Текст книги "Пять зеленых лун (сборник)"

Автор книги: Айзек Азимов

Соавторы: Мюррей Лейнстер,Фредерик Браун,Гордон Руперт Диксон,Зенна Хендерсон,Джанни Родари,Сирил Майкл Корнблат,Уильям Моррисон,Милдред Клингерман,Всеволод Ревич,Маршалл Кинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

И все. Две машинописные строчки на розовой карточке. И конец любви, планам, надеждам, всему, чем она жила.

Ему скажут, уверяла она себя. Ему все равно скажут потом, когда он будет на корабле. Или после приземления на Марсе. Все равно он об этом узнает. И не нужно ему говорить сейчас. Так для него будет легче.

 
В красном блеске лучей
на ракете…
 

Нет смысла больше ждать. Лучше не видеть его. Она стояла одна, глядя в темноту и дрожа от холода.

Проволока, идущая вдоль противоштормового барьера, врезалась ему в руки. Он с трудом заставил себя разжать израненные пальцы. Какая трусость!

Его охватил припадок бессильного гнева. Обман и трусость!

– Нервничаешь, друг?

Словно тугая пружина толкнула его и повернула лицом к непрошеному утешителю. Исцарапанные руки сжались в кулаки.

– Возможно, – сказал он с вызовом.

Перед ним стоял один из колонистов, которого он встречал несколько раз, но не знал даже его имени, – коренастый, русоголовый, открывающий слишком много зубов в улыбке.

– Я вышел, чтобы побыть минутку один, без жены, – добродушно сообщил тот. – Она меня замучила. Не разговор, а прямо детская считалочка. Эни-бени-терберьени. И через слово о том, что нас ждет там. Интересно, твоя жена тоже так?

– У меня… Я не женат…

– Нет, серьезно? А я не знал, что летят и холостяки. Как же так? Если бы я знал… Мы с Кларой и поженились потому, что оба хотели улететь.

– Бывает.

– Да… Постой! Что ты сказал? Что ты имеешь в виду?

– Знаешь что? Проваливай-ка отсюда, коротышка, если не хочешь неприятностей, – холодно произнес Уилл.

– Неприятностей? Что ж, я могу взять немного, если у тебя излишек, – предложил тот.

Несколько мгновений они неподвижно стояли лицом к лицу.

Колонист хотел показать, что уйдет, когда сочтет нужным, а не потому, что его прогнал Уилл.

– Ушла к другому? – с ехидцей спросил он, но, кажется, и сам почувствовал, что зашел слишком далеко.

Твердо решив не связываться, Уилл стерпел подбадривающий хлопок по спине и с облегчением услышал звук удаляющихся шагов.

– Другой? Не может быть! А впрочем, почему бы нет? Другой… Ну конечно, другой! Это все объясняет. Ему, дураку, нужна была такая развязная обезьяна, как этот коротышка, чтобы все понять.

Два месяца он переживал, искал ответа на мучительные сомнения, замечал все, даже самые маленькие перемены в ней. Что-то появилось в ней неестественное. Он тогда решил, что она испугалась. Винил в этом себя. Старался серьезно не задумываться о переменах в их отношениях, которые подмечал, старался затолкать их вглубь, спрятать в своем сознании.

 
В ярости бомб,
рождающих пламя…
 

Песня сводила ее с ума. Песня и воспоминания разрывали душу. Этот проклятый конверт пришел, когда Уилла не было дома. Она открыла его, внутри лежали две карточки. Уилла и ее. Белая и розовая. Белая, означавшая успех, розовая – неудачу. Ну да… Конечно! Ту же самую песню передавали по радио, пока она стояла на кухне, тупо глядя на разноцветные куски бумаги, до нелепости не похожие друг на друга. Впервые их разъединило что-то. Впервые в их жизни одного ожидала радость, другого – горе. И звучала эта песня. А потом и она закончилась, и стали передавать объявления. И только тут смысл того, что случилось, стал постепенно открываться ей.

«Я не лечу, – твердила она, словно вызубренный урок, – я не могу лететь». Она не показала Уиллу карточки, когда он пришел домой. Она должна была вначале подумать, решить, что делать, как об этом сказать. Потому… Потому что, осознав свою неудачу, свое горе, она начала осознавать и нечто другое.

Если она скажет ему правду, он тоже останется дома и звездными ночами будет выходить на крыльцо, на их маленькую лужайку. Будет курить свою трубку и смотреть в небо. Как делал прежде. Только теперь это будет по-другому. Он будет стоять и смотреть в небо один, и ее не будет рядом, и его рука не будет держать ее руку. А потом, вернувшись в дом, он будет избегать смотреть на нее. Он будет ненавидеть.

Когда она это поняла, решение пришло само собой.

«Ты полетишь, Уилл. Я хочу тебе счастья. Всем сердцем. Ты должен утолить сокровенную жажду твоей жизни, осуществить заветное стремление. Даже если беда иссушит меня».

И пусть мысль об этом похожа на мелодраму. К вечеру она отпечатала для себя белую карточку. Конечно, по этой подделке ей не попасть на корабль, но карточка выглядела вполне прилично, чтобы обмануть Уилла. Она показала их ему вместе. И они отправились ужинать в ресторан. Чтобы отметить радостное событие. И даже немного выпили лишнего. Вместе.

Когда он заснул, она встала и вышла во двор. И смотрела на небо одна. Сидела на мягкой траве и плакала. А потом он проснулся, обнаружил, что ее нет рядом, и тоже вышел. Увидел ее, понял по-своему. Взял на руки и отнес в дом. И был веселым и нежным, смешным и сильным. Они пили какао на кухне, и он подшучивал над опасностями, которые ждут их впереди, пытаясь вселить в нее уверенность, убедить, что вместе они преодолеют все.

С тех пор она не плакала. С тех пор она держала себя в руках. Старалась ни днем, ни ночью не думать ни о чем, кроме любви к Уиллу. Она уже не была самой собой, старалась ничем себя не выдать. Она была живой ложью, которая, если не убьет их обоих, даст ему то, о чем он мечтает.

И вот сейчас наконец ему можно было все рассказать. Можно, потому что менять решение уже поздно. Сейчас у него нет времени, чтобы передумать. Он бы уже не остался сейчас.

Но он не захотел слушать. Что ж, может это и к лучшему.

Где он сейчас? Почему не пришел?

«Я могу больше не увидеть его», – вдруг подумала она. Чудовищная мысль всей громадой навалилась на нее, ударила и сломила. Это невозможно! Такого не может случиться: больше не видеть eгo!

– Уилл, я здесь.

Он чуть было не прошел мимо.

– А… Привет!

Какие обычные слова. Какие пустые, обычные слова. Как будто он просто выходил погулять. В обычный вечер. Как будто еще будет завтра.

– Давай попрощаемся, – произнес он, и даже в темноте можно было различить его каменное лицо. – Тебе нет смысла оставаться здесь до утра. Ты, конечно, поставила их в известность о своем решении? Как я понимаю, мне ты сказала последнему?

Значит, так. Он вне себя. В нем говорит лишь обида. Его не переубедить, да и не нужно.

– Я бы хотела остаться, – сухие губы едва слушались ее. – Но мы можем попрощаться сейчас, если ты так хочешь.

– Да, я так хочу.

Он легонько взял ее за плечи, наклонился и целомудренно поцеловал ее в лицо.

– Нет. Нет. Не так, Уилл. Нет.

Ее собственная боль, обида и печаль исчезли при виде его горя.

– Уилл, пожалуйста, – сказала она твердо, – выслушай меня. Всего одну минуту. Я хочу объяснить тебе…

– Лучше не надо, Сью.

Она медленно вздохнула, облизала запекшиеся губы, зажмурилась, чтобы унять красные пятна, заплясавшие в глазах, и проговорила снова:

– Мне надо тебе объяснить. Я… Я не…

– Я не хочу слышать! – закричал он.

Его лицо напряглось, подбородок задрожал, пальцы впились ей в плечи. Он пытался сдержаться, сохранить видимость спокойствия.

– Я… – попыталась она опять, но больше не смогла вымолвить ни слова. С трудом можно было лишь различить: – Уилл, я…

– Прекрати, – сказал он, а затем неожиданно мягко добавил: – Ничего, малыш, я понимаю.

И вдруг она ощутила его руки у себя на спине, и он, не совладав с нахлынувшим чувством, прижал ее к себе. Крепко, крепко. Так, что стало невозможно дышать.

Он понимает. Но что он понимает? Он не знает, что случилось. Как он может знать? Да и его гнев показывает, что он ни о чем не догадывается.

«Я ненавижу тебя, – подумала она, пытаясь устоять на месте. – Ненавижу за то, что ты такой сильный, что так хочешь лететь!»

– Хорошо, – сказала она тихо. – Я больше не буду.

Она улыбнулась. Она продолжала улыбаться. Вот так, наверное, и нужно прощаться. И больше ничего не надо. После этого мгновения он, конечно, понял, что она его любит. И неважно, почему она не летит, он должен понять, что она его любит, будет любить всегда.

Она увидела, как он повернулся и пошел прочь. И вдруг почувствовала, что по крайней мере частица ее всегда будет с ним, куда бы он ни улетел, где бы он ни был.

Шесть тяжелых удаляющихся в сторону шагов по бетону, и все затихло… Он повернулся. Нет, оглянулся, чтобы сказать:

– И передай ему от меня, чтобы он был достоин этого!

Сначала в эту очередь. Поставить печати на документах. Сделать уколы. Теперь сюда. Медицинская проверка.

– Вы понимаете, мистер Барт, довольно редкий случай, когда муж решает лететь один, если его жену не пропустили.

Улыбайся. Нет. Не так. Веди себя должным образом. Подумаешь об этом позже. Теперь иди сюда. Поставь штамп на эту бумагу. Встань в этот ряд.

«…не пропустили!»

Наконец все процедуры закончены. Еще час до отлета. Кто-то разносит кофе. Предлагают таблетки. Успокаивающие? Возбуждающие? Он не знал. Он проглотил таблетку и одним глотком выпил кофе.

«Не пропустили?…»

Но она ничего не сказала ему об этом… Она никогда… У нее ведь была белая карточка, такая же, как у него.

Он встал, чтобы поискать кого-нибудь, кто может все объяснить. И вспомнил слова, которые сейчас сказал врач-психиатр. Вспомнил нотку сомнения в его голосе, когда он говорил, что Сью… Если сейчас Уилл начнет спрашивать и обнаружится, что он не знал…

Он обязан был знать.

Не пропустили? Почему? Что с ней?

«Осел! Какой же я осел, – думал он. – Что я наделал!»

«Я люблю тебя, Уилл», – сказала она. А он кричал на нее. Может быть, он еще сумеет повидать ее. Может быть, она все-таки осталась. Кто-то должен это знать!

 
В вихре звезд
иль на нашей планете…
 

Стрелки часов сливались в полосы, а цифры казались звездами, и она никак не могла понять, который час. Она не знала, сколько еще осталось ждать. Стараясь не скрипеть, она повернулась на узкой складной койке. Лежать было невмоготу.

Впрочем, если она сейчас выйдет и будет одной из первых, она сможет подойти прямо к проходу. Она знает, где они пойдут. И тогда она будет очень близко к нему, почти может прикоснуться, когда он пройдет мимо.

Еще час до рассвета. Хотя, видимо, не одна она подумала об этом.

В кафетерии уже горел свет, и посетители торопливо пили кофе. Она пришла вовремя. Встала в толпу ожидающих и начала, как могла, протискиваться вперед. К тому времени, когда показался оркестр и музыканты принялись настраивать инструменты, она стояла у самого прохода. Оркестр заиграл, и с ней чуть не случилась истерика. Все вокруг начали петь. Она тоже запела.

 
Скажи мне: я вижу
в пришедшем рассвете…
 

Только пока еще не было настоящего рассвета. Солнце еще не взошло. Как только оно покажется, огромный корабль исчезнет. Он будет наполнен людьми, и среди них – Уилл. Он также станет частицей того человеческого самопожертвования, которое утолит голод дракона и заставит его улететь.

А вот и жрецы, пасущие это стадо жертв. Жрецы в обыкновенных костюмах: президенты компаний, ученые, газетчики.

Прямо за ними двигались их пленники. Пять сотен голов, пятьсот пар рук и ног. Настолько одинаковые в своих белых комбинезонах, что не различить.

Один из них что-то сказал. Его имя было Уилл. Он заметил ее. Он сказал…

«Он ничего не знает. Он ненавидит меня. Он думает…» Она не могла вспомнить, что же такое он думает. Что-то очень плохое. Ужасное. Ведь она хотела рассказать ему. Объяснить. Сделать, чтобы все было понятно.

«Что же он мне сказал? Что он проговорил, когда проходил мимо?»

Она закрыла глаза и стала вспоминать его лицо, движения губ, стараясь не слышать ни шума вокруг, ни оркестра, ничего. Стараясь не отвлекаться. Она должна узнать по его губам, что он сказал. Она же знает их малейшие движения, все вместе и каждое в отдельности.

Первое слово было «малыш». Второе – «люблю».

Но этого не могло быть! Он ее ненавидит. Она неправильно соединила произнесенные им звуки.

Заголосила сирена, и воздух наполнился грохотом. И люди закричали:

– Назад!

– Что вы делаете! Назад!

– Взрыв… нуль… назад!

Ее хватали за ноги, сжимали руки, но не могли удержать. Она освободилась. Побежала вперед. Быстрее, быстрее, чтобы ее не догнали.

Но уже никто не пытался ее догнать.

Она должна была сделать так, чтобы он узнал. И узнать самой. Что он сказал… она сказала… можно сказать… нужно сказать.

Малыш… люблю…

– Я люблю тебя, Уилл, – прошептала она, когда взрыв потряс воздух и бетон содрогнулся под ногами, возвещая о прощальном прыжке дракона. Затем пламя омыло ее и бросило на дрожащую землю. Она лежала ничком, устремив взгляд в сторону Уилла, который сейчас, несомненно, мог видеть ее сквозь пламя, на котором стоял.

И последней мыслью была счастливая уверенность: ему скажут. Он узнает.

И последнее, что она еще услышала, были слова, заканчивающие песню:

 
Свободных и храбрых знамя…
 

Васил Димитров
Елка для всех

(новогодняя фантастическая шутка по Айзеку Азимову)

Сьюзен Келвин пробудилась ото сна. С годами она становилась все более квалифицированным специалистом по пробуждению – по крайней мере, своему собственному. Сначала она видела какой-то слабый свет, потом ее сознание выплывало из бездны сна, словно водолаз, всеми силами устремляющийся к поверхности. Наконец она открывала глаза и некоторое время не могла сообразить, где находится.

– Стареешь, деточка, – пробормотала Сьюзен, обращаясь к себе самой, и сунула ноги в холодные туфли.

Когда-то пробуждение было одной из немногих ее радостей. В юности, а потом и в молодости Сьюзен просыпалась, полная оптимизма и хорошего настроения, готовая обнять всех ближних. Позже пробуждение превратилось в прелюдию к тяжелому, утомительному дню, редко приносящему что-либо приятное. Трудно было предложить корпорации «Юнайтед Стейтс Роботс энд Микэникл Мен» что-нибудь интересное – разумеется, кроме ее позитронных роботов. Пробуждение давно уже перестало приносить Сьюзен радость – тем более в такой день, как сегодня. Сьюзен мрачно взглянула на календарь. Было 31 декабря 2062 года. Придется вычеркнуть из жизни еще один год, а это не может быть причиной для веселья. Восемьдесят лет – это восемьдесят лет, какими бы оптимистическими ни были прогнозы врачей. Предстоит теперь читать поздравительные открытки, писать ответы, принимать уверения в самых искренних чувствах…

– Чувства, вот еще! – она передернула плечами и отправилась на кухню. День обещал быть неприятным.

В коридоре Сьюзен Келвин вдруг остановилась. Ей вспомнилось, что вчера она встретилась с руководителем научного отдела корпорации «Юнайтед Стейтс Роботс» Альфредом Лэннингом и обедала с ним. Вспомнилась и его несколько странная просьба.

Корпорация освоила новую серию позитронных роботов с углубленной эмоциональной связью и повышенным чувством контакта с человеком. Целая серия из двенадцати роботов стояла в крайней камере, где специалисты фирмы вводили в них последние эмоциональные мнемограммы, а потом ушли, оправдываясь наступающим праздником. С роботами ничего не случится, если они останутся часов на десять одни; но так как для закрепления программ в их мозгу требовалось сравнительно большое время, то могли возникнуть нежелательные флуктуации. Какие именно – Лэннинг и сам не мог сказать толком, но ему нужна была абсолютная уверенность. А потому, зная характер Сьюзен – простите, доктора Келвин, – он попросил ее побыть это время с роботами. Тем более что она бывший Главный робопсихолог корпорации, самый ценный из сотрудников фирмы и так далее и тому подобное…

Сердито прервав Лэннинга, Сьюзен Келвин согласилась побыть с роботами на время закрепления программы. Но теперь она жалела, что согласилась. Если и есть что-нибудь скучнее скучного новогоднего вечера, так это новогодний вечер, проведенный с роботами. Она сняла трубку и сообщила на завод, что через несколько часов придет в крайнюю камеру.

Еще при входе в камеру – в сущности, это была роскошно обставленная комната – у Сьюзен возникло впечатление, что роботы поразительно кого-то ей напоминают, но кого именно, она не могла припомнить. Едва она открыла дверь, как роботы окружили ее и наперебой принялись представляться. И только когда она села в кресло, а они выстроились перед ней полукругом, Сьюзен вспомнила, на кого они похожи. Они были похожи на детей, собравшихся вокруг учительницы. И по росту, и по интеллекту роботы почти не отличались от десятилетнего ребенка. Мысль об учительнице ей понравилась, и глаза у нее заблестели. Она подалась вперед и заговорила:

– Дети… (Келвин едва заметно улыбнулась своему обращению: «Стареешь, деточка»). – Дети, нам предстоит провести вместе десять часов. Имейте в виду, что это – часы новогодней ночи, и то, как они проходят, само по себе отличает их от остальных часов года. Что вы предлагаете?

Роботы зашумели, потом собрались тесной кучкой и тихо заспорили между собой. Через несколько минут они снова выстроились полукругом перед креслом и хором ответили:

– Мы хотим елку и деда Мороза!

Сьюзен Келвин была неприятно поражена. Конечно, она знала, что на Новый год принято устраивать елку с игрушками и украшениями, и даже подозревала, какая роль во всей этой истории предназначена деду Морозу: по всей вероятности, он раздает подарки. Но желание роботов не понравилось ей по двум причинам. Первая была чисто профессиональной. Роботов с подобным эмоциональным характером она видела впервые, и это до некоторой степени ее стесняло. Вторая причина была личная. Сьюзен Келвин, как всякий весьма самостоятельный человек, не любила выполнять чужие желания, тем более желания, имеющие эмоциональную окраску. Она думала, что роботы захотят ознакомиться с некоторыми частными случаями Трех Законов Роботехники, с которыми могут встретиться в дальнейшем. Но их желание было настолько странным, что ей оставалось только подавить свое недовольство и неопределенно кивнуть головой.

– Гм, елку. Елку, игрушки, подарки и деда Мороза – так? Ничего не поделаешь, попробую это организовать. Но во всяком случае вам придется довольствоваться первыми двумя компонентами. Все-таки мой пол не позволяет мне играть роль деда Мороза.

Роботы впились в Келвин рубиновыми глазами.

– Елка будет, но вам придется помочь мне развесить игрушки. Впрочем, это не представит для вас большого труда.

Сьюзен Келвин позвонила в дежурный магазин и заказала большую елку с соответствующим набором украшений. После этого она обратилась к роботам:

– Почему вы выбрали именно елку?

Один из роботов вышел вперед.

– Как нам представляется, к самым сложным для моделирования чувствам у человека относятся его предрассудки – вернее, его вера в какие-нибудь нереальности. И хотя человек сам сознает их абсурдность, он испытывает сильные эмоциональные переживания именно в те мгновения, когда пытается создать реальную обстановку для нереального события. Нам, как высокоспециализированным искусственным существам, хочется ощутить эмоциональное воздействие, создаваемое новогодней ночью и ее неповторимой атмосферой.

Сьюзен Келвин закусила губу. Она этого не понимала, и такое отсутствие сообразительности задело ее профессиональное самолюбие. Она просто не имела права быть застигнутой врасплох интеллектуальными проявлениями какого бы то ни было робота. В конце концов, до ухода на пенсию она была Главным робопсихологом корпорации. «Пора уже забыть об этом, деточка», – подумала Келвин, наблюдая роботов.

– Ты прав, – сказала она наконец. – Ничего не поделаешь, вы получите свой урок нереальной эмоциональности.

Служители дежурного магазина робко позвонили у двери. Впервые им случалось приносить елку на заводы «Юнайтед Стейтс Роботе». Их смущение подбодрило Келвин, и она властно распорядилась, куда поставить елку и заказанные пакеты. Служители ушли, недоуменно озираясь, а роботы принялись украшать елку под руководством бывшего Главного робопсихолога. В данном случае эго руководство ограничилось представлениями Сьюзен Келвин об осевой и центральной симметрии, и она, используя пирамидальную форму елки, распорядилась развешивать украшения снизу вверх в уменьшающейся арифметической прогрессии. Подумав немного и оглянувшись на свою долгую жизнь, Келвин решила, что ее первый опыт по украшению елки не так уж и плох.

Елка заблестела разноцветными огнями, заискрился золотой дождь, закачались пестрые стеклянные шары. Роботы окружили нарядное дерево, и глаза у них радостно блестели. Келвин попыталась припомнить какую-нибудь новогоднюю песенку, но задушила еретическую мысль еще в зародыше. Сама мысль о Сьюзен Келвин, поющей перед новогодней елкой в окружении танцующих роботов, была несовместима с ее гипертрофированным интеллектом.

– Ну, дети, – спросила она, – теперь, надеюсь, вы довольны? Какова степень эмоционального воздействия?

Тот же робот снова выступил вперед и ответил за всех!

– Мы очень довольны! Именно этого мы и ожидали. Огромная доза необъяснимой веселости, не противоречащая принципу причины и следствия. Теперь остается только, чтобы пришел дед Мороз и принес нам подарки. Тогда мы будем совершенно довольны.

Сьюзен Келвин нахмурилась.

– Дед Мороз…

Громкий стук в дверь оборвал длинную тираду, которую она собиралась произнести перед своими питомцами. Дверь медленно открылась и в крайнюю камеру вошел… настоящий дед Мороз. Келвин окаменела, а роботы захлопали в ладоши.

– Дед Мороз, дед Мороз!

Сьюзен Келвин не могла произнести ни слова от удивления и только смотрела на деда Мороза и собравшихся вокруг него роботов. Он ласково улыбался, покачивая длинной, белой бородой, и уверенными руками развязывал мешок.

– Ну-ка, посмотрим, кто из вас самый умный? Сколько будет, если сумму 741 и 395 возвести в квадрат?

– 87 045 143 025! – почти выкрикнул робот ИР-3. (Серия называлась «Интеллектуальные роботы», и у каждого из двенадцати был свой порядковый номер.)

– Браво, мой мальчик. – Дед Мороз отечески погладил его по голове и вручил миниатюрную модель расширяющейся Вселенной.

– А теперь кто скажет мне, сколько в нашей Галактике звезд?

Самым близким к истине оказался робот ИР-7; он получил искусственного морского змея с бассейном.

– А каковы направление и напряженность магнитного поля у Меркурия?

Счастливый эрудит выхватил из рук деда Мороза модель субзвездолета и тотчас же начал заводить ее ключиком. Один за другим все роботы получили подарки и, преодолев первоначальное состояние сильного возбуждения, снова окружили елку.

Келвин не могла оторвать глаз от деда Мороза. Выло в его облике что-то удивительно знакомое, хотя она была уверена, что никогда не видала его прежде. Большие роговые очки, закрывавшие почти треть лица, также казались ей знакомыми. Но самой знакомой была улыбка. Легкая, добродушная, она успокаивала человека, внушала ему чувство довольства и уверенности в себе.

Роботы снова обступили Келвин, и тот, кого они уполномочили отвечать за всех, вышел вперед.

– Доктор Келвин, мы совершенно довольны проведенным вечером и считаем, что полученный эмоциональный потенциал будет играть доминирующую роль в нашей будущей деятельности. Эта ночь раскрыла перед нами еще одну, не известную роботам сторону человеческой природы. Мы благодарим вас!

Сьюзен смущенно пожала плечами.

– Я… я, в сущности, почти ничего… Это он…

Она обернулась к деду Морозу. Но он был уже у двери и готовился незаметно исчезнуть. И вдруг Сьюзен, как молния, осенило прозрение. Она кинулась за одетым в красное человеком и нагнала его у самой наружной двери. Он обернулся и в некотором смущении произнес:

– Ну что ж, до свиданья и счастливого Нового года, дочь моя.

Сьюзен Келвин глядела на него с благодарностью, и жесткие серые глаза ее смягчились.

– Счастливого Нового года и вам, доктор Азимов, – сказала она и крепко пожала руку человека, известного всему миру под именем литературного отца великой Сьюзен Келвин и ее позитронных роботов.