мне, о тебе и твоих братьях. Он настаивает на этом и не желает слушать никаких возражений. – Эдит вздохнула и улыбнулась своей ослепительной улыбкой. – Конечно, он был очень предан вашему отцу. Вот почему и принял на себя ответственность за нас, Одра.
Только позднее Одра поняла, что дело было совсем не в преданности их отцу. Обожание и любовь к их матери заставили Питера Лейси стать их благодетелем и покровителем.
Поняв истинную причину их совместной жизни, Одра с легкостью примирилась с ней и никогда в душе не винила и не судила ни свою мать, ни дядю Питера. Ведь они так любили друг друга. Он любил и осиротевших детей Эдит и обращался с ними как отец. Он делал для семьи Кентон все, что позволяли ему его силы и материальные возможности. У него где-то были жена и двое детей, мальчик и девочка. Только это помешало им с Эдит вступить в брак.
Одра и Уильям не понимали всего, пока Эдит и Питер были живы, но позже Одре стало казаться, что Фредерик и раньше что-то подозревал. В конце концов, он был самым старшим из них. Когда Эдит умерла, ему было семнадцать, Уильяму пятнадцать, а Одра лишь за месяц до этого отпраздновала свое четырнадцатилетие.
Их мать умерла так внезапно, что дети Кентон не могли этому поверить; они были потрясены, убиты горем. А затем, всего какой-то час спустя после того, как ее гроб опустили в землю, им пришлось пережить еще один тяжелый удар.
Они буквально лишились дара речи от ужаса, когда узнали, что Эдит покинула этот свет, не имея ни пенни, и что они остались не только без средств, но и без крыши над головой. Хай-Клю, вопреки тому, в чем они были уверены, не был их собственностью. В действительности он никогда не принадлежал их отцу, который просто арендовал замок у его владельца – Питера Лейси. С 1909 года Питер разрешил Эдит жить в Хай-Клю, не внося арендной платы.
Наверняка в его завещании было дополнение, защищавшее Эдит на случай его смерти, но только Эдит, а не детей. Хай-Клю оставался ее домом до конца жизни, но после ее смерти он должен был быть присоединен к остальной собственности семьи Лейси. Ежегодная рента, которую Питер оставил Эдит, тоже прекращалась после ее смерти.
О детях в завещании не было упоминания скорее всего потому, что Питер Лейси не мог предвидеть, что их мать умрет молодой. По всей видимости, не предвидела этого и она, так как не оставила завещания, несмотря на все горе, которое принесла ей кончина Питера.
Обо всем этом трое сирот узнали от двоюродной сестры матери Алисии Драммонд. После отпевания в церкви Святого Николаса и похорон на церковном кладбище в деревушке Уэст-Тэнфилд Алисия привезла их в свое поместье Грейндж. Она торопливо провела их в библиотеку, унылую комнату с мрачными тенями по углам и наводящими тоску картинами и тяжеловесной викторианской мебелью, где позже должен был быть подан чай. К чаю пришли муж тети Алисии, дядя Персиваль, их дочь, кузина Винифред, и мать Алисии – бабушка Фрэнсис Рейнолдс. Все они присутствовали на похоронах.
Хотя дети Кентон очень не любили Драммондов, к своей двоюродной бабушке они относились тепло, так как она всегда питала слабость к своей единственной племяннице Эдит и ее детям. Поэтому они присели на большой мягкий честерфилдский диван рядом с ее креслом. Они сидели рядком – эдакое стойкое маленькое трио. Одетые в свою лучшую воскресную одежду с черными траурными повязками на рукавах, напряженные и скованные, они старались не выдавать своих чувств. И им удалось скрыть свое горе за непроницаемой маской.
Тетя Алисия разливала чай из серебряного чайника в стиле короля Георга, а горничная поставила перед ними изящные чашечки из тонкого китайского фарфора и предложила тарелки с сандвичами из кресс-салата и тминным кексом. Но они не смогли проглотить ни куска.
После того как тетя Алисия сообщила ужасную новость об их бедственном финансовом положении, первой заговорила Одра.
– Что же теперь будет с нами? Нас отправят в работный дом? – спросила она тихим, но на удивление ровным голосом, глядя на Алисию Драммонд пронизывающим взглядом.
Шокированная бабушка Фрэнсис воскликнула:
– Ну конечно, нет, дорогое дитя! – и погладила руку Одры. Она была несравненно приятнее своей дочери. Сочувствующим тоном она продолжила: – Боюсь, я слишком стара, чтобы взять вас к себе, так что вы будете жить здесь, в Грейндже. Тетя Алисия и дядя Персиваль великодушно согласились приютить вас.
У детей Кентон не было других родственников, и они вынуждены были принять это предложение, как ни претила им мысль о переезде к Драммондам. Прожив у них всего несколько дней, они поняли, как им будет здесь плохо. Большой викторианский замок был таким холодным и отталкивающим, как и сама Алисия Драммонд, которая к тому же оказалась чванливой, лицемерной, жадной и хитрой женщиной. Распорядок в доме был нелепым, правила жесткими, атмосфера угнетающей и недружелюбной, а пища в лучшем случае посредственной. Дети Кентон воспитывались в атмосфере любви и свободы женщиной, которая была отличной хозяйкой, так что жизнь в Грейндже не могла не ужасать их. Через неделю после похорон Эдит Кентон часть мебели и некоторые вещи из Хай-Клю были проданы на аукционе, чтобы покрыть расходы, связанные с похоронами, и заплатить долги. По крайней мере, так сказала детям их тетка. Лучшая мебель, несколько хороших картин и самое дорогое серебро были перевезены Алисией Драммонд в Грейндж.
– Я буду счастлива сохранить эти вещи для вас до той поры, пока вы не станете достаточно взрослыми, чтобы распоряжаться ими, – объяснила она юным Кентонам.
Для Фредерика и Уильяма это звучало вполне разумно, но Одра, будучи намного проницательнее своих братьев, не доверяла этой женщине. И ее недоверие усилилось еще больше, когда через несколько дней она заметила, что вещи матери появились в комнатах теткиного дома. Поэтому ночью, когда все спали, она тихонько прокралась в комнату Фредерика и Уильяма. Одра разбудила братьев и, свернувшись калачиком в ногах постели Фредерика, шепотом рассказала им о своих подозрениях и предложила составить опись находящихся в доме материнских вещей.
Уильям, который понимал, что Одра намного умнее его и брата, согласно кивнул, но Фредерик побледнел от испуга – он боялся, что их выбросят на улицу, если они что-нибудь сделают не так.
– Она обидится, – нахмурившись, прошептал он. – Мы не можем этого сделать, Одра. Нас могут обвинить в клевете – подумают, что мы считаем ее нечестной.
Отмахнувшись от его возражений, Одра зашептала:
– А я так просто уверена в этом, поэтому сделать это мы должны. Чтобы защитить себя. А где мамины драгоценности? В частности, сапфиры? Они тоже у нее, Фредерик?
Фредерик энергично затряс головой.
– Нет, у нее их нет, я знаю это точно. Они куда-то исчезли. Через день после маминой смерти я их искал, но безрезультатно. Роясь в ее ящиках, я вдруг вспомнил, что не видел их на ней после смерти дяди Питера. Скорее всего она продала их, Одра, чтобы свести концы с концами в этот последний год. Это единственное возможное объяснение.
– Почему же ты раньше не рассказал мне об этом? – спросила Одра тихим, гневным голосом, бросая на брата укоризненный взгляд.
– Потому что не хотел расстраивать тебя, – прошептал в ответ Фредерик, а затем добавил упавшим голосом: – Но другие мамины драгоценности у тети Алисии. Она забрала у меня коробку и сказала, что поступила так для того, чтобы сохранить их.
Хотя Одра твердо обещала Фредерику не совершать необдуманных поступков, чтобы не навлечь теткину немилость, она решила тем не менее настоять на составлении описи – Алисия Драммонд не внушала ей страха. Тщательно все обдумав, Одра решила дождаться удачного момента, чтобы поднять вопрос об описи. Случай представился намного раньше, чем она ожидала.
В воскресенье на той же неделе бабушка Фрэнсис, возвратившись вместе с ними с церковной службы, сама того не подозревая, предоставила Одре прекрасную возможность осуществить задуманное. Все семейство сидело в темной и мрачной библиотеке, где дядя Персиваль наливал взрослым маленькие стаканчики шерри, как вдруг старая леди заговорила о драгоценностях Эдит Кентон. Ни с того ни с сего она сказала:
– Я думаю, что Одра уже достаточно взрослая, чтобы носить что-нибудь, принадлежащее дорогой Эдит, в память о маме, может быть брошь-камею. Будь добра, принеси мне коробку с драгоценностями Эдит, Алисия. – И поджавшей губы, пытающейся скрыть свое раздражение Алисии пришлось это сделать.
Глядя на Одру с теплой улыбкой, бабушка достала камею и приколола ее к летнему платью Одры.
– Береги ее, дитя, это была любимая брошь твоей мамы, – сказала она.
Одра пообещала беречь камею и, поблагодарив бабушку за то, что та разрешила ей надеть ее прямо сейчас, ловко воспользовалась моментом.
– Фредерик, Уильям, подойдите и посмотрите на мамины драгоценности. Когда мы вырастем, вы тоже получите свою долю, – сказала она.
Когда же братья присоединились к бабушке. Одра воскликнула, обращаясь к Фредерику:
– Возможно, мне следует составить перечень всех этих вещей, чтобы потом мы могли обсудить между собой, что каждому из нас хотелось бы взять. Это будет справедливо, правда, Фредерик?
В комнате воцарилось неловкое молчание.
Кусая губы, Фредерик в ужасе уставился на сестру, догадываясь, что за этим последует. Уильям же безуспешно пытался скрыть свой восторг от ее смелой выходки – в его глазах появился озорной блеск.
Затем, прежде чем кто-нибудь успел что-то сказать, Одра подбежала к письменному столу, нашла карандаш и клочок бумаги, снова вернулась к бабушке и принялась за дело.
Переписывая драгоценности, Одра взглянула на седоволосую старую леди и как бы между прочим спросила:
– Бабушка Фрэнсис, как вы думаете, стоит мне переписать также мамину мебель и другие вещи, которые тетя Алисия хранит для нас здесь, чтобы мы с братьями могли их потом тоже разделить по справедливости?
Бабушка Фрэнсис посмотрела на нее с удивлением и улыбнулась:
– Что ж, Одра, ты, по-видимому, практичная девочка. Думаю, это отличная мысль, особенно если учесть, что дорогая Эдит не подумала о завещании. А так вы втроем сможете на досуге обсудить, как вам разделить ее имущество. Почему бы тебе не заняться этим на следующей неделе, милая?
Одра с достоинством кивнула, пряча свой триумф за вежливым выражением лица.
– Да, бабушка, думаю, я так и сделаю.
Позднее Фредерик, все еще дрожа от страха, предупредил Одру, что последствия не заставят себя ждать. Возможно, брат и сестра и не заметили, но он-то увидел мстительный взгляд злобных маленьких глазок Алисии Драммонд там, в библиотеке.
Однако ничего неприятного не произошло, и длинное жаркое лето постепенно сменилось прохладной осенью, а затем наступила зима. Монотонная жизнь, лишенная событий, шла в Грейндже своим чередом. И хотя дети чувствовали себя тоскливо в суровой атмосфере теткиного дома, даже Одра вынуждена была согласиться со своим любимым братом Уильямом в том, что по крайней мере в одном отношении им повезло: они были вместе. И могли найти друг у друга любовь, совет и утешение.
За неделю до Рождества Одра услышала фразу, которая ее обеспокоила. В течение некоторого времени она пыталась доискаться до ее подлинного смысла.
Однажды вечером, узнав, что приехала погостить бабушка Фрэнсис, Одра отправилась ее искать.
Она уже собиралась толкнуть дверь гостиной, которая была немного приоткрыта, когда услышала, что тетя Алисия самым язвительным тоном произнесла имя ее матери. Одра не разобрала, что тетка сказала потом, так как она понизила голос. Но девочка оцепенела, услышав, как бабушка Фрэнсис испуганно воскликнула:
– Ты не можешь наказывать детей за грехи их матери, Алисия!
Рука Одры тут же опустилась с дверной ручки. Она поспешила отойти, не желая слушать дальше и понимая, что как бы там ни было, но подслушивать нехорошо.
Крадучись она прошла по темному коридору в заднюю гостиную и, присев, стала размышлять над странным замечанием бабушки. Одра знала, что оно относилось к ним – это было очевидно. Но она не могла постичь его смысла. Каким образом согрешила ее мать? Нет, за всю свою жизнь ее мать не совершила ни единого греха, сразу же сказала себе Одра, Несмотря на юный возраст, Одра была достаточно проницательной, чтобы заметить, что Алисия Драммонд завидовала красоте ее матери, ее обаянию и утонченности и никогда не упускала случая при жизни Эдит как-нибудь унизить ее. По-видимому, и после ее смерти она не могла отказаться от этой привычки.
В течение следующих нескольких дней Одра продолжала недоумевать, за что Алисия хочет наказать их, но в конце концов сумела подавить свое беспокойство. Она утешала себя тем, что, какое бы наказание ни придумала им тетка, бабушка знает, как ее остановить.
Но оказалось, что слова Фрэнсис Рейнолдс мало что значили. Во всяком случае, остановить ее дочь они не могли.
Ибо наказание последовало.
Два месяца спустя, в феврале 1922 года, Фредерик и Уильям были отправлены в Австралию как эмигранты, а Одра – на работу в детскую инфекционную больницу в Рипоне.
Их бурные протесты и слезные мольбы о том, чтобы им разрешили остаться вместе, не возымели никакого действия. Они оказались беспомощными перед лицом произвола тетки. Не посчитавшись ни с их желаниями, ни с желаниями бабушки Фрэнсис, Алисия Драммонд заставила их сделать то, что хотела.
Трем юным Кентонам пришлось пережить всю горечь разлуки, когда в скорбное зимнее утро Фредерик и Уильям простились со своей сестрой. Перед отъездом братьев в Лондон, откуда на пароходе они должны были отправиться в Сидней, они втроем стояли в холле, прижавшись друг к другу, произнося прощальные слова и глотая слезы.
Одра жалась к Уильяму, которого втайне любила больше. Чувства переполняли ее, а стоявший в горле комок мешал говорить. Наконец ей удалось пробормотать:
– Ты ведь не забудешь обо мне, правда, Уильям? – Она горько разрыдалась, и слезы ручьем полились из ее глаз.
Глотая слезы, но пытаясь казаться храбрым, Уильям крепко обнял свою любимую маленькую сестренку. В ту минуту она казалась такой юной и беззащитной.
– Конечно, не забуду. Мы о тебе не забудем, – сказал он успокаивающе. – И пришлем за тобой, как только сможем. Я обещаю, Одра.
Фредерик, такой же взволнованный, нежно погладил Одру по голове и повторил обещание. Затем братья отошли от нее, подняли свои чемоданы и покинули дом, не сказав больше ни слова.
Одра выхватила свое пальто из шкафа в холле и выскочила наружу. Она побежала вслед за ними по дороге, выкрикивая их имена, желая продлить последние минуты с ними. Они обернулись, подождали ее, а затем, взявшись под руки, пошли дальше молча, не в состоянии говорить от горя. Подойдя к воротам, мальчики в последний раз молча поцеловали Одру и высвободились из ее отчаянно цеплявшихся рук.
Прижав ладонь к дрожащим губам и подавляя рыдания, Одра смотрела им вслед, смотрела, как мужественно шагают они по главной дороге, ведущей в Рипон, смотрела до тех пор, пока они не превратились в маленькие точки на горизонте. Ей хотелось броситься за ними с криком: «Подождите меня! Не оставляйте меня здесь! Возьмите меня с собой!» Но Одра понимала, что это бесполезно. Они не могли взять ее. Они не были виноваты в их разлуке. Виновата была Алисия Драммонд. Она хотела отделаться от детей Эдит Кентон, а каким образом – не все ли равно.
Только когда братья исчезли из вида, Одра отвела взгляд от пустынной дороги и повернула к дому. Отчаянию ее не было границ. Сердце щемило. Она совсем не была уверена в том, что когда-нибудь снова увидит их. Австралия находилась на другом конце света, так далеко, что дальше и быть не может. Да, они пообещали прислать за ней, но сколько времени им понадобится, чтобы скопить денег ей на дорогу? Может быть, целый год.
С этими горькими мыслями Одра взглянула на унылый, мрачный дом и невольно содрогнулась. И в этот момент ее неприязнь к кузине матери переросла в сильную и жгучую ненависть, которая останется с ней до конца жизни. Одра Кентон никогда не сможет простить Алисию Драммонд за ее холодную и предумышленную жестокость по отношению к ней и ее братьям. И память о том дне, когда их разлучили, тоже останется с Одрой навсегда.
На следующий день, после полудня, бледная, дрожащая, тоскующая Одра отправилась в инфекционную больницу, где отныне должна была жить и работать. В тот год свободных вакансий для учениц сестер не было, и ее приняли как платную санитарку.
Тогда и началась для Одры Кентон жизнь, полная тягот и изнурительного труда. В ту пору ей было только четырнадцать лет.
На следующее утро ее разбудили на рассвете. После завтрака, состоявшего из овсянки, мясного соуса, хлеба и чая, который она съела вместе с другими девчонками-санитарками, началась ее повседневная работа. Одра ужаснулась от ее тяжести – ей, никогда в жизни не занимавшейся домашним трудом, этот первый день показался невыносимым. Узнав, что ей вменялось в обязанности, Одра со страхом спрашивала себя, как она сможет со всем этим справиться. Но жаловаться старшим она не посмела. Умная и сметливая от природы, она тут же поняла, что никто ее здесь не пожалеет. В больнице жаловаться было не принято – здесь все, и врачи и сестры, работали добросовестно и на пределе сил.
На второе утро она, стиснув зубы, набросилась на трудную работу с удвоенной энергией, стараясь научиться всему, чему можно, наблюдая за действиями других сестер. К концу первого месяца она уже справлялась со своими обязанностями ничуть не хуже других и стала специалистом в мытье полов, чистке ванн, стирке и глажке простыней, уборке постелей. Она выносила подкладные судна, мыла уборные, дезинфицировала хирургическую палату и стерилизовала инструменты.
Каждую ночь она буквально валилась на свою жесткую маленькую кушетку в спальне для санитарок, не замечая ни неудобства постели, ни того, что ее окружало. В первые недели она так изматывалась, что у нее не оставалось сил даже для того, чтобы поплакать. А когда она все же плакала в подушку, то не от жалости к себе и не из-за тяжелой и безрадостной жизни. Одра рыдала от тоски по братьям, которые были так же потеряны для нее, как и ее мать, и дядя Питер, лежавшие в могилах.
По временам, когда Одра что-либо мыла, чистила или делала другую работу в палатах, она с беспокойством спрашивала себя: не навлекла ли она сама столь тяжелую судьбу на своих братьев и на себя? Ее охватывало чувство вины, когда она вспоминала, с какой настойчивостью добивалась составления описи материнского имущества. Но здравый смысл быстро брал верх, и Одра приходила к убеждению, что они были бы наказаны в любом случае. Более того, она поняла, что Алисия Драммонд с присущей ей бессердечностью решила их судьбу уже в тот самый день, когда умерла их мать.
Когда Одру вышвырнули из Грейнджа и отправили в больницу, тетя Алисия сказала ей, что она может навещать их каждый месяц, в один из двух свободных уик-эндов, и проводить с ними особо важные праздники. Но Одра только два раза решилась наведаться в поместье, да и то лишь затем, чтобы забрать оставшуюся одежду и кое-какие мелочи, потому что всегда чувствовала себя неуютно в этом мрачном доме. Кроме того, она поняла, что не была там желанным гостем, да и ненависть, которую она испытывала к своей тетке, не прибавляла желания посещать Грейндж.
Когда она отправилась туда во второй раз, ей пришлось сделать над собой большое усилие, прежде чем переступить порог особняка. И тогда-то она дала себе клятву. Она поклялась, что ноги ее не будет в этом мавзолее до того дня, когда она придет туда за имуществом своей матери. Так что в первые месяцы 1922 года Одра, учась стоять на собственных ногах, довольствовалась своим собственным обществом. Она продолжала усердно трудиться, и в больнице у нее не было неприятностей.
Как ни безотрадна была ее обыденная жизнь, где отсутствовали те маленькие удовольствия, которые позволяли себе большинство девушек ее возраста, она подбадривала себя мечтами о более радостном будущем. Надежда была ее постоянным товарищем. Этого никто не мог у нее отобрать. И никто не мог подорвать ее веру в братьев. Она была твердо уверена, что они обязательно пришлют за ней и что она скоро будет вместе с ними в Австралии. Через три месяца после того, как Фредерик и Уильям покинули Англию, от них стали приходить письма и довольно регулярно. Эти послания дышали бодростью, были полны новостей и обещаний и скоро начинали лохматиться от постоянного перечитывания. Одра берегла их – они были ее единственной радостью в те дни.
В течение первого года пребывания Одры в больнице распорядок ее дня почти не менялся. Работа была тяжелой даже для самых сильных девушек. Некоторые из них ушли, так как их изматывал ежедневный изнурительный труд, и в конце концов у них пропадал интерес к сестринскому делу. Оставались только по-настоящему стойкие и преданные. Одра, которой некуда было уйти, осталась по необходимости.
Однако в характере Одры Кентон было нечто особенное, что можно было назвать упорством, заставлявшим ее держаться до тех пор, пока она не получит квалификации медицинской сестры. Несмотря на маленький рост, она отличалась необычной физической выносливостью, а ее душевная сила и цепкость ума были просто поразительны для девочки ее возраста. Она обладала запасами энергии, которые помогали ей поддерживать в себе мужество и силы. И так она продолжала мыть, чистить и тереть до бесконечности, бегать вверх и вниз по бесконечным лестницам, сновать по бесконечным палатам…
Если не говорить о тяжелой и монотонной работе, Одра не могла пожаловаться на плохое обращение. Все в больнице, включая девочек-санитарок, были добры к ней, и, хотя пища была простой, ее было вдоволь. Никто никогда не оставался голодным. Частенько, призывая на помощь всю свою стойкость, Одра говорила себе, что от труда и от простой пищи еще никто не умер.
Но к концу года она начала подумывать о том, чтобы получить более квалифицированную работу. Мысли ее устремились к тому дню, когда она сделает шаг вверх по служебной лестнице. Одра была послана в больницу против своей воли, но потихоньку, освоившись со своими обязанностями и осмотревшись, она сумела многое понять. И постепенно осознала, что работа медицинской сестры ей нравится.
Одра знала, что ей придется зарабатывать себе на жизнь, даже если она уедет к братьям в Сидней. И она хотела делать это в качестве медицинской сестры. По словам Уильяма, найти для нее работу в больнице было бы нетрудно. Он писал, что в Австралии не хватает сестер, и это еще больше укрепляло ее решимость.
Удобный случай представился весной 1923 года, вскоре после того, как начался второй год ее работы в больнице. Старшая сестра ушла на пенсию, и ей на смену была назначена другая. Звали ее Маргарет Леннокс. Она относилась к новому типу женщин с очень современными и, как уверяли некоторые, даже радикальными взглядами. Она была хорошо известна на севере Англии своей страстной поддержкой реформ в сфере социального обеспечения матери и ребенка и своей увлеченностью борьбой за права женщин в стране.
Ее назначение вызвало всеобщее возбуждение в больнице: всех интересовало, наступят ли перемены. И они наступили, ибо, как известно, новая метла метет по-новому. Так был установлен новый режим – режим Леннокс.
Внимательно наблюдая за происходящим, Одра решила, не теряя времени, попроситься на курсы медсестер. Насколько она слышала, Маргарет Леннокс с одобрением относилась к молодым и честолюбивым девушкам, хотевшим чего-то добиться в своей жизни, и прилагала все усилия, чтобы поощрить их и оказать им всяческую поддержку.
Через две недели после того, как старшая сестра Леннокс приступила к своим обязанностям, Одра написала ей письмо. Она подумала, что такая тактика будет более успешной, чем личное обращение. С самого своего приезда старшая сестра Леннокс развернула бурную деятельность и постоянно была окружена больничным персоналом.
Меньше чем через неделю после того, как Одра оставила свое письмо в кабинете стройной сестры, ее вызвали для беседы. Беседа была живой, краткой и предельно деловой. Через десять минут Одра Кентон вышла широко улыбаясь. Ее просьба была удовлетворена.
С ее способностью быстро усваивать новое Одра в скором времени стала лучшей ученицей в больнице, и за ней укрепилась репутация человека, преданного делу. Новая работа и занятия показались Одре не только требующими отдачи всех сил, но и интересными. Кроме того, она обнаружила в себе желание лечить людей, а это значило, что быть сестрой милосердия – ее истинное призвание. На маленьких пациентов, с которыми Одра легко находила общий язык, она изливала всю любовь, спрятанную в глубине ее души и не находившую выхода после отъезда братьев.
Теперь, вспоминая все это, лежа в траве на вершине холма над рекой Юр, Одра думала не о своих дипломах и успехах в больнице за последние четыре года, а о Фредерике и Уильяме.
Ее братья так и не прислали за ней.
Они не смогли скопить денег ей на дорогу.
Для мальчиков обстоятельства сложились неудачно. Фредерик два раза тяжело болел пневмонией и, по-видимому, очень ослаб. Кроме этого, он, так же, как Уильям, не имел ни профессии, ни навыков в какой-либо работе. Им с большим трудом удавалось заработать себе на жизнь.
Одра вздохнула и пошевелилась, затем села и, открыв глаза, долго моргала от яркого солнца. Беднягам Фредерику и Уильяму так и не улыбнулась удача. Их письма, которые теперь приходили редко, были проникнуты унынием. Одру почти оставила надежда когда-нибудь приехать к ним в Австралию. Она продолжала тосковать по ним и думала, что эта тоска останется с ней навсегда. В конце концов, они были ее единственными родственниками, и она их очень любила.
Работа в больнице приносила ей удовлетворение, за что она была благодарна судьбе, но этого было недостаточно. Чувство изоляции, ощущение того, что она никому не нужна, что у нее нет семьи, делало ее жизнь скучной и неполной. По временам это ее очень угнетало, несмотря на столь ценимую ее дружбу с преданной Гвен.
Одра встала и устремила взгляд на другой берег реки.
За эти несколько часов освещение изменилось, и Хай-Клю казался построенным из отполированного бронзового камня. Он словно был окружен золотистым сиянием и мерцал вдали, подобно миражу. Даже сады на фоне розового заката играли золотистыми бликами. Вся ее жизнь до этого дня – по крайней мере, самая счастливая ее часть, все самые дорогие воспоминания были связаны с этим старым домом. Чувство глубокой нежности охватило Одру, и она поняла, что никогда не перестанет тосковать по Хай-Клю и по всему, что с ним связано.
