Текст книги "Прогулочки на чужом горбу"

Автор книги: Барбара Хоуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Глава шестая

После того ланча в «Знамении голубки» наши отношения вернулись в прежнее русло. Джой уходит на охоту, а потом с отчетом о пойманной добыче возвращается ко мне в пещеру, где я занимаюсь искусством, а также пасу мужа и детей. О том, как развивается ее роман со Скоттом, она информирует меня чуть ли не через день.

К сожалению, ее нынешняя манера освещать события стала несколько пресноватой. Со Скоттом она спит фактически каждую ночь, однако их сексуальные отношения описываются ею скупо и пошло: все очень нежно, восхитительно, обворожительно и так далее, и тому подобное. Она по-прежнему любит выставить себя мученицей, хотя и поумерила свой пыл в отношении разного рода извращений. Теперь ее внимание целиком сосредоточено на оттенках речи, жестикуляции и основных стратегических ходах.

Пару недель назад Скотт намекнул, чтобы она приготовила ему обед. И теперь Джой предстоит решить: то ли приготовить ему ужин из сырых зеленых перцев по-мексикански, после которого у него всю неделю будет жечь во рту так, что без полосканий не обойтись – это отобьет у него охоту впредь заказывать ей домашнюю кормежку, то ли состряпать на скорую руку какое-нибудь изысканное блюдо по рецепту Джулии Чайльд – что-нибудь вроде дичи в соусе из редких импортных грибов, сметаны и мадеры.

– Цыпленка. Сделай ему цыпленка, – подала я голос от своего пещерного костра.

Я абсолютно искренна. Три-четыре раза в неделю я готовлю ужины Кеннету сама, не потому, что он разделяет набившую оскомину точку зрения, будто путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, а потому, что мы живем в восьмидесятые годы двадцатого столетия и ему нужна жена, которая являет собой разумное капиталовложение. Говоря иначе – домашняя пища для него есть всего лишь оплаченная им услуга, поскольку он своим трудом зарабатывает деньги, а я – нет. Так что судите, как вам будет угодно. Кроме того, меня радовала мысль, что она на своей Сто седьмой улице будет прыгать и метаться по кухне, разрываясь между кастрюлями, из которых что-то убегает, и сковородками, в которых что-то подгорает. И будет в такой запарке, в таком смятении, что забудет о необходимости говорить на октаву выше, чем все нормальные взрослые женщины.

В конце концов она останавливается на мексиканском варианте. Все происходит точно по плану. Съев три ложки, он разевает рот, выпивает целую кварту воды и заглатывает чуть ли не целую французскую булку, начиненную чесночным маслом. На следующее утро он волком воет от того, что его анальные мускулы разрываются от перистальтики, вызывая к жизни застарелый геморрой. Об этой ныне запретной для нее зоне человеческого организма она говорит гнусным шепотком, сопровождая его еще более гнусным подхихикиванием.

Больше кашеварить он ее уже не просит, а водит Джой в небольшой уютный ресторанчик по соседству – там питаются в основном неженатые и незамужние «яппи», заполнившие их округу после того, как плата за жилье в центральном Истсайде подскочила вверх. Воодушевляемый ею, он даже фунтов на десять располнел. О, Мадлен, ему так идет небольшой животик. Обожаю полненьких мужчин.

Она предпочла бы, чтобы он толстел в более шикарном ресторане, вроде «21», однако, по ее мнению, это все же лучше, чем питаться одним мороженым, стоя у собственного холодильника, как это приходилось делать ей до знакомства со Скоттом.

– Но если ты не станешь ему готовить, он, может статься, бросит тебя, как Маризу, – предупреждаю я ее во время очередного разговора. Я стою на кухне и занимаюсь тем, что, зажав телефонную трубку между плечом и подбородком, споласкиваю и вытираю свои хрустальные фужеры – прислуга отказывается к ним прикасаться. – Разумеется, если верить твоей теории, что любой мужчина стремится превратить свою даму сердца в прислугу.

– Конечно, это так, и я тоже обслуживаю его. Я собираюсь стать его наставницей.

Видимо, в последнее время он стал настойчивей в своих требованиях, чтобы она исполнила наконец свое обещание показать эту его кошмарную писанину кому-нибудь из друзей-издателей. И если она не сделает этого, то потеряет его, как пить дать.

– Думаю отдать ее Франни Фаген в «Таун».

– А ты можешь ей довериться?

– Она одна из самых старинных и близких моих приятельниц в издательских кругах.

Это могло означать что угодно: и то, что Джой познакомилась с ней неделю назад на каком-нибудь званом вечере, и то, что у них был роман в течение нескольких месяцев.

– Ну что ж, коль ты ей доверяешь, вели ей помурыжить его рукопись недели три, а сама тем временем что есть мочи дави на него – пусть ищет работу, – советую я. По причинам, доныне остающимся для меня неизвестными, я старательно помогаю Джой заманить этого Скотта Арнольда в свои сети и каким-то образом заставить его снова зарабатывать деньги. Может, потому, что теперь она вызывает во мне больше симпатии. А может, потому, что в случае неудачи со Скоттом она скорее всего попросит взаймы у меня – и я в конце концов дам ей эти деньги.

По ее словам, сейчас у нее проблемы с наличностью. В сущности, не хватает даже на оплату квартиры за следующий месяц. Она рассчитывала получить некоторую сумму за лекционное турне по Новой Англии, но ее литературный агент вынужден был отменить его – интерес к гротесковому изображению секса, по всей видимости, угас.

– Скажи ему, что единственный способ отвлечься от книги – это заняться поиском работы, звонить, ходить на собеседования. – (Неймется мне в моей кухне!) – Когда он найдет наконец работу, ему будет уже не до книги. Если же ничего не получится с работой, скажи своей Франни Фаген, чтобы вернула рукопись с заключением, что книга захватывающа, но ее следует полностью переделать.

– Зачем?

– Да затем, что мысль о необходимости заново переписать две тысячи страниц приведет его в такой ужас, что он еще усерднее займется поисками работы.

– Да, но тогда он наверняка захочет, чтобы этим делом – переписыванием – занялась я.

– Так что тебе мешает?

– А то, что такой гадости мне в жизни не приходилось читать. Я знаю, ты не слишком высокого мнения обо мне как о писательнице, но уж понять-то, что хорошо, а что плохо, я в состоянии, а его писанина просто ужасна.

– Тогда скажи ему, что занята, сама пишешь новую книгу и на его рукопись у тебя просто нет времени.

– Бог мой, вот, кстати, еще одна проблема на мою голову. Он все просит почитать мою новую книгу, а у меня всего-то пятьдесят страниц написано. Об этом я, конечно, ему не сказала.

– А сама ты что о ней думаешь?

– Да неприличная она. – Коли сам автор это говорит, можно наверняка сказать: полная порнуха.

– А почему бы тебе быстренько не накатать чего-нибудь? – спрашиваю я.

– Не могу. Тыщу раз тебе говорила – у меня застой.

– Так выйди из него, – беспощадно отвечаю я. – Напиши готический роман. Вообрази себя Дафной Дюморье.

– Ну что ж. – Далее следует долгая пауза. Она всерьез обдумывает мое предложение. – А что, это неплохая мысль. Можно сочинить что-то вроде пародии на нее, это вполне пройдет. Уж сюжеты накручивать я пока не разучилась.

Мне становится страшно – а вдруг она и вправду напишет нечто подобное и снова станет знаменитой, независимой, богатой – счастливой опять станет? Но нет, этого просто не может быть. Слишком она свыклась со своим образом развратницы и наркоманки, чтобы сочинить историю наивной, добродетельной и целомудренной женщины, какой положено быть героине готического романа.

– Тогда пиши побыстрей, – говорю я ей. – Если будешь тянуть, у него могут возникнуть подозрения.

– Не знаю, смогу ли. Я так медленно печатаю.

– Я знаю одного врача-диетолога, он до сих пор некоторым своим пациентам выписывает десекдрин.

– Нет. Этим я больше не занимаюсь.

Вот уж неправда. Когда она звонит, то щебечет чересчур уж весело. Ни одна женщина ее возраста, находясь на грани нищеты (а возможно – и ареста), не в состоянии пребывать в таком благодушии без того, чтобы время от времени не поддерживать себя парочкой пилюль психотропного свойства.

А может статься, все это ложь, и никакая нищета ей в действительности не угрожает. Она вполне способна зажать энную сумму на счету, открытом на ее имя в каком-нибудь швейцарском банке одной из знакомых ей супруг магараджи, – просто она забыла о нем рассказать. С ней всякое может быть.

– Ну хорошо, попробуй с готическим романом. Это дело может оказаться увлекательным, – говорю я, хотя мысль о том, как она, сидя в своей берлоге из трех с половиной комнат, будет выжимать из себя пространные цветистые описания величественных особняков постройки прошлого века и почтительных слуг, вызывает во мне содрогание.

В конце концов она частично следует моему совету. Она отдает Франни две тысячи страниц Скоттовой писанины, не сказав ни слова о своих планах подцепить его на крючок.

– Ей не надо ничего объяснять, – говорит Джой при нашей следующей встрече.

Она стоит ко мне спиной, глядя из окон моей квартиры на Семьдесят пятой улице. Да, а я рассказала о том, что, выйдя замуж за Кеннета, я переехала в новую квартиру, ближе к центру и вдвое больше, чем прежняя? А про то, что она занимает два этажа и наверху есть четвертая спальня, которую я превратила в свою мастерскую? А про то, что размеры моих холстов увеличились с два-на-два на три-'на-шесть и мы подумываем купить участок в Хэмптоне и построить загородный домик?

За те пять месяцев, что прошли со встречи в «Знамении голубки», я впервые пригласила Джой к себе домой. Тянуть с приглашением так долго не слишком любезно с моей стороны, тем более, что мне уже довелось побывать у нее на Сто седьмой, видеть голые стены, офисные стулья, ломберные столики и круглое – диаметром в семь футов – ложе, но Джой и виду не подает, что обижена моим негостеприимством. Сейчас она вовсю расхваливает нашу элегантную гостиную; гостиная – детище Кеннета, и стиль, и вся обстановка – вплоть до сияющих фарфоровых пепельниц – подобраны им. Правда, к отдыху эта красота не располагает. Но с другой стороны, предназначена она не для отдыха, а для рекламы талантов Кеннета; с этой мыслью я уже смирилась и отыгралась на спальне и студии, в которых, справедливости ради, устроила великолепный бардак.

– Прочтя книгу Скотта, – говорит Джой, приподняв светло-серую штору на одном из наших эркерных окон, – Франни поймет, что она – о человеке, который недавно ушел от жены, и моментально сообразит, почему я так за нее радею.

Я раскрываю рот, пораженная той проницательностью, с которой Джой разработала линию своего поведения с Франни. Я настолько привыкла считать ее поверхностной и сосредоточенной на себе, что совершенно забыла о ее умении оперировать нюансами своих отношений с окружающими. Какие же тайные соображения имеются у нее на мой счет?

– Взгляни-ка, какого очаровательного малыша везет та женщина с коляской, – говорит она, смотря из окна вниз, на улицу.

Я подхожу к окну. В лучах раннего весеннего солнца сияет мостовая, на деревьях вдоль аллеи – набухающие зеленые почки. Роскошный пухлый младенец поднимает вверх толстощекое лицо и счастливо лопочет что-то, глядя на небо, а может, и на нас. Я украдкой смотрю на Джой. Ее обращенный в сторону ребенка взгляд полон жгучей зависти.

Она поворачивается ко мне, в ее глазах выражение скорби.

– Как жаль, что у меня нет детей. Ох, как жаль.

– Родишь еще, может быть.

– Нет.

– У тебя месячные еще идут?

– Да.

– А не попробовать ли тебе родить от Скотта? Многие теперь рожают в твоем возрасте. Медицина творит настоящие чудеса – даже в банке выращивают и…

– А если у него окажется синдром Дауна?

Это что-то новенькое: вместо слова «дебильность», которым большинство людей называют любое отклонение в развитии, она выдает точный медицинский термин. Может, она уже задумывалась над этой проблемой?

– Они делают анализ мочи, – говорю я, – по которому уже на четвертом-пятом месяце оеременности можно определить, нормальный ребенок или нет.

– Знаю. И если ребенок идиот, его умерщвляют еще в утробе матери. Кесарево в таких случаях не делают: как же, они слишком высоконравственны, чтобы совершать прямое убийство. Так что приходится этого мертвого ребенка рожать как живого. И наркоза не дают – для схваток необходимо бодрствовать. Страшнее муки не придумаешь. С одной моей подругой так было.

Может быть, это случилось с самой Джой? Где-нибудь там, в Нью-Мексико или в Индии? Вполне возможно. Но я знать этого не желаю.

Не хочу снова растравлять себя жалостью к ней, да и она, по-моему, в сочувствии не нуждается. Сказала же она, что это произошло с какой-то ее подругой. Опять же предположение, что женщина, которой перевалило за сорок, может женить на себе пятидесятилетнего мужчину, заявив ему, что забеременела, кажется совершенно нелепым, так что совет мой мудрым никак не назовешь.

Мне уже не так хочется насолить ей. Она часто использовала меня в своих целях, это верно, но не мстить же ей за это всю жизнь. Похоже, я начинаю ее прощать.

Иногда я испытываю к ней то же, что испытывала бы к своей дочери Роберте, если бы ей довелось пережить подобные кошмарные испытания или не иметь возможности родить желанное дитя. Хотя я склонна думать, что на самом деле Джой могла бы иметь детей и истинная причина ее неудач – не тот подпольный аборт, который ее мать якобы вынудила сделать, когда Джой было всего шестнадцать лет, а то, что она прибегала к помощи противозачаточных средств и уже по собственной воле прошла через множество абортов. Сдается мне, что еще задолго до того, как она вышла замуж за Джефри Касл-мэна, Джой сделала свой выбор: жить, добывая средства к существованию всеми правдами и неправдами, ни в коем случае не обременяя и не связывая себя воспитанием детей. Теперь она раскаивается, что выбрала этот путь, и потому мне жаль ее. Мне кажется, в глубине души она такая же женщина, как и другие, ей хочется иметь своих детей, любить их, растить по своему образу и подобию.

Я так и вижу их: двух девчушек-подростков – у нее наверняка были бы девочки – звонкоголосых, с круглыми хитрыми мордашками, ловко вытягивающих из своих предков то, что им хочется, хотя они этого и не заслужили. Как бы они любили Джой, веселясь и изобретая разные шалости вместе с ней. Одна бы уже сочиняла рассказы, а другая шла в гости с пакетиком презервативов в сумочке и была в курсе всех закулисных сплетен, которыми охотно делилась бы со всем светом.

– А где сейчас твои ребята? – спрашивает она.

Я смотрю на часы:

– Роберта еще в школе. И если не задержится в дискуссионном клубе, вернется около четырех.

– А Гарольд?

– Он в Чоуте. Разве я тебе не говорила?

– Его взяли в Чоут?

Я счастливо киваю головой.

– Он у меня умница.

– А Кеннет когда придет?

– Он отправился в Канзас-Сити – в связи с тем музеем, который там строят.

– О-о.

Я отворачиваюсь – слишком уж много страдания в нервных движениях ее рук. Она не плачет, не борется со слезами и вообще не строит из себя мученицу, как обычно. Ее неподвижный взгляд устремлен на сияющую на мраморном пьедестале фигурку работы Бранкузи – самое ценное приобретение Кеннета.

Господи, как мне повезло! Почему судьбе было угодно одарить меня и детьми, и всеми жизненными благами, в то время как Джой всего этого лишена? Может, потому, что каждый получает по заслугам? Потому что она холодна и бессердечна, и это каким-то таинственным образом мешает ей выносить ребенка?

Но бессердечие может быть порождено и судьбой. И я, будь я дочерью Мэдди Болингброк и Теренса Клера, вела бы себя точно так же? Может быть, не ее вина в том, что все так сложилось?

Кто я, чтобы судить о таких вещах? Я умею лишь рисовать фрукты, цветы и насекомых.

– Я знаю, оба они вырастут замечательными людьми, – говорит мне Джой. В ее голосе совершенно отсутствуют обычные для нее льстивые интонации. Она произносит это бесстрастно, не преследуя никакой тайной цели, просто констатирует факт. Она проиграла. А я победила.

У меня, никому не известной художницы, уроженки Среднего Запада, выросшей в семье, где не было ни скандалов, ни знаменитостей, есть и благодарные дети, и любящий муж, и деньги на счету в банке. Я просыпаюсь каждое утро, чувствуя себя счастливой, готовлю себе кофе в своей уютной, нарядной кухоньке и пью его, листая «Таймс» в гостиной, стараясь не обращать внимания на ее холодное серое однообразие.

А в это самое время на другом конце города одинокая бездетная авантюристка, сидящая сейчас рядом со мной, помешивает свой растворимый кофе в треснувшей кружке и лихорадочно соображает, как бы пробудить к жизни свои былые чары и заарканить мужчину, который живет этажом выше и вполне может оказаться еще большим неудачником, чем она сама.

И хотя Джой постоянно твердит, что Скотт, с его лицом Грегори Пека и независимым умом, кажется, «Бог мой, просто настоящим аристократом», я давно уже поняла, что личность он в сущности сомнительная.

Он родился в штате Миссисипи, вышел из низших слоев среднего класса и, покинув родимый дом, устроил свою жизнь совсем неплохо. Нужно было обладать не меньшей, если не большей, чем у Джой, смекалкой, чтобы добиться руки величественной Маризы. И совершенно неудивительно, что эта северная царица вышвырнула этого типа, весьма напоминающего фолкнеровского Сноп-са (хотя тут ситуация обратная), когда дети подросли. (Я давно поняла, что его версия о том, что решение о разводе было принято с «обоюдного» согласия – чистейшая ложь. Какой мужчина будет писать две тысячи страниц о женщине, которую сам бросил?) Удивляет другое – что целых двадцать шесть лет его терпели в этом доме с огромным количеством слуг и зеленых газонов. Может быть, наконец Джой нашла себе достойного соперника?

Хотя с моей стороны это только догадки, поскольку до сих пор я его еще ни разу не видела. А очень хотелось бы. Может статься, он обронит случайно какое-нибудь замечание, подтверждающее мои предположения. Однако Джой не торопится знакомить нас – вот если бы и Кеннет присутствовал при этом. Но этот вариант пока что не устраивает меня.

Мы обе без слов понимаем, что я не потерплю ее присутствия в одной комнате со своим мужем. (Именно страх, что они с Кеннетом могут случайно встретиться.

вынуждал меня так долго тянуть с приглашением.) Постоянные ее предложения «встретиться как-нибудь вчетвером» и назойливые намеки на знакомство ее Скотта Арнольда с влиятельными деловыми людьми, ищущими архитектора для строительства торговых центров, сулящих многомиллионную прибыль, наталкивались на глухую стену молчания.

Сознаюсь, что препятствие ее встрече с Кеннетом с моей стороны является своего рода местью. Лишая ее доверия, то есть того самого материала, с помощью которого ей удается дурачить других, я причиняю ей страдания, по меньшей мере – вызываю в ней раздражение. При этом я даже чувствую себя слегка виноватой, словно богачка, которая не дает корку хлеба нищему. Виноватой, но не слишком. Пусть поголодает. Или поищет себе другую кормушку – другую дуру, которой можно наврать с три короба. Только вряд ли она ее найдет. На этот счет есть у меня кое-какие сомнения.

Сдается мне, что ее Шервудские владения поредели. К концу восьмидесятых в них поубавилось и кущ, в которых можно спрятаться, и путников. Эпоха, внутри которой Джой так легко удавалось заниматься разбойничьим ремеслом, наконец настигла ее. Теперь она уже не обгоняет ее, она застряла посреди своего времени, по сути такого же бессердечного, как она сама. А за душой у нашей Джой – кроме восьми фунтов лишнего веса, увядающей славы и пустых надежд – нет ничего.

Я же, которой ничего не нужно – имею все, о чем только может мечтать женщина. Мои страдания позади. Я живу в покое и довольстве.

Неужели и я стала бессердечной?

А хоть бы и так. Может, это не слишком благородно, но я и не строю из себя святую, не пытаюсь себя выгородить. Я пишу обо всем этом потому, что хочу разобраться в происходящем. В том, что творится в моей душе. И в наших жизнях.

– Не понимаю, почему Скотт не может устроиться на работу, – жалуется Джой, отворачиваясь от окна и садясь на черный диван. Эта проблема сейчас целиком завладела ее вниманием, поэтому ее гладкие белые руки находятся в состоянии покоя.

– Всю эту неделю он звонил и встречался с разными людьми. Кстати, я последовала твоему совету, велела ему посвятить время, пока Франни будет читать его книгу, интенсивному поиску работы. Но я чувствую, что от всей этой беготни и телефонных звонков нет никакого толка.

– Держу пари: он впервые по-настоящему занялся этим делом.

– Да нет, он давно уже ищет. Показывал мне несколько писем, написанных им в разные фирмы и работодателям.

– Ты уверена, что он сказал тебе правду о причине своего увольнения?

– Его не уволили, он вынужден был уйти, когда их фирма была поглощена другой. Это правда. Я сама читала в газетах об этой сваре.

– А может, он не слишком старается? Хочет заниматься одной литературой и тайком от тебя продолжать жить на проценты от своих сбережений?

– Надеюсь, что нет. Ради него самого, не ради меня. – Она закидывает ногу за ногу и поджимает губы на манер взрослого, озабоченного поведением ребенка. – Не знаю, может, я что-то проглядела в нем…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ну, какой-нибудь дефект речи, нервный тик, которые производят неблагоприятное впечатление на нанимателей. Что-то такое, что я – писательница – просто не могу распознать. Вдруг он кажется безответственным или что-то в этом роде? По мне так по сравнению со всеми моими мужьями и э-э-э… женщинами он такая же находка, как Ли Йакокка для «Крайслера». Но, с другой стороны, что я о нем знаю?

И тут я ляпаю:

– Уверена, Кеннет смог бы определить, в чем его недостаток.

– Правда? Вот интересно. Архитекторы ведь больше художники, чем бизнесмены?

– Конечно, но Кеннет постоянно общается с бизнесменами. И в состоянии отличить хорошее от плохого.

– И ты думаешь, что он, увидев Скотта, сумеет разобраться в причинах его неудач?

– Наверно, да.

Так я подсказала ей повод всем нам встретиться. Попалась-таки в мышеловку. Остается лишь дверцу захлопнуть. Но так легко я ей не сдамся.

– Я переговорю с ним и выясню, захочет ли он вообще влезать в это дело и высказывать свое суждение о Скотте.

– Я была бы так благодарна.

Она знает, что я блефую, и на самом деле меньше чем через наделю Кеннет будет подан ей на тарелочке. С рассеянным видом она ищет свою сумочку. Теперь, когда ее миссия – поводить меня на крючке, пока я наконец не заглочу его поглубже и сама не предложу познакомить Скотта с Кеннетом – закончена, можно и уходить. Потому что, задержавшись, она может столкнуться с Робертой, которая вот-вот вернется из школы – с розовыми от прогулки щеками, длинными прядями блестящих шелковистых волос, защипленных заколками, счастливым щебечущим голоском и дивной грацией движений, придающей нашей угольно-серой гостиной совсем другое измерение.

И Джой будет вынуждена ворковать, сюсюкать, распространяться насчет того, какая у меня дивная дочка, как она рада за меня, ежесекундно испытывая при этом жутчайшую, невиданную доселе зависть.

Вот поэтому она и хватается за сумочку. И мне известно, что, как только я закрою за ней дверь и она очутится на площадке перед лифтом, Джой достанет из сумочки маленькую капсулку и проглотит ее, чтобы снять боль, которую вызвала в ней эта зависть из-за воображаемой встречи с моей дочерью.

Но я не жалею, честное слово, ни капли не жалею, что уступила ей, согласившись на эту встречу Кеннета со Скоттом. Я уже говорила, что сама хотела бы познакомиться со Скоттом, а организовать это легче всего, подключив к нашей встрече и Кеннета. И потом, что я теряю? Кеннета? И он променяет меня на эту полудевчонку-полуженщину с блуждающим унылым взглядом?

Ну уж нет, извините.

– А что ты планируешь делать после того, как Франни отвергнет Скоттово сочинение? – спрашиваю я ее, когда она встает с дивана. – Предложишь ему свою помощь или засядешь за свой готический роман?

– Ни то, ни другое. – Лукаво усмехнувшись, она направляется к выходу. – У меня идея поинтересней.

– Да?

– Ровно через две недели позвоню Франни и попрошу ее сказать Скотту, что он безумно талантлив, а его книга просто потрясающая.

– А потом?

– Но при этом – в том-то и весь фокус – дать ему понять, что его книга слишком хороша, чтобы вызвать широкий отклик среди читателей, и «Таун» ни в какую не хочет брать на себя ответственность издавать ее. Мол, если ее и издадут где-нибудь, книга все равно останется незамеченной. От самой мысли, что его творение никому не известно, он придет в такое отчаяние, что, уверена, он пошлет это дело ко всем чертям и не захочет им вообще впредь заниматься.

– А если нет? Если он скажет: «Спасибо большое, пусть книга выйдет, даже если прочтет ее горстка людей»?

– Не скажет. Как-никак, Мадлен, я спала с ним чуть ли не полгода и немножко его знаю. Уж что-что, а честолюбивого человека я могу определить с первого взгляда.

– А если он решит прекратить поиски работы и попробовать написать другую книгу, какую-нибудь хал-туру, в угоду «Тауну»?

– Пусть попробует! – В ее выцветших глазах вспыхивает знакомый огонек. – Через много лет. Когда уйдет на пенсию. С моей помощью.

И я снова подумала, что они со Скоттом – два сапога пара.