Текст книги "Король Треф"
Автор книги: Б. Седов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Я медленно ехал домой и думал о том, где я мог проколоться.
Понятное дело, Стилет со своей братвой в ментовские игры не играет и вряд ли бравые ребята из ФСБ могли сказать ему, что Знахарь, он же теперь Затонский Василий Семенович, поехал в Америку, чтобы от него, Стилета, спрятаться. Так что, мол, вот тебе, дорогой Стилет, адресочек, и забирай ты своего Знахаря вместе с его денежками, которые он от родной питерской братвы утаил.
Конечно же, это – чушь.
А вот сами они, ФСБ то есть, вполне могли заинтересоваться моей горькой судьбой. Но почему? Ведь, насколько я понимаю, о моем заветном сундучке не знал никто, кроме его бывших владельцев. А они, судя по всему, лица совсем не славянской национальности.
Так, еще раз. Откуда может дуть такой неприятный сквозняк?
Во-первых – ФСБ. Во-вторых – питерская братва со Стилетом во главе. В-третьих – арабы.
Вроде – все, больше неоткуда.
Дальше. Зачем я им нужен?
Стилету с кодлой – ясное дело, чтобы денежки к рукам прибрать. Жаба его душит, да и не умеет он ничего другого, кроме как грабить кого-нибудь. Этим и живет.
Арабам – для того же самого. Но они должны быть гораздо старательнее Стилета, потому что, в отличие от него, точно знают, сколько было денег. И, кроме того, для них это вопрос принципиальный. Какой-то неверный посягнул на богатства, предназначенные для угодного Аллаху дела. На кол его!
И, наконец, ФСБ. Вот тут я чего-то не понимаю.
Ну, уголовник. Ну, беглый. Но не настолько же я опасен для человечества, чтобы устраивать на меня охоту аж за океаном? По всей земле, если хорошенько подумать, такие деятели ховаются, что рядом с ними я просто мелкий хулиган, разбивший лампочку в подъезде.
Те, кто знал о чемоданчике, – мертвы. И Арцыбашев, и Студеный, и сын его, Студень, и Наташа. Да и денег в нем было – курам на смех. Хотя, это как посмотреть…
Тохтамбашеву, понятное дело, – наплевать.
Керим – дохлый. Его нукеры – тоже.
Черт знает что!
Теперь, кто с кем из них может объединиться?
Арабы с ФСБ – невозможно. Стилет с арабами – смешно. Стилет с ФСБ – еще куда ни шло, но он же урка принципиальный, правильный, недаром в законе. Хотя сейчас такое время, что каждый может переметнуться в любую сторону, если это окажется сильно выгодно.
Но в возможном тандеме Стилет – ФСБ отсутствует главное. А именно – информация о реальной сумме. То есть Стилет может догадываться о том, сколько на самом деле было денег, но не более того.
И потом, кто этот со шрамом в виде серпа?
Я притормозил и плавно съехал с Бэлт Парквэй.
До дома оставалось проехать не более двух километров. И тут где-то в глубине сознания прозвенел тихий звоночек. Неприятный такой звоночек. И я остановил «Хонду» рядом с коробкой «Мак-Доналдса».
Заглушив двигатель, я вышел из машины и направился в харчевню.
Заказав «дабл квотер паундер» [9]9
В русском варианте «Мак-Доналдса» – двойной ройял чизбургер.
[Закрыть]и кофе, я поставил поднос на столик у окна и, сев так, чтобы хорошо просматривалась улица, принялся за еду. Звоночек продолжал тихо позвякивать, но я не суетился и, спокойно поглядывая на улицу, откусил большой кусок.
Не понимаю, почему это принято считать, что хороший, добросовестно приготовленный гамбургер – плохая еда. Вот если стоит перед тобой тарелка, на которой лежат рубленая котлета, жареная картошка, нарезанный маринованный огурчик, свежий лук и кусок мягкой булки, а рядом еще и соус налит, то это хорошо. А если все это сложено в пачечку, то уже плохо. Не понимаю.
Размышляя таким нехитрым образом, я намеренно не позволял смутной тревоге, шевелившейся где-то в подсознании, оформиться в конкретные мысли. Пусть она там еще немножко поварится, а потом всплывет в более готовом к употреблению виде.
Подумав так, я отхлебнул кофе и вспомнил историю об американке, которая облилась в «Мак-Доналдсе» горячим кофе и смогла выиграть через суд полтора миллиона долларов. На следующий день во всех «Мак-Доналдсах» мира на стаканчиках появилась надпись «осторожно, горячее». Так что обливайся, сколько хочешь, а на премию можешь не рассчитывать. Тебя предупредили.
Я дожевал последний кусок гамбургера, запил это дело кофе и встал из-за стола. Вышел на улицу, не торопясь, уселся за руль и только тут позволил звоночку беспокойства пробиться на поверхность.
А звонил он по очень простой причине.
Вот я сейчас еду домой. Спокойно так еду, думаю о том, как буду душ принимать, переодеваться в чистое, чайник ставить, а там меня уже ждут. И, как только я войду, приставят к затылку пистолет и скажут, что делать дальше. И я, как миленький, буду делать. А делать придется что-нибудь очень неприятное. Например, ехать куда-нибудь, вроде того, как Алекс предлагал. И на этот раз придется ехать, никуда не денешься. Когда у затылка ствол, в ковбоев не очень-то поиграешь.
Значит, ломиться домой, как Александр Матросов на амбразуру, не годится. А побывать там обязательно надо. Потому что, прежде чем сваливать отсюда, а сваливать, как ни верти, придется, причем немедленно, надо забрать кое-что. А уж потом линять. Куда – это уже неважно. Важно только то, что раз я засвечен, то хата моя – и подавно. Не зря же целых две недели за мной какие-то люди в «Галанте» волочились, царство им небесное.
И я, вместо того, чтобы повернуть направо, где через четыре квартала стояла моя американская трех-этажка, свернул налево, где за углом в собственном маленьком домике жил Семка Миркин, сорокапятилетний еврей, продавец из русской лавки, в которой торговали российской жратвой, привезенной аж из-за океана. Время перевалило за восемь часов вечера, и он уже должен был быть дома. Отношения у нас с ним сложились с первого же дня знакомства самые отличные, так что я мог рассчитывать на то, что он сможет помочь мне в небольшом дельце, которое я решил провернуть в ближайшие полчаса.
Семка оказался дома и, увидев меня, сильно обрадовался и стал заманивать к столу, на котором по случаю выходных была расставлена какаято очень аппетитная еврейская хавка и несколько бутылок с разноцветными домашними наливками. Семкина жена Райка, одетая в китайский халат с драконами, шныряла в кухню и обратно, нося тарелки и закуски.
Я решительно отказался от угощения, сославшись на неотложные дела, и, выразительно посмотрев Семке в глаза, качнул головой в сторону двери. Семка понимающе кивнул и, накинув куртку, вышел со мной.
Мы отошли от ярко освещенного крыльца, и Семка по-деловому спросил:
– Ну, что случилось?
Сам он был, как и я, питерским и в то время, когда жил в Совке, занимался какими-то темными делами. Бандитом он, конечно, не был, но за время нашего знакомства показал себя человеком достаточно решительным и вроде бы даже способным на риск. Так что, в какой-то мере, я мог на него положиться.
– Сема, хочешь заработать пятьсот баксов за полчаса? – спросил я с ходу, чтобы не тратить время на лишние вступления.
– Смотря как, – резонно ответил Семка, – если ты хочешь, чтобы я проник в главную кладовую Манхэттен Банка, это будет стоить дороже.
Мы посмеялись, затем я на полном серьезе сказал ему:
– Сема, нужно пробить мою хату. По-моему, меня там ждут.
– А кто?
– Я не знаю. Но чувствую, что не голые девушки.
– Та-ак, – протянул Семка и задумался на минуту.
Я ему не мешал.
– Так, – повторил он, – значит, так. Давай мне твои ключи. Я иду туда и притворяюсь пьяным. Начинаю ломиться в твою дверь, звать тебя, поднимаю шум, а там видно будет. Полицию никто вызывать не станет, потому что у меня затаривается весь микрорайон и все твои соседи знают меня в лицо. В крайнем случае, если увидят, то посплетничают пару дней, что Сема Миркин напился пьяный. Этим все закончится. Годится?
Я подумал и сказал:
– Годится. Только будь осторожен, Сема, я не хочу, чтобы твои дети остались сиротами. Я ведь и сам не знаю, что там у меня дома происходит. Может, и ничего. Может быть, мне все показалось. А может – и нет.
– Ну все, я пошел. Ты жди меня здесь. Если что, отдашь деньги вдове.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – замахал я руками, – типун тебе на язык!
Семка усмехнулся и растворился в сумерках Бруклина.
Я вздохнул и вошел в дом.
Райка, увидев, что я вернулся один, всполошилась:
– Это куда это Сема отправился на ночь глядя? На столе все стынет, а он направляет свои ноги неизвестно куда! Вася, куда он пошел, скажи мне, я его жена и должна знать!
Я засмеялся и ответил:
– Успокойся, Рая, он скоро вернется.
– Я знаю, как он скоро вернется! В восемьдесят девятом он вот так же вышел по делам, знаю я его дела, а вернулся только через четыре года с конфискацией. А ты мне будешь говорить, что он скоро вернется.
И она, гремя посудой, пошла на кухню. Я взглянул на телевизор, где несколько мускулистых девушек показывали, как нужно следить за фигурой, и вышел на улицу. Хотелось побыть одному и обдумать происходящее.
Но обдумывания не получилось.
Когда я уселся на Семкину пластиковую скамью за двести долларов, стоявшую рядом с входной дверью, и, закинув руки за голову, посмотрел на темное звездное небо, то увидел там улыбавшуюся Настю.
В последнее время такое случалось со мной часто.
Стоило только задуматься ни о чем или просто отвлечься от ежедневных однообразных мыслей, как в памяти всплывал образ милой таежной девушки, которая смогла расколоть каменную корку, уберегавшую мое холодное сердце от никчемных волнений. Она смогла вдохнуть в него свою любовь, и я с удивлением и радостью почувствовал, что и сам способен, оказывается, на настоящую нежность и настоящую любовь.
Я часто вспоминал драгоценные моменты нашей короткой совместной жизни и каждый раз чувствовал, как в моей груди всплывает что-то горячее, поднимается обжигающей волной к горлу и готово вылиться кипящими в глазах слезами, но…
Я не умел плакать.
Точнее, когда-то умел, конечно же, но разучился. Все дети умеют плакать, но прошло время, и мои глаза стали оставаться сухими при любых обстоятельствах. Не знаю, хорошо это или плохо, ведь говорят же люди – поплачь, легче станет. Может быть, это и так, но мне в зрелом возрасте не приходилось испробовать этот способ облегчения на себе.
Прежде я не задумывался о том, что значат некоторые слова, но после того, как потерял Настю, которая стала для меня теплым и нежным светом и источником радости и настоящего желания жить, а не простого инстинкта энергичного шевеления, как это было до встречи с ней, все изменилось.
Сотни раз до этого я произносил простое слово «никогда» и только теперь понял, какой страшный и безжалостный смысл скрыт в нем. Я никогда не увижу Настю. Я никогда не услышу, как она шепчет ласковые слова, согревая мое ухо дыханием. Я никогда не увижу, как она ярким солнечным днем купается в таежном ручье, со смехом брызгая на меня водой…
Я никогда не обниму ее, погружаясь в теплое озеро настоящей ласки и настоящей нежности, которые я познал только в ее объятиях.
Никогда.
Однажды, вспомнив, как Настя, держа мою голову на коленях, гладила меня по лицу и шептала какие-то древние слова любви, я ужаснулся тому, что все это абсолютно недостижимо теперь, и в приступе невероятной жалости к ней и к самому себе почувствовал, как защипало глаза. И я попробовал заплакать. Ничего из этого не вышло. Я кривил лицо, с усилием зажмуривался, пытаясь выдавить из глаз хоть одну слезинку, и все напрасно. Я не мог плакать.
Но зато теперь я знал, что я могу, умею любить.
Настя научила меня этому. И, вспоминая иногда своих многочисленных женщин, я удивлялся тому, как иной раз принимал неудержимый азарт собачьей свадьбы за настоящее глубокое чувство. Конечно, это было приятно и здорово. Не зря же это называют основным инстинктом. Но только с Настей я узнал, что такое наслаждение истинной близостью мужчины и женщины. И теперь этого не будет никогда.
Наверное, я ошибаюсь, в отчаянии думая, что больше не встречу такой женщины. Конечно же, невозможно, чтобы на всей Земле только она одна обладала даром настоящей любви. И не исключено, что мне повезет и я снова встречусь с той, которая будет знать этот волшебный и мудрый язык, но это будет не Настя. И я боюсь того, что буду вспоминать о ней, обнимая другую, которая тоже сможет затронуть самые нежные и тайные струны моей души.
Я вздохнул и проводил глазами медленно проехавший мимо меня «Фольксваген Жук», за рулем которого сидел молоденький оболтус. Его обнимала за разные места светловолосая девушка, и на лице оболтуса была смесь удовольствия и беспокойства. Он понимал, что нужно выбрать что-нибудь одно – или управление машиной, или молодые прелести, которыми девушка активно прижималась к нему. А иначе это могло закончиться, как в анекдоте. Машина – в канаве, руль – в руках оболтуса, а его откушенный член – в зубах у девушки. Осторожно, молодой человек, береги себя, подумал я и посмотрел на часы.
* * *
Прошло полчаса.
Потом прошло еще десять минут.
И когда часы на моей руке показали половину десятого, а это значило, что Семка ушел час назад, я решительно встал с гостеприимного еврейского дивана и, заглянув в кухню, фальшиво зевнул и с деланым равнодушием сказал Райке:
– Что-то Семка застрял! Пойду посмотрю, как он там, может, чем помочь надо.
Райка мрачно покосилась на меня и снова уперлась в телевизор, где по русскому каналу шла «Санта Барбара».
Когда я вышел на улицу, было уже темно.
На душе у меня скребли кошки, и я сильно подозревал, что втянул Семку в совсем не нужную ему заблуду. И дай бог, чтобы для него это все кончилось без особых проблем. Иначе Райка мне горло перегрызет и будет совершенно права.
Я внимательно огляделся и пошел в сторону своего дома пешком.
Зорко глядя по сторонам и останавливаясь, если мне что-то не нравилось, я медленно шел по Скул Драйв. До моего дома оставалось метров сто. Шагнув в темный простенок между забором и трансформаторной будкой, я стал изучать обстановку.
Перед домом стояли три машины. Все они были мне знакомы. А вот чуть в стороне, в тени огромного дерева, стоял какой-то совершенно посторонний микроавтобус «Форд», и в нем светился огонек сигареты. За рулем был виден темный силуэт. Кроме этого человека, в автобусе больше никого не было. Я потрогал «Беретту» под мышкой и осторожно двинулся в ту сторону. Когда до «Форда» осталось не более десяти метров, я нагнулся и начал подкрадываться к нему, касаясь кончиками пальцев земли. Подобравшись к «Форду» с правой стороны, я медленно поднялся, чтобы разглядеть того, кто сидел за рулем.
Осторожно высунувшись над краем окна, я увидел тускло освещенный далеким уличным фонарем профиль водителя. Он поднес к губам сигарету и глубоко затянулся. Закусив губу, я присел.
В моей голове вихрем понеслись предположения, но все они не стоили и ломаного гроша. Ничего не срасталось. Если это те же люди, которые заплатили Алексу за то, чтобы он меня сдал, то зачем им Алекс? Можно было обойтись и без него. Если это те, чьи дружки подохли в раздавленном на трассе «Галанте», то зачем было выжидать две недели и жечь бензин? Можно было попытаться схватить меня сразу. А если это опять люди Алекса, то… Если это люди Алекса, то я полный кретин. Надо было грохнуть его до кучи, да и все дела. Но мне всетаки не верилось, что это продолжение истории с Алексом. В общем, голова моя заскрипела и отказалась думать дальше. А когда не можешь думать, надо трясти.
В это время раздался звук открывающейся двери подъезда.
Я присел на корточки и утиным шагом перебрался к заднему бамперу. Вышедший из подъезда человек, не таясь, подошел к «Форду» и, открыв правую дверь, уселся рядом с водителем. Дверь он оставил открытой. Вынув пистолет, я подкрался к открытой двери и услышал конец русской фразы, сказанной только что пришедшим человеком:
– …ждать так долго. Если Знахарь не придет, этого нужно будет убрать, а дальше действовать по обстановке.
Опять – Знахарь! Что же это происходит, черт побери?
Водитель ответил:
– Да, Горелый, пожалуй, ты прав. Возвращайся к Максиму и ждите еще десять минут. А дальше – как сказал.
«Этого» – значит, Семку. Это они, падлы, Семку решили списать! Смять и выкинуть, как ненужную бумажку! Да кто они такие, чтобы между делом хладнокровно убивать случайных людей? Все, решил я, хватит наблюдать и прятаться. Пора действовать.
Я встал и, сделав шаг, оказался вплотную к открытой двери «Форда». Схватив Горелого левой рукой за шиворот, я воткнул «Беретту» ему под челюсть и негромко сказал:
– Одно движение, и ты останешься без мозгов. А дальше все произошло совсем не так, как я хотел.
Водитель изумленно разинул рот, выронив дымящуюся сигарету, и вдруг резким движением сунул правую руку под мышку.
Я нажал на спуск, и в «Форде» прозвучал негромкий хлопок.
Голова Горелого дернулась, на макушке вздыбились волосы, и в потолок микроавтобуса ударил фонтан кровавой дряни.
В этот момент водила выдернул из-за пазухи пушку. Я быстро перевел пистолет на него и выстрелил ему в грудь. Выронив пистолет, водила горестно всплеснул руками и повалился на руль. Стараясь не испачкаться в крови и мозгах, я столкнул Горелого на пол и захлопнул дверь, а потом, быстро обойдя «Форд», проделал ту же операцию с водилой. Ткнувшись мордой в педали, он застонал, и я, сжав зубы, выстрелил ему в затылок.
Стараясь не очень шуметь, я осторожно захлопнул водительскую дверь «Форда», и теперь любой прохожий мог увидеть в темноте обычный пустой микроавтобус, не привлекавший никакого особого внимания.
Убрав «Беретту» в кобуру, я направился к подъезду. К счастью, мои окна выходили на противоположную сторону, и при всем желании остававшийся в моей квартире Максим не мог видеть того, что происходило перед домом.
Войдя в подъезд, я начал подниматься по лестнице, обдумывая свои дальнейшие действия. Этот Максим, который ну никак не может знать, что вместо Горелого увидит меня, даст мне несколько нужных секунд, чтобы я успел его убить. Вообще-то лучше было бы его ранить, чтобы он перед смертью объяснил мне, тупому, что же такое происходит, но уж это – как выйдет.
Поднявшись на третий этаж и встав перед своей дверью, я увидел, что она не захлопнута, а просто прикрыта. Тогда я вынул «Беретту» и, держа ее стволом вниз, тихо толкнул дверь пальцами. Она медленно отворилась, и я увидел Семку, сидевшего на стуле посреди комнаты. Его рот был замотан скотчем, а из правой ноздри опускалась струйка крови.
Белобрысый Максим в это время стоял, пригнувшись, за Семкиной спиной и что-то там делал. Заметив, что дверь открылась, он поднял лицо и, увидев меня, с неожиданной быстротой обхватил Семку левой рукой за шею и вздернул его со стула. В правой руке у него был пистолет, который он тут же приставил к Семкиной голове. А Семка, широко открыв глаза, смотрел на меня со страхом и надеждой.
Я вдруг вспомнил Арцыбашева с Кемалем, и меня охватила веселая злость. Теперь я точно знал, что сделаю. Не сводя с Максима глаз, я нашарил за собой дверь и закрыл ее. Потом, приподняв пистолет, презрительно спросил:
– Что ж вы, падлы трусливые, так любите за чужие спины прятаться? Можешь мне ответить?
Максим вдавил ствол пистолета в Семкину щеку и нервно произнес:
– Будь уверен, я выстрелю.
– Это в кого? В него, что ли? А ты не беспокойся, я сам!
И я выстрелил Семке в правую сторону груди, но так, чтобы наискось продырявить ему грудную мышцу и плечо, но не более того. Семка хрипло замычал и повалился на пол. Максим изумленно проследил, как простреленный мною Семка валится у его ног, а когда поднял глаза на меня, то последним, что он мог успеть увидеть, была дырка глушителя, направленного ему прямо в глаз. Хлопок, и его голова откинулась назад, а на обоях появилось кровавое пятно, окруженное мелкими брызгами. Он свалился на пол и, дрыгнув ногой пару раз, затих.
Убрав пистолет в кобуру, я помог Семке встать и усадил его на стул. Разрезав ножницами скотч, я рывком сдернул его, и из открывшейся ссадины начала сочиться свежая кровь.
Разодрав простыню на полосы, я начал перевязывать Семку, а сам в это время стал оправдываться:
– Ну, Семка, ты же видишь…
Он усмехнулся и, поморщившись от моего неосторожного движения, перебил меня:
– Да ладно тебе гундосить! Я, как только твою морду увидел, так сразу и понял, что ты какой-нибудь фортель выкинешь. Больно, конечно, но ничего. Терпеть можно. А интересно, ты представляешь, во сколько тебе обойдется моя прогулка?
– Ах ты, еврейская твоя морда! В него из пистолета палят, а он о деньгах думает. Не зря мне говорил мой папа-антисемит…
Семка засмеялся и опять перебил меня:
– Ладно, ладно, молчу! А красиво я рухнул, правда?
Я закончил перевязку и сказал:
– Так. У тебя прострелены две мышцы. Крупные сосуды не задеты. Через две недели можешь играть в теннис. Надеюсь, не обращаться к врачу официально у тебя ума хватит. А теперь посиди и помолчи.
На то, чтобы собрать сумку, у меня ушло минуты три. На то, чтобы выйти на кухню и завернуть в полиэтилен тридцать тысяч долларов, – еще одна. Осмотрев свое жилище, я протянул Семке упакованный брикет денег и сказал:
– Держи. Пересчитаешь потом. А теперь – уходим. И молись богу, чтобы нас сейчас никто не увидел.
Я закинул сумку на плечо. Мы тихо спустились по лестнице и вышли на улицу. Было совсем темно, только светились некоторые окна, да редкие фонари освещали дорогу. Я взял Семку под руку и повел его к нему домой, старательно выбирая самые темные места. Он вдруг засмеялся и сказал:
– Что сейчас дома будет! Райка меня живьем сожрет. Точно.
