Текст книги "Месть в законе"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Буддизм же призывает к Человеку-Богу. В основе учения Будды лежат четыре истины. Первая – жизнь полна страданий. Вторая – причиной страданий служат неосуществленные желания. Третья – чтобы избежать страданий, нужно подавить в себе желания. Четвертая – достичь этого можно, если сделать праведными свои воззрения, намерения, речь, поступки, быт, стремления, волю. Лишь тот, кто сделает эти шаги, достигнет просветления.

Закон, по которому жили все люди в монастыре Миядза Отаку, объединял в себе и буддизм, и синто, добавляя в получившуюся смесь идеологий множество своих поправок.

– Когда боги Изанаги и Изанами по радуге спускались с небес, чтобы отделить земную твердь от хляби, – увещевал Отаку, – Изанаги ударил своим богатырским копьем по зыбко колыхавшейся внизу пучине. И тогда с его копья скатилась вереница капель, образовав изогнутую цепь островов. Это – наша страна, Андрей. И в этой стране мы – Воины и Мастера Стратегии. От обычных людей мы отличаемся тем, что, участвуя в битвах, добываем славу не себе, а высшей справедливости Единого Бога…

Итак, все четыре ступени познания Миядза Отаку Андреем были пройдены.

1. Не опоздай встать на Путь Воина. 2. Стремись быть полезным хозяину. 3. Чти предков.4. Поднимись над личной любовью и личным страданием.

…Теперь же, спустя год после возвращения из Японии, Андрей Таганцев твердил про себя эти заповеди, размышляя над тем, как жить дальше, как поступать в той или иной ситуации, как не чувствовать боль, если болит, и как выйти из темноты на верную дорогу.

– Начни, дружок, с Горбушкина, а там поглядим, куда кривая выведет… – напутствовал Таганку вор Фергана.

Что это за кривая такая и куда она выведет, следовало еще хорошенько разобраться. Но тратить время на раздумья и анализ происходящего у Андрея Таганцева не было ни возможности, ни желания.

Одно было предельно ясно: капитан милиции Горбушкин – именно тот, кто хотел уничтожить Таганку сотоварищи на Дороге жизни. И второе: умирая, Мишка Капустин назвал фамилию Харитонова. Значит, не сидит бывший полковник, а преспокойно живет на свободе. И не менее, а может быть, гораздо более всех остальных заинтересован в смерти Андрея.

Звиняйте, дядьку, но тут уж, как говорится, кто кого.

– Эй, ты меня слышишь? – Маша склонилась над больничной койкой, в которой лежал раненный в перестрелке на Дороге жизни Сергей Лопатин, по кличке Кнут. При всей печальности данного положения, ему повезло на этот раз значительно больше, нежели изрешеченному пулями Кочану – Мишане Капустину. Жаль вот только, что царства небесного последнему, скорее всего, не видать по причинам полного отсутствия раскаяния (да просто не успел он этого сделать!) и разгульной бандитской жизни, проведенной в кровавых игрищах.

Лопатин пришел в себя еще несколько дней назад. Но все это время к нему в палату никого не пропускали, строго соблюдая реанимационный режим. К тому же, перед дверьми Таганцев сразу же выставил охрану.

Серега медленно открыл глаза, не поворачивая головы, осмотрелся. Увидел девушку. Попытался улыбнуться, но это плохо у него получилось.

– Живой, Сережа! – Маша погладила его по щеке миниатюрной шоколадной ладошкой. – Я всю ночь с тобой просидела…

– Живой – куда я денусь… – тихо проговорил Кнут. По всему было видно, что слова ему даются с большим трудом. – А ты как здесь…

– А меня пропустили, – девушка взяла обеими руками Серегину ладонь и прижала к губам.

– Как ты узнала?

– Да ты что, Сережа! Весь город только и говорит о вашей стрельбе на Дороге жизни. Об этом только глухой не слышал.

– Что с Таганкой?

– Ой, да жив твой Таганка. Он тебя сюда и отправил. Ты не волнуйся. Ты, главное, не переживай – тебе нельзя сейчас.

– Кто там? – Кнут взглядом указал на дверь.

– Ваши пацаны. Двое. Охраняют тебя.

– А ты зачем… это… пришла? – наверное, Лопатину было неловко задавать такой вопрос. Но, с другой стороны, редкий случай, чтобы нормальная, не сдвинутая на всю башку девчонка-проститутка приходила навещать в больницу раненого бандита вместо того, чтобы, не покладая ног, молотить по притонам, зарабатывая на кусок хлеба с икрой да на оплату квартиры, снятой где-нибудь на окраине Купчино или в Веселом поселке. Такое только в кино бывает.

– Тебя видеть хотела, вот и пришла, – просто ответила Маша.

Вообще-то, Машей ее называть было как-то неестественно. Ей больше подходило имя Мэри, которым она представлялась клиентам. Густые, вьющиеся мелкими спиральками, иссиня-черные волосы, цвета спелых маслин глаза, сочные пухлые губки и смуглая, почти угольного отлива, кожа…

Черт возьми! Она была по-настоящему красива! Лопатин разглядел это только что. Есть, так называемые, «африкэн-америкэн». Почему не может быть «африкэн-рашн»? Очень даже могут быть! И это самое «очень даже» сидело рядом с Лопатиным и целовало влажными горячими губами его руку. С ума сойти!

– А ну, иди сюда… – с трудом проговорил он и притянул девушку к себе.

– Ты чего, Сережа! – удивилась она. – Ты же ранен, тебе нельзя…

– Можно, – по-бычьи упрямо ответил он.

Интересно, Кнут прицеливался или нет, когда забрасывал на потолочный электрический плафон тонкое шифоновое платьице, в которое всего минуту назад было одета Маша? Впрочем, не важно. Как не важно и то, что Серега – вот уж чудеса в решете! – напрочь забыл о своих саднящих болячках и огнестрельном ранении.

Знатоки утверждают, что такое возможно. Сексотерапия называется. Это когда больного возвращает к нормальной жизни чудовищное опасение, что он может не успеть на этой земле выполнить одну из наиважнейших человеческих функций – естественное продолжение рода. Тогда все, что вчера еще тревожило и болело, отступает на второй план, а организм стремительно восстает (понимайте, как хотите) против болезни, опасаясь так и остаться невостребованным.

…Что-то было сегодня в этой девчонке такое, чего Серега Лопатин никогда раньше не замечал. В каждом ее движении и дыхании, в каждом взгляде и жесте чувствовалось неподдельное желание, страсть и нерастраченная нежность. Да-да, именно нерастраченная. Потому что, отрабатывая с клиентами, она всего лишь выполняла работу. Пусть артистично, пусть старательно. Но все-таки механически, вынуждаемая к действию уплаченными деньгами. Сейчас, с ой Лопатиным, она жила, она сладострастно истекала умопомрачительным нектаром женской любви и плотского наслаждения.

Пока мы тут упражняемся в словообразовании и фразеологии, охи-вздохи… да что там! Крики в палате поднялись такие, что двое парней из охраны, дежурившие в это время в коридоре, просто не могли не отреагировать. Схватившись за оружие, оба ломанулись в дверь и… остолбенели, увидев открывшуюся перед ними картину.

Камасутра – позапрошлогодний наивный «Мурзилка» по сравнению с тем воплощением фантазий, которые позволили себе Маша и Сергей. Надо ли говорить о том, что оба они не обратили никакого внимания на ввалившихся телохранителей? А те, замерев, как вкопанные с отвисшими квадратными челюстями лишь синхронно сглотнули.

Стоять им так пришлось еще минут пять, не меньше. Потихоньку выйти, понятное дело, мозгов не хватило.

По ходу мизансцены ограниченного пространства больничной койки влюбленным оказалось недостаточно. А потому, увлекшись процессом, реанимированный таки наконец Лопатин и извивающаяся на нем змеей Маша – оба, само собой, ослепительно обнаженные – с грохотом повалились на пол. На полу оказалось гораздо удобнее. Во-первых, никаких тебе ограничений в передвижениях. А во-вторых, ничего не скрипит и не шатается, значит, не сбивает с ритма. Может, эти отношения потому и называются половыми? Открою секрет: вся российская братва до сих пор бьется над этим вопросом, в свободное от разбоя время тестируя на оптимальность самые различные местоположения в окружающем пространстве и доступные хитросплетения поз.

Когда бурное взаимное общение пришло к своему логическому завершению, Серега, не поднимаясь и прикрывая собой Машу, лишь повернул к пацанам раскрасневшееся лицо:

– И фигли уставились? Поболеть спокойно не даете! Вон пошли!!!

И заржал, как конь. А ведь еще совсем недавно ему даже шепотом говорить было трудно.

Глава 9

МЕНТЫ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

 
Менты бывают разные:
И чистые, и грязные,
И мытые, и потные -
И люди, и животные.
 

Севостьян Иванович Горбушкин снова пил.

Завалился домой с вместительным кожаным портфелем и выставил на кухонный стол сразу четыре бутылки водки.

Хорошо, что с закуской никаких проблем. В этом доме всегда найдется, чего пожрать. Он порылся в холодильнике, достал оттуда банку соленых огурцов и вскрытую жестянку свиной тушенки. В морозилке почему-то отыскалась ржаная краюха, уже кем-то надкусанная. Царская закусь!

Откупорив водку, он собирался уже было наполнить стакан, как в помещение вошла Настя. Горбушкин недовольно поморщился. Не любил он, когда жена покушалась на его спиртное. Но – деваться некуда. Если за этим делом застукала, надо делиться. А то от этой сумасшедшей бабы можно и по голове сковородкой получить.

Взяв с полки второй стакан, Севостьян Иванович налил в него до половины.

– Ну че, поехали? – предложил он первый тост, подавая граненник супруге.

– Не хочу. Отстань, – безразличным тоном сказала она и лишь взяла из раскрытой пачки сигарету.

Прикурила. Отошла к окну, не обращая на обилие выпивки совершенно никакого внимания. Такого с ней еще не было. Во всяком случае, Севостьян Иванович не припоминал, чтобы хоть раз благоверная отказалась от водки.

– Эй, ты чего? – поразился он отказу. – Давай, накатим по маленькой! – сказал для проверки. А то, может, ослышался.

– Я сказала – отстань! – зло проговорила Настя и удавила окурок в стеклянной пепельнице. – Пей сам свое пойло.

– А! Ну да! Ну конечно! – сразу же согласился с нею Горбушкин. – Твое здоровье!

Довольный тем, что сдвинутая умом жена отказывается от такой чудесной водки и изысканной закуски, Севостьян Иванович уже после второго стакана явственно ощутил: жизнь удалась.

На улице моросил дождь, мельчайшей крошкой забрасывая оконное стекло. Воздух под вечер был прохладный и свежий. А здесь, в обшарпанной кухоньке, накурено, душно и пыльно. Воняет из помойного ведра и изо рта Горбушкина. Ноет сердце и не хочется жить.

Дыхание Насти было учащенным и взволнованным. Глаза заблестели, но слезы, подкатившись к ресницам, так и не решались скатиться по щекам.

Подслеповатое, давно не мытое стекло в оконной раме запотело. Скорее машинально, чем осознанно, Настя пальцем написала на нем: «Андрей».

– Але! Гараж! – пьяно позвал Горбушкин. – Ты чего там притихла, Настюха?

Вздрогнув от неожиданности, Настя тут же смахнула ладонью выведенное имя.

– Ну, что еще?! – недовольно повернулась к мужу.

– Ты че, серьезно пить не будешь? – глядя на нее тот бестолково вращал красными глазами. – Заболела что ли?

Не отвечая, Настя присела за стол и залпом выпила полстакана.

– О! Это по-нашему! – воскликнул Горбушкин. – Только, это самое, того, как его… не увлекайся. А то я тебя знаю.

Вновь закурив, она опять подошла к окну и пустым безразличным взглядом стала осматривать двор. И чего она там не видела? Все давным-давно опостылело. И эти страшные неказистые деревья, тянущиеся своими кривыми лапами-крючьями почти к самым окнам на втором этаже, и раскуроченная скамейка у подъезда, и вечно перевернутые бомжами мусорные контейнеры.

И снова запотело от дыхания стекло. И сами собой поползли по запотевшему начертанные пальцем буквы: «Таганка».

…А в том доме, что совсем недавно построили прямо напротив, вообще живут одни скоты. Заборчиком вон отгородились! Охранника на шлагбаум поставили! И окна у них без сквозняков – тройные стеклопакеты, мать их… И машины во дворе – «мерседес» скромнягой покажется.

Подумаешь, сука вышла с пуделем погулять! А вырядилась! И сапожки баксов за пятьсот, и плащ лайковый до пяток – на «штуку» зеленых потянет. И прическа называется «Я у мамы дурочка». У Насти всегда такая же – по утрам, с перепою. И сейчас вот тоже. В доме уже вторую неделю нет горячей воды, так волосы свалялись в паклю.

А идет-то! А идет! Как модель на подиуме… Нет, как шлюха по панели. И пудель у нее тупорылый – хвост-обрубок поджал и по лужам аккуратненько так лапы переставляет, перепачкаться боится.

– Оба-на!!! – невольно вырвалось у Насти.

Молодая женщина в длинном кожаном плаще с пуделем на поводке шла по тротуару, а проезжающий мимо «паркетник» «лексус» с ног до головы окатил ее водой из огромной лужи.

– Получи, шалава! – вновь выкрикнула Настя.

– Ты чего там? – послышался голос мужа. – Сама с собой разговоры разговариваешь?

– Ха-ха-ха!!! – Настя смеялась во весь голос, наблюдая за тем, как всклокоченная дама с собачкой отряхивает с себя капли грязной воды, машет водителю умчавшегося вперед «лексуса» кулаком и зачем-то истерично дергает за поводок несчастного промокшего до нитки пуделя.

– Белены объелась?! – прикрикнул на нее Севостьян Иванович, успевший к тому времени принять на грудь уже граммов четыреста. – Идиотка!

– Заткнись, баран! – продолжая судорожно хохотать, ответила ему Настя. Ответила, как отмахнулась от назойливой мухи. А рваный дробный смех неожиданно перешел в истерику со слезами.

– Что-о-о, бля?! – заорал взбешенный Горбушкин, хватая пустую бутылку за горлышко и кидаясь к жене. – Да я тебя сейчас!!!

Что именно он сейчас сделает, Севостьян Иванович так и не сообщил. Потому что Настя неожиданно резко повернулась, в мгновение ока отследила удар бутылкой сверху, технично перехватила руку мужа и стремительно провела бросок из боевого раздела борьбы самбо, после которого Горбушкин с легкостью необычайной улетел в противоположный конец кухни и неэстетично шарахнулся головой об эмалированную крышку духовки.

Впрочем, будучи в состоянии крепчайшего подпития, боли он не почувствовал. Но неделикатность супруги оценить сумел.

– Но-но! Поаккуратней! Не дрова тут швыряешь!

А Настя, успокоившись, снова повернулась к окну.

– Настюх! А, Настюх! – позвал Горбушкин.

Он поднялся на ноги и осторожно подошел к жене, обняв ее за плечи с такой опаской, будто она была алюминиевой кастрюлей с кипятком.

– Настюха, ты чего, обиделась? Ну-у-у… я это… не в этом смысле… Ты где так швыряться научилась? А давай, знаешь что… – И глаза его вдруг полезли из орбит. – Не понял!!!

На запотевшем стекле ясно читалось слово «Таганка».

– Это что такое?! – вновь заорал он и со всего маху ударил Настю кулаком в лицо.

Не выдержав неожиданного сильного удара, она не устояла на ногах и повалилась на пол, задев виском угол массивной деревянной столешницы.

Тело ее распласталось без движения, а изо рта и ушей пошла кровь.

– Убил… – как-то буднично произнес Горбушкин. – Допрыгалась… – А потом заорал во все горло. – Убил!!! – не соображая, что творит, выбил рукой оконное стекло с ненавистной надписью и стал кричать на улицу. – Я убил ее!!! Люди!!! Я ее убил!!!

Черный джип обогнул недавно построенный элитный дом и остановился у тротуара.

За рулем сидел один из помощников Сергея Лопатина – Женька Усольцев по кличке Рассол, временно заменявший его, пока тот не поправится после ранения. Рядом – Андрей Таганцев.

Дождь сначала чиркал по лобовому стеклу изморосью, потом постепенно стал усиливаться. Поднялся ветер. На улице было сыро и противно. Из теплого салона автомобиля выбираться не хотелось, да и не нужно было. Надо было просто немного понаблюдать.

Андрей видел, как из подъезда красивого нового дома вышла леди в кожаном плаще с экстравагантной прической, напоминающей большой лесной муравейник, и тощим серебристым пуделем на поводке.

Какой-то козел пролетел мимо на «лексусе» и окатил леди с муравейником на голове бурой жижей из расплывшейся по проезжей части дороги лужи.

Таганцев даже прочитал по ярко накрашенным губам женщины, что она кричала вдогонку охамевшему водителю. Первое слово означало то, что владелец «лексуса» подозревается в нетрадиционной половой ориентации. Второе означало, что он, тот мужик из престижного «паркетника», не кто иной, как резиновое противозачаточное средство. А третье – уж совсем небывальщина! Где вы видели, чтобы пятая конечность моржа управляла автомобилем?!

– Слышь, Таганка, – Усольцев посмотрел на Андрея. – Вот в том доме твой мент живет. – Он указал рукой на пятиэтажную полинявшую «хрущевку». – Второй подъезд слева, второй этаж, квартира двадцать один. Двухкомнатная, коммунальная.

– В первый раз слышу, чтобы мусора по коммуналкам мыкались. Они же «бабло» лопатами гребут!

– Мусора разные бывают.

– Ты хочешь сказать, что этот – честный?

– Я хочу сказать, что этот – дебил. О! Гляди! – воскликнул вдруг Женька. – Да это же он, родимый!

Горбушкин как раз высунулся в разбитое окно кухни и что-то кричал.

– А чего это он? – спросил Таганцев, нажимая кнопку на подлокотнике и опуская стекло правой передней дверцы автомобиля.

– Люди!!! Я жену убил!!! – доносился пьяный дребезжащий от страха голос Севостьяна Ивановича.

– Да перепил, придурок! – высказал Усольцев свое предположение. – Белая горячка по черепушке шарахнула.

– Ладно, поехали отсюда, – скомандовал Таганцев. – Не будем лишний раз светиться.

– Куда едем? – поинтересовался браток.

– К тем говноедам, что Сулеймана нашего грохнули. С ними разберемся для начала.

Джип, бодро взревев четырехлитровым мотором, усиленным турбиной, круто развернулся и помчался прочь.

А сержанты патрульно-постовой службы Потапов с Филимоновым вышли на охоту.

Увлекательнейшее это занятие, скажу я вам, – с виду по-хозяйски, небрежно и вольготно, а на самом деле, внутренне крадучись, опасливо рыскать по городу в поисках потенциальной жертвы.

«Уазик», раскрашенный в бело-голубые тона, с «мигалкой» на крыше едет себе по дороге, издавая выхлопной трубой неприличные звуки. А седоки во все глаза осматривают окрестности. Вот бомж с головой залез в мусорную урну. Это не интересно. Чего с бомжа взять? Как говорится, только анализы, да и те червивые. А там, на перекрестке проспектов – Светлановского и Просвещения – девицы, неспеша, прогуливаются. Дешевые телки из близлежащих поселков. По большей части наркоманки с пустыми карманами. За ночь как раз заработают себе на дозу героина. С такими связываться – себе дороже. Триппер или сифилис гарантированы. И никакой презерватив, проверенный электроникой, не поможет.

– Слышь, Петруха, – Алексей Потапов обратился к Филимонову, сидящему за рулем. – Поехали к площади Мужества. Здесь сегодня ловить нечего.

– Поехали, – лениво согласился тот.

Милицейский «УАЗ» развернулся и покатил по Светлановскому проспекту в обратную сторону, чтобы выехать через Мориса Тореза к означенной выше площади.

– Ты гляди! – воскликнул Филимонов, чуть притормаживая. – Фарид, кажись, разбогател!

Автомобиль со спецсигналом остановился неподалеку от недавно построенного торгового павильона. Всего еще месяц назад здесь стоял скромный овощной ларек, хозяином и одновременно продавцом которого был Фарид Ливкаев, выходец из Азербайджана.

Теперь же на месте ларька располагался небольшой сборно-разборный магазинчик «24 часа» со светящейся надписью сверху «ЧП ФАРИД».

– Охамел черножопый! – возмутился Потапов. – Мы тут последний хрен без хлеба доедаем, а он жирует на русской земле. Непорядок.

– Непорядок, – безоговорочно согласился с товарищем Филимонов. – Айда, посмотрим, что там у него внутри.

Спешившись, патрульные милиционеры прихватили с собой автоматы и портативную рацию, направившись к входу в магазин.

– Добрый вечер! – поприветствовал молоденькую продавщицу Филимонов. – Как торгуется?

– Да как торгуется! – развела руками девушка. – Видите – ни одного покупателя. Люди не привыкли еще. – И улыбнулась. Зачем улыбнулась?

– Привыкнут, – успокоил ее Потапов.

– И мы привыкнем, – хохотнул Филимонов. – А хозяин-то где?

– Какой хозяин? – не сразу сообразив, спросила продавец.

– Какой-какой! – передразнил Потапов. – У тебя, коза, что, хозяев много?! Фарид куда запропастился, тебя спрашивают!

– А, Фарид Алибекович! Так он, это, – она мельком взглянула на наручные часики. – Вот-вот должен за дневной выручкой приехать.

– Нет, ты прикинь, – недовольно заговорил Филимонов. – Нормальная русская телка какого-то чурку по имени и отчеству называет! Дожились, блин! Это кто тебе, овца, Фарид Алибекович?! Ты о ком с таким уважением отзываешься, а?!

– Мальчики, да вы чего? – растерялась и даже немного испугалась грозного тона милиционеров девушка. – Фаридом Алибековичем директора магазина зовут.

– Сказал бы я тебе, как его зовут, харю нерусскую, – зло высказался Потапов. – Ну давай, пока нет твоего Алибековича, открывай подсобку и принеси чего-нибудь выпить и пожрать.

– Вот. – Филимонов указал стволом складного укороченного автомата на бутылку водки, вакуумные упаковки с семгой и палтусом. – Доставай с прилавка эту хрень. Голодные мы.

– Ребята! – взмолилась продавщица. – В подсобку не положено. Меня же уволят!

– Да не писай ты! – осклабился Потапов. – Кто тебя уволит? Чурбан твой? Пусть появится – мы все уладим. Открывай подсобку, тебе сказано!

Ей ничего не оставалось, как только подчиниться. По всему было видно, что эти двое милиционеров не шутки шутить сюда приехали на ночь глядя. К тому же, с Фаридом явно знакомы. Может, все и обойдется.

Расположившись в небольшой комнатушке, сержанты вскрыли упаковки с деликатесами, разлили по пластиковым стаканчикам горячительное и принялись за скромную милицейскую трапезу. Ну в самом деле, не охранять же общественный порядок на голодный желудок! Если рассудить по справедливости, то каждый черномордый торгаш просто обязан безвозмездно кормить и поить русского милиционера. А как же! Приперся в Россию – будь любезен – плати. И платить лучше всего не государству в виде налогов и всего там прочего, а таким вот простым работящим парням, не жалеющим ни сил, ни времени для того, чтобы этому самому торгашу жилось на Руси спокойно.

Кому на Руси жить хорошо? Вопрос сакраментальный. К тому же, каждый школьник сегодня знает – с ментами дружить надобно, а не то хлопот не оберешься. Придраться ведь всегда есть к чему. И не то что налоговый инспектор или оперативники и следователи ОБЭП, а даже вот такой среднестатистический патрульно-постовой сержант – большой начальник для всякого торгового люда.

Стоит, к примеру, эта вот девчонка за прилавком. А чего она стоит? Прописка у нее питерская есть? Не угадали! У нее не то что прописки, а даже российского гражданства не имеется. Потому что приперлась она сюда, наверняка, из Молдовы, Беларуси или Украины. На заработки. И Фарид взял на работу ее, а не коренную ленинградку тире петербурженку. Тому есть несколько причин.

Первая. Сам он, хозяин, не местный. И у него тоже, как и у многих других, в далеком Азербайджане старые больные родители, куча малолетних братьев, сестер, племянников. Их кормить надо. А приезжая деваха из так называемого ближнего зарубежья много денег не попросит. Потому что находится в Питере на птичьих правах. А с этими птичьими правами на хорошую работу ни фига не устроишься.

Вторая причина. Сто долларов – серо-зеленая такая бумажка, на которой нарисованы помершие американские президенты с больными глазами – для приезжей дурочки деньги сумасшедшие. Там, в Украине, Молдове и Беларуси, за такие «баблищи» можно корову купить или подержанный автомобиль.

Третья. Подруга за прилавком не проходит ни по каким документам. В налоговых органах продавцом здесь числится сам Фарид. Значит, нет ни пенсионных отчислений, ни узаконенного грабежа по налогу на заработную плату, ни страховых, ни больничных, ни – упаси, Аллах! – декретных.

И – четвертая, тоже немаловажная причина. Чувствуя себя совершенно незащищенной, такая девчонка подсознательно тянется к своему хозяину, то бишь, к Фариду, во всем ища у него поддержки, опоры и помощи в разрешении любых возникающих по ходу этой грустной пьесы проблем. А Фарид и рад помочь. Квартира нужна? Да без проблем! Поживи пока у меня. Правда, кровать одна – делить придется. Заодно и пожрать приготовит, и уберется, и носки постирает. Зато за съем квартиры с нее хозяин ничего не возьмет. Пока не надоест. А надоест, так выгонит к чертовой матери, сославшись на то, что грядет проверка, а у продавщицы нет даже оформленной должным образом санитарной книжки. И тут же на фасадное стекло магазинчика объявление повесит: «Магазину требуется продавец. Жильем обеспечиваем». Уверяю вас в тот же день перед светящейся надписью «ЧП ФАРИД» в длинную очередь выстроятся дурехи возрастом от четырнадцати до двадцати пяти лет. Точно так же, как мечтающие о звездной карьере провинциалки выстраиваются на кастинги у модельных агентств в Санкт-Петербурге и Москве.

Так что, как ни крути, а держать за прилавком такую красотку – дело очень даже выгодное.

– Эй, красота! – позвал девушку Филимонов. – Иди к нам, а то тут без женского общества скучно.

– Ты чего, глухая что ли?! – возмущенно выкрикнул Потапов. – Тебя люди зовут!

После минутной паузы она появилась в подсобном помещении.

– Ребята, я не могу. У меня же работа, – проговорила, стараясь не встречаться с милиционерами взглядом.

– Да какая, блин, работа! – рассмеялся Филимонов. – Покупателей нет! Товар – говно! Это что – рыба?! – он брезгливо сбросил со стола на пол пустую упаковку от съеденной уже слабосоленой семги. – Блевотина какая-то! Давай, живо икры принеси. Красной и черной.

– Вы извините, конечно, – она мялась, не решаясь сказать то, о чем думала. – Но я принесу, а кто заплатит?

– Во хамка, в натуре! – побагровел от злости Потапов. – Сама, сука, и заплатишь! А ну, иди сюда, падаль!

Он вскочил с места и, схватив девушку за руку, дернул на себя. Она не удержалась на ногах и повалилась на линолеумный пол подсобки. Потапов придавил ее своим телом сверху.

– Ребята! – закричала продавщица. – Не надо! Мне больно! Отпустите!

– Заткнись, гнида! – пыхтел в ответ Потапов, расстегивая серые форменные брюки.

Филимонов в это время, на всякий случай, немного прикрыл дверь, чтобы через узкую щель наблюдать за торговым залом – не войдет ли кто.

Конечно, девчонке было никак не справиться с молодым сильным мужиком, тянущим по весу килограммов на девяносто-сто. Отбиваясь и стараясь вылезти из-под него, она очень скоро утратила силы и обмякла.

– Гы-гы-гы! – смеялся Филимонов, наблюдая за отвратительной сценой со стороны и спокойно попивая водку. – Если изнасилование неизбежно, расслабься и получи кайф!

Особо не церемонясь (глупость сказал!) – не церемонясь вообще, Потапов очень скоро сделал то, что изначально задумывал и поднялся, поправляя на себе обмундирование.

Девушка, заливаясь слезами, осталась лежать на полу – с задранным по самую шею платьем и растрепанными волосами. Искусанные ее губы кровоточили и дрожали. Ногти на руках были поломаны.

– Ну, давай, Петруха, ты – следующий, – тяжело дыша, как после изнурительной работы, проговорил Потапов. – Давай, давай, чего расселся?!

– Неохота мне, – вяло ответил тот, снова выпивая и закусывая водку остатками палтуса.

– Не понял! – Потапов повысил голос. – Что значит «неохота»?! Мы че тут, в дочки-матери играем?!

– Да ладно тебе орать! Сказал – не хочу!

– А ты захоти! Нашелся тут – правильный! Я захотел и ты должен. А то, блин, еще стуканешь на меня при случае. А ну, вставай, баран! – Потапов неожиданно схватил автомат и передернул затворную раму, досылая патрон в казенную часть ствола.

– Ты сдурел, что ли, Леха?! – не на шутку перепугался Филимонов.

Оба они немало выпили, и вероятность того, что напарник (подельник?) нажмет на спусковой крючок, была очень велика. А потому сержанту Филимонову ничего больше не оставалось, как только выполнить требование.

Приспустив брюки до колен, он схватил измученную девчонку за волосы и потянул к себе, не поднимая ее полностью с пола.

– Давай, тварь, помогай! – выдавил из себя. – Рот открой, сука!

…Когда Фарид приехал в магазин за выручкой, оба милиционера ждали его, как ни в чем не бывало, в торговом зале.

Продавщицы за прилавком не было.

– О! – весело воскликнул Филимонов. – Здорово, купец!

– Давно не делился! – искусственно бодрым тоном проговорил Потапов. – Отстегни детишкам на молочишко!

– Здравствуйте, – поприветствовал Фарид и осмотрелся в торговом зале. – А где Вера? Продавщицу не видели?

– А мы ее отпустили! – засмеялся Филимонов.

– Со своей курвой сам разберешься – небрежно бросил Потапов. – Деньги гони.

В это время продавщица Вера немного пришла в себя после пережитого. Сидя на полу подсобки, она взяла бутылку из-под выпитой милиционерами водки, ударила ею о деревянный табурет. Долго смотрела на получившуюся «розочку». Потом, стиснув зубы и зажмурившись, с силой полоснула осколком бутылочного стекла по венам на левой руке.

– Вах! Что там такое? – всполошился Фарид, услыхав звук бьющегося стекла из подсобного помещения. – Кто там? Вера?

– Вера, не Вера – какая разница?! – обозлился Потапов. – У нас с тобой все равно разная вера. Доставай «бабки», чучмек! – он схватил обеими руками Фарида за грудки.

Коммерсант вытащил из кармана бумажник, не раскрывая его, сунул в руку другому милиционеру и, оттолкнув Потапова, кинулся к подсобке.

– Вера!!! – закричал, перепугавшись. – Верочка!!! Что ты делаешь?! Дура!!!

Она лежала уже бледная в огромной луже крови.

Фарид быстро снял с себя брючной ремень и ловко перетянул ей руку выше локтя.

– Очнись!!! – кричал осипшим голосом. – Не умирай, тебе говорят!!!

Затем достал мобильный телефон и набрал «03».

– Скорая помощь!!! Але!!! Скорая!!!

– А что мне котик принес? – игриво спросила Инга – яркая рыжеволосая женщина лет тридцати, выходя в прихожую, как только услышала щелчок дверного замка.

Филимонов, нагруженный большими полиэтиленовыми пакетами, вернулся после дежурства домой.

– Рыбка моя сладкая! – отвечал он жене. – Это все – тебе! Держи, любимая!

– Золотой ты мой! – она приняла из его рук пакеты. – Драгоценный ты мой! Устал маленький! Заработался бедненький!

– Ну, не такой уж я и бедненький! – Филимонов достал из нагрудного накладного кармана форменной куртки портмоне, которое еще вчера вечером они с Потаповым забрали у Фарида. – Посмотри, сколько там? – Он протянул бумажник Инге.

– Ну-у-у, – она не торопясь, пересчитала купюры разного достоинства. – Что тебе сказать? Бывало и побольше.

– Оборзела, что ли? – рыкнул Филимонов, разуваясь. – Все тебе мало!

– Да шучу я! – успокоила его жена. – Шу-чу! Есть будешь?

– Нет. Устал. Спать пойду.

– Ой! Какая прелесть! – она вынула из пакета и повертела перед собой шелковую блузку. – В самый раз на меня… Хотя, погоди… – Лицо ее омрачилось. – Я же точно такую у Ольги Климовой видала. Ты что, у нее купил?! – глаза сверкнули яростью. – Да как ты мог?!