Текст книги "Влюбленный дьявол"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Барбара Картланд
Влюбленный дьявол
От автора
Считается, что изобретение шампанского – дело всей жизни монаха-бенедектинца преподобного Периньона. Действительно, он первым изготовил это игристое вино во Франции. Но, как доказывает Патрик Форбе в своем исследовании «Шампанское», вполне вероятно, что англичане стали делать его на столетие раньше.
Во французской литературе не обнаруживается упоминаний о шампанском до 1700 года, в поэме же Батлина «Hudibras», впервые изданной в 1666 году, говорится о «сверкающем» шампанском:
Когда вино и муст в бутылях заперты бывают,
То, выбродив, они шампейн [1]1
В оригинале поэмы употребляется слово champaiqn, которое здесь и далее представлено в русской транскрипции. Это слово обозначает равнину, открытое место и читается практически так же, как champaqne – шампанское. Очевидно, Б. Картленд считает, что и авторство названия данного вина принадлежит англичанам. (Здесь и далее прим. пер.).
[Закрыть]сверкающий рождают.
В пьесе Джорджа Этериджа «Человек и мода», премьера которой состоялась в 1676 году, есть такие строки:
Шампейн пьянит, и разум притупляет,
И с ног валит, и память отнимает.
Но лучше, чем сей огонь, трепещущий в бокалах,
Ничто не будит сил любовников усталых.
По мнению Патрика Форбе, это английское шампанское XVII века должно было быть крайне примитивным. Но факт остается фактом: основной принцип изготовления шампанского, который преподобный Периньон открыл самостоятельно, в монастыре Отвиль, использовался значительно ранее англичанами.
Глава 1
– Принесли! Принесли!
Лариса вбежала в классную комнату, размахивая письмом: все повернулись к ней.
Стороннему наблюдателю семьи Стантон могло показаться, что он по ошибке попал на чествование Венеры обитателями Олимпа. Леди Стантон в молодости была удивительно хороша собой, однако с годами ее красота начала несколько увядать. Но ее четыре дочери выглядели точно так, как должны выглядеть греческие богини. Покойный сэр Джордж Боугрейв Стантон объяснял совершенство их внешности своим страстным увлечением античной Грецией, которой он занимался всю жизнь. Густыми и пышными волосами девушки были обязаны скандинавским предкам леди Стантон, а классические черты лица и безукоризненное сложение унаследовали от отца.
Благодаря отцовскому увлечению, все его дочери при крещении получили греческие имена. Ларису назвали в честь города, в котором сэр Стантон жил во время своей первой поездки в Грецию. Синтия, Афина и Делия – эти имена он дал девочкам, работая над научным трудом. Единственный сын сэра Боугрейва, теперь унаследовавший титул баронета, был наречен Никусом. Имя смущало мальчика, и как-то само собой, еще в школе, божественный Никус превратился в более земного Ники.
Письмо, принесенное Ларисой, интересовало Ники не менее чем сестер. Девушка протянула конверт матери:
– Вот оно, мама.
В голубых глазах Ларисы угадывалось беспокойство. Мать взяла письмо и не спеша распечатала конверт. Семья, собравшаяся в классной комнате, замерла в ожидании решения судьбы Ларисы и, следовательно, судьбы Ники. Лариса была самой практичной из сестер, хотя и не самой старшей. Она вывела семью из глубокой депрессии, охватившей всех, когда после смерти сэра Боугрейва стало ясно, что им угрожает полная нищета. Деньгами сэр Боугрейв всегда распоряжался сам. Несмотря на то, что он проповедовал бережливость и осмотрительность, никто не воспринимал его речи достаточно серьезно, до тех пор, пока все воочию не убедились, что их положение весьма скверное.
– Понимаешь ли ты, мама, что папа растратил весь свой капитал? – потерянно спросил Ники.
– Я всегда предоставляла решение таких дел ему самому, – оправдываясь, пробормотала леди Стантон.
– Ну, ты же знала, как беспомощен он был в денежных вопросах, – продолжал Ники уже обвиняющим тоном, – да и жил он в своем собственном мире, где представления о финансах были на уровне древних греков!
– Да, я знаю, знаю, – удрученно отвечала леди Стантон, – разговоры о деньгах всегда утомляли твоего отца. Как бы то ни было, но мы всегда находили деньги на жизнь и содержание слуг.
– Только благодаря ежедневному расточению капитала, – резко сказал Ники. – И теперь нет ни гроша. Ты понимаешь? Ни гроша!
Оглушенные известием, они не сразу осознали, что в действительности это означает для них. Всю жизнь они провели в достаточно просторном Редмарли-хаусе в Глостершире – в фамильном гнезде, дававшем приют Стантонам вот уже триста лет. Их прадедушка перестроил дом в середине XVIII века, добавив к нему, в духе архитектуры того времени, портик, украшенный выразительными колоннами ионического ордера. Последние всегда восхищали отца. Дом стоял высоко на холме, окруженный парком, который простирался до самой долины. В ближайшей округе единственным селением была маленькая деревушка, в ней едва насчитывалась дюжина домиков, располагавшихся вокруг старой церкви норманнского стиля.
Однако сестры Стантон не чувствовали себя одинокими. У них были лошади для верховой езды, им было очень хорошо вместе, так что отсутствие компании друзей и соседей, не сильно их огорчало. Все знакомые жили слишком далеко и редко навещали Стантонов, гости бывали у них не более десяти раз за год. Когда Ники вырос, то стал жаловаться на недостаток развлечений. По этой причине ему, как, впрочем, и его сверстникам, Оксфорд казался необыкновенно привлекательным. Тем не менее, он упорно занимался, потому что еще во времена его детства в семье решили, что Ники пойдет по дипломатической линии.
После смерти отца Ники понял, что если ничего не изменится, то Оксфорд придется покинуть, так и не получив степень первого класса, необходимую для избранной профессии.
– Если не станешь дипломатом, то что ты будешь делать? – спросила его Лариса.
– Я не могу быть чернорабочим на ферме, если мы не продадим землю, – с горечью в голосе ответил Ники.
– Не думаю, чтобы кто-нибудь стал покупать землю в таком захолустье, – сказала леди Стантон. – К тому же Стантоны всегда жили здесь.
– Тогда я буду первым баронетом, который уехал отсюда.
– Мы должны сделать все для того, чтобы Ники смог получить степень в Оксфорде, – решительно заявила Лариса.
Мать недоверчиво посмотрела на дочь.
– Что же мы можем сделать? – спросила Афина, которой было семнадцать, на год меньше, чем Ларисе.
– Вот об этом и нужно подумать.
Многие дни прошли в спорах, прежде чем им удалось достигнуть согласия. Когда доводы сторон становились особенно резкими, Лариса всегда вмешивалась, напоминая:
– Мы обязаны заплатить за образование брата. Наконец они решили, что леди Стантон, Афина и Делия, которой всего пятнадцать, переедут из большого дома в коттедж, расположенный в их владениях. Слуг придется распустить, за исключением старой няни, а дом закрыть. Землю следует отдать внаем местным фермерам. Это принесет какие-то средства, явно недостаточные.
Девятнадцатилетняя Синтия помолвлена с сыном местного сквайра. Тот располагает лишь небольшим содержанием, предоставляемым ему отцом, так что на их участие в обеспечении Ники полагаться не приходится. Но и Синтия внесет свой вклад: во-первых, за ней не требуют приданого, а во-вторых, не нужно будет тратиться на ее содержание.
Пока они спорили, Афина преподнесла сюрприз: однажды утром она ушла из дома и вернулась с известием о том, что нашла себе работу.
– Да что ты говоришь! – вскричала Синтия, а леди Стантон нервно спросила:
– Что же это за работа, Афина?
– Помните старую миссис Брайбрук, которая живет в Тауэрсе?
– Ну, конечно же. Хотя твой отец и запретил мне приглашать ее к себе в дом из-за того, что ее семья занималась торгашеством, время от времени мы раскланивались с ней при выходе из церкви, – ответила леди Стантон.
– Она очень богата, – сказала Афина. – Я случайно услышала, как мясник говорил няне, что этой миссис нужна помощница писать письма, что-то вроде секретаря-компаньонки.
Никто не произнес ни звука, и девушка продолжала:
– Я позвонила ей и предложила свои услуги. Меня взяли с радостью!
– Почему же ты не спросила моего позволения? – сказала леди Стантон.
– Мне показалось, что ты не разрешишь мне, – ответила Афина. – Ты же помнишь, как папа был строг с ней, и все потому, что ее муж занимался изготовлением ковров в Киддерминстере!
– Он, в самом деле, занимался этим? – с интересом спросил Ники.
– Мне кажется, что она симпатичная старушка, – сказала Афина, – мне ее жаль: она одинокая вдова, ее редко навещают родные.
– А как у нее дома? – спросила любопытная Делия.
– Великолепное и богатое убранство, – отвечала Афина, – нога утопает в ворсе ковров. Новые портьеры с бахромой и кистями.
– И сколько же тебе будут платить? – спросила Лариса.
– Ты будешь удивлена, когда я скажу, – отвечала Афина, – смотри не упади!
Все замерли в ожидании.
– Сто фунтов в год! Как вам это понравится? При том, что мне нужно бывать в Тауэрсе всего три или четыре часа в день, – разумеется, если не возникнет дополнительной работы.
– Но это слишком много! – быстро сказала леди Стантон. – Ты не можешь согласиться.
– Я согласилась, мама, – ответила Афина, – ты же должна понять, что мне не нужно ни пенни, – все пойдет Ники!
– Как это трогательно с твоей стороны, Афина, – сказал Ники, – ко всему прочему ты сможешь жить вместе с мамой.
Ники говорил это, неотрывно глядя на мать, и леди Стантон поняла, что он подразумевает.
Афина отличалась порывистым, импульсивным характером. Леди Стантон уже не раз говорила сыну, что будет волноваться за нее, если та куда-нибудь уедет. Она была очень хороша собой: пышные волосы, большие голубые глаза, в которых, тем не менее, плясали черти. Любая мать встревожилась бы за будущее такой дочери. Конечно, леди Стантон переживала за всех четверых. Она надеялась, что ее девочки получат возможность наслаждаться светским обществом и всевозможными развлечениями, то есть всем тем, что составляло ее мир в девичестве. Но когда подросла старшая, Синтия, леди Стантон обнаружила, что на развлечения денег не остается.
Деньги шли на новейшую литературу, посвященную Греции. Помимо этого, дважды за время супружеской жизни сэр Боугрейв ездил в страну своих мечтаний. Жену с собой он не брал, ссылаясь на то, что следует экономить средства. Тем не менее, путешествия основательно подточили его капитал, а текущие расходы поглотили остаток.
– И как только папа мог год за годом тратить и тратить, и тратить, не понимая того, что придет день, когда тратить станет нечего? – нервно спросил Ники.
– Боюсь, что твоей отец никогда не заглядывал вперед, – ответила леди Стантон, – он целиком жил в прошлом.
– Это простительно человеку, живущему в одиночестве, но нам-то нужно на что-то существовать, а одами в честь островов Греции не заплатишь за обучение в Оксфорде!
Всем было понятно негодование Ники по поводу их теперешнего нищенского состояния. Он пострадал более других. Положение усугублялось еще и тем, что недавно руководитель его студенческой группы написал блестящий отзыв о его успехах. Все в семье были очень этим горды.
Синтия выйдет замуж и не будет обузой. Афина сама станет зарабатывать деньги. Лариса с замиранием сердца слушала, как ее мать читает только что пришедшее из Лондона письмо. Это она уговорила маму написать своей крестной, леди Луддингтон, и попросить составить протекцию в получении места гувернантки. Когда леди Стантон села за стол и принялась читать письмо, написанное красивым почерком, в глубине души она надеялась, что ее старая подруга будет так щедра, что пусть ненадолго, но пригласит Ларису погостить в Лондоне. Лариса не питала подобных надежд. Она однажды видела леди Луддингтон, на свое пятнадцатилетие. Той встречи было достаточно, чтобы отчетливо, гораздо лучше, чем родители, понять, что эта красивая и холодная светская дама не станет связываться с очаровательными Стантонами в силу их общественной незначительности. Лариса была самой умной из дочерей Боугрейва.
Сестры были прекрасно, хотя и несколько бессистемно, образованны. Учил их отец, и в части познаний девушки значительно опережали сверстниц. И так как сэр Боугрейв хотел, чтобы дочери помогали ему в работе, которую он называл «исследованиями» греческой истории, то они свободно могли читать и писать по-гречески. Глава семейства французским владел так же хорошо, как и родным языком: его бабушка была родом из Франции. Иногда за едой он переходил на французский и негодовал, если ему не отвечали на том же языке. При этом требовал, чтобы собеседники говорили столь же хорошо, как и он сам.
История и география составляли неотъемлемую часть его исследований, поэтому познания детей в данных дисциплинах были весьма обширными. Математику же он не любил, находя ее скучной, и дочери разбирались в ней слабо. Лариса как-то сказала сокрушенно:
– Мне необходимо пройти начальный курс арифметики или купить учебник. Как я смогу учить детей считать, если сама складываю на пальцах!
– Ничего, ты выдолбишь эту премудрость, – развязным тоном сказала Афина только для того, чтобы получить порицание от леди Стантон за употребление вульгарных слов.
– А что, Ники так говорит, – оправдывалась она.
– Что дозволено Ники, то не дозволено тебе! – заметила леди Стантон. – Несмотря на то, что мы теперь бедны, мы должны вести себя как приличные и культурные люди.
– Сомневаюсь, чтобы те, на кого мы будем работать, сумели это оценить, – дерзко ответила Афина.
Уже потом, оставшись наедине с Ларисой, она сказала:
– Я ни капельки не завидую тому, что ты будешь гувернанткой. Жуткая должность: выше людской, но ниже гостиной.
– А что мне еще делать? – спросила сестра, – В конце концов, у меня будет содержание, как и у Синтии, а каждый пенс, который заработаю, смогу отдавать Ники.
Последнее не оставляло сомнений. В то же время Лариса, в отличие от Афины, ясно видела, как много препятствий лежит на избранном пути. Первое, и самое главное, – она слишком молода. Кроме того, Лариса смутно догадывалась, что женщины наподобие ее крестной, леди Луддингтон, не сильно жаждут принять в дом красивую девушку, которая затмевала бы их собственные достоинства. Нужно было быть полной дурой, чтобы не заметить, какой фурор вызывало каждое появление их семьи на людях. К сожалению, это не давало никаких преимуществ, даже наоборот. Соседи, у которых были собственные дочери на выданье, всячески старались избежать появления сестер Стантон на приемах, где должны были блистать их невесты.
Теперь, после десятидневного молчания, леди Луддингтон наконец-то ответила. Леди Стантон, прочитав письмо, вздохнула и положила его на колени.
– Что она пишет, мама? – нетерпеливо спросила Афина. – Предлагает что-нибудь стоящее?
– Не знаю уж, что и думать, – пробормотала леди Стантон и вновь поднесла письмо к глазам.
– Я прочту его вам, – сказала она своим мягким музыкальным голосом, который всегда пленял ее мужа.
«Милая Маргарет!
Твое письмо явилось для меня полной неожиданностью: я поняла, что пропустила извещение о смерти твоего мужа в «Морнинг пост»! Единственное, что я могу теперь сделать, так это принести свои запоздалые соболезнования и выражения добрых чувств вашей семье. Я прекрасно понимаю, кем вы были друг для друга и какая это потеря.
Сильно меня расстроило и известие о ваших материальных затруднениях, о том, что моя крестница теперь вынуждена искать место. Ты спрашиваешь, нет ли у меня хороших знакомых, которым нужна гувернантка и куда можно было бы пристроить Ларису, несмотря на ее крайнюю молодость. Я перебрала в памяти массу людей, которым могли бы понадобиться учителя к детям. К сожалению, в Англии не нашлось тех, кто бы принял гувернанткой восемнадцатилетнюю девушку и предпочел ее более взрослым и опытным дамам, их, в общем-то, можно понять.
Однако совершенно случайно меня навестила моя старая, добрая подруга, графиня де Шалон, оказавшаяся проездом в Лондоне. За обедом она сказала, что ее брату, графу де Вальмону, нужна гувернантка из Англии для любимого внука.
Это означает, что Ларисе придется ехать во Францию и жить в Вальмоне-на-Сене. Ты же знаешь, милая Маргарет, сколь небезразлична мне твоя семья, потому-то я и постаралась навести справки о будущем окружении твоей дочери, хотя обычно на такие вопросы достаточно трудно получить ответ: с гувернантками редко считаются. Графиня сказала, что со старым графом живет его овдовевшая сестра, мадам Савини. Жизнь в замке, да и во всем имении, тиха и спокойна. Уверена, что ты для своей дочери предпочтешь именно такую атмосферу сумасшедшим соблазнам Парижа, за которым стоит слава «самого распутного города мира» и который совсем неподходящее место для юной особы.
Помимо этого, графиня сказала, что старому графу далеко за шестьдесят, он, несмотря на полную благосостоятельность, отличается аскетизмом и чувством долга по отношению к тем, кого нанимает. Думаю, моя дорогая подруга, что в данном случае за Ларису можно не беспокоиться. Я попросила графиню написать своему брату рекомендательное письмо, в котором она рассказала об образованности твоей дочери, о том, что она может с успехом обучать его внука. Остается только надеяться на то, что Лариса поймет, какая честь выпала на ее долю, и станет вести себя так, как подобает твоей дочери, – в лучших традициях английской леди.
В эти горькие дни постоянно о тебе, думаю и молюсь за тебя, милая Маргарет.
С любовью, Хелен».
Леди Стантон окончила чтение. Некоторое время стояла полная тишина, затем Афина с жаром вскричала:
– Франция! Ты едешь во Францию! Боже мой, до чего же счастливая ты, богиня. Как я тебе завидую!
– Я не уверена, что смогу принять данное предложение, – тревожно оглянувшись вокруг, сказала леди Стантон.
– А почему бы и нет, мама? – воскликнула Синтия.
– Но это же так далеко! – пробормотала леди Стантон. – Кроме того, что бы там ни писала Хелен Луддингтон, Вальмон-на-Сене совсем рядом с Парижем.
– У Ларисы и денег-то не будет шляться по этому испорченному городу, – вставил Ники. – Но, сказать честно, я тоже ей завидую.
– Крестная пишет, – медленно начала Лариса, – что мне придется вести очень спокойную жизнь в сельской местности, поэтому поддаться соблазнам Парижа у меня будет не больше возможностей, чем сейчас, здесь.
– Надеюсь! – быстро сказала леди Стантон. – Ото всех только и слышишь, что этот город переполнен развратом.
– Но как изысканно там одеваются! – озорно парировала Афина. – Все лучшие модели платьев в «Журнале для леди» – парижские.
– Ну, это меня не касается, я не смогу позволить себе ни одной из них, – улыбнулась Лариса.
– Тем не менее, тебе нужно несколько новых платьев, – настаивала Синтия. – Не можешь же ты ехать во Францию в тех обносках, в которых ты ходишь сейчас!
Лариса оглядела свое платье, когда-то принадлежавшее Синтии и которое в будущем суждено носить Афине.
– Скоро лето, – сказала она. – Я сама смогу сшить себе несколько дешевых муслиновых платьев. Да и кто станет обращать внимание, хорошо ли одета гувернантка.
– Все бы отнеслись с подозрением к роскошно одетой гувернантке! – сказал Ники.
– С подозрением – в чем? – спросила Делия.
– В расточительности, – быстро ответила леди Стантон.
– Как же она может быть расточительной, если у нее нет денег? – поинтересовалась Делия.
– Нечего забивать себе голову глупыми вопросами, – сказала леди Стантон. – У Ларисы будут платья, чтобы ехать во Францию, мы все ей поможем шить.
– Все зависит от того, получу ли я место, мама, – произнесла Лариса. – Теперь мы должны ждать письма от графа.
– Конечно, – согласилась леди Стантон. – Может быть, никуда и не придется ехать.
Казалось, ей нравилась сама мысль об этом. Лариса понимала: если граф ее не возьмет, то тогда придется обратиться в одно из местных бюро, занимающихся устройством гувернанток, ищущих места. Охотников нанять восемнадцатилетнюю гувернантку сыщется немного, несмотря на ее принадлежность к благородной фамилии. Все гувернантки, которые служили в их доме, пока сестры не подросли, были женщинами лет сорока. Как правило, они происходили из семей священнослужителей или врачей, и, казалось, были обречены всю жизнь влачить серое существование. Они не задерживались в доме надолго: сэр Боугрейв находил их присутствие неприятным.
«Они знают меньше десятилетнего ребенка! – возмущался он. – И не желают знать более того, что написано в их учебниках!»
«Чего же ты хочешь, дорогой мой, за пятьдесят-то фунтов в год?» – бывало, спрашивала леди Стантон.
«Чего-нибудь человеческого!» – огрызался сэр Боугрейв.
Гувернантки сменяли одна другую, пока, наконец, глава семьи не отказался от попыток найти подходящую женщину и не взялся самостоятельно учить своих дочерей.
Ники, разумеется, отдали в школу, а затем он уехал в Оксфорд. Несмотря на то, что Лариса немного завидовала брату, его возможностям, тем не менее в целом она была совершенно счастлива. Теперь ее неотступно мучила мысль о том, что им грозит не только бедность, но и полный распад семьи. Когда состоялась помолвка Синтии, она представила себе, как рано или поздно влюбится и будет любима. Тогда ей предстоит покинуть родных и оказаться во внешнем, столь незнакомом мире. Однако, несмотря на романтические любовные грезы, Лариса оставалась самым практичным членом семьи. В ней было гораздо больше здравого смысла, чем в мягкой, женственной, беспомощной их матери, которая всегда и всецело зависела от мужа.
– Не представляю, как я буду управляться в маленьком домишке без повара и слуг? – сокрушалась леди Стантон.
– Но у тебя же будет Нана, – отвечала Лариса, – кроме того, Делия обожает готовить. Да и едите вы мало, не нужно будет готовить так много, как при папе.
– Ну как я отсюда уеду, когда живу здесь с того самого времени, как вышла замуж, – сквозь слезы говорила мать, оглядывая гостиную с высокими потолками, красивым карнизом восемнадцатого века и удлиненными окнами, выходящими на террасу.
– Конечно, тяжело, мама. Но в любом случае пришлось бы съезжать, как только женится Ники. Дом слишком велик для тебя с двумя девочками. Но, может быть, мы когда-нибудь вернемся сюда.
– А я люблю большие дома, – обиделась леди Стантон и быстро добавила: – однако же, я постараюсь, чтобы коттедж, в котором нам предстоит жить, был уютным. Ведь никто из нас не выносит неустроенности, правда?
– Ну конечно, мама, – отвечала Лариса. – Помнишь, как папа старался воспитать в нас истинный вкус, какие страшные слова обрушивались по поводу обилия занавесочек, салфеточек, оборочек?
Леди Стантон рассмеялась, несмотря на то, что в ее глазах стояли слезы. Действительно, сэр Боугрейв научил их всех ценить изысканность античных пропорций. Ему претила безвкусица нагромождений, столь любимых королевой Викторией. Редмарли-хаус, построенный по канонам архитектуры конца восемнадцатого века, отличался простотой линий и меблировки. Он казался просторным, даже несколько пустоватым по сравнению с домами их друзей. Все в семье понимали, что их дом построен с безупречным, не подверженным влиянию времени вкусом. Шитые бисером подушечки, пыльные бумажные цветы, салфеточки и манера вычурно причесываться – все эти излишества, столь распространенные среди современников, были не более чем прихотью моды, рассчитанной на непосвященных.
Через четыре дня принесли письмо от графа де Вальмона. До этого леди Стантон одолевало такое количество сомнений и страхов, что Лариса начала опасаться, что ей запретят ехать, даже если придет приглашение. Письмо графа подействовало на мать успокоительно. В кратких выражениях граф писал, что из слов его сестры, графини де Шалон, он узнал, что мисс Стантон согласна предложить свои услуги по обучению восьмилетнего мальчика английскому языку и началам других предметов. Граф сообщал, что с нетерпением ждет приезда мисс Стантон во Францию. Он готов платить три тысячи пятьсот франков годового содержания.
К письму прилагался билет второго класса от Лондона до Парижа с оплаченной переправой через Ла-Манш.
Если леди Стантон, продолжал граф, милостиво даст ему знать, когда прибудет ее дочь, то он распорядится встретить ее на Северном вокзале в Париже. Карета отвезет мисс Стантон в замок Вальмон, где граф даст ей соответствующие наставления.
Послание было деловым и холодным, что обрадовало леди Стантон пуще всех комплиментов и изысканных оборотов.
– Второй класс! – воскликнула Афина. – Тебя ставят на место. Ты ведь теперь гувернантка!
– Собственно, я и не ожидала от графа билета первого класса, – ответила Лариса.
– Папа всегда говорил, – продолжала Афина, – что в первом классе ездят джентльмены, во втором – деловые люди, а в третьем – простонародье. Теперь ты будешь в компании бизнесменов, Лариса!
– Лариса сядет в вагон с надписью «Только для дам», – сказала леди Стантон. – Надеюсь, что у них во Франции есть такие вагоны. Тогда не придется беседовать ни с каким-нибудь бизнесменом, ни с прочими мужчинами. – Леди Стантон глубоко вздохнула: – Ах, Лариса, как же далеко ты едешь одна!
– Я буду осторожна, мама, – ответила девушка. Письмо от графа принесли в тот момент, когда вся семья собралась к ленчу. Ники, узнав о его содержании, воскликнул:
– О Боже!
– Ты что? – встревожилась Лариса.
– Ты понимаешь, сколько тебе будет платить граф? Сто пятьдесят фунтов в год!
Все присутствующие ахнули.
– Ты в этом уверен? – спросила леди Стантон. – Боюсь, что я не знаю, каков нынче обменный курс.
– Что-то около двадцати пяти франков за фунт, – ответил Ники.
– И что же, он действительно мне столько заплатит? – поинтересовалась Лариса.
– Он же письменно поручился за это, – сказал Ники.
– Такая плата слишком щедра! – воскликнула леди Стантон.
– Вместе с Афиной вы будете зарабатывать двести пятьдесят фунтов в год! Денег хватит, чтобы Ники мог учиться вплоть до выпускных экзаменов.
– Конечно, хватит, – сказал Ники. – Но и Ларисе нужно что-то оставлять себе. Не может же она жить без пенса в кармане в чужой стране.
– Действительно, ей кое-что понадобится. Но вряд ли речь идет о крупной сумме, – сказала леди Стантон.
– Да мне и надо-то совсем чуть-чуть, – вставила Лариса. – В конце концов, жилье и стол будут бесплатными, а без остального можно и обойтись!
– Если ты поедешь в Париж, то как же можно будет пройти мимо витрин? – спросила Афина.
Леди Стантон даже слегка вздрогнула при упоминании названия этого города.
– Ты должна пообещать мне, Лариса, – сказала она, – что никогда не поедешь в Париж одна.
– Я уверена, что ее одну и не отпустят, мама, – сказала Синтия. – Никто из нас даже по Лондону никогда не гулял в одиночестве, неужели ты думаешь, что Лариса одна станет ходить по Парижу?
– Да нет, я так не думаю. Вполне вероятно, Ларисе придется посещать Париж, чтобы делать покупки для ребенка. Но в этом случае ее, наверное, будет сопровождать горничная.
– Не волнуйся, мама, – сказала Лариса успокоительным тоном, – воспринимай все происходящее как небольшое приключение. Обещаю тебе, что, если там будет что-нибудь не так, я немедленно вернусь домой.
Она улыбнулась:
– Надеюсь, ты приютишь меня в коттедже. Нана решила завести кур, поэтому, в крайнем случае, я смогу питаться одними только яйцами, не требуя ничего более!
Ники встал из-за стола.
– Послушайте меня, – произнес он. – Я крайне признателен вам за все, что вы для меня делаете, но хотелось бы кое-что уточнить. И мама и девочки должны иметь достаточно денег и на одежду, и на питание, и на карманные расходы. – Он сделал паузу. – Я распорядился, чтобы вся рента за аренду земель шла именно на эти нужды. Если Афина с Ларисой будут так добры и снабдят меня деньгами, если к тому же продать кое-что из вещей, мы получим более чем необходимую сумму.
– Продать? Что ты собираешься продавать? – вскричала леди Стантон.
– Ничего из картин и мебели, – успокоил ее Ники. – Они, как известно, являются фамильными реликвиями, которые переходят от отца к сыну. Что же касается некоторых редких папиных книг, дедушкиного столового серебра, то, как мне кажется, эти предметы не представляют интереса для будущих поколений.
Леди Стантон вздохнула:
– Я не могу думать о том, что нам придется что-то продавать.
– Лучше уж так, чем ходить голодными, – ответил Ники. – К тому же Ларисе нужно несколько новых платьев: не могу же я позволить, чтобы моя сестра ехала во Францию словно нищенка!
– Да, да, конечно, – согласилась леди Стантон.
– Как только я получу степень, то стану зарабатывать достаточно, чтобы содержать всех вас, – сказал Ники.
Мать смотрела на сына обожающим взглядом. Ларисе же было хорошо известно, что первые годы своей деятельности на дипломатическом поприще Ники придется с трудом сводить концы с концами. Она видела, что молодые люди в начале карьеры вынуждены прирабатывать на стороне. Однако затевать разговор на данную тему в эту минуту не стоило. Все-таки с ее и Афины помощью, а также за счет проданных вещей можно позволить брату завершить образование в Оксфорде. Кстати, ее, в отличие от прочих членов семьи, совсем не шокировала мысль о необходимости избавиться от некоторых ненужных предметов. Они с Ники все уже обговорили и отобрали те книги, за которые можно выручить немного денег, а может быть, и целиком вернуть их первоначальную стоимость. Многие издания были достаточно дорогими.
Они отобрали также несколько чаш и других гончарных изделий, которые сэр Боугрейв привез из Греции. Несомненно, их купит Музей. Положение, в общем-то, было не столь безысходно, как показалось сразу после смерти отца. Но все же тоскливо покидать родной дом. Они знали, как леди Стантон возненавидит маленький, тесный коттедж, в котором не будет места ее прежним заботам.
Когда они с Ники разбирали в библиотеке книги, откладывая те, что предстояло продать в Лондоне, Ларисе пришла в голову мысль, которой она поделилась с братом:
– Мне кажется, мама возражает против нашей с Афиной работы, потому что сама она в этой ситуации остается как бы в стороне от зарабатывания денег. Вслух она, конечно, не признается. – Лариса помолчала и добавила с улыбкой: – Ты знаешь, она тебя любит больше, чем всех нас, вместе взятых.
– Неправда, – вяло откликнулся Ники.
– Правда, более того, ты сам знаешь, что это так! Матери всегда любят сыновей больше, чем дочерей. А папа больше любил нас.
– О, его «четыре Венеры»! – улыбнулся Ники. – Он никак не мог решить, кто же из вас прекраснее.
– Мне всегда казалось, что он считает самой красивой Синтию. Но та думала, что на первом месте Афина, пока не родилась Делия.
– Вы все восхитительно хороши, – сказал Ники. – Кстати, Лариса, ты уж будь поосторожней во Франции. Французы славятся своим вниманием к женскому полу.
– Чем славятся?
– Тем, что сбивают женщин с истинного пути! – ответил Ники. – Все эти штучки в духе Ромео и Джульетты! Все эти поцелуи ручек, томные, выразительные взгляды. Будь тверже, не то быстренько угодишь в скверную историю.
– Что за историю? – Ники смутился:
– Если ты спрашиваешь, значит, мама с тобой еще не говорила. Но она еще поговорит. Должна, по крайней мере.
