Текст книги "Любовь священна"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Барбара Картланд
Любовь священна
Глава 1
1887
Герцог Этерстон стоял на палубе яхты «Морской лев», которая шла под парами к Алжиру.
Было еще очень рано, но необычный полупрозрачный солнечный свет, характерный для Северной Африки, уже предвещал нестерпимую жару. Ослепительно белые пляжи на фоне изумрудно-зеленых холмов в сочетании с лазурной голубизной моря делали бухту каким-то неземным местом.
У герцога было далеко не радужное настроение, и он хмуро смотрел на толпу, собравшуюся на набережной и праздно смотревшую на медленно движущуюся яхту. Он почти не спал сегодня ночью и еще не отошел от гнева, в порыве которого приехал в порт Монте-Карло, откуда немедленно вышел в море.
Герцог, подверженный частой перемене настроения, так же легко и быстро менял решения, но при этом довел организацию своего быта почти до совершенства. Слуги в его многочисленных домах не нуждались в специальном оповещении о его приезде. Каждый свой особняк он посещал не чаще одного раза в три месяца, но все всегда проходило по заранее отработанному плану.
Путешествовал герцог обычно налегке, так как в любой из его резиденций имелось все необходимое. Иногда он даже отправлялся в дорогу один, ведь всюду, куда бы он ни приезжал, его ждали секретарь и камердинер.
Всем была известна эта удивительная для тридцатичетырехлетнего мужчины черта – стремление во всем к совершенству, – а от своих слуг он в первую очередь требовал уюта и комфорта.
И вот в его жизни, до сих пор такой безоблачной, грянула буря. Именно эта буря вывела его из равновесия и послужила причиной того, что он, сам того не ожидая, оказался в древнем порту Алжира.
Алжир справедливо называли Садом Богов, но от этого настроение герцога нисколько не улучшалось, и он по-прежнему мрачно смотрел вдаль.
«Морской лев», наконец, причалил, в чем экипажу его светлости шумно пытались помочь многочисленные лодочники, и моряки, более походившие на банду пиратов и головорезов, вышедших на набережную.
Герцог спустился вниз.
В салоне уже был сервирован завтрак, и он сел за стол с таким видом, будто и не надеялся, что ему подадут что-нибудь мало-мальски вкусное.
Официанты прислуживали герцогу, сохраняя почтительное молчание они были приучены говорить только тогда, когда к ним обратятся.
Герцог отведал полдюжины блюд, приготовленных первоклассным поваром, и, по мере того как трапеза подходила к концу, все более и более смягчался. Когда завтрак был окончен и официанты, не произнеся ни слова, удалились, Этерстон остался один в роскошном салоне яхты, не имеющей себе равных во всем мире.
«Морской лев» был пожалован его светлости только год назад, и он вспомнил о яхте в прошлую ночь, когда в порыве гнева покидал казино.
Уже сидя в экипаже, он увидел своего секретаря полковника Грейсона, поспешно выбегающего из казино.
– Уезжаете, ваша светлость? – все еще не веря в это, спросил тот.
– Да, – односложно ответил герцог.
– Вы забыли о званом ужине? Он ведь устроен по вашему требованию.
– Отложите его.
Полковник Грейсон был крайне удивлен, но в ответ лишь тихо произнес:
– Хорошо, ваша светлость!
– Прикажите кучеру отвезти меня в гавань, – сказал герцог. – И еще, Грейсон, сделайте так, чтобы этих людей больше не было на моей вилле. За исключением миссис Шерман, разумеется.
Полковник Грейсон пытался возразить, но не решился и только спросил:
– Они должны покинуть ваш дом немедленно, ваша светлость?
– Завтра утром, – ответил герцог тоном, не допускающим возражений.
Полковник Грейсон сделал шаг назад, и лакей в ливрее Этерстонов, известной в Англии не менее королевской, захлопнул дверь экипажа с изображенным на ней фамильным гербом.
Лакей стоял в ожидании приказаний, и полковник Грейсон неохотно произнес:
– Отвезите его светлость в гавань.
– Слушаюсь, сэр.
Лакей вскочил на козлы, кучер стегнул лошадей, и они помчались в гавань, дорога к которой пролегала по крутому холму.
Яхта выходила в открытое море из маленькой бухты у высокой скалы, на которой расположились королевский дворец и казино, своим белым куполом напоминавшее свадебный торт. Пока яхта прокладывала себе путь между другими судами, стоящими на якоре, герцог на палубе напряженно смотрел вперед. Он не замечал ни огней Монте-Карло, придававших городу почти сказочный вид, ни сияющих на черном небе звезд.
Герцог был вне себя от гнева.
Как, спрашивал он себя, можно было попасть в такую ситуацию, как он мог не предвидеть этого?
Герцог Этерстон был одним из блистательнейших женихов Великобритании. Состояние его отца уступало лишь королевскому, и, будучи еще ребенком, герцог знал, что в один прекрасный день все будет принадлежать ему. Обширные поместья, окружающие замок Этерстонов, охотничьи угодья в Шотландии и Лейчестершире, развалины родовых замков в Корнуоле и земли вокруг них и наконец дом в Лондоне – всем этим он будет владеть, когда подрастет.
И все это была лишь малая часть несметных богатств дома Этерстонов.
Картины, мебель, ковры, драгоценности, которыми владели многие и многие поколения семьи, конюшня с великолепными лошадьми, экипажи – обо всем этом можно было только мечтать.
Среди заграничных владений особенно выделялись особняк в Париже, замок в Арденнах, где можно было поохотиться на кабанов, палаццо в Венеции и вилла в Монте-Карло.
И конечно же, владея столь многим, как он не мог не чувствовать себя самым счастливым?
Став немного постарше, Этерстон понял, что его счастье ему отравляло то, что многие женщины интересовались не столько им, сколько его богатством. К тому времени, когда он закончил Оксфорд, сотни матерей пытались всеми правдами и неправдами сделать его своим зятем.
Бывая в хорошем настроении, герцог посмеивался над многочисленными уловками, с помощью которых от него хотели добиться рокового признания, связав себя с одной женщиной на всю оставшуюся жизнь.
Он твердо решил, что не женится, пока не полюбит по-настоящему, и ничто не заманит его в сети брака, подобно тому как это случилось со многими его друзьями.
Но в викторианском обществе такому завидному жениху, как герцог Этерстон, было почти невозможно избежать расставленных ему ловушек. Беседа наедине с незамужней юной леди уже могла послужить предлогом для женитьбы. Если молодой человек дважды танцевал с девушкой на балу, это уже давало обширную пищу злым языкам, ну а третий танец был равносилен объявлению о помолвке в колонке «Таймс».
Не было ничего удивительного в том, что многие мужчины, желая сберечь свою свободу, избегали молоденьких девушек, предпочитая им замужних женщин. Притязания какой-нибудь честолюбивой матушки были для них гораздо опаснее, чем ревность мужа. Более того, общество довольно легко прощало подобную связь, если только соблюдались элементарные нормы приличия.
Следуя примеру принца Уэльского, золотая молодежь считала, что красивая молодая женщина, прожив с мужем десять лет и одарив его сыном и наследником, все больше и больше ищет внимания постороннего мужчины.
Герцог, разумеется, не отказывался от приглашений, если они исходили из вызывающе-искушенных уст и вопрошающих взглядов из-под темных ресниц. Он метался от одной хорошенькой женщины к другой, или, как кто-то заметил, «от будуара к будуару», пока не встретил леди Миллисент Уилдон.
Милли, как называли ее все, даже фанатики, покупающие фотографии так называемых «профессиональных красавиц», взволновала герцога с первой же встречи.
Она была смуглой и гибкой, с осиной талией, словом, отвечала самым строгим эталонам моды того времени. Дочь герцога, она вела себя вызывающе еще с тех времен, как закончила школу. Но леди Милли была уверена, что ее красота дает ей право быть не особенно разборчивой в действиях.
Ее родители, не желая иметь неприятностей, выдали дочь замуж в семнадцать лет за человека на тридцать лет ее старше. Лорд Уилдон был богатым, влиятельным при дворе, но на редкость скучным человеком.
Он, однако, гордился красотой своей жены, а у леди Милли хватало ума на то, чтобы дать понять мужу, что знаки внимания со стороны многочисленных поклонников ей просто доставляют удовольствие, но ни с кем из них у нее нет ничего серьезного.
В этом была доля правды, пока в жизни леди Милли не появился герцог. Они полюбили друг друга с первого взгляда, и страстное желание неумолимо сближало их все больше и больше.
Герцог знал многих женщин, но никогда не встречал столь ненасытной, требовательной и дьявольски обольстительной. Их роман невозможно было скрыть, и связь герцога и леди Милли стала известна в свете с самого начала. Если сам лорд Уилдон закрывал глаза на очередное увлечение жены, то лишь некоторые осуждали поведение влюбленных, хотя разговоры о них всегда сопровождались улыбками и прозрачными намеками.
Все карты смешала внезапная смерть лорда Уилдона от сердечного приступа.
Леди Милли была в глубоком и очень долгом трауре, следуя традиции, заложенной королевой Викторией. Герцогу поэтому было трудно часто видеться с леди Милли, хоть им все-таки удалось даже в первые шесть месяцев несколько раз тайно встретиться.
Потом им встречаться стало гораздо проще.
Их, как правило, одновременно приглашали погостить в один и тот же дом, где хозяйки старались поселить их в соседних комнатах.
Конечно, леди Милли еще не могла, как прежде, активно участвовать в светской жизни, но зато ее дом в Лондоне находился в двух шагах от дома Этерстона. Их роман возобновился с прежней страстью.
Герцога, правда, немного раздражала таинственность, окружавшая их свидания, и настойчивость, с которой леди Милли пыталась привязать его к себе. Он привык, что может в любое время переехать из Лондона в деревню, из Коуэса, где неизменно одерживал победу на скачках, – в Эпсом, где выезжали его лошадей.
Леди Милли была недовольна, когда он покидал ее, и продолжала дуться, когда он возвращался. Герцогу это начинало немало досаждать.
Наконец год траура почти истек, и она решила, не спросив на то согласия Этерстона, поехать с ним в Монте-Карло.
Огромная белая вилла была построена его отцом посреди великолепного тропического сада, и в ней одновременно могли поселиться около пятидесяти гостей. Вилла, однако, всегда была пуста – ведь герцогу хотелось хоть несколько недель отдохнуть после исключительно напряженной жизни зимой.
Он много занимался спортом и, находясь в гуще политических событий, имел большое влияние в палате лордов, о чем не догадывались даже его близкие друзья.
– Мы замечательно отдохнем в Монте-Карло, – твердо сказала леди Милли, – и нам незачем больше играть в прятки со всем светом! Через месяц я наконец сниму черное платье и буду полностью свободна!
Слово «свободна» в ее устах следовало понимать однозначно, а во взгляде, который она бросила на герцога, был открытый вызов.
Но герцог промолчал. В глубине души он знал, что неизбежно женится на леди Милли, но что-то останавливало его каждый раз, когда он хотел сказать ей об этом.
Для его друзей их брак был предрешен.
Особенно герцога раздражало, что его имя совершенно открыто связывали с именем леди Милли, а когда хозяйки говорили со скрытым подтекстом: «Я поселю вас и нашу дорогую Милли рядом разумеется!» – герцог внутренне негодовал.
Он убеждал себя, что было бы безумием полагать, что можно сохранить в тайне столь продолжительный роман, хотя из-за этого их встречи теряли половину очарования. Они неумолимо двигались по проторенной дорожке, так хорошо знакомой герцогу по его предыдущим романам.
Милли была бы ему хорошей женой. Общество предпочитало, чтобы в их кругу не было никаких сюрпризов, и молодой человек из аристократической семьи должен был жениться на девушке своего круга. С этой точки зрения Милли герцогу подходила как никто другой. Ей бы пришлись очень к лицу фамильные бриллианты Этерстонов, да и хозяйка из нее получилась бы отличная. И все же чего-то в ней не хватало, а чего именно – он не мог понять.
Когда Милли была в его объятиях, когда ее уста жадно искали его губы, он чувствовал, что тонет в ее чувственном экзотическом аромате. И тогда, в порыве страсти, он забывал обо всем.
Подъезжая к Монте-Карло, герцог вдруг с отвращением подумал, что на вилле они будут не одни, и им придется предаваться любви чуть ли не под носом у многочисленных гостей.
Он и сам не мог объяснить столь резкую перемену настроения. Просто ему не нравились многозначительные взгляды друзей, едва заметные улыбки женщин, а также всеобщая уверенность, что он непременно проведет ночь в спальне Милли. Герцога выводило из себя даже то, как ему говорили «спокойной ночи» и «с добрым утром». Кроме того, ему было противно украдкой пробираться по коридорам собственного дома, тайком входить в спальню Милли и как можно тише закрывать дверь. Он знал, что она всегда ждет его, что сейчас же обовьет его руками и заставит забыть обо всем, кроме жгучей страсти.
В первые два или три дня пребывания в Монте-Карло Милли была неожиданно молчалива. В ее взгляде чувствовалась обида, и Этерстон догадывался, что вертелось у нее на языке.
Милли была слишком хитра и опытна, чтобы открыто упрекать его. Однако обвинение чувствовалось в тоне, каким она говорила с герцогом, в резких нотках, случайно проскальзывающих в ее голосе.
Герцог при желании мог быть очень настойчивым и безжалостным. Он твердо решил, что не даст запугать себя и никому не удастся заставить его поступить против его воли.
Одно дело, когда женщина пыталась пробудить в нем страсть к себе, и совсем другое, когда она уже считала его своей собственностью. И тем не менее, он хорошо знал, что леди Милли имела на него очень серьезные виды и готова была оповестить всех об их свадьбе.
Между тем в Монте-Карло жарко светило солнце, растительность была сказочно-живописна, а в казино герцог встретил многих друзей и знакомых. Император и императрица Австрии, вдовствующая императрица России, короли Швеции, Бельгии, Сербии и королева Португалии – вот далеко не полный перечень обитателей «Отеля де Пари».
В казино можно было встретить бесчисленных русских великих князей и индийских магараджей с парижскими дамами полусвета, ослепляющими всех своими бриллиантами.
Весь бомонд собирался вокруг рулеток и вслушивался в щелканье белых шаров. «Игра уравнивает всех», – иронически заметил кто-то герцогу. Каждый вечер титулованные особы азартно бросали на кон свое состояние.
Неожиданно герцог встретил в казино графиню Минторп, светскую даму старого воспитания и близкого друга королевы Виктории. Она была достаточно влиятельна при дворе, чтобы открыто выражать недовольство окружением дома Мальборо, представляющего собой сборище фривольных и беспутных молодых людей, близких к принцу Уэльскому и его жене красавице-датчанке.
Графиня очень приветливо поздоровалась с герцогом, и он ответил ей со свойственной ему учтивостью.
– Я слышала, вы танцевали неделю назад с моей внучкой Дафной на балу у маркизы Солсбери, – сказала она очень сдержанно.
Герцог с трудом вспомнил ничем не примечательную застенчивую девушку, которой его представила хозяйка бала и которую поэтому он обязан был пригласить на танец.
– Вы, наверное, также и ужинали вместе, – продолжала графиня Минторп.
Герцог вспомнил, что во время ужина он ухаживал за одной замужней дамой, а девушка, с которой он танцевал в начале вечера, сидела по другую сторону от него.
Он не мог даже вспомнить, сказали ли они хоть слово друг другу, но то, что она тогда была рядом, не вызывало сомнения.
– Да, да, конечно! – подтвердил он. – Думаю, это ее первый сезон.
– Вы правы, – согласилась графиня Минторп, – и я сказала его королевскому высочеству, что Дафна вам понравилась. Он очень любезно дал мне понять, что он и принцесса Александра надеются первыми услышать– добрую весть!
Графиня Минторп улыбнулась, грациозно наклонила голову и удалилась, а тем временем ничего не понимающий герцог долго смотрел ей вслед.
В это было невозможно поверить! Тем не менее это было правдой, и графиня могла очень сильно осложнить ему жизнь. Он вспомнил, что его друг маркиз Дорсет вынужден был жениться именно из-за того, что честолюбивая матушка заручилась поддержкой принца Уэльского. А ведь маркиз всего лишь пригласил девушку прогуляться по парку на одном из балов. «О девушке теперь будут ходить всевозможные слухи, – сказал его королевское высочество. – Вы должны быть джентльменом и сделать ей предложение».
Дорсет вынужден был жениться, но герцог Этерстон твердо сказал себе, что не позволит заманить себя в ловушку подобным образом. Но все это тем не менее приводило его в ярость.
Он изо всех сил старался быть осторожным и не давать насильно связать себя узами брака. Будучи очень расстроенным встречей с графиней Минторп, герцог все-таки взял себя в руки и решил во что бы то ни стало найти в казино леди Милли.
Она наблюдала за тем, как вращается рулетка, и была в этот вечер особенно неотразима. На Милли была шляпа с пером и изумрудное зеленое платье с довольно смелым декольте, а сияние ее бриллиантов удивительно красиво сочеталось с блеском ее глаз. Кто-то однажды сделал леди Милли комплимент, что она сверкает, как шампанское, и она об этом никогда не забывала. Она всегда сияла, как сказочная фея, и мужчины, увивавшиеся вокруг нее, неизменно подсмеивались над ее остротами и замечаниями по поводу их косвенных намеков, потому что в самой простой фразе она могла найти скрытый подтекст.
У герцога было такое чувство, что графиня Минторп нанесла ему удар в самое сердце, а Милли казалась близкой и родной, частью того мира, который он понимал, – мира, очень далекого от этого рынка невест, на котором девушки выставлялись, как лошади на арене.
Он присоединился к группе мужчин, беседовавших с леди Милли, и они поспешили ретироваться, предполагая, что у них будет интимный разговор.
– А, вот и вы! – обрадовалась леди Милли. – Я вас повсюду искала. Мне нужно пять тысяч франков, Я проиграла все свои деньги!
Герцог вынул из кармана бумажник, достал оттуда деньги и протянул их леди Милли. Она медленно и спокойно приняла их, затем посмотрела на него и сказала:
– Однако вы богаты!
Ее слова звучали совершенно недвусмысленно, и во взгляде была явная обида. Некоторое время герцог молчал, потом повернулся и вышел из казино. Он знал, что Милли сердита на него за то, что четыре ночи ждала его напрасно. Прося у герцога деньги столь беспардонно, она как бы утверждалась в своей власти над ним и показывала всем присутствующим, что имеет право претендовать на его богатство и распоряжаться им.
Вероятно, не будь он уже выведен из себя словами графини Минторп, он не отреагировал бы так болезненно на шпильки леди Милли. Сейчас же он почувствовал, что если останется в казино еще немного, то нарушит все нормы приличия и взорвется.
Герцог всегда гордился своим самообладанием. Он никогда не повышал голоса, даже на слуг, и ни разу ни с кем не поссорился. Когда он бывал раздражен, то становился холодным как лед, и это действовало на окружающих гораздо сильнее, чем если бы он кричал. Голос его звучал тогда, как удар хлыста, хотя сами слова не были оскорбительны.
Впитанные герцогом вековые традиции семьи, в которой из поколения в поколение воспитывались чувства собственного достоинства и независимости, делали его более могущественным в убийственном молчании, чем в открыто выраженном возмущении.
В этот момент он ненавидел леди Милли и все светское общество, которое вторгалось в его жизнь, давило на него и загоняло его в угол.
Герцог очень долго стоял на палубе, пока яхта не вышла в открытое море и Монте-Карло стало не больше звездочки. Потом он спустился вниз. Ему не спалось, и всю ночь его мучили неприятные мысли о будущем, полном риска.
Теперь, подходя к Алжиру, Этерстон с облегчением подумал, что наконец-то он отделен от ненавистного ему мира, в котором он жил, необъятным Средиземным морем.
Он бывал здесь и раньше, и теперь ему так необходим был восточный мистицизм Алжира после блестящей, помпезной, неискренней Европы. Его неодолимо влекло сюда из роскошного казино.
Герцог очень хорошо знал узкие аллеи, на которых бывало порою так темно, что приходилось пробираться ощупью, и где мужчины и женщины в национальных костюмах что-то продавали, покупали, ели, спали, молились и играли в азартные игры. В маленьких тесных палатках продавались драгоценности, серебро, ковры, изделия из кожи и множество самых примитивных сувениров.
Герцогу был хорошо знаком запах крепких арабских духов, приготовленных из мускуса, запах экзотических блюд, жарящихся под открытым небом, запах ладана, проникающий из душного базара и сухой терпкий запах пустыни, исходящий, казалось, от самих людей.
Ему казалось, что все здесь приветствует его, и прежде всего он хотел навестить своего давнего друга, который был для него неотъемлемой частью Алжира. Хотя было еще не время для визитов, герцог приказал слугам нанять экипаж и покинул набережную.
Путь его лежал не через арабскую часть Алжира, где однажды кровожадные пираты захватили в плен тысячи христиан, а через современный французский город, где белые виллы стояли окруженные зеленью, словно изумрудами. Повсюду росли пальмы, апельсины, платаны и перцы.
Наконец экипаж подъехал к небольшой белой вилле с изумительным видом на залив и прекрасным цветущим садом. Слуга проводил герцога на террасу, где отдыхали мужчина и женщина.
С минуту они смотрели на него, не веря своим глазам, потом мужчина вскочил на ноги.
– Неужели это ты? – восторженно воскликнул он.
– Ты удивлен? – спросил герцог, протягивая руку.
– Удивлен? Я потрясен! – ответил Николай Власов. – Потрясен и очень рад.
Друг герцога был немного старше его и обладал необъяснимым чисто русским шармом, который делал его привлекательным как для мужчин, так и для женщин.
Он пожал герцогу руку, затем обнял и подвел к столу.
– Фелица, дорогая, – сказал он, – это наш друг герцог Этерстон, которого я счастлив видеть.
– Очень приятно, ответила госпожа Власова.
Герцог уже много лет знал Николая Власова, когда тот был на дипломатической службе, а госпожу Власову видел только раз незадолго до их побега. В свое время это вызвало крупный скандал.
Николай Власов был русским атташе при английском дворе и пользовался огромной популярностью и уважением. Однажды, будучи в отпуске в Петербурге, он встретил там жену пожилого дипломата и без лишних объяснений увез ее. Они сбежали в Алжир, и только через пять лет ее муж согласился развестись с Фелицей, и она смогла выйти за любимого человека.
Это были годы остракизма и преследований, годы, когда никто с ними не разговаривал, когда их обвиняли в возмутительном поведении и жизнь их была очень нелегка. Герцог, однако, не бросил друга в беде и первые несколько лет даже помогал ему материально.
Позже Николай Власов занялся писательским трудом. Он прислал герцогу рукопись своей первой книги, которую Этерстон прочел и передал издателю, одному из своих приятелей. Он надеялся употребить все свое влияние, чтобы напечатать книгу, но ему не пришлось ничего делать, так как издатель, прочтя ее, заявил, что Николай Власов – непризнанный гений.
Первая книга Николая имела головокружительный успех, а вторая и третья стали бестселлерами не только в Англии, но и во всем мире. Они были переведены даже на русский язык, и Власов считал это своим триумфом.
Без сомнения, он был теперь богатым человеком и не отказался бы от того, чтобы увеличить свое состояние. И он никогда не забывал тех, кто помог ему в трудную минуту, а таких друзей было не так уж много.
Когда герцог сел за стол и ему подали чашку кофе, Власов спросил:
– Как ты оказался здесь? Почему не предупредил о своем приезде?
– Это долгая история, и не думаю, что она тебя заинтересует, – ответил герцог. – Расскажи лучше о себе. Что ты пишешь?
Не дожидаясь ответа, он задал второй вопрос:
– Вы счастливы?
Госпожа Власова положила руку на руку герцога.
– Мы живем как в раю, – сказала она. – Трудно даже выразить словами, насколько нам хорошо вместе.
Она была красива редкой русской красотой, и герцог, поднеся ее длинные тонкие пальцы к губам, произнес:
– Николай очень счастливый человек. Я завидую ему!
– Я постараюсь найти тебе такую же очаровательную жену, – улыбнулся Николай Власов.
Герцог сложил руки в притворном ужасе.
– Нет, нет! – сказал он. – Я не хочу больше авантюристок и интриганок! Если честно, то именно поэтому я здесь!
– Я почти угадал это, увидев, что ты приехал один, – сказал его друг.
Ему, может быть, лучше других было известно, сколько неприятностей доставляли герцогу женщины. В свое время друзья хорошо повеселились в Лондоне и Париже. Иногда только чисто русская находчивость Власова спасала герцога от неминуемого скандала.
– Я хочу немного пожить в Африке, – сказал герцог. – Найдутся ли здесь какие-нибудь свежие развлечения, способные усладить изможденного человека, пресыщенного удовольствиями европейской жизни?
Николай Власов, запрокинул голову, рассмеялся.
– Тебе надо написать книгу, такой образный язык сразу сделал бы ее бестселлером!
– Возьму пример с тебя! – ответил герцог.
– У него огромный успех, – гордо сказала госпожа Власова своим мягким мелодичным голосом. – Он переведен почти на все языки мира и получает столь лестные рецензии, что я боюсь, как бы он не возгордился!
– С такой женой, как ты, это невозможно, – произнес Николай Власов. – Ты мой самый строгий критик. Ты всегда ограждаешь меня от малейших ошибок и не даешь мне потерять голову!
Она засмеялась, и глаза ее были полны нежности и любви.
– Я могу критиковать тебя, но ты прекрасно знаешь, что я восхищаюсь тобой.
На минуту герцогу показалось, что эта пара забыла о его существовании.
Они смотрели друг на друга с таким взаимопониманием, что все остальное для них не имело значения.
«Как мне хочется такой любви, – подумал герцог. – Это то, о чем я мечтал всю жизнь».
Внезапно он вспомнил прекрасное лицо Милли, но выражение ее глаз было совершенно иным. В них читались не только желание физической любви, жажды страсти, но и стремление одержать верх над ним – словом то, чего он не мог терпеть в женщине.
– Что же нам с тобой делать? – задумался Николай Власов. – Алжир, как ты знаешь, полон достопримечательностей.
– Я не хочу снова видеть танцы Аиссавы, – сказал герцог. – Одного раза мне вполне достаточно.
Николай Власов рассмеялся. Его славянская кровь не бунтовала против этих фантастических религиозных танцев, зачастую сопровождающихся выдавливанием глаз, прижиганием горячим железом, протыканием щек кинжалами, или поеданием живых ящериц. Герцогу же от этого представления чуть не стало плохо.
– Я вас понимаю, такие ужасные вещи не могут понравиться, – заметила госпожа Власова. – Но Николай часто посещает подобные представления, и я только прошу его, чтобы он мне об этом не рассказывал!
– Да! – согласился герцог. – О таком зрелище женщине не надо даже слышать, а тем более видеть его!
Госпожа Власова встала.
– Вы можете продолжить разговор о местных варварских обычаях, которые вас интересуют, – сказала она, – а я пойду в дом и подумаю о чем-нибудь прекрасном!
– И будь в это время сама столь же прекрасна! – ответил ее муж. – Ты права, дорогая, этот разговор не для тебя.
– Рада, что мы всегда находим общий язык, – улыбнулась госпожа Власова и оставила мужчин одних.
– Она очаровательна! – заметил герцог.
– Я счастливейший человек на свете! – ответил Николай Власов.
– И ты никогда ни о чем не жалел? – поинтересовался герцог. – Вы же здесь совершенно изолированы от мира. Неужели ты никогда не скучаешь по политическим страстям и дипломатическим интригам, по обществу, которому до сих пор не хватает вас обоих?
– Я тебе всегда говорил правду. Клянусь, я никогда не знал, что смогу быть так безмерно счастлив, и каждый день благодарю Бога за то, что он послал мне существо, ставшее моим вторым «я», – признался Николай. – Мы думаем одинаково, дышим одним воздухом, говорим на одном языке. Она принадлежит мне, а я ей. Трудно сказать, где кончается один из нас и начинается другой!
– Я счастлив за вас!
– Желаю тебе того же, но вряд ли ты будешь счастлив вдали от своего мира: своего общества, спорта, блестящих подсвечников, шампанского и голосов красивых женщин!
– Я сам задавал себе этот вопрос, – задумчиво произнес герцог, – но мне трудно ответить на него, пока я не встретил свою судьбу, и этого, думаю, не будет никогда!
– Вероятно, ты уже имеешь очень много, и мечтать о большем было бы неблагодарностью. И все же, – продолжил он, улыбнувшись, – ищущий обрящет.
Герцог долго молчал, и его друг забеспокоился:
– Скажи мне, что тебя угнетает?
– Не сейчас, – ответил герцог, – Может быть позже. Я хочу обо всем забыть. Я хочу отвлечься, Мне не хочется сейчас думать о серьезных вещах.
– В таком случае, я буду гостеприимным хозяином, – сказал Николай Власов, – и вечером покажу тебе то, чего ты никогда не видел раньше и, думаю, больше никогда не увидишь.
– Что же? – спросил герцог, недоверчиво глядя на друга. Ему казалось, что его уже ничем нельзя удивить.
– Это будет трудно, – ответил Николай Власов, – но я попробую провести тебя на невольничий рынок!
