Текст книги "Мили ниоткуда (Кругосветное путешествие на велосипеде)"

Автор книги: Барбара Сэвидж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Кутёж затих только после полуночи. Фил и хозяева галереи подсчитали барыши, провозгласив открытие грандиозным коммерческим успехом, что стало благой вестью для Кадагеса, поскольку означало: теперь Том сумеет раздать долги ещё до отъезда. Как бы то ни было, никто не мог припомнить более удачного открытия.

После отъезда Тома из Кадагеса мы с Ларри перестали наведываться на послеобеденные посиделки в галерею. Вместо этого мы больше времени уделяли знакомству с местными. Испанцы легко раскрывались перед нами. Им было приятно, что мы бегло говорим по-испански, немного разбираемся в испанской политике, истории и литературе, к тому же стремимся узнать больше. Наши утренние пробежки ради поддержания спортивной формы вызывали у них уважение, хотя они и считали чистым безумием нашу затею с кругосветным путешествием.

– С чего это вдруг вам, американцам, вздумалось уезжать из Америки? – спрашивали они.– Там, должно быть, своих чудес хватает. Знаем. Сами не раз видели в кино и по телевизору.

Отношение к нам резко изменилось к лучшему, когда испанское общество признало: с головой у нас всё в порядке. Теперь местные гораздо чаще останавливались поболтать с нами, а хозяева лавочек и магазинчиков стали отпускать нам более дешёвые марки продуктов, из тех, что они держали в подсобках и продавали исключительно своим: более дорогие сорта выставлялись в витринах для иностранцев и туристов. Средних лет испанка и её престарелая мать, что владели малюсенькой лавкой, футов десять на пятнадцать, где мы брали яйца, сыр, йогурт, изюм, орехи и макароны, делились с нами любимыми кулинарными рецептами и снабжали специями. Ещё у нас завязалась дружба с Эндрю, владельцем одной из двух винных лавок, славившихся разнообразием ликёров. Эндрю любил поговорить. Однажды утром, после того как мы недели три через день заглядывали в лавочку залить пластиковые литровые фляги полюбившимся сорокадвухцентовым напитком, его прорвало. Он был озабочен сообщениями о надвигающемся шторме.

– Я купил эту лавку четырнадцать лет назад,– начал он.– И в первый же год разразился страшный потоп. В одночасье небо заволокли тучи, зарядил дождь и поливал несколько дней. Вода потоком хлынула вниз по улице, мимо двери моей лавчонки, она тащила кучу всякого мусора: сломанных сучьев, палок. И вскоре весь этот хлам осел под маленьким мостиком в конце улицы, запрудив её, и вот тогда вода ринулась вспять, и не успел я опомниться, как поток обрушился в лавку. Тогда здесь внутри мы оказались по пояс в воде.

И что же вы думали? Кругом все только руками разводили, не ожидали, мол. Клялись и божились, что в жизни не видали ничего подобного, поэтому я решил, видно, это была какая-то выдающаяся гроза, и мне уже не придётся второй раз пережить такое. И я ничего не предпринял против нового наводнения. «Да брось»,– отговаривали меня все.

Ну а теперь позвольте мне сказать вам кое-что. За всё четырнадцать лет, что я держу эту лавку, меня заливало ровно девять раз. Девять раз! Когда наводнение приключилось второй раз, все опять суетились, словно впервые, зато я получил хороший урок. С тех пор я обязательно укрепляю досками нижнюю часть передней двери, при первых же признаках затяжного ливня.

Скажу одно. Не особенно верьте тому, что болтают здешние. Точно. Местное старичьё всю жизнь носа не высовывало из своей дыры, а к старости они и вовсе ослабели мозгами. Я хочу сказать, они и правда отупевают. Берутся судить, как будто разбираются в происходящем, а на самом-то деле больше выдумывают. А потом сами же начинают верить собственным бредням! По-моему, человек должен выглянуть из своей скорлупки, хотя бы немного побродить по свету, чтобы уберечься от отупения. Я-то немного попутешествовал, когда учился в школе, поэтому, быть может, на старости лет не стану таким непроходимым тупицей, как они.

На другой день, когда мы возвращались с маленькой экскурсии к маяку, Лоренцо Риера жестами зазвал нас присесть рядом на оккупированную им деревянную скамейку. Лоренцо был из числа «тупоголовых стариканов» Эндрю, одним из многих древних каталонских «подсолнухов», которые изо дня в день следовали за солнцем с площади на площадь. Раньше мы не были знакомы с Лоренцо, поэтому нам стало любопытно, что же такое он жаждет нам сообщить.

– Из моих окон видна кухня сеньоры Надаль,– пояснил Лоренцо.– Я слышал, как вы оба говорили там по-испански, поэтому сумеете меня понять. Видел, как вы сидите на площадях. Вы правильно выбирали, где расположиться, забыли только об этой маленькой площади. После пяти нужно идти сюда, а не на Торрадет, где вы обычно посиживаете. Но всё равно, я понял, вы толковые и приличные ребята. Не то что вся эта шваль, помешанная на наркотиках. Хотел бы поговорить с вами.

– Отлично,– усмехнулся Ларри,– тогда почему бы вам не начать прямо сейчас, расскажите нам о себе что-нибудь.

Понятно, Лоренцо только того и ждал. Широкая беззубая улыбка пересекла исчерченное морщинами лицо старика. Он поправил берет, подался вперёд, к самому лицу Ларри, желая получше рассмотреть своего собеседника. Зрение Лоренцо было уже не то, что в двадцатые, во времена его молодости.

– Сколько бы вы мне дали? – интригующе спросил он.

– Лет шестьдесят,– ответила я. Солгала, зная, что он растает.

– Восемьдесят один,– провозгласил старичок с видом триумфатора.

– Шутите. Вы выглядите значительно моложе! – присвистнул Ларри.

Лоренцо откинулся на спинку скамьи и улыбнулся. Он опять поправил берет, потом вплотную придвинулся к Ларри и продолжал. Он говорил на смеси кастильского наречья с каталонским, но мы умудрялись улавливать большую часть того, что он говорил.

– В молодости я был цирюльником. Очень, очень давно. В те времена работать цирюльником было ужасно, понятное дело – из-за вшей. Как я их ненавидел,– бормотал он, тряся головой от отвращения.– В бороде, в волосах – у каждого. Тридцать сантимов, вот сколько получал я в месяц с каждого оболтуса, наводя глянец на его личико дважды в неделю. Что в наше время тридцать сантимов – тьфу, просто «пшик». В песете сотня сантимов, а что на неё теперь купишь, кроме разве что крошечного леденца.

Я в поте лица трудился, чтобы жить по-человечески. Когда я был моложе, люди трудились не покладая рук, но редко кто выбивался из бедности. В мои годы побаловать себя чашечкой кофе в баре значило шикануть. Теперь – другие времена. Люди уже забыли, что значит тяжкий труд и настоящая бедность. Работают меньше, гребут больше, не откладывая «на чёрный день». Сегодня вы сперва закажете лёгкую закуску, затем – бренди, а уж после, конечно, кофе. Народ нынче хилый пошёл. Да ведь если бы им пришлось вкалывать, да ещё почти задарма, как это было заведено раньше, все они быстренько сошли бы с круга и пустили себе пулю в лоб.

Здесь Лоренцо прервался ровно настолько, чтобы передвинуться из тени, наползшей на его край скамейки.

– Когда я был молод, Кадагес был гораздо меньше, чем теперь. Но здесь по-прежнему живёт много старинных фамилий. Мои дети здесь живут. Теперь, когда умерла моя жена, они заботятся обо мне. Живу у одной из дочерей, с её семейством, она готовит для меня.– При этих словах Лоренцо беспокойно заёрзал и снова умолк, на сей раз чтобы взглянуть на часы.– Два часа, самое время обедать. Меня ждёт сытный обед: салат, чечевичная похлёбка, рыба, хлеб и вино, а после – сиеста. Я уже старик, и дети ухаживают за мной. Так от века заведено. Дети заботятся о родителях. Так и должно быть. Я заботился о них, теперь они пекутся обо мне... Что ж, мне пора. Дочка не любит, когда я опаздываю, да и обед остывает. Запомните, что я вам сказал об этой маленькой уютной площади. Наведайтесь сюда после пяти. Это единственное местечко в Кадагесе, которое ловит последнее солнце.

Через несколько дней на Кадагес обрушилась буря. Тучи наползли на коньки крыш, температура резко скакнула вниз, с гор налетел яростный колючий ветер. Он бушевал так сильно, что поднял шторм, со всей силы обрушивая валы на берег. Едва мы собрались на привычную утреннюю пробежку, как поняли, что дело безнадёжно. Бесполезно было тягаться с ветром, а воздух стал так холоден, что при дыхании обжигал грудь. Городок словно вымер. Какие-то две хозяйки отважились выйти из дома купить свежего утреннего хлеба, но резкий порыв ветра захлестнул и разметал их по дороге, словно лёгкие снопы соломы. Мы повернули назад в пансион. Когда мы пересекали патио, из-за двери высунулась сеньора Надаль и прокричала:

– Это – трамонтана[*]*
  Холодный северный и северо-восточный ветер в Италии и Северной Испании.


[Закрыть]. Страшный ветер. Сидите дома. Никто не выходит на улицу, когда дует трамонтана, разве только в лавку.

На одном дыханье взлетев вверх по лестнице, мы провели остаток дня, ёжась у обогревателя. Ближе к вечеру пропало электричество. Поскольку читать без света было уже слишком темно, мы натянули куртки и митенки и спустились вниз.

Стоило мне только выглянуть во дворик, как трамонтана, обдав холодом, залепил лицо снежными хлопьями. И снова с противоположной стороны патио нас окликнула сеньора Надаль. Они вдвоём с подругой сидели, нахохлившись, возле обогревателя, вышивая при свете керосиновой лампы. Мы с Ларри опустились на свободные стулья рядом с ними.

– Ветер оборвал провода,– сообщили почтенные дамы.– Придётся ждать, пока починят. А как вам снежок? Говорят, горы покрыты настоящим снеговым одеялом.

Информация в Кадагесе распространялась по каким-то неведомым каналам. И сеньора Надаль, и её подруга целый день не выходили из комнаты, что, впрочем, не мешало им знать всё о повреждениях на линии и о небывалом снегопаде в горах.

– И что, часто здесь идёт снег? – поинтересовался Ларри.

– О, бывают такие вьюги. Но лишь однажды на моей памяти снег лежал на земле достаточно долго,– ответила сеньора Надаль.– Мы помним мороз пятьдесят шестого, который уничтожил оливковые рощи, а потом в шестьдесят втором «Pito Helado».

– «Пито эладо»? – удивлённо пробормотала я.– Почему – «замёрзший Пито»?

Обе сеньоры перемигнулись и рассмеялись.

– Пито – это один кадагесский старик. Очень старенький он был и дряхлый. Когда же в тот февральский вечер шестьдесят второго повалил снег, старина Пито вышел на балкон полюбоваться снегопадом. Сел поглазеть, да так и остался сидеть. В самом деле, он был так поглощён зрелищем, что позабыл обо всём на свете. Ну, в ту ночь снега выпало больше метра, а наутро соседи обнаружили Пито всё так же сидящим на своём балконе. Он так и замёрз до смерти, глядя на снег, вот почему буран шестьдесят второго с тех пор и прозвали «замёрзший Пито». Вот это буран так буран, надо было только видеть.

– Да, Пито, наверное, тоже так думал,– заметил Ларри, а дамы захихикали, соглашаясь.

– И всё же он ушёл легко,– кивнула сеньора Надаль.– Пришла его пора, и он напоследок налюбовался снегом.

Когда беседа подошла к концу, распрощавшись с сеньорами, Ларри предположил завалиться к Чико, к «эст»-художнику. Чико вырос на Гавайях и работал там инженером-строителем, пока несколько лет назад не бросил работу, посвятив всё своё время живописи. Каменистые безлюдные тропинки, бежавшие от нашего пансиона к апартаментам Чико, были темны и скользки, и нам стоило немалых усилий устоять на ногах под ударами ветра. Когда мы явились, Чико как раз направлялся в «Маритимо». Ему «не писалось», и он решил утопить горе в вине; и вот мы втроём заковыляли к пляжу.

С первого взгляда стало ясно: «Маритимо» – то самое место, куда следует идти при трамонтане. Большинство обитателей Кадагеса, иностранцев и рыбаков, облепили столики, все уже успели потребить изрядную дозу спиртного. Чико сразу заказал себе бутылочку кроваво-красного вина тореро – «Сангре де Торос», или «Бычьей крови»,– и, сразу «взяв быка за рога», пустился навёрстывать упущенное.

Минут через двадцать в бар забрёл Брукс, известный в городке богатый писатель-американец. На его лице застыло выражение крайней тоски, лишний раз подтверждая грязный слушок о том, что его лучшая половина и в самом деле упорхнула на юг Франции с Максом, привлекательным фотохудожником-французом. К этому времени наш Чико уже перешёл на невразумительное бормотание, глотая не только звуки, но и слова. Он, как мог, старался утешить Брукса, предлагая выход из его незавидного положения в «эст», однако у Брукса не было настроения выслушивать установки Чико, вроде «Ты должен сам управлять своей жизнью, высоко оценивать себя и свои поступки».

– Чёрт возьми, старина! Сейчас, когда мне так паршиво, будь добр, не разводи слюнявых проповедей,– рычал Брукс.

– Но именно сейчас ты, как никогда, нуждаешься в «эст»,– убеждал Чико.– И вот что я тебе скажу. Я...

– Чико! – заорал Брукс прямо в открытый рот живописца.– Я сказал: никакой «эст» – значит, никакой «эст»! Прекрати!

Испанцы за соседним столиком, на мгновение повернув головы, мельком взглянули на Брукса и тут же вернулись к фильму с Мерилин Монро, идущему где-то над головами. Чико начал было громко, с пеной у рта что-то доказывать Бруксу, но вдруг раздумал и двинулся к другому столику, где спиной к окну на море сидела голландская проститутка Каролина. Она увлечённо строчила письмо и не потрудилась поднять головы, когда мы втроём устроились через стол от неё.

Каролина была дамой высокой и дородной. Прогуливаясь по Кадагесу, она как башня возвышалась над приземистыми рыбаками. Толстые напластования пудры, румян, туши, теней и помады погребли под собой её лицо, а густая копна перекисно-белокурых волос волнами окутывала её голову, ниспадая на плечи и спину.

Сегодня на Каролине была белая шёлковая блуза, открывавшая на всеобщее обозрение добрую порцию её прелестей. Длинную белую шею Каролины украшали алый шарф и тонкие золотые цепочки; ряды дутых, броских браслетов покрывали её руки от запястья до локтя; и, как обычно, её ноготки были покрыты пурпурно-красным лаком. Когда Чико заказал Каролине бокал вермута, её излюбленного напитка, она одарила его улыбкой, обнажившей ровные зубы и прокуренные дёсны. Улыбка слиняла также быстро, как появилась, Каролина вновь вернулась к письму и сигарете, игнорируя наше присутствие.

– Каролина, п'мнишь вечеринку прошл'м летом, когда мы всю ночь танцевали? – приставал Чико, буравя взглядом темечко Каролины и тщетно стараясь не глотать звуки.

Каролина не проронила ни слова, не поднимая глаз от письма.

– Я знаю, ты помнишь ту ночь, Каролина. После в городке только о нас и болтали. Задали мы тогда жару, а?

Опять нет ответа.

– Слушай-ка, Каролина. Почему бы нам не воссоединиться? Завалимся в дискотеку и покажем там им всем. Что скажешь?

Дама по-прежнему не отвечала, её молчание всё больше распаляло Чико.

– Чёрт тебя подери, Каролина! Взгляни на меня и скажи хоть что-нибудь! – завопил он на пределе возможностей своего голоса, вскакивая на ноги.– Ты же не глухая, чтоб тебе пусто было, поэтому отвечай!

Каролина не обратила никакого внимания на его выпад, зато Брукс, взглянув на Чико, прокричал:

– Послушай, Чико, старина, судя по тому, как ты сейчас здесь дерёшь горло, я понял, что ты утратил свой «эстовский» самоконтроль. В чём дело? А я-то всегда считал, что ты держишь себя в руках, и вот теперь ты дал мне шанс по достоинству оценить твои разглагольствования насчёт самоконтроля. Боже мой, да не отворачивайся ты, раз уж наглой девки и глотка вина оказалось довольно, чтобы ты мгновенно утратил его, после того как с великим трудом приобрёл.

Чико отказался смиренно принять Бруксов сарказм и продолжал как одержимый орать на Каролину.

– Думаешь, можно плевать на меня, потаскуха? Думаешь, можно прикинуться, будто меня здесь нет, и я так и уйду? Так знай, ты ошибаешься, девка! Не выйдет! Ты ещё обратишь на меня внимание. Я поставлю тебя на место. Я заставлю тебя посмотреть на меня, а заодно и вымою эти грязные окна за твоей спиной!

С этими словами Чико резко крутанулся на месте, схватив сифон с газированной водой, стоявший позади него на стойке бара, занял позицию за столом как раз напротив Каролины, направил горло сифона ей в лицо и нажал на рычажок.

Струя пенной жидкости рассекла воздух и, пролетев в каком-нибудь дюйме от головы Каролины, с плеском ударилась о стекло и ручейками зажурчала вниз. Каролина между тем сохраняла полное спокойствие. Она невозмутимо продолжала трудиться над письмом, словно ничего не произошло, не поднимая глаз и не пытаясь увернуться. А Чико продолжал вести огонь. Он палил-поливал туда и сюда, вокруг её головы и плеч, целиком залив окно «шипучкой», и всё-таки каким-то поразительным образом он ухитрился ни разу не попасть Каролине в лицо, что казалось почти невероятным, учитывая его опьянение.

Израсходовав жидкость, Чико застыл с пустой бутылкой в руке и очумело таращился на воду, струящуюся по оконному стеклу позади всё ещё склонённой головы Каролины. Всё это время испанцы и иностранцы глядели на Чико, внимательно следя за тем, что он станет делать дальше. Дальше Чико оставалось только признать своё поражение. Он вернул сифон на стойку бара, послал Каролине большой воздушный поцелуй, а затем, пошатываясь, вывалился из заведения навстречу ветру и снегу.

– Всё трамонтана,– ворчали рыбаки, кивая друг другу.– Он сводит людей с ума. Французам тоже хорошо знаком этот ветер. Из-за него Ван-Гог и отрезал себе ухо.

Через два дня ветер затих, опять потеплело, и мы с Ларри возобновили пешие походы и велосипедные экскурсии, отдых за чтением на площадях и прогулки на закате по берегу моря.

В конце февраля мы решили: пора сниматься с насиженного места и двигаться в путь. Погрузив пожитки, мы устремились на юг в глубь страны, назад в Барселону, через Фигерас, Олот и Виш.

Дорога прорезала горы, минуя беспорядочно разбросанные фермы, виноградники и мелкие городишки, прилепившиеся к кручам и утёсам. Стоило нам остановиться и взглянуть на север с вершин холмов, как перед нами открывались живописно-захватывающие виды одетых снегом Пиренеев. В горах ниже Олота воздух был холоден и свеж, а проезжую часть дороги местами покрывали заплатки льда, которые всякий раз, когда мы наезжали на них, посылали наши велосипеды в нокдаун.

Мы собирались пробыть в Барселоне ровно столько, чтобы немного разжиться деньгами на мелкие расходы: Том бегло набросал нам план, как добраться до улицы, где находится донорский пункт. Сам он не помнил точного адреса, но, едва мы выехали на ту самую нужную улицу, нам не составило труда вычислить место – длинный «хвост» из пьянчужек, выстроившийся снаружи, служил лучшим указателем.

Пристегнув велосипеды к столбу, мы двинулись внутрь. Из вестибюля лестница вела вниз в единственную просторную комнату, заставленную койками, занятыми тем, что на поверку оказалось величайшей в мире коллекцией оборванных, лишь слегка протрезвевших, горизонтально распластанных забулдыг. По комнате не спеша двигалась единственная медсестра, вводившая иглы с трубками, торчащими из множества повисших рук. Ларри намекнул, что «чёрта с два мы быстро выберемся отсюда», как нас уже заметил регистратор.

– Не о чём беспокоиться,– прокричал он через палату.– Давайте сюда ваши паспорта и посидите. Побыстрее. В чём дело? Что, ноги не идут?

– Вы угадали. Действительно не идут,– нервно усмехнулась я.

Ларри спросил, как долго продлится сама процедура.

– Минут десять. Теперь давайте ваши паспорта и заполните бланки.

Мы кинули наши паспорта на стол регистратора. Заполняя бланк, я старалась не смотреть на мужчин, лежавших на койках. Около часа я просидела, нервно ёрзая и поёживаясь, прежде чем сестра взяла со стола наши бумаги.

Меня вызвали первой, и я заставила себя прошагать двадцать футов до кабинета доктора в конце регистратуры. В кабинете, взвешивая меня, фельдшер продолжал дожёвывать сандвич, шумно запивая его пивом.

– Пятьдесят пять кило,– пробубнил он сквозь густую, истекавшую соком смесь хлеба, помидоров, салата и ветчины.

Он икнул и жестом приказал сойти с весов.

– Пятьдесят пять,– повторил за ним доктор.– Очень жаль, но для донора вы весите недостаточно. Вы должны весить по меньшей мере шестьдесят пять. Весьма сожалею.

– А, не стоит,– широко улыбнулась я,– сама-то я, разумеется, совсем не жалею.

Затем настал черёд Ларри. Доктор дал «добро», сестра подвела его к свободной койке и ввела иглу в предплечье. Выражение ужаса, наползшее на лицо Ларри в тот момент, когда сестра вызвала его в кабинет, так и не растворилось, и он, не иначе как с испуга, умудрился накачать пол-литра крови за каких-нибудь пару минут. После этого регистратор небрежно сунул ему в ладонь тысячу шестьсот песет (двадцать пять долларов), и мы повернули «коней» в ближайшую винную лавку.

Испанцы, с которыми мы встречались и разговаривали по дороге из Кадагеса, уверяли нас, будто пара глотков бренди в начале и в конце дня помогут помочь справиться с последними зимними морозами. Ларри расплатился за бутылочку «Карла III» частью «кровавых денег», и мы залили бренди в пустую канистру из-под горючего для плитки. (В Америке мы пользовались чистым газом. В Европе его не найдёшь, и мы приучили «старушку» питаться обычным бензином, и для того, чтобы облегчить багажник, наполняли теперь только одну канистру, поскольку бензоколонки находились не так далеко друг от друга.)

Вооружённые «убойным» запасом бренди, мы с Ларри двинулись к югу от Барселоны, по побережью, через Валенсию, Аликанте и Альмерия. Мы резко бросили привычку останавливаться в кемпингах ради горячего душа, выработавшуюся у нас в Америке. В большинстве переполненных испанских кемпингов стоял невообразимый гвалт, а за одну ночёвку драли четыре доллара, притом «горячий» душ чаще всего оказывался холодным. А если учесть ещё плату за стоянку велосипедов, то нам пребывание в кемпинге обходилось дороже, чем автотуристам с машиной и трейлером. Обидевшись, мы, изменив привычке, пристрастились ночевать на пляжах, в оливковых и апельсиновых рощах и на крестьянских полях, причём совершенно бесплатно. И только в городах мы, как и раньше, останавливались в кемпингах.

Воздух в Испании почти всегда был пыльным, поэтому к концу дня лица, руки и ноги оказывались в чёрных полосах. Становясь лагерем на пляжах, мы отмывались в море; вдали от моря старались не проглядеть реку или ручей. Если же нам не удавалось найти подходящий водоём, мы мылись на заправочных станциях. Персонал всегда разрешал нам пользоваться туалетами. Как и французы, испанцы – большие поклонники велоспорта, и большинство служащих являлись или, по крайней мере, в прошлом были гонщиками-любителями. Пока мы с Ларри плескались, они осматривали скарб, прикидывая на глаз запасы, которые мы ухитрились компактно упаковать во вьючники и прикрепить к багажникам, и удивлялись, как хитро мы пристроили между спицами колёс запасные покрышки.

До отъезда со станции мы обычно мыли и чистили продукты, купленные к обеду (картофель, помидоры, цуккини, цветную капусту, баклажаны, кочанчики брюссельской капусты – всё то, что нам попадалось на рыночных площадях за день) и наполняли водой полугаллонную пластиковую бутыль. На этой «кухонной» воде мы готовили, ею же мыли посуду, покупая для питья чистую воду в бутылках.

В Испании мы полюбили обеды из тушёных овощей. Обычно мы доводили до кипения пакетик супового концентрата и заправляли его мелко порезанными свежими овощами. Если овощей под рукой не оказывалось, мы разогревали консервированные томаты, томатную пасту и вливали содержимое в рис, сдобрив его луком, салями и чесноком. Иногда наша пища состояла из картофеля, лука, помидоров и салями, смешанных с банкой консервированной чечевицы или бобов.

Не важно, где мы устраивались на бесплатную стоянку, всякий раз рядом с нами вырастал гвардеец (а то и два) в серо-зелёном джипе, желая взглянуть на нас. Guardia Civil[*]*
  «Гражданская полиция» (исп.)


[Закрыть], казалось, сновала повсюду, наблюдая. Когда гвардейцы замечали велосипеды, они улыбались и, помахав нам на прощанье, моментально исчезали.

На побережье, чуть севернее Валенсии, мы с Ларри столкнулись с Кристиной и Грегом, единственной четой на всём нашем пути, которая тоже отправилась в кругосветное путешествие на велосипедах. Калифорнийцы, как и мы, они тоже пересекли Соединённые Штаты. Они направлялись в Северную Африку. У нас было много общего: мы были близки по возрасту, увлекались велотуризмом, любили бивачную жизнь, песок и море; а Грег, как и Ларри, работал инженером.

– Как и вам, ребята, нам с Грегом прежде не доводилось путешествовать на велосипедах,– сказала Кристина.– Поначалу нам было ужасно тяжело, но затем мы втянулись. Это было лучшее время в нашей жизни, мы посмотрели страну, повидали людей. Нам не хотелось останавливаться. Вот почему, добравшись до Восточного побережья, мы решили продолжить.

Следующие два дня мы вчетвером прохлаждались на пляжах с нашим дешёвым вином, ломтями хлеба и козьим сыром, щедро обмениваясь друг с другом путевыми впечатлениями. Затем мы все вместе тронулись в путь по юго-восточной Испании, не расставаясь до самой Гранады. Как приятно было обрести новых компаньонов, путешествовать с ними бок о бок, разговаривать.

На юго-востоке Испании гораздо суше, чем в её северной части. Деревья здесь редки, трава скудна, а толстый слой пыли обнимает крохотные городишки, разбросанные вдоль узких глухих дорог. Сами же городишки представляют собой группки ветхих одно-, двухэтажных цементных домиков и лавчонок. Длинные тонкие занавеси из пластиковых лент болтались в открытых дверных проёмах, служа слабой защитой от мух. На тротуарах, у домов, на стульях сидели хозяйки, поглощённые шитьём, время от времени они поднимали глаза от рукоделья на проносящиеся легковые машины и грузовики.

Южане в общей массе были приземисты и коротконоги, темноволосы и смуглолицы, одевались в чёрное или тёмное. Когда наша четвёрка светловолосых гигантов, в ярко-красных, жёлтых, оранжевых или зелёных костюмах, катила по главной улице пуэбло на велосипедах с оранжевыми и жёлтыми вьючниками, испанцы бросали свои занятия и изумлённо глазели на нас. Наше появление в селениях становилось незабываемым событием.

Если каталонцы всегда махали нам, выкрикивая приветствия, когда мы проезжали мимо ферм, и в городах нас буквально душили расспросами о нашем путешествии, то на юге нас встречали молчаливыми подозрительными взглядами. По сравнению со своими соотечественниками с севера южане казались более бедными и отсталыми. У большинства из них был такой вид, как будто они видели велосипедистов впервые. Владельцы лавочек и хозяйки на рынках никогда не заговаривали с нами, и нигде, ни в городах, ни в деревушках, нам не отвечали на наше hola[*]*
  Здравствуйте! (исп.)


[Закрыть].

Вдобавок ко всему нам с Кристин бесконечно досаждали южные мужики – они не давали прохода ни вместе, ни поодиночке, без того, чтобы не заграбастать нас в свои вечно распахнутые объятья. Если я отправлялась на рынок одна, они всю дорогу тащились за мной по пятам. Даже когда меня сопровождал Ларри, они всё равно вожделенно пялились и свистели.

Люди были не единственной «проблемой», с которой мы столкнулись на юге. От Валенсии до Гранады нас с Ларри ждала полоса неудач, ударивших по нашему снаряжению: полетел задний алюминиевый багажник, затем отдала концы «молния» полога палатки, мои единственные кроссовки развалились по швам, а дождевик начал пропускать воду.

Сперва – где-то между Аликанте и Альмерия – вышел из строя багажник. В Альмерия мы потащили их к сварщику – лучшему во всей Испании, настоящему виртуозу электродуговой сварки, как уверяли нас все,– для которого сварить багажник – пятиминутное дело. Сначала он взялся чинить мой багажник. Минут за пятнадцать он кое-как заварил разрыв, однако в нашем положении вряд ли имело смысл жаловаться: ведь «мастер» был не только лучшим, но и, как он сам нам сказал, единственным в округе. Затем он, прихватив багажник Ларри, опять исчез в своей мастерской. Прошло полчаса, а он всё сваривал. Ларри нервно вышагивал по комнате, отведённой для приёма заказчиков. После того как минуло ещё полчаса, он решительно двинулся в мастерскую.

– Я не могу больше ждать,– решительно заявил он.– Пойдём туда и выясним, что случилось.

В закутке мастерской мы обнаружили сварщика, взиравшего на багажник Ларри с недоуменно-растерянной миной. Оказалось, он случайно выварил целый кусок алюминия. Глазея в зияющую пустоту, мы оба думали об одном и том же: испанцы увлекаются велогонками, но они не путешествуют, из чего следовало, что в Испании нам не видать нового багажника. Оставалось во что бы то ни стало спасти старый.

Провозившись ещё час, Ларри со сварщиком удалось восстановить опору, вставив кусок стального прута на место утраченного алюминиевого звена, закрепив его для надёжности в нескольких местах медной проволокой. На опору было больно смотреть, и Ларри заключил, что ей не протянуть и двух дней, однако ничего лучше придумать он не мог. Как оказалось, багажник продержался до Англии, где мы его заменили.

В тот вечер, когда мы расположились на ночёвку рядом с Кристиной и Грегом на окраине Альмерия, неожиданно разъехалась «молния» полога, моментально запустив внутрь целое полчище комаров на вечернее пиршество, разумеется, без нашего на то приглашения. После того как мы обнаружили, что один из замков на сумках подходит к поломанной «молнии», нам удалось её соединить.

На следующее утро мы вчетвером выехали на главное прибрежное шоссе, по которому проследовали на запад по долине до самого Мотрила, въехав прямиком в полосу сущего кошмара: непредсказуемый встречный ветер, незаасфальтированный участок дороги, мощные грузовики, покряхтывающие под тяжестью гравия. На шоссе меняли асфальт. Пока встречный ветер швырял нас в грязь, между камнями и рытвинами, тридцатитонные грузовики обдавали нас волнами пыли и гравия. В течение дня ветер всё больше свирепел, и ближе к вечеру нам потребовалось мобилизовать всё своё умение, силы и внимание, чтобы сохранять вертикальное положение и продвигаться вперёд по рыхлому, неровному грунту. В конце дня дорога неожиданно повернула под углом к ветру, теперь порывы обрушивались на нас сбоку. Меня, самую лёгкую из нас, ветер смёл к краю дороги. Я приземлилась на кучу гравия, а велосипед всей своей семидесятифунтовой тяжестью сверху обрушился на меня. Одной ногой я застряла в стремени, другой врезалась в камень – от правой кроссовки отлетела подошва, левая превратилась в сущую развалину из расползшейся по швам кожи. К сожалению, в Испании трудно было найти подходящую обувь, вот почему все последующие три месяца, пока я не купила кроссовки в Англии, я всякий раз чертыхалась, вдевая в стремена свои покалеченные кроссовки.

К утру ветер совсем стих, и мы повернули на север, чтобы начать сорокамильный подъём до Гранады. Через час температура резко упала, зарядил дождь, и я обнаружила, что мой дождевик больше не отталкивает воду. Не то чтобы расползлись двойные швы, с ними-то как раз всё было в порядке, но сама ткань вдруг всей своей поверхностью начала, как губка, вбирать воду. К тому времени, когда мы сделали остановку в пути, чтобы съесть ленч в крохотной деревушке Безнар, я успела изрядно промокнуть.