Текст книги "Авантюрист"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Барбара Картленд

Авантюрист

Глава 1

1902 год

С улицы доносилось заунывное пение шарманки, наигрывающей популярную мелодию. Звуки музыки смешивались с отдаленным шумом проезжавших экипажей.

Фрэнк Суинтон сидел возле полуоткрытого окна и что-то писал. Рядом с камином, решетка которого была выполнена в виде веера, расположилась с вязаньем молодая женщина. В тишине комнаты слышалось легкое позвякивание спиц.

Внезапно с улицы донесся крик: «Эмили!», и женщина, отложив вязанье, встала и вышла из комнаты.

Фрэнк зевнул, потянулся и выглянул в окно.

В двадцать один год он все еще продолжал, как говорят, «держаться за маменькину юбку». Это объяснялось не только нежной и искренней привязанностью к матери, но и бедностью, которая не давала ему возможности жить самостоятельно.

Неожиданно он с каким-то отвращением посмотрел на разложенные перед ним книги и встал из-за стола. Его взгляд упал на зеркало, висевшее над камином. Подойдя ближе, он увидел свое отражение на фоне угрюмых серых стен: темные взъерошенные волосы, обрамляющие высокий лоб, крупный выразительный рот, твердый подбородок.

Красавцем его, пожалуй, было трудно назвать, но высокий рост и хорошее сложение делали его достаточно привлекательным и представительным.

«Однажды я совершу нечто значительное!» – мысленно пообещал он своему отражению.

В этот момент дверь открылась, и в комнату вошла мать с лампой в руке.

– Ах, сынок, из-за меня тебе пришлось сидеть в такой темноте, – ласково проговорила она. – Я только сейчас вспомнила, что не наполнила лампы сегодня утром.

Она поставила лампу с круглым матовым абажуром в центр стола на вышитую салфетку, затем подошла к окну, опустила жалюзи и задернула тяжелые бархатные шторы с бахромой.

– Как продвигается работа? – спросила она, увидев на столе раскрытые книги и исписанные листы бумаги.

– Я не буду сдавать экзамен, – прямо заявил Фрэнк.

Уловив в голосе сына печальные нотки, госпожа Суинтон с тревогой посмотрела на него. Это была невысокая худенькая женщина с огрубевшими от постоянной работы руками. Редкие пряди седеющих волос были убраны под обруч.

– В чем дело, дорогой? – спросила она.

– Просто до смерти надоело заниматься тем, что мне никогда не понадобится, – ответил Фрэнк. – Я не создан для бизнеса, во всяком случае, для бизнеса такого рода.

Вздохнув, госпожа Суинтон села на стул.

– Но если ты не хочешь заниматься этим, – вновь заговорила она, – то что ты намерен делать, Фрэнк? Мой дорогой, я согласна, что эта работа не подходит тебе. Если бы ты мог поступить в университет, все было бы по-другому.

Фрэнк горько улыбнулся: сколько раз он слышал от матери эти слова!

– Но ведь такой возможности у нас не было, верно?

– Не было… – с грустной задумчивостью проговорила мать. – Если бы твой отец…

– Кстати, где он? – с неприязнью в голосе спросил Фрэнк.

– Он еще не вернулся, – ответила госпожа Суинтон, опустив глаза. Она явно избегала взгляда сына.

– Ну что ж, в этом нет ничего необычного, – ухмыльнулся Фрэнк.

– Давай не будем касаться этого, – попросила мать. – Возможно, сегодня все обойдется. Поговорим лучше о тебе, дорогой. Чем бы ты хотел заниматься, если бы… если бы у нас были деньги?

– К чему все эти пустые разговоры, мама? – довольно грубо произнес Фрэнк. – У нас нет денег и, вероятнее всего, никогда не будет.

– О сынок, мысль о том, что я не сумела обеспечить тебе достойную жизнь, доставляет мне страшные муки.

Во взгляде матери было столько страдания, что Фрэнк не выдержал и обнял ее за плечи.

– Не отчаивайся, – сказал он. – Однажды случится нечто, что кардинально изменит нашу жизнь, вот увидишь.

Звук открывшейся двери заставил их вздрогнуть и повернуться. На пороге стояла Эмили. Застигнутые врасплох – мать и сын старались скрывать от нее свои доверительные чувства друг к другу, – они устремили на девушку виноватые взгляды.

Эмили была на пять лет старше брата. В то время как Фрэнк прилагал хоть какие-то усилия, чтобы вырваться из тисков бедности, его сестра к двадцати семи годам окончательно смирилась со своей участью, и ее угрюмый вид служил постоянным укором для госпожи Суинтон.

Фрэнк поспешно отодвинулся от матери и принялся собирать книги на столе.

– Послушай, мама, – сказала Эмили, – почему ты не попросила меня принести лампу? Тебя же не раз предупреждали доктора, что ты должна беречь свое сердце, а лестница из кухни такая крутая!

Вполне возможно, что слова девушки и были продиктованы искренней заботой о матери, но недовольный и осуждающий тон противоречил их смыслу.

– Не беспокойся, Эмили, все в порядке, – проговорила госпожа Суинтон. – В тот момент ты была занята, и я прекрасно справилась сама.

– Тогда какой смысл приглашать к тебе врача, раз ты не выполняешь его указания? По мне, это бесполезная трата денег, которых у нас и без того нет!

– А тебя никто и не просит их тратить, – вмешался Фрэнк.

– О да, за лечение платишь ты, – саркастически заметила Эмили, – это то немногое, на что ты способен. Но спасти семью от финансового краха ты не в силах!

– Дети, дети, – устало произнесла госпожа Суинтон, – не надо ссориться. Вы же знаете, как я не люблю этого.

– Эмили злится лишь потому, – усмехнулся Фрэнк, – что ей хочется иметь свой дом, но она не может найти глупца, который согласился бы предоставить ей его.

– Мама, я не потерплю, чтобы Фрэнк так разговаривал со мной, – покраснев, возмутилась Эмили.

Увидев смущение сестры, Фрэнк расхохотался, и та выбежала из комнаты, хлопнув за собой дверью.

– Фрэнк, – нарушила тягостное молчание госпожа Суинтон, – дорогой, ты же знаешь, как она ранима. Она понимает, что превращается в старую деву, и страшится этого.

– Но почему, о Боже, мы все должны страдать из-за нее! Она невыносима, мама. Она ворчит с утра до вечера. Не представляю, как ты еще выносишь ее.

– Бедняжка Эмили, – вздохнула госпожа Суинтон. – Возможно, я виновата в том, что она такая, уж слишком многого я для нее хотела.

– Чепуха! – воскликнул Фрэнк. – Вы с отцом тоже были счастливы и благополучны только в тот год, когда она родилась. Ведь в первый год замужества ты была счастлива, мама?

– Да, дорогой, конечно, я была счастлива, – быстро ответила госпожа Суинтон, но Фрэнк знал, что она лжет.

Часы на камине пробили десять.

– Уже поздно, – бросив обеспокоенный взгляд на часы, проговорила госпожа Суинтон.

– Вот теперь можно спокойно убирать отцовский ужин, – заметил Фрэнк.

– Верно, – согласилась госпожа Суинтон и направилась к двери.

Через полчаса раздался мелодичный бой, и все трое, посмотрев на часы и убедившись, что сейчас половина одиннадцатого, вернулись к своим занятиям. Еще через полчаса повторилось то же самое, но никто из членов семьи, расположившихся в гостиной, даже не думал о том, чтобы идти спать.

Было около двенадцати, когда стук лошадиных копыт по мостовой и бряцание уздечки заставили их насторожиться. Через некоторое время наемный экипаж остановился у двери дома, и снаружи послышался звук, похожий то ли на рыдание, то ли на стон. Госпожа Суинтон поспешно покинула комнату и по тускло освещенному чадящей лампой коридору направилась в холл.

Эмили последовала было за ней, но возле двери остановилась. На ее лице отражались тревога и любопытство. Казалось, девушка хотела проверить, подтвердятся ли ее опасения.

Только Фрэнк остался неподвижен. Он прислушивался к происходящему, сохраняя при этом полное хладнокровие.

Госпожа Суинтон открыла входную дверь. До Фрэнка и Эмили донеслись какие-то неясные голоса, затем незнакомый мужской голос воскликнул:

– Осторожнее, сэр! Вот так! Помогите нам, мэм.

Нетрудно было догадаться, что происходило в холле, и, когда пьяный голос сердито произнес: «Что вы, черт побери, делаете?», Фрэнк медленно поднялся и обратился к Эмили:

– Надеюсь, там обойдутся без моей помощи?

– Разумеется, – отрезала Эмили и еле слышным шепотом добавила: – Тебе известно, что твое присутствие приводит его в бешенство.

– Пошли, Эдвард, мы должны уложить тебя в постель, – раздался неестественно спокойный голос госпожи Суинтон.

Вместо мужа ей ответил извозчик:

– Вот и правильно, мэм. Я помогу вам.

Действительно, отвести пьяного наверх и уложить его в постель оказалось нелегким делом. Вся процедура сопровождалась стонами, стуком и проклятиями. Наконец грохот наверху возвестил о том, что он добрался до спальни.

Несколько секунд спустя в холл, тяжело дыша, спустился извозчик. Он дождался госпожу Суинтон, которая расплатилась с ним за услуги и добавила небольшую сумму на чай.

Лишь когда за извозчиком закрылась входная дверь и постепенно стих стук подков отъезжающего экипажа, Эмили дала волю эмоциям и, громко разрыдавшись, бросилась в свою комнату на самом верху, а Фрэнк заспешил ко все еще стоявшей в холле матери.

В одной руке госпожа Суинтон продолжала сжимать потертый кожаный кошелек, а другую прижимала к груди, словно пытаясь унять боль.

– Как ты, мама? – встревожился Фрэнк.

Лоб матери покрывали капельки пота, она тяжело дышала и не могла говорить.

Фрэнк обнял ее за плечи и повел в гостиную.

– Я должна пойти к отцу, – с трудом проговорила госпожа Суинтон, когда Фрэнк насильно усадил ее в кресло.

– Сначала отдышись, – настоял он. – Какой же я дурак, что допустил, чтобы ты волокла его по лестнице! Ведь доктора запрещают тебе напрягаться.

– Он расстраивается, когда кто-нибудь из вас видит его в таком состоянии, – напомнила госпожа Суинтон. – Твое присутствие только ухудшило бы ситуацию. А так он спокойно заснет.

– О да, – с горечью произнес Фрэнк, – уж ему-то ничто не помешает заснуть.

Он знал, что мать будет бодрствовать всю ночь рядом с напившимся до полусмерти мужем.

– Хочешь воды? – спросил он, увидев, что ее щеки слегка порозовели и дыхание выровнялось.

– Со мной все в порядке, сынок, – похлопала его по руке мать. – Не беспокойся.

– Сколько пришлось заплатить извозчику? – осведомился Фрэнк.

Госпожа Суинтон заглянула в кошелек.

– Пять шиллингов и шесть пенсов, – с отчаянием в голосе ответила она.

– Так не может больше продолжаться! – воскликнул Фрэнк.

– Ничего не поделаешь, дорогой, – грустно произнесла мать, медленно поднимаясь на ноги. – Нужно как-то протянуть до первого числа.

Фрэнк лежал в кровати без сна и вслушивался в нарушавшие тишину звуки. Вот снизу донесся бой часов. Фрэнк откинул одеяло в надежде, что прохладный воздух остудит его воспаленный мозг. Тяжкие раздумья не давали ему уснуть. События сегодняшнего вечера уже давно перестали быть чем-то из ряда вон выходящим, превратившись в самые обычные явления.

Запои отца случались почти каждый месяц. Он напивался до бессознательного состояния, ухитряясь при этом спустить все деньги, имевшиеся в доме.

Фрэнк давно привык видеть отца либо спящим, либо пьяным, привык он и к тому, что происходило на следующее утро, когда Эдвард Суинтон принимался каяться в содеянном, пытаясь вымолить прощение у домочадцев.

Больше всего тревожила Фрэнка мать. Три месяца назад они с Эмили узнали, что она тяжело больна. Постоянные переживания, недоедание и тяжелая работа сделали свое дело. И без того слабое сердце матери теперь грозило в любой момент остановиться. Доктор вынужден был открыто признать, что ей осталось жить недолго.

В течение всего своего замужества госпожа Суинтон трудилась не покладая рук, как служанка, но без зарплаты и привилегий, полагающихся слугам.

После смерти родителей ее взяли к себе дядя и тетя. После их смерти она осталась одна и решила, что ей крупно повезло, когда на нее обратил внимание Эдвард Суинтон, красивый полковой офицер.

Но не прошло и года после их свадьбы, как красавец офицер был уволен за то, что в пьяном виде ударил командира. Его спасло то, что у него имелся небольшой доход, на который можно было безбедно существовать. Однако очень скоро от денег не осталось и следа, так как Эдвард Суинтон, страдавший от унижения и раскаяния, начал искать забвения в выпивке. Весь капитал ушел на то, чтобы покрыть его долги, и семья вынуждена была жить на жалкие гроши, доставшиеся Эдварду в наследство от матери. К счастью, этим наследством управляли опекуны, поэтому он не мог воспользоваться всей суммой.

Первого числа каждого месяца Эдвард получал чек, который и спасал семью от работного дома. Когда родился сын, Суинтон, оправившись от ужаса перед тем, что придется кормить еще один рот, взял себя в руки и попытался найти работу. Но вскоре он снова поддался отчаянию и, казалось, впал в летаргический сон. Время от времени он выходил из этого состояния и, столкнувшись с действительностью, опять начинал искать утешения в выпивке.

Уговоры, слезы и мольбы жены с каждым днем оказывали на него все меньше влияния. Протрезвев, он искренне сожалел о том, что напился, но основной причиной его раскаяния были невыносимая головная боль и рези в желудке.

Последнее, что еще удерживало его на краю бездны, были дети. Он не выносил, когда кто-нибудь из них видел его пьяным, и в ярости спешил скрыться с их глаз. В нормальном состоянии он искал общества сына, хотя прекрасно понимал, что чувства, которые тот испытывает к нему, не имеют ничего общего с привязанностью.

С первого дня жизни Фрэнк стал всем для своей матери. Он родился в очень тяжелый момент. Госпожа Суинтон не хотела второго ребенка и пришла в отчаяние, когда убедилась, что беременна.

В семье не было денег, а Эдвард с каждым днем доставлял все больше неприятностей. Незадолго до рождения Фрэнка у него была белая горячка. Госпожа Суинтон с доктором два дня и две ночи не отходили от него, опасаясь, что он что-нибудь сотворит с собой.

Всю свою нерастраченную любовь госпожа Суинтон обратила на Фрэнка. Как ни странно, несмотря на все волнения, которые выпали на долю его матери во время беременности, мальчик родился крепким и здоровым. Он всегда улыбался, всегда был доволен жизнью. Неудивительно, что мать обожала его.

Неудивительно было и то, что Эмили сразу же затаила ненависть к брату. Малыш чувствовал антипатию сестры и никогда не пытался завязать с ней дружбу.

Оба ребенка получили хорошее образование исключительно благодаря стараниям матери, которая выкручивалась как могла. Бывали времена, когда она продавала даже мебель в ожидании заветного чека.

Питание их никогда не отличалось обилием и разнообразием, так как проще всего было экономить на продуктах. Однако семья жила бы неплохо, если бы не постоянные запои ее главы, превращавшие существование госпожи Суинтон в непрекращающийся кошмар. После очередного запоя мужа она еще долго вздрагивала при каждом звонке в дверь или стуке дверцы почтового ящика.

Присылаемые счета наводили на нее ужас, они казались ей чудовищами, отнимавшими еду, свет и тепло у ее детей.

«Что будет с нами?» – в отчаянии спрашивал себя Фрэнк, когда понял, что именно представляет собой отец и до какой степени несчастна мать. Сначала он искренне молил Бога о помощи, но, повзрослев, пришел к выводу, что Бога не существует, если на свете творятся подобные вещи.

Дома на Эдвард-стрит, хотя и обшарпанные, и давно уже нуждающиеся в ремонте, были построены основательно и имели толстые стены, поэтому Фрэнк, спальня которого находилась рядом со спальней родителей, лишь изредка слышал громкий храп. Не мог он различить и родительские голоса, за исключением только тех случаев, когда отец впадал в ярость и начинал скандалить.

Сегодня в доме было тихо. Наверху, в мансарде, в комнате рядом с кладовкой, где хранилось всякое старье, которое, как считала госпожа Суинтон, может когда-нибудь пригодиться, спала Эмили. Фрэнк думал о матери. Как часто он мечтал о том, чтобы заработать огромную сумму или получить большое наследство! Он представлял, как они с матерью будут тратить эти деньги.

Мать получит все, что пожелает, – нежная, женственная, она создана для роскоши. Он же будет развлекаться и тратить деньги направо и налево.

В мечтах Фрэнк видел себя модно и дорого одетым важным господином, который много путешествует, посещает различные собрания, общается с интересными людьми и своими выдающимися способностями пробуждает интерес у всех, с кем знакомится.

Его размышления прервал невероятный грохот. Он прислушался, но больше ничто не нарушало тишины.

«Наверное, что-то упало», – решил он.

Может, отец проснулся и снова начал буянить? Ну что ж, такое случается не впервые. Он уже не раз крушил все вокруг и наводил ужас на мать.

Внезапно Фрэнк сообразил, что грохот раздался вовсе не из спальни родителей, а со стороны ванной, располагавшейся между этажами на лестничной площадке. Наверное, хлопнула дверь, подумал он.

Он снова погрузился в мечты, но вскоре почувствовал необъяснимое беспокойство и, встав с кровати, зажег свечу. Желтый свет на мгновение ослепил его, осветив небольшое пространство.

Фрэнк на цыпочках приблизился к двери. В доме по-прежнему царила тишина, и после непродолжительного колебания – Фрэнк опасался случайной встречи с отцом – повернул ручку.

Оглядев нижний лестничный пролет, он сначала не заметил ничего необычного, но потом увидел, что кто-то лежит у двери в ванную комнату. Сердце Фрэнка сжалось от страшного предчувствия, он широко распахнул дверь и бросился вниз.

На лестнице лежала его мать.

Очевидно, она упала, когда выходила из ванной. Свеча, которую она взяла с собой, выпала из подсвечника.

Не вызывало сомнения, что она была в глубоком обмороке. Фрэнк поднял ее на руки, отнес в свою комнату и положил на кровать. Затем подбежал к умывальному столику и налил воды в стакан. Обернувшись, он обратил внимание на то, что лицо матери покрывает неестественная бледность.

Поддавшись безотчетному порыву – он сам будет ухаживать за матерью, он не станет звать Эмили! – Фрэнк закрыл дверь в свою комнату.

Приподняв голову бедной женщины, он попытался влить ей в рот несколько капель воды, но его усилия не увенчались успехом. Тогда он решил вызвать врача. Но что-то заставило Фрэнка прижаться ухом к груди матери: биения сердца не было слышно. Он понял, что она мертва…

Когда почти три часа спустя бледный утренний свет стал проникать в комнату через бархатные шторы, Фрэнк, все это время простоявший на коленях возле кровати, встал. Он выпустил уже холодные руки матери и с трудом сложил их у нее на груди. Затем подошел к окну и слегка раздвинул шторы. Утро было ясным и предвещало солнечный день. Он повернулся спиной к окну и оглядел комнату. В его глазах не было слез, но веки горели, и рыдания подступали к горлу.

Несколько секунд он стоял неподвижно, затем торопливо оделся и снял со шкафа чемодан за долгие годы покрывшийся толстым слоем пыли. Вытряхнув хранившуюся в нем старую одежду, он сунул туда содержимое ящиков комода, а сверху положил зимнее пальто.

На все сборы ушло менее четверти часа. Когда все было готово, Фрэнк поцеловал мать в холодный лоб.

– Прощай, дорогая, – громко произнес он.

Его хриплый голос странно прозвучал в тишине комнаты.

Фрэнк подхватил чемодан, не оглядываясь, вышел из спальни, спустился вниз и оказался на пустынной улице.

Глава 2

1911 год

В комнате повсюду стояли огромные вазы с цветами, и лишь инкрустированный письменный стол украшала крохотная вазочка с бутонами белых роз.

Хельга, которой предстояло надписать множество конвертов, стопкой лежавших у локтя, то и дело с улыбкой поглядывала на цветы.

Золотистые волосы девушки были заплетены в косу и уложены вокруг головы. Черное платье с белым воротничком и манжетами ловко обтягивало фигуру. На очаровательном личике отражалась решимость, а уверенный и четкий почерк свидетельствовал о твердости характера.

Дверь открылась, и Хельга подняла глаза.

– В чем дело, Вильям? – обратилась она к вошедшему лакею.

– Прибыл посыльный от сэра Альфреда, мисс, – ответил тот.

– Он опоздал, – строго проговорила Хельга, протягивая лакею пухлый конверт. – Будь добр, попроси его поторопиться. Сэру Альфреду срочно нужны эти бумаги.

Когда лакей ушел, она заперла ящик стола, из которого достала конверт, и положила ключ в старомодный кошель, висевший на широком кожаном поясе.

Однако в этот день Хельге не суждено было работать в тишине и покое. В дверь снова постучали, и она крикнула: «Войдите!» На пороге появилась толстая женщина в ситцевом платье с белым накрахмаленным передником – кухарка, державшая своих подчиненных в ежовых рукавицах.

– Что-то случилось, миссис Доукинс? – спросила Хельга.

– Да, мисс, – ответила та.

Ее недовольно поджатые губы как нельзя лучше свидетельствовали, что на кухне действительно возникли серьезнейшие проблемы.

– Опять судомойка? – обеспокоенно осведомилась Хельга.

– Именно так, – подтвердила миссис Доукинс. – Я больше не желаю мириться с таким безобразием у себя на кухне. Я не потерплю подобного поведения. Вчера вечером Эллен вернулась в половине одиннадцатого. Когда я заговорила с ней об этом сегодня утром, она сказала, что это меня не касается, – фыркнув, Доукинс продолжила: – Ее нужно уволить, мисс. Простите, что добавляю вам хлопот. Эллен хорошая работница, я это признаю, но она еще слишком молода. Девушки должны знать свое место, а иначе им здесь нечего делать – таково мое мнение.

– Не понимаю, миссис Доукинс, как такое могло произойти, – миролюбиво произнесла Хельга, – ведь вы потратили на нее столько сил! И она уже начала исправляться и обещала стать хорошей поварихой. Вы согласны дать Эллен еще один шанс, если я поговорю с ней и она извинится?

– Думаю, это ни к чему не приведет, – ответила миссис Доукинс. – Я уже не раз говорила с ней.

– И все же позвольте мне попробовать, – попросила Хельга. – Я знаю, что требую от вас слишком многого, но вы всегда славились своей добротой. В доме родителей девочка была очень несчастна, и если вы прогоните ее, одному Богу известно, что с ней станется. Я обязательно поговорю с Эллен, обещаю вам.

Миссис Доукинс всплеснула руками, и Хельга поняла, что одержала победу.

– Хорошо, мисс, – пробурчала кухарка, – но в последний раз. Объясните ей, что другого шанса у нее не будет.

– О, миссис Доукинс, как вы великодушны! – воскликнула Хельга. – Думаю, вся проблема в том, что вы балуете девушек и они пользуются вашей добротой.

– В этом нет ничего удивительного, – проворчала миссис Доукинс.

– Во второй половине дня пошлите Эллен ко мне, – сказала Хельга. – Я преподам ей хороший урок.

– Спасибо, мисс, – поблагодарила кухарка и с достоинством вышла из комнаты.

Хельга вздохнула. Не каждая девушка ее возраста – а ей было двадцать пять – способна на то, чтобы управлять домом, в котором служат шестнадцать слуг! Но вот уже в течение почти трех лет она успешно справляется с этой задачей.

Она знала, что сэр Альфред Стин доволен ее работой. Он был уверен, что она сумеет не только правильно управлять хозяйством, но и не допустит ссор между слугами.

Правда, в первые дни ей казалось, что она взвалила на себя непосильный груз.

Три года назад, приехав из Германии, Хельга обратилась к сэру Альфреду за помощью. В прошлом он был знаком с ее отцом, бароном Хильдегардом, богатым человеком и влиятельной фигурой в германской промышленности. Они были не только деловыми партнерами, но и друзьями: сэр Альфред не раз останавливался у них в доме.

После смерти отца, обвиненного в различных махинациях, имя его было предано позору. Хельга отдалилась от всех, кого знала с детства, – и от тех, кто относился к ней с сочувствием, и от тех, кто открыто выражал свое презрение.

К счастью, она хорошо говорила по-английски и решила отправиться в Лондон, надеясь найти здесь подходящую работу. Но все поиски ее были безуспешны, так что в конце концов Хельга оказалась в тупике.

Было пасмурное январское утро, когда она пришла на Парк-лейн. Неудачнее момента было выбрать нельзя – в доме как раз разразился сильнейший скандал. Сэр Альфред, умевший справляться с любыми проблемами у себя в конторе, оказался неспособным усмирить разбушевавшуюся в его доме бурю.

Хельга вынуждена была долго ждать, прежде чем сэр Альфред ее принял. Рассказывая ему о своих злоключениях, она заметила, что он совсем не слушает ее, и пала духом. Внезапно сэр Альфред спросил:

– Кто управлял хозяйством в вашем доме в Германии? Насколько я помню, у вас был отлично налаженный быт и никаких конфликтов между слугами!

– Я вела дом с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, – ответила Хельга, немало озадаченная вопросом, который, казалось, не имел никакого отношения к делу. – После смерти мамы с нами поселилась сестра моего отца, но вскоре она вернулась в Баварию, так как очень скучала по горам и не любила городскую жизнь.

– Слуг нанимали вы? – продолжал расспросы сэр Альфред.

– Естественно, – улыбнулась Хельга. – Меня хорошо научили управлять хозяйством. В Германии все женщины должны уметь вести дом. К тому же я помогала в работе своему отцу. Он говорил, что я прекрасно овладела профессией секретаря.

Сэр Альфред молчал.

– Вы полагаете, – вдруг неуверенно произнесла Хельга, в душе которой затеплилась слабая надежда, – что в Англии я могла бы устроиться на должность экономки? Подобная мысль не приходила мне в голову, возможно…

– Конечно, – перебил ее сэр Альфред, – причем в моем доме. С этого дня, дорогая девочка, вы будете моей экономкой-секретарем.

– Вы действительно этого хотите? – радостно воскликнула Хельга и вскочила.

Бархатная широкополая шляпа с перьями чрезвычайно шла ей, она выглядела такой очаровательной и юной, что другой бы человек на месте сэра Альфреда задумался о возможных последствиях такого решения.

Однако у сэра Альфреда не возникло никаких предчувствий. К тому же он привык действовать быстро. Именно таким образом он и сколотил свое огромное состояние. И сейчас, с видом человека, который испытывает облегчение, перекладывая неприятные обязанности на чужие плечи, он похлопал Хельгу по руке и, заверив ее в том, что она полностью устраивает его, торжественно повел наверх познакомить со своей дочерью.

Эдит Стин, некрасивой девочке с кожей желтоватого оттенка, было пятнадцать. В ее душе поселилась стойкая нелюбовь ко всем гувернанткам, которых нанимал для нее отец.

Леди Стин, скончавшаяся всего полгода назад, была так же неудачлива в подборе учителей для дочери, как и ее муж.

Но поскольку несчастным гувернанткам было запрещено жаловаться хозяину дома на свою воспитанницу, сэр Альфред полагал, будто причина всех проблем с девочкой заключается в его неумении быть хорошим отцом.

По необъяснимой иронии судьбы Эдит с первого взгляда полюбила Хельгу, и постепенно ее любовь переросла в обожание.

Возможно, не последнюю роль в этом сыграла внешность Хельги. Эдит была тощим, неуклюжим подростком, что называется, гадким утенком. Всю жизнь ее окружали пожилые дамы, которые слишком серьезно подходили к своим обязанностям и отличались чрезмерной прямолинейностью (хотя, быть может, и действовали из лучших побуждений).

Златовласая Хельга с бархатистой кожей, нежным румянцем на щеках и темно-голубыми глазами стала для Эдит олицетворением прекрасной феи из волшебных сказок. Новая помощница отца была едва ли не первым красивым обаятельным молодым существом, которого девочка встретила в роскошном особняке на Парк-лейн.

Перед смертью леди Стин болела в течение нескольких лет, поэтому Эдит возненавидела погруженную в полумрак спальню матери, где постоянно витал запах лекарств и антисептиков.

Болезнь отталкивала Эдит, а Хельга привлекала девочку своим здоровым видом. В молодой немке чувствовалась жизненная сила – то, чего так не хватало всем обитателям дома на Парк-лейн. Даже Седрик, брат Эдит, к которому она была искренне привязана, не отличался крепким здоровьем.

Это был довольно привлекательный юноша, но из-за худобы, желтоватого оттенка кожи и длинных волос, ниспадавших на лоб, он выглядел слабым и немощным.

Седрик, не проявлявший ни малейшего интереса к финансам, был самым большим разочарованием в жизни своего отца. Главным увлечением юноши было искусство, однако и здесь его знания оставались поверхностными, он не стремился глубже вникнуть в предмет. Седрик бездельничал в компании приятелей (общество их сэр Альфред не считал подходящим для своего сына) и тем самым вызывал недовольство у всех домочадцев, кроме младшей сестры.

Хельгу удивила мрачная атмосфера, царившая в доме. Сэр Альфред обычно уходил сразу после завтрака и возвращался лишь к ужину. Свободное время он проводил на холостяцких вечеринках в обществе финансовых воротил Сити. Тех же самых людей он приглашал в поместье в Нью-Маркете, которое не так давно купил.

Сэр Альфред часто совершал крупные покупки, но затем быстро терял к ним интерес. Он любил делать деньги, ему доставлял удовольствие сам процесс, однако его не волновало, что именно можно потом купить на эти деньги. По духу он был истинным игроком и испытывал тот же азарт, что и человек, сидящий за игорным столом в Монте-Карло и трепетно прислушивающийся к стуку шарика по колесу рулетки. Игра, в которую он играл, превратилась для него в смысл жизни, а достоинство фишек, которые он получал в случае выигрыша, его не заботило. Им двигало желание выиграть, ему нравилось противопоставлять удаче ум и интуицию.

Очевидно, именно интуиция игрока была причиной того, что в бизнесе ему всегда сопутствовала удача. За это в Сити его стали называть «златопалым Стином». Он не упускал ни единой возможности приумножить свой капитал, и судьба благоволила к нему. То, что другим сулило крах, в его руках превращалось в прибыль.

Не раз, заходя поздно вечером в библиотеку, Хельга заставала его сидящим с закрытыми глазами и опущенной головой. Рядом с ним стоял нетронутый стакан с виски, а в тонких длинных пальцах была зажата погасшая сигара. В такие минуты он выглядел изможденным.

– Простите, – однажды заговорила с ним Хельга. – Я не знала, что вы здесь.

– Проходите, моя дорогая, проходите, – устало произнес сэр Альфред.

– У вас был трудный день? – сочувственно спросила девушка.

– Трудный, но удачный, – ответил Стин.

При воспоминании о своем триумфе он оживился, его глаза загорелись, усталость как рукой сняло. Он принялся с энтузиазмом рассказывать Хельге о том, как интуиция в очередной раз помогла ему одержать победу.

Она мало что понимала в его рассказе: во-первых, финансы ее не интересовали, а во-вторых, даже сведущему в финансовых вопросах человеку не так-то просто было разобраться в бизнесе, которым занимался сэр Альфред. Но она чувствовала, что своим молчаливым присутствием она скрашивает его одиночество.

А в том, что сэр Альфред был одинок, Хельга ни минуты не сомневалась. Эдит была слишком мала, а Седрик слишком далек от него, чтобы превратиться в приятных собеседников.

Хельга не раз задавалась вопросом, как складывались отношения между сэром Альфредом и его женой. Судя по тому, что она узнала от челяди, леди Стин так и не сумела стать ему близким человеком. Ничего удивительного в этом не было: измученная многолетней болезнью женщина, которой известно, что ее конец близок, не может быть другом и помощником такому энергичному человеку, как сэр Альфред.