Текст книги "Мили ниоткуда (Кругосветное путешествие на велосипеде)"

Автор книги: Барбара Сэвидж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ЖАРКИЙ УГОЛЁК И БРЕНДИ

В аэропорту Люксембурга после того, как наши пожитки проплыли по багажному транспортёру, мы ещё около часа ждали, когда же появятся велосипеды. И только когда все наши попутчики разобрали багаж, двери подсобки широко распахнулись, оттуда тяжёлой походкой вышли двое дюжих носильщиков и со всего размаха метнули коробки с велосипедами через всё багажное отделение. Громоздкие картонные контейнеры пронеслись по воздуху, с налёту врезались в перила в конце комнаты, с грохотом отскочили от пола и шустро проскользили вдоль стены к лестнице, ведущей в холл нижнего этажа. Разом перемахнув через транспортёр, мы с Ларри чудом успели схватить коробки в тот момент, когда они уже были готовы всей тяжестью обрушиться вниз.

С трудом взломав коробки, мы осмотрели велосипеды, чтобы убедиться, не пострадали ли они во время полёта и от «доставки по воздуху» в багажном отделении. Лишь небольшие царапины на рамах, ничего серьёзного. Мы насадили педали и передние колёса, подняли сиденья, привернули рули, навьючили пожитки и выкатили велосипеды на улицу.

После влажной флоридской жары пронзительный холод, встретивший нас за дверью аэровокзала, показался нам полярным морозом. Прежде чем двинуться в город, мы натянули свитеры и ветровки. Тремя часами позже мы отправились в Испанию – в двадцатичасовое путешествие по железной дороге с тремя пересадками. Скарб всю дорогу оставался при нас, велосипеды мы сдали в багаж, теперь уже без контейнеров.

Добравшись до Барселоны, после трансатлантического перелёта и суток тряски в вагоне, мы чувствовали себя как зомби. На вокзале я, пошатываясь, доковыляла до багажного отделения и предъявила корешки квитанций служащему.

– Велосипеды? Ещё нет. Маньяна, завтра,– отмахиваясь, прокричал он.

Когда на другой день мы наведались снова, велосипедов всё ещё не было, и мы сникли.

– Пора бы им уже быть,– пробормотал Ларри.– Похоже, потерялись или увели.

Мы заглянули справиться и на следующий день, и снова: «Маньяна, маньяна». Но на четвёртый день при нашем появлении охранник багажного отделения просиял. Он слетал в подсобку и вернулся с нашими верными спутниками. Они пережили путешествие из Люксембурга без единой царапинки.

Первые две недели в Испании мы провели у Долли, моей ровесницы. Мы подружились пять лет назад, работая в одной фирме в Барселоне. Теперь она жила в Барселоне в собственной квартире с мужем Санти и двухлетней дочуркой Алисией. Две недели Долли потчевала нас до отвала пряными испанскими кушаньями: паэллой, чечевичной похлёбкой, цыплятами в томате, черносливом и кедровыми орешками в меду, тушёными артишоками с колбасой. В придачу ко всему река вина и бренди. Санти и Долли было о чём порассказать. Теперь, когда не стало Франко, Испания упивалась свободой слова, и все без умолку говорили о политике, гражданской войне и Католической церкви – на темы, которые большинство испанцев не могло откровенно обсуждать в течение десятилетий. Мы болтали, шутили и постоянно ходили по гостям.

Замечательно было снова оказаться среди друзей, однако к концу второй недели нас потянуло бежать прочь из большого города. После семи месяцев бивачной жизни, моря свежего воздуха и физической нагрузки торчать в трёхмиллионном, заполонённом толпой городе было невыносимо до удушья. Сплошные пробки, шум, сажа и пыль. Улицы были настолько запружены транспортом и окутаны смогом, что нам ни разу не удалось как следует поработать педалями или пробежаться для сохранения формы. При обильной еде, изрядных возлияниях и отсутствии ежедневных тренировок серьёзная физическая нагрузка вызывала тошноту. Мы поняли: пора «по коням» – и в путь, в «глубинку».

В то утро, когда мы уезжали из Барселоны, шёл дождь. Долли и Санти уговаривали нас остаться ещё на денёк и переждать, но нам что – мы люди привычные. Нас звала дорога. Только вот пугали испанские водители. Я молилась о том, чтобы не повторился «флоридский вариант». Нам и так придётся хлебнуть лиха на однополосных захолустных дорогах, сплошь в выбоинах и ухабах; для полного счастья не хватало только маньяков за баранками.

Несмотря на дождь, было здорово опять почувствовать волю и лететь вперёд, прочь от толп, вдыхая свежий воздух и чувствуя, как согреваются в работе мышцы. Мы двинулись вдоль взморья в Кадагес – крохотный, не тронутый цивилизацией рыбацкий посёлок, расположенный в сотне миль к северу от Барселоны, где собирались провести около месяца, коротая остаток зимы. Узкие дороги побережья были круты и извилисты. Скалистые прибрежные горы местами поросли соснами. По дорогам бродили стада коз. Песчаные пляжи обвивали подножия отвесных скал, а бирюзовые с переходом в глубокую синь воды Средиземного моря были усеяны рыбацкими судёнышками.

Машин почти не было. Орды туристов хлынут сюда только месяца через три-четыре. Промышленный транспорт придерживался autopistas[*]*
  Магистральная дорога (исп.)


[Закрыть], удалённых от моря. Случайные грузовики и легковые авто, проезжавшие мимо нас, только прибавляли нам бодрости уже воспрянувшего духа. Не было случая, чтобы водители нетерпеливо сигналили или норовили «размазать». Сбросив скорость, они, как вашингтонцы, ползли за нами, повторяя изгибы дороги до тех пор, пока не находили совершенно безопасного места для обгона. Обходя нас, они всегда отчаянно махали руками, выкрикивая слова поддержки.

В Каталонии, северо-восточной провинции Испании, нас приветствовали не только водители. Стоило каталонским крестьянам завидеть нас на дороге, как они мигом бросали работу и принимались вопить: «Estupendo! Fabuloso! Que coraje!» или «Vaga con Dios»[*]*
  Потрясающе! Сказочно! Какая смелость! С Богом! (исп.)


[Закрыть]. Я ехала в чёрных коротких велосипедных шортах, но никого, похоже, не смущал вид моих голых ног. Все были в таком восторге от встречи с иностранцами, путешествующими по Испании на велосипедах, что совсем не обращали внимания на амуницию.

По пути в Кадагес мы не пропускали ни пляжей, ни пуэбло[*]*
  Селение (исп.)


[Закрыть] и останавливались поболтать с прохожими. Ежедневно перед ленчем мы заворачивали в какой-нибудь городок или посёлок и прямиком устремлялись на рынок за апельсинами, помидорами и сыром, затем – в пекарню за батоном белого хлеба с хрустящей корочкой, а напоследок заглядывали в одну из многочисленных бакалейных лавочек за йогуртом.

Рыночные площади вечно кишели чёрными свитерами и юбками. Проталкивающиеся от прилавка к прилавку в поисках выгоднейших цен хозяйки тащили тележки для покупок, нейлоновые прямоугольные корзинки на колёсах. Испанки громко торговались и азартно спорили, не забывая обсудить утренние местные новости у каждого прилавка, чем превращали обычный «продрейс» в процесс приятного времяпрепровождения. Многие женщины, за которыми хвостиками тянулись их «ниньос»[*]*
  Дети (исп.)


[Закрыть], ежедневно убивали более часа, странствуя по рынку и рассеянным по городу мелким лавчонкам.

Когда мы въезжали на рыночную площадь, женщины тучей обступали нас, любопытствуя, чем любят подзакусить иностранцы. Испанцы гордятся своими фруктами и сырами, и им было всегда приятно, когда мы спрашивали валенсийские апельсины и козий сыр. Обнаружив, что мы говорим по-испански, они принимались выуживать из нас всё, что им хотелось знать. Расспрашивали вплотную притиснутые к нам дамы, ответы передавались из уст в уста, расходясь кругами до самого края толпы. Женщины неизменно осведомлялись, есть ли у нас дети, а мой ответ заставлял их хмуриться и качать головой.

– Нет деток? Какая жалость,– тихо ворковали они. После чего кто-нибудь сочувственно похлопывал меня по плечу, уговаривая не переживать, мол, ещё не всё потеряно.

Обычно мы расправлялись с ленчем где-нибудь на скамейке на одной из обсаженных деревьями городских площадей, в окружении стариков каталонцев в традиционно чёрных беретах, брюках и свитерах. Стоило нам с Ларри вырулить на площадь, как старички непременно ковыляли обследовать наши велосипеды и выпытать, кто мы и откуда. Они всегда спрашивали, не французы ли мы, поскольку французы – страстные велосипедисты. Узнав, что мы американцы, они ударялись в воспоминания о том, как дядюшка или кузен такой-то отправился в Новый Свет попытать счастья где-нибудь в Чикаго, Майами или Нью-Йорке.

Старики рассказывали о гражданской войне и жестоких страданиях, которые принёс Каталонии Франко, тогда как молодёжь обсуждала инфляцию, безработицу и происки баскских террористов, интересуясь всем – от ЦРУ до «Плейбоя».

Ближе к ночи мы ставили палатку на каком-нибудь пустынном пляже и, забившись в тёплые коконы, засыпали под шёпот и плеск прибоя. По утрам, ещё до рассвета, приглушённое «пут-пут-пут» рыбачьих лодок ласково уговаривало нас проснуться. Обычно мы выбирались из палатки и наблюдали, как огни больших керосиновых фонарей на судёнышках всё дальше уносит в море, как мокрое солнце встаёт из-за горизонта. После зарядки и завтрака мы зачищали тарелки песком и ополаскивали их в море, солёный бриз обдавал нас тончайшим мокрым туманом. Рыбаки, ещё не отплывшие далеко от берега, приветливо махали, желая нам доброго утра, а жадные чайки слетались прибрать остатки нашей трапезы.

Флоридский кошмар остался где-то в прошлом, нас больше не связывали самолёты, поезда и большие города. Мы вновь обрели свободу и поверили в себя.

Двадцать шестого января, перевалив через крутой хребет близ французской границы, мы плавно скатились в Кадагес. Мы бывали там в 1974 году, когда работали в Барселоне, и понимали, что лучшего места нам не найти. Селение окружали горы с террасированными склонами и мили изрезанного, нетронутого побережья, как нельзя лучше подходящего для велопрогулок. Его суровые, гордые рыбаки боролись за спасение своей крохотной «ниши» Средиземноморского побережья, против строительства уродливых гостиничных многоэтажек, заполонивших Коста-Брава от французской границы до Барселоны. Кадагес – «колыбель» художника-сюрреалиста Сальвадора Дали. Художники со всего света стекались сюда пожить и поработать.

Кадагес приютился между узкой глубокой бухтой и холмистыми предгорьями, встававшими едва ли не от самой кромки воды. За холмами, обнимая и защищая селение, вздымались горы с террасированными склонами. Раньше их покрывали виноградники. Когда болезнь свела лозу, террасы засадили маслинами. Потом, в 1956 году, разразился мороз и загубил маслины. Теперь же террасы большей частью были заброшены.

Вкатив в Кадагес, вместо того чтобы встать лагерем где-нибудь на задворках, мы решили поискать недорогой пансион, поскольку рассчитывали на недели холода и дождей. Оставив велосипеды на берегу, мы зашагали в город вверх по крутым, узким, вымощенным булыжником улочкам, бежавшим от бухты в гору. По обеим сторонам улиц тянулись одно-, двухэтажные выбеленные домики; перед ними на деревянных стульях сидели женщины за шитьём или штопкой. Проходя мимо, я остановилась спросить, не знают ли они какой-нибудь частный пансион; и в первый раз со времени приезда в Испанию нас одарили подозрительными взглядами. Не улыбнувшись, женщины молча покачали головами и отвели глаза. После двадцати минут бесплодных поисков мы повернули назад к велосипедам. Когда мы были уже у цели, нас заметила одна из уже знакомых нам испанок, спускаясь по мощёной дорожке в лавку. При виде наших велосипедов сердитая мина исчезла, и женщина заспешила к нам.

– Так, значит, вы велосипедисты,– разулыбалась она.– Вот почему вы среди зимы щеголяете в шортах! А мы-то не поняли. Приняли вас за чокнутых. Кто же ещё станет разгуливать зимой в коротких штанишках. Сюда столько этих тронутых хиппарей-художников съезжается, и все норовят устроиться в наших пансионах. Изведут все деньги на наркотики, а потом не могут расплатиться; вот никто и не хочет их пускать. Мы подумали, вдруг вы из них будете. Поняла-поняла, вы – велотуристы, значит, всё в порядке. Послушайте, я знаю одно место – лучше не придумаешь,– закивала она, жестами приглашая следовать за собой.– В испанских пансионах, знаете ли, всегда такой гвалт, что не уснёшь. Постояльцы-испанцы встают поздно, болтают громко и включают телевизор на всю катушку. Но там – совсем другое дело. Дом небольшой, зато тихо и чисто. В самый раз для вас, увидите.

И она повела нас вверх по булыжной дорожке, в мощёный внутренний дворик, окаймлённый исполинскими цветочными горшками. Обступившие дворик выбеленные извёсткой дома щеголяли лакированными дверьми и чугунными балконами, сплошь уставленными цветущей зеленью и кактусами.

Женщина забарабанила в одну из дверей, на стук высунулась кругленькая низкорослая каталонская дама в чёрной юбке и тёмно-зелёной блузке. Обе они затараторили на каталонском диалекте, через пару минут наша провожатая представила нас сеньоре Надаль.

– У моей подруги есть свободные комнаты, она вам покажет. Тороплюсь за покупками, ещё увидимся. Мой дом через переулок, налево. Ах да, меня зовут сеньора Казаньяс. Adios![*]*
  До свидания (исп.)


[Закрыть]

Мы проследовали за сеньорой Надаль в дом, вплотную примыкавший к её собственному, вверх по лестнице, в гостиную, заставленную старинной мебелью, с балконом во внутренний дворик. Пол, выложенный крупной плиткой, и белые стены. Из гостиной длинный коридор вёл, минуя три спальни и ванную, в обширную кухню. Спальни были свободны, и я выбрала самую дальнюю, с видом на мощёный переулок за пансионом. За все пять недель житья у сеньоры Надаль только однажды одна из спален приняла постоялицу-барселонку, да и та на другой день упорхнула. Сеньора Казаньяс оказалась права: пансион служил нам идеальным пристанищем. Наша комнатка была хоть и мала, но уютна с её обилием старинных бюро и стульев. К тому же сеньора Надаль снабдила нас небольшим газовым обогревателем.

Пока разгружали велосипеды и устраивались, оба жутко проголодались. Время сиесты, которая в небольших испанских городках вроде Кадагеса длится с часу-двух до пяти-шести, ещё не кончилось, и все бакалейные лавки были закрыты. Поэтому мы направились в «Маритимо» – местный бар-кафе на набережной в центре городка, ради пары пива, яичницы и сандвича с картошкой.

«Маритимо» мог похвастаться огромным единственным залом, забитым деревянными столами и стульями. Западными окнами он глядел на скопище цементно-деревянных скамеек и «пук» голых деревьев, всё это, вместе взятое, являло собой центральную площадь Кадагеса. Восточные окна выходили на море. На длинной, от стены до стены, стойке бара надрывался один из вездесущих, горластых испанских телевизоров. Из-за сиесты в «Маритимо» было пустынно, не считая горстки отдыхавших рыбаков, мирно посапывающих за двумя столиками, головы их соседствовали с пустыми винными бутылками.

Мы с Ларри предпочли перекусить в патио – внутреннем дворике, обращённом к морю, а затем отправились осматривать городок.

Перед «Маритимо» протянулась полоска песчаного пляжа. Мы побрели вдоль него, разглядывая скучающие на берегу пёстрые рыбачьи лодки. Все они были завалены сетями, на корме – керосиновый фонарь. Дошагав до края отмели, мы снова выбрались на дорогу, тянувшуюся вдоль берега. Прямо по ходу какой-то парень споро белил один из домов; он был похож на американца.

– Привет,– прокричал Ларри, остановившись у подножия приставной лестницы.

– Приветствую обоих! – донеслось сверху.

– Откуда ты? – спросил Ларри.

– Из Санта-Барбары.

Его звали Том Бишоп. Тремя месяцами раньше Том распрощался с работой дизайнера в электромеханической фирме в Санта-Барбаре и на крыльях любви устремился в Испанию, чтобы быть рядом со своей подружкой Марией-Хосе, с которой познакомился пару лет назад. Мария-Хосе постигала науки в Барселонском университете, тогда как Том, не выносивший затянутого смогом города, жил в Кадагесе. Дама сердца наезжала к нему на выходные.

Как и большинство иностранцев, вскоре Том оказался гораздо ближе к краху, чем хотелось бы. Прилетев в Испанию с суммой, по его мнению, вполне достаточной, чтобы протянуть лето, Том слишком скоро обнаружил, что в Испании инфляция бьёт по карману куда больней, чем он думал. Не прошло и трёх месяцев, как он почти исчерпал свои ресурсы. Чтобы хоть как-то продержаться, Том малярничал и молился за удачный уик-энд в «Ла Галериа Сирена», местной картинной галерее, которой он владел с немцем Роландом. По крайней мере раз в месяц Том непременно срывался в Барселону, чтобы забрать с собою Марию-Хосе ради жаркой ночки любви. Он вынужден был укладываться в двадцать пять долларов, ровно столько платили на донорском пункте в Барселоне за пол-литра сданной крови.

– Эй, послушайте,– сказал Том, после того как мы почти час протрепались у лестницы.– Ничего не поделаешь – должен вернуться к своей работёнке, но сегодня у нас будет вечеринка. Все мы, иностранцы, собираемся попеть-потанцевать, ну и, само собой, поесть-попить. Встречаемся в семь в «Маритимо» и вместе стартуем оттуда.

Остаток дня мы с Ларри петляли по узеньким улочкам, пересекавшим Кадагес. Прошвырнувшись по магазинам, мы зашагали из города вдоль берега в самый конец бухты. Ко времени, когда мы достигли её края, спустились сумерки, море и белые домики уже не сияли в закатных лучах. Краски померкли. Отражения огней, лившихся с площади и из окон домов, змеились на тёмной, зеркальной глади моря, а фонари, испещрявшие старинные, источенные временем здания, превращали Кадагес в лоскутное одеяльце, уютно разостланное в колыбели между горами и морем. Сидя и любуясь нашим новым пристанищем, мы слышали, как где-то под нашими ногами плещется море, ударяясь о скалы. Издали до нас доносилось уже знакомое «пут-пут-пут» ранних вечерних рыбаков.

Припоздав на полчаса, Том всё же появился в «Маритимо» – высокий, худощавый, с коротко стриженными курчавыми каштановыми волосами. На вид – около сорока. Его выцветшие, обветренные губы растянулись в широкой улыбке, в ухе болталась серьга. От бара мы двинулись к собору, высившемуся на вершине самого внушительного холма. Не доходя до собора, мы остановились возле трёхэтажного дома, а затем поднялись по лестнице наверх.

Единственная комната под самой крышей. И она была битком набита людьми – «тронутыми художниками-хиппарями», как сказала бы сеньора Казаньяс. Том представил нас каждому. Колумбиец-гей Карлос, художник, натурщик и протеже Дали, в длиннополом чёрном одеянии. Австралийцы Фил и Карен Кларк. Фил вовсю готовился к приближающейся персональной выставке акварелей в «Ла Галериа Сирена». Роланд, компаньон Тома, который, по слухам, не утруждал себя работой, однако постоянно был при деньгах, и немалых, сидел рядом с англичанкой Колетт, когда-то застрявшей в Кадагесе без гроша за душой – в этом состоянии она пребывала и поныне. Колетт подсела на ЛСД ещё в Англии, теперь же силилась прокормиться, продавая свою домашнюю стряпню. Напротив Колетт маячили «английские близнецы» – скульпторы, всегда облачённые в чёрное, они жили в старинном доме в центре города. Приютив Колетт у себя, близнецы приглядывали за ней. Живописец Чико Хансен «выставлялся» в галерее. Чико, потомок от брака кубинки с норвежцем– экзотично-красивый здоровяк лет пятидесяти, выглядевший на тридцать пять. В фланелевой рубахе, а-ля канадский лесоруб, в новёхоньких джинсах, Чико казался самым крепким и стойким компонентом этого странного коктейля.

– Я действительно поверил в «эст»[*]*
  Erhard Seminars Training – система групповой психотерапии.


[Закрыть]. «Эст» пробудил моё самосознание, благодаря ему мне наконец удалось сконцентрироваться.

Чико и правда всегда казался собранным, особенно по сравнению с другими иностранцами.

Пока все пили вино и обсуждали, кто чем занимается, когда в городок приедет Дали, где можно недорого снять комнату, как идут дела в галерее, гитарист-югослав наигрывал американские негритянские спиричуэлы и пел с сильным хорватским акцентом. Двое одуревших от наркотиков музыкантов из состава британской рок-группы, обитавшей в автобусе где-то в горах за городом, аккомпанировали ему на банджо и расчёске, обёрнутой папиросной бумагой. На балконе, возвышающемся над бухтой, отрешённо танцевал Карлос.

К полуночи все изрядно набрались, а кое-кто и вовсе полёг. Мы с Ларри с грехом пополам, спотыкаясь и оступаясь, одолели три пролёта вниз и заковыляли узкими каменистыми тропками к пляжу, через площадь, опять в гору, по «пьяному» переулку к своему пансиону.

Мы провели в Кадагесе месяц и неделю, приводя в порядок велосипеды и пожитки, лазая по горам и побережью, читая и поглощая литры кислого до оскомины сорокадвухцентового вина на площадях у моря. Мы отыскивали уютные площади, укрытые от свежих морских бризов. В полуденные часы солнечные лучи, отражаясь от белой извести стен, одаривали нас теплом. Старики, завсегдатаи каких-нибудь двух-трёх скамеек, притулившихся у стены, охотно знакомились с нами.

Базарными днями в Кадагесе были понедельники. Часов в семь утра с гор громыхали грузовики и парковались на центральной площади у «Маритимо». Быстро возводились прилавки, превращая площадь в запутанный лабиринт из фруктов и овощей, орехов, сладостей, одежды, обуви, тканей и всевозможной кухонной утвари. В свой первый поход за пару сотен песет (около четырёх долларов) мы унесли с базара два фунта апельсинов, столько же бананов, по полдюжины помидоров, картошин и яиц, три луковицы, картонную коробку брюссельской капусты, пакет стручковой фасоли, необъятный цуккини, сумку артишоков и баклажан.

По утрам мы совершали пробежки по берегу до края бухты. В первое утро местные рыбаки, снаряжавшие свои лодки и сети к выходу в море, глазели на нас в недоумении. Мы помахали им с улыбкой, они тоже помахали нам, пока ещё робко и нерешительно. На другой день мы снова махали, желая удачи; они отвечали уже с большим энтузиазмом. Через день они махали и кричали нам первыми. С тех пор рыбаки каждое утро приветствовали нас одобрительными возгласами и обязательно останавливались поговорить, когда встречали нас в городе. После пробежки, пока Ларри на кухне сооружал омлет с сыром и луком и заваривал чай, я покупала у булочника пару горячих, свежеиспечённых французских булок. За неспешным завтраком следовал долгий горячий душ вдвоём. Ближе к вечеру мы обычно собирались в галерее выпить, попеть и просто потрепаться. Во время одного из таких «междусобойчиков» Том объявил, что через два дня улетает домой.

– За последний месяц я выдохся кое-как сводить концы с концами. Решил вернуться к своей прежней работе в Санта-Барбаре и скопить деньжат.

Гитарист-югослав мотнул головой.

– Выдохся? А я не первый год так живу. Играю, пою. Если удаётся собрать немного песет у Эль'Хосталь, тогда я ем. Если же никто не подаёт, значит – не судьба. По мне – нормально. Я привык так жить. Когда дело уж совсем плохо, что-нибудь непременно изменится к лучшему.

– Я так не могу,– возразил Том.– Хотелось бы большей уверенности в будущем, что ли.

Однако почти все согласились с югославом. Они так долго жили «на краю», что отвыкли беспокоиться, где раздобыть деньги на оплату жилья за месяц вперёд.

– Слушай,– вдруг прощебетал Карлос,– твой отъезд совпадает с открытием выставки Фила. О, как чудненько! Мы объединим твой прощальный вечер с открытием выставки в одну грандиозную, прекрасную феерию. О, как я люблю вечеринки!

Карлос затанцевал в предвкушении, Колетт мечтательно закивала, пообещав напечь пирожных, а Чико, единственный из всей компании счастливый обладатель собственного авто, предложил подкинуть Тома до Барселоны.

В тот вечер, когда мы с Ларри возвращались в пансион, во внутреннем дворике нас окликнула сеньора Надаль. В первые недели она почти не говорила с нами, хотя всегда махала нам рукой, когда мы выходили на утреннюю пробежку. Сегодня, однако, она завела разговор первой, ей хотелось расспросить, нравится ли нам в Кадагесе и как прошли вылазки по побережью.

– Слыхала, посиживаете на площадях со стариками, беседуете с ними. Мне это по душе. Рыбакам вы тоже нравитесь. Загляните ко мне, посидим.

Сеньора Надаль провела нас в гостиную, которая, как и наша комната, дышала стариной. Мы с Ларри уселись за массивный деревянный стол в центре комнаты и, вертя головами, разглядывали семейные фото, украшавшие стены.

– Я никогда не была замужем,– продолжала она.– Разменяла шестой десяток, вот так и живу одна в этом огромном доме. Чтобы скоротать время, шью и расшиваю одежду, скатерти и портьеры с подругами. Мы продаём своё рукоделие здесь и в Барселоне. В тёплые и солнечные дни мы работаем на улице, во дворе. В плохую погоду собираемся вот за этим столом.

Соседним домом, где вы остановились, владеет мой брат. Он с семьёй живёт в Барселоне. Его дом построен в тысяча семьсот тридцатом году, мой же пристроен позже – в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Оба дома построены Надалями и всегда принадлежали нашему семейству.

Сеньора Надаль указала на портрет пожилой дамы, висевший на стене возле камина.

– Моя мать родилась здесь, в Кадагесе, и ни разу за всю свою жизнь не выезжала из города. Отец плавал на торговых судах из Испании в Италию. Все эти чудесные, вручную расписанные керамические безделушки, что вы видите вокруг, привезены из Италии. Когда отец плавал, я была ещё совсем девчонкой, а Кадагес был совсем другим. В городке не знали ни электричества, ни парового отопления, ни водопровода. Да и канализация появилась сравнительно недавно.

– Помните, вы обратили внимание на большой глиняный кувшин, за передней дверью? Тот, со слегка отбитым верхом, с ручкой и носиком? Так вот, когда я была маленькой, все наши девочки обычно набирали воду в такие кувшины из фонтана над источником, почти в самом центре города. Мы наполняли кувшин и, положив себе на макушку свёрнутый в кольцо жгут из одежды и водрузив на него один кувшин, а пару других неся в руках, брели назад домой. Эта вода уходила на готовку, стирку и мытьё посуды. Тогда мы не часто баловали себя ванной. Летом, с наступлением тепла, в жару, мы смывали с себя грязь, купаясь в море. Много лет прошло, но я помню всё, будто это было вчера. А ещё помню гражданскую войну. Да, мы бедствовали в войну здесь, в Кадагесе. Тогда у нас ещё были наши оливы, а значит, было и оливковое масло.

Все жители Кадагеса, как и большинство каталонцев, за исключением разве что полицаев, ненавидели Франко. Франко пытался уморить нас, каталонцев, голодом; но здесь, в Кадагесе, у нас было оливковое масло, оно-то и спасало. Оно ценилось на вес золота. Когда Франко отсёк Каталонию от остальной части Испании, каталонцы лишились источника масла на юге. А вам известно, как любим мы, испанцы, оливковое масло. Мы не можем без него. Вот почему все надеялись только на Кадагес. Мы вывозили масло тайно, спрятав в повозках под сеном, и выменивали на него в Льянсе помидоры, лук, рис, вино – да почти всё что угодно. И ещё, разумеется, нас поддерживала рыба. Благодарение Богу, Франко ни разу не бомбил наши лодки. Мы-то боялись, что он не упустит случая. От бомб досталось другим городкам, нас миновало. Но несмотря на масло и рыбу, к концу войны стало совсем плохо, в конце концов у многих горожан иссякли деньги, а в домах не осталось ни крошки.

В то время вон в том большом, заброшенном доме, через патио, жило очень богатое и влиятельное каталонское семейство. Изнутри и снаружи это был настоящий дворец. Что ж, теперь, как видите, он заколочен и всеми покинут. Вам, должно быть, небезынтересно узнать, почему такой дом оставлен гнить и разрушаться. Так вот, богач, что жил в нём вместе с семьёй и слугами, начал поддерживать деньгами и едой городскую бедноту. Как будто и в самом деле войне конец. С одной стороны, Франко старался извести нас под корень, с другой – местный богатей из богатеев пытался нас спасти. А потом однажды кто-то донёс о происходящем в полицию. Никто не знает имя предателя, но, ясное дело, все грешили на слуг сеньора. Кто же ещё мог сообщить? Как бы то ни было, как только солдаты пронюхали о продуктах и деньгах, они расстреляли сеньора. Он принял смерть здесь, в стенах своего дома, а его семье удалось бежать в Барселону. Говорят, тело сеньора так и осталось в доме. В конце концов приехали его дети, вывезли всю обстановку, а потом опечатали и заколотили дом, ставший отцовским склепом.

В день отъезда Тома из Кадагеса и открытия выставки Фила в галерее иностранцы закатили двенадцатичасовую вечеринку. Люди, пиво, вино, бренди и всякая снедь начали стекаться в галерею уже около полудня. Фил суетился, развешивая по стенам свои полотна, в то время как Том пытался впихнуть всё, что скопилось у него в «берлоге» за последние четыре месяца, в свой единственный рюкзак. То, что не годилось, он выбрасывал. Колетт продавала пирожные, Карлос танцевал, а югослав вовсю шпарил на гитаре вариации на тему «Бонни и Клайда», мешая «Когда святые маршируют» и «Если бы у меня был молот» с ямайскими калипсо, приправляя весь этот винегрет самой малостью гитарной классики.

Под вечер Тому пришло в голову, что для прощального обеда не хватает гамбургеров. Вся компания гуськом потрусила вниз по вымощенным булыжником узеньким переулочкам к «Маритимо», там кто-то попросил хозяина разогреть мясные пирожки, купленные нами по пути в мясной лавке. Мария-Хосе прикупила в пекарне дюжину небольших батонов, салат-латук и лук у зеленщика, и все мы расселись на пляже и принялись за гамбургеры, которые обильно вспрыскивали пивом, вином и бренди. Пляж был безлюден, если не считать горстки рыбаков, готовящих свои лодки для вечернего лова. Остальные рыбаки отдыхали в «Маритимо», сгрудившись перед телевизором и вперившись взглядом в экран, заворожённые специальным выпуском новостей американского телевидения. После гамбургеров вся стайка иностранцев, кроме нас (у которых не было с собой изысканных туалетов), разлетелась по домам, принарядиться в «последний писк».

В восемь часов галерея вновь распахнула двери, выставив на всеобщее обозрение картины, художников-иностранцев, музыкантов и прочий чудной люд. Столы ломились от чаш с пуншем, сыров и крекеров, овощей и зелени, всевозможных напитков и, разумеется, кулинарных творений Колетт. Фил стоял в дверях, лично приветствуя гостей обоего пола. «Английские близнецы» явились, как всегда, с ног до головы в чёрном. Две живописно размалёванные валенсийки, обитавшие в крохотном домике на окраине городка, проскользили внутрь в длинных, волнообразно колышущихся юбках и плотно облегающих тело шёлковых блузках с умопомрачительными декольте. Единственный преуспевающий художник, американец, писавший исключительно линейные композиции, важно вышагивал, волоча по полу угольно-чёрную мантию, удивительно сочетавшуюся с рассыпавшимися по ней длинными чёрными сальными космами. Карлос, в прозрачной белой блузе и чёрных газовых шароварах, собранных на лодыжках, появился рука об руку с танцовщиком-австралийцем в пурпурно-красном трико. После того как иностранцы запрудили галерею, несколько смелых, опрятно и консервативно одетых испанских семейств отважились заглянуть внутрь посмотреть на полотна и, возможно, приобрести парочку.