Текст книги "Пять зеленых лун (сборник)"

Автор книги: Айзек Азимов

Соавторы: Мюррей Лейнстер,Фредерик Браун,Гордон Руперт Диксон,Зенна Хендерсон,Джанни Родари,Сирил Майкл Корнблат,Уильям Моррисон,Милдред Клингерман,Всеволод Ревич,Маршалл Кинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Зенна Гендерсон
Что-то блестящее…

Помните ли вы Депрессию? Эту черную тень, упавшую на Время? Это больное место в мировом сознании? Возможно, не помните. Возможно, это все равно что спрашивать, помните ли вы средние века. Но разве я знаю что-нибудь о ценах на яйца в средние века? А о ценах в эпоху Депрессии я знаю хорошо.

Если у вас есть четверть доллара – но сначала найдите эти четверть доллара – и пятеро голодных детей, вы можете разогреть им на ужин две жестянки супу и дать краюху черствого хлеба или две кварты молока и ту же краюху. Это сытно и (если вдуматься) питательно. Но если вы – одна из этой голодной пятерки, то вы в конце концов ощущаете внутри себя пустоту и зубы у вас начинают тосковать по чему-нибудь существенному.

Но вернемся к яйцам. Они были драгоценной пищей. Можно было неторопливо смаковать их или жадно проглотить – будь то яичница или яйца всмятку. Вот одна из причин, почему я помню миссис Кливити. У нее яйца были на завтрак!И каждый день! Вот одна из причин, почему я помню миссис Кливити.

Я ничего не знала насчет яиц, когда она пришла к нам вечером. Ма только что вернулась домой после 12-часового рабочего дня: она ходила по домам убирать, и ей платили по 30 центов в час. Миссис Кливити жила с нами в одном дворе. Собственно говоря, так это место называлось из вежливости, ибо все мы просто пользовались одной душевой и двумя туалетами посреди двора.

Все мы, кроме, разумеется, обитателей Большого Дома. Там была собственная ванная, и радио, вопившее «Не ваше дело» и «Скажу ли я», и лампочки, в отличие от наших, прикрытые абажурами. Но Дом не был частью двора; туда выходила только дверь черного хода, да и та была не такая, как прочие двери. Она была двойная – деревянная и сетчатая.

Наш флигель тоже отличался от других. У него был второй этаж. Одна комната, размером с наши обе, и там обитал Верхний Жилец. О его существовании можно было узнать преимущественно по отголоску шагов над головой и изредка – по пирожку для Дэнны.

Как бы то ни было, миссис Кливити пришла раньше, чем ма успела положить свою сумку с халатом и даже разгладить морщины усталости, избороздившие ее лицо за десять, если не больше, лет до срока. Мне миссис Кливити не очень правилась. Она меня стесняла. Она была такая толстая, медлительная и такая близорукая, что всегда страшно щурилась. Она встала в дверях, похожая на груду кирпича, на которую наспех натянули платье, а сверху изобразили нечто вроде лица под спутанной куделью волос. Мы, дети, собрались в кучку поглазеть – все, кроме Дэнны, устало пыхтевшей мне в шею. Ходила ли она в детский садик или оставалась дома, день для четырехлетней малышки всегда был длинным и утомительным.

– Я пришла узнать, не сможет ли одна из ваших девочек ночевать у меня эту неделю.

Говор у миссис Кливити был такой же медлительный, как и походка.

– У вас? – Ма растирала руку там, где оставались глубокие следы от ручек сумки. – Войдите. Присядьте.

У нас было два стула, скамья и два ящика из-под яблок. Ящики царапали голые икры, но груда кирпича едва ли это почувствует.

– Нет, благодарю вас. – Наверно, она просто не умеет гнуться! – Мой муж уехал на несколько дней, и мне не хочется оставаться в доме одной по ночам.

– Конечно, – сказала ма. – Вы должны чувствовать себя очень одиноко.

Единственным одиночеством, доступным ей при заботах о пятерых детях и двух комнатах, оставалась напряженная скрытность ее тайных мыслей, когда она мыла, убирала и гладила в чужих домах.

– Конечно, одна из девочек с удовольствием составит вам компанию.

Ее прищуренные глаза быстро обежали нас, и Ланелл поспешила укрыться в безопасности среди платьев в отгороженном углу другой комнаты, а Кэти мгновенно присела за комодом.

– Анне уже одиннадцать. – Мне, с Данной на руках, спрятаться было некуда. – Она совсем большая. Когда вы хотите, чтобы она пришла?

– Ну, к тому времени, как ложиться спать. – Миссис Кливити выглянула за дверь и кинула взгляд на темнеющее небо. – К девяти. Но сейчас темнеет рано…

Кажется, кирпич тоже умеет тревожиться.

– Как только мы поужинаем, она придет, – сказала ма, распоряжаясь моим временем так, словно для меня оно ничего не значило. – Правда, ей завтра утром надо в школу…

– Только когда темно, – сказала миссис Кливити. – Днем мне никто не нужен. Сколько я должна вам заплатить?

– Заплатить? – Ма замахала на нее рукой. – Анне все равно нужно спать. Ей безразлично где, лишь бы она спала. Стоит ли говорить об услугах между друзьями.

Мне хотелось крикнуть: «Какая услуга, какие друзья?!» Ма с миссис Кливити едва виделись. Я не могла даже по-настоящему вспомнить мистера Кливити – только то, что он был чопорным, сморщенным стариком. Сорвать меня с места и заставить ночевать в чужом доме, в чужой темноте, слушая чужое дыхание, чувствуя, как чужая теплота просачивается в тебя всю ночь, всю долгую ночь…

– Ма… – начала было я.

– Я накормлю ее утром, – сказала миссис Кливити, – и дам ей денег на завтрак, каждый раз, когда она придет ночевать.

Я сдалась без борьбы. Деньги на завтрак, каждый день – целых десять центов! Ма не могла бы упустить такую благодать, такой дар небес, безошибочно спешащих помочь там, где гнет готов стать невыносимым.

– Спасибо, господи, – прошептала я, идя за консервным ключом, чтобы вскрыть жестянку с супом.

Одну– две ночи я смогу выдержать.

Я чувствовала себя голой и беззащитной, когда стояла в своей тоненькой ситцевой пижаме, поставив одну босую ногу на другую, и ждала, пока миссис Кливити готовила постель.

– Сначала нужно проверить дом, – хрипло произнесла она. – Мы не можем лечь, пока не проверим.

– Проверить дом? – Я забыла свою накрахмаленную робость ровно настолько, чтобы задать вопрос: – А зачем?

Миссис Кливити взглянула на меня в тусклом свете спальни. У них было три комнаты на двоих! Неважно, что между спальней и кухней двери не было.

– Я не смогу уснуть, – сказала она, – если не посмотрю. Я должна.

Итак, мы начали осмотр. За занавеской, в шкафу, под столом. Миссис Кливити заглянула даже в переносную печку, стоявшую в кухне рядом с двухконфорочной плитой.

Когда мы вернулись в спальню, я снова отважилась заговорить:

– Но с тех пор как я пришла, все двери заперты. Что могло бы?…

– Воры, – нервно произнесла миссис Кливити после минутного молчания. – Преступники…

Она повернулась ко мне. Едва ли она видела меня с такого расстояния.

– Двери ничего не значат, – сказала она. – Это может случиться, когда меньше всего ожидаешь, так что лучше быть наготове.

– Я посмотрю, – смиренно ответила я.

Она была старше ма. Она была почти слепая. Она была из тех, о ком в Евангелии сказано: «Если сделаете для одного из них, то сделаете для меня».

– Нет, – возразила она. – Я должна сама. Иначе я не буду уверена.

Я ждала, пока миссис Кливити, кряхтя, опустилась на колени и неловко нагнулась, чтобы приподнять покрывало. Ее пальцы слегка задержались, потом быстро откинули покрывало. Она перевела дыхание – медленно и, как мне показалось, разочарованно.

Она раскрыла постель, и я забралась в серые, измятые простыни и, повернувшись к двери спиной, прижалась ухом к плоской, пахнущей табаком подушке Я лежала в темноте неуютно и напряженно, чувствуя, как грузное тело миссис Кливити уминает постель рядом со мной. Наступила секунда тишины, потом я услышала ее почти беззвучные, па одном дыхании, слова: «Долго ли, о господи, долго ли еще?»

Я автоматически читала молитву, из которой па был изгнан: «Боже, благослови ма, и моего братца, и сестер», – и в то же время размышляла над тем, что могло казаться миссис Кливити столь нестерпимо долгим.

После беспокойной, почти бессонной ночи, какая всегда бывает у меня в незнакомых местах, я очнулась ранним, холодным утром и услышала возню миссис Кливити. Она накрывала стол к завтраку – обряд, на который у нас в семье никогда не хватало времени. Я выпростала ноги из постели и забралась в платье, из скромности повернувшись к миссис Кливити костлявой, мгновенно озябшей спиной. Я стеснялась и чувствовала себя неопрятной, так как забыла расческу дома.

Я предпочла бы побежать домой к нашему привычному завтраку – сгущенное молоко и овсяные хлопья, но вместо того зачарованно смотрела, как миссис Кливити воюет с керосинкой. Она так низко наклонялась к горелке с зажженной спичкой, что я была уверена, что растрепанная пакля ее волос вот-вот вспыхнет. Но вспыхнула все-таки горелка, и тогда она обернулась ко мне.

– Одно яйцо или два? – спросила она.

– Яйца? Целых два? – Этот возглас вырвало у меня изумление. Рука миссис Кливити задержалась над смятым бумажным мешком на столе. – Нет, нет, – поспешила я добавить, – одно. Одного вполне достаточно.

И села на кончик стула, глядя, как она разбивает яйцо над дымящейся сковородкой.

– Сильно подрумянить? – спросила она.

– Сильно, – ответила я, чувствуя себя настоящей светской дамой, обедающей в гостях; в сущности, так оно и было. Я смотрела, как миссис Кливити поливает яйцо маслом, а волосы у нее болтаются у самого лица. Один раз кончики даже окунулись в масло, но она этого не заметила, и они, качнувшись назад, оставили у нее на щеке блестящую полоску.

– Вы не боитесь огня? – спросила я, когда она сняла сковородку с керосинки. – А вдруг вы загоритесь?

– Один раз так и случилось. – Она выложила яичницу на тарелку. – Видишь? – Она приподняла волосы с левой стороны и показала сморщенное пятно большого, старого шрама. – Это было, когда я еще не освоилась Здесь, – сказала она, и мне почудилось, что ее «Здесь» означает нечто большее, чем дом.

– Это ужасно, – сказала я, нерешительно покачивая вилкой.

– Ешь быстрее, – поторопила она, – а то яйцо остынет.

Она вернулась к плите, а я поколебалась еще мгновение. Еда на столе означала, что нужно бы прочесть молитву, но я поспешила нырнуть в тарелку и набила себе рот яичницей, не успев даже беззвучно произнести «Аминь».

Позавтракав, я кинулась домой, крепко зажав в руке вожделенную монетку, неуверенная в том, как отнесется мой желудок к такой ранней пище. Ма уже готовилась выйти; в одной руке у нее была сумка, на другой – Дэнна, мурлыкавшая какую-то песенку. Дэнне нравилось в детском саду.

– Я сегодня вернусь поздно, – сказала ма. – В углу ящика в комоде лежат 25 центов. Приготовь малышам ужин и попытайся навести здесь порядок. Мы не должны быть свиньями только потому, что живем в таком месте.

– Хорошо, ма. – Я воевала со спутавшимися волосами и теребила их так, что на глазах у меня проступили слезы. – Где ты сегодня работаешь?

Я старалась перекричать шум в другой комнате, где младшие собирались в школу.

Она устало вздохнула, хотя день еще не начался.

– Мне сегодня нужно в три места, но последнее – у миссис Паддингтон. – Лицо у нее просветлело. Миссис Паддингтон иногда платила сверх обусловленной суммы или же отдавала ма старое платье или остатки съестного. Она была добрая.

– Как ты ладишь с миссис Кливити? – спросила ма, проверяя, положила ли она в сумку рабочие туфли.

– Все в порядке, – ответила я. – Но она чудачка. Заглядывает под кровать, прежде чем лечь.

Ма улыбнулась.

– Я слыхала, что некоторые люди так делают, но это обычно говорят о старых девах.

– Но, ма, ведь в квартиру никто не мог войти! Она заперла двери, как только я пришла.

– Люди, заглядывающие под кровать, не всегда бывают рассудительными. Кроме того, быть может, ей хотелось найти что-нибудь под кроватью.

– Но у нее же есть муж! – крикнула я, когда она уже вела Дэнну через двор.

– Можно искать и еще что-нибудь, кроме мужа, – крикнула она в ответ.

– Анна хочет мужа! Анна хочет мужа!

Ланелл и Дит прыгали вокруг меня и дразнились, а позади них, слабо улыбаясь, стояла Кэти.

– Заткнитесь! – прикрикнула я. – Сами не знаете, что говорите. Живо в школу!

– Еще рано. – Пальцами босой ноги Дит зарылся в пыль двора. – Учительница и так говорит, что мы приходим слишком рано.

– Тогда оставайтесь и помогите мне с приборкой, – сказала я.

Их и след простыл. Грязные ноги Дита напомнили мне, что не худо бы вымыть свои, прежде чем отправляться в школу. Я наполнила таз водой из колонки, что стояла посреди двора, и, присев на край кровати, опустила ноги в ледяную воду, вымыла их твердым, серым, шершавым мылом, каким мы всегда пользовались, и растерла старым полотенцем. Воду я выплеснула во двор и смотрела, как она пыльными змейками бежит по плотно утоптанной земле.

Я вернулась, чтобы обуться и надеть свитер, и взглянула на кровать. Потом легла ничком и заглянула под нее. Искать что-нибудь другое.Там была знакомая куча картонных коробок с нашими вещами и знакомые пыльные комочки да еще зелёный чулок, который Ланелл потеряла на прошлой неделе, и больше ничего.

Я встала, отряхнула платье, завязала деньги в уголок носового платка и, натянув свитер, побежала в школу.

Я выглянула наружу, в сырые, ветреные сумерки.

– И сегодня идти?

– Ты же сказала, что придешь, – ответила ма. – Держи свое слово. Тебе давно следовало уйти. Она, наверно, ждет.

– Я хотела посмотреть, что ты принесла от миссис Паддингтон.

Ланелл и Кэти играли в углу голубым корсетом и шляпкой, украшенной зелёным виноградом. Дит катал по полу апельсин, чтобы сделать его помягче, прежде чем проткнуть в нем дырку и выпить сок.

– Она сегодня перебирала сундук, – сказала ма. – Больше всего там было старья, принадлежавшего ее матери, но вот эти два пальто – хорошие и плотные. Ими приятно будет укрыться ночью. Кажется, сегодня будет холодно. Со временем я распорю их и сделаю одеяла. – Она вздохнула. Времени-то у нее как раз никогда и не было. – Возьми газету, прикроешь голову.

– О, ма! – Я натянула свитер. – Дождь ведь перестал. Это будет смешно!

Я побежала, быстро миновала пятнышко света из-под нашей двери и перепрыгнула через ручей, оставшийся после дождя и протекавший через двор. Внезапный порыв сердитого ветра осыпал меня тяжелыми, холодными дождевыми каплями и гнал весь остаток пути до двери миссис Кливити, под маленький навес, едва прикрывающий крылечко. Я быстро постучалась, откидывая со лба растрепавшиеся волосы. Дверь распахнулась, и я очутилась в теплой, полутемной кухне, почти в объятиях миссис Кливити.

– О! – Я отстранилась, задыхаясь от смеха. – Такой ветер…

– Я боялась, что ты не придешь. – Она повернулась к плите. – Какао еще горячее.

Я сидела, грея руки о чашку и смакуя какао, глоток за глотком. Миссис Кливити сварила его на молоке, а не на воде, оно было душистое и очень вкусное. Но мои мысли перебегали от ароматного напитка к миссис Кливити. В тот краткий миг, когда я столкнулась с ней вплотную, мне удалось заглянуть глубоко в ее тусклые глаза. И я поразилась: они были тусклыми только снаружи. А в глубине… в глубине…

Я отхлебнула еще глоток. Ее глаза… Мне казалось, что я могла бы войти в них. Проникнуть за эту тусклую пленку, побежать по длинному, блестящему коридору, в живой и юный блеск в его дальнем конце…

Я засмотрелась на донышко своей чашки. Все ли взрослые таковы? Если заглянуть им в глаза глубоко-глубоко, окажутся ли они совсем другими? Найду ли я в глазах у ма коридор, ведущий в юность?

Я сонно допила какао. Было еще рано, но дождь барабанил по крыше, и вечер был как раз такой, когда после сытной еды хочется свернуться клубочком поуютнее. Правда, иногда в такие вечера, наоборот, становится не по себе и тоскливо, но мне сейчас захотелось свернуться клубочком. Я пошарила под кроватью в поисках бумажного пакета с пижамой, но не нашла его.

– Я подметала сегодня, – сказала миссис Кливити, возвращаясь из далекой страны своих мыслей. – Должно быть, засунула его дальше под кровать.

Я встала на четвереньки и заглянула туда.

– О-о-о! Что это там блестит?

Что– то рвануло меня прочь от кровати, и я отлетела в сторону. А когда наконец поднялась, потирая ушибленный локоть, то оказалось, что миссис Кливити на коленях стоит у кровати и пытается засунуть туда голову.

– Эй! – возмущенно вскричала я и тут же вспомнила, что я не у себя дома. До меня донеслось странное, тонкое всхлипывание, и я увидела, как миссис Кливити, все еще на коленях, медленно отползла назад.

– Только замочек на чемодане, – сказала она. – Вот твоя пижама.

Она подала мне пакет и грузно поднялась с полу.

Мы молча легли, после того как она, прихрамывая, осмотрела весь дом и даже снова заглянула под кровать. Я услышала почти беззвучный шепот вроде молитвы и долго лежала без сна, пытаясь свести воедино что-то блестящее, удивительные глаза, рыдающий шепот. Наконец я пожала плечами в темноте и подумала о том, какие чудачества буду вытворять, когда вырасту. Все взрослые так или иначе – чудаки.

На следующий вечер миссис Кливити не смогла опуститься на колени, чтобы заглянуть под кровать. Она ушиблась накануне, когда, отшвырнув меня от кровати, бросилась на пол.

– Поищи сегодня за меня, – медленно проговорила она, потирая колени. – Ищи хорошенько. О, Анна, ищи хорошенько!

Я искала изо всех сил – не зная, чего ищу.

– Это должно быть под кроватью, – говорила она, сжимая колени руками и раскачиваясь взад-вперед. – Но нельзя сказать наверняка. Возможно, он промахнулся.

– Кто промахнулся? – спросила я, сидя на корточках возле кровати.

Она взглянула на меня невидящими глазами.

– Путь отсюда, – сказала она. – Путь обратно…

– Обратно? – Я снова прижалась щекой к полу. – Нет, ничего не вижу. Только темнота и чемоданы.

– Ничего блестящего? Ничего? Ничего… – Она попробовала уткнуться лицом в колени, но тучность ей не позволяла, и она просто закрыла лицо руками. Принято думать, что взрослые не плачут. Миссис Кливити вроде и не плакала, но, когда она протянула руку к будильнику, чтобы завести его, мне показалось, что ладонь у нее мокрая.

Я лежала в темноте и чувствовала, как прядка ее волос щекотала мне руку, лежавшую на подушке. Может быть, она сумасшедшая? Холодок ужаса пробежал у меня по спине. Я осторожно высвободила руку. Как можно найти путь откуда-нибудь или куда-нибудь под кроватью? Скорей бы уж мистер Кливити вернулся, и не нужно мне ни денег, ни яиц.

Где– то среди ночи я вдруг выплыла из сна в явь, не зная, что разбудило меня, но чувствуя, что миссис Кливити тоже не спит.

– Анна. – Ее тихий голос был словно соткан из света и серебра. – Анна…

– Гм-м-м… – пробормотала я спросонок.

– Анна, тебе приходилось когда-нибудь бывать далеко от дома?

Я повернулась к ней, пытаясь разглядеть в темноте, действительно ли это миссис Кливити. Голос у нее был такой не похожий на прежний…

– Да. Однажды я поехала на неделю к тетушке Кэт.

– Анна… – Не знаю, слышала ли она мой ответ; ее голос почти пел. – Анна, была ли ты когда-нибудь в темнице?

– Нет! Конечно, нет! – Я возмущенно отодвинулась. – Нужно быть очень плохой, чтобы попасть в тюрьму.

– О нет! Нет! – вздохнула она. – Не тюрьма, Анна. Темница – темница… Груз плоти… узы…

– Ах! – сказала я, проводя рукой по глазам. Она взывала к чему-то, что таилось глубоко во мне и к чему никто никогда не обращался, для чего у меня не было слов. – Это так, словно ветер гонит облака, и луна проглядывает сквозь них, и трава шепчется у дороги, и деревья рвутся на своих стволах, будто воздушные шарики, и Звезда выходит и говорит «Приди», а Земля говорит «Останься», и что-то в вас пытается уйти, и это больно… – Я ощущала хрупкую округлость ребер под прижатой к ним рукой. – Это больно…

– О, Анна, Анна! – Мягкий серебристый голос

прервался. – И ты так чувствуешь, а ведь ты принадлежишь к Этому миру. Мы никогда, никогда…

Голос умолк, и миссис Кливити повернулась на другой бок. Когда она заговорила снова, голос у нее был хриплый, словно затянутый такой же тусклой пленкой, как и ее глаза:

– Ты проснулась, Анна? Спи, дитя мое. Утро еще далеко.

Я слышала ее тяжелое дыхание, когда она уснула. Наконец, и я уснула, стараясь представить себе, как выглядела бы миссис Кливити, будь она похожа на серебристый голос в темноте.

Наутро я смаковала яичницу, и мысли мои бродили взад-вперед, подчиняясь ритму челюстей. Какой странный сон мне приснился – будто я говорила с кем-то, у кого был серебристый голос. Говорила об ощущениях, вызываемых бегущими облаками и луной в ветреную ночь. Но то был не сон! Я замерла, приподняв вилку. По крайней мере, не мой сон. Но как это узнать? Если вы приснились кому-нибудь, может ли этот сон быть действительностью для вас?

– Разве яйцо невкусное? – Миссис Кливити внимательно смотрела на меня.

– Нет, нет! – Я попыталась проглотить нацепленный па вилку кусочек. – Миссис Кливити…

– Да? – Голос у нее был тусклый, слова тяжело скатывались с языка.

– Почему вы спросили меня насчет темницы?

– Темницы? – Она медленно замигала. – Я спрашивала тебя насчет темницы?

– Кто-то спрашивал… мне показалось… – забормотала я, снова робея.

– Это приснилось. – Миссис Кливити положила вилку и нож на свою тарелку. – Это тебе только приснилось.

Я не была уверена, стоит ли идти к миссис Кливити вечером: в тот вечер должен был вернуться ее муж. Но миссис Кливити встретила меня приветливо.

– Не знаю, когда оп приедет, – сказала она. – Возможно, только утром. Если он вернется рано, ты сможешь уйти ночевать домой, а свои десять центов все равно получишь.

– О нет, – возразила я, твердо помня наставления ма. – Я не могу взять деньги, если не буду здесь ночевать.

– В подарок, – пояснила миссис Кливити.

Мы продолжали сидеть друг против друга до тех пор, пока молчание между нами не стало невыносимым.

– Раньше, – сказала я, хватаясь за волшебное слово, которым мы побуждали ма к рассказам, – раньше, когда вы были маленькой…

– Когда я была маленькой… – Миссис Кливити машинально потирала колени. – Другое Когда. Другое Где.

– В прежние времена, – настаивала я, – тогда все было по-другому?

– Да.

Я уселась поудобнее, узнав тон, свойственный воспоминаниям.

– Когда вы молоды, вы совершаете всякие безумства. – Она тяжело навалилась на стол. – Делаете то, чего не должны делать. Когда вы молоды, вы идете на риск. – Я вздрогнула, когда она вдруг перегнулась через стол и схватила меня за руки. – Но я ведь молода! Три года – не вечность… Я молода!

Я высвободила одну руку и пыталась оторвать ее стальные пальцы от другой.

– О! – Она отпустила меня. – Прости. Я не хотела сделать тебе больно.

Она села на место и поправила спутанную кудель волос.

– Послушай, – заговорила она, и ее голос зазвенел серебром. – Под всей этой… под этим грузом прежняя я… Мне казалось, я смогу привыкнуть ко всему, разве могла я подумать, что они всунут меня в такое… – Она дернула обвисшее платье. – Не в платье! – вскричала она. – Платье можно снять. Но вот это… – Ее пальцы впились в рыхлое плечо с такой силой, что плоть выдавилась бугорками между ними. – Вот это… Если бы я знала что-нибудь о настройке, – продолжала она, – может статься, мне и удалось бы их отыскать. Быть может, я смогла бы их вызвать. Быть может…

Плечи у нее поникли, веки тяжело опустились на потухшие глаза.

– Все это кажется тебе бессмыслицей, – медленно произнесла она прежним хриплым голосом. – Тебе я показалась бы старой даже Там. Тогда нам представлялось, что это лучший способ провести отпуск да еще и помочь в исследованиях. Но мы очутились в ловушке.

Она начала считать по пальцам, бормоча про себя:

– Три года Там, но здесь… трижды восемь… – Она чертила по столу толстым указательным пальцем, низко наклоняясь к старой, вытертой клеенке.

– Миссис Кливити! – В наступившей тишине мой голос испугал самое меня, но я почувствовала то возбуждение, какое иногда охватывает вас, когда игра вдруг становится реальностью. – Миссис Кливити, если вы потеряли что-нибудь, быть может, я могу поискать вместо вас.

– Прошлый раз ты не нашла, – сказала она.

– Чего не нашла?

Она тяжело поднялась со стула.

– Давай поищем снова. Всюду. Они наверняка смогут найти дом.

– Но что же мы ищем? – спросила я, принимаясь за осмотр плиты.

– Узнаешь, когда увидишь, – ответила она.

Мы искали по всему дому. Сколько тут было замечательных вещей! Одеяла, целые, совсем новехонькие, даже одно запасное, которое им вовсе не было нужно. И полотенца, и махровые мочалки в тон к ним. И тарелки без трещин, все одинаковые. И стеклянная посуда – настоящая посуда, а не банки. И книги. И деньги. Хрустящие, новенькие бумажки в коробке в нижнем ящике комода, в коробке под стопкой запасных наволочек. И платья, много-много платьев. Все они, правда, велики для любой из нас, но мой опытный глаз уже видел, как переделать то или другое, чтобы все мы могли одеться как богачи.

Я вздохнула, когда мы наконец сели, устало глядя друг на друга. Подумать только – имея так много всего, искать еще что-то! Время было позднее, пора ложиться спать, а у нас после всех стараний были только грязные руки да боль в спине.

Прежде чем надеть пижаму, я выбежала во двор, в душевую, боязливо сполоснула руки под холодным душем и, возвращаясь в дом, все время трясла ими, чтобы они просохли. Ну вот, мы перевернули квартиру вверх дном, но нигде не нашли того, что искала миссис Кливити.

В спальне я начала шарить под кроватью в поисках пижамы, и мне снова пришлось лечь ничком, чтобы найти свой пакет. В суматохе мы засунули его между двумя картонками. Я проползла подальше под кровать и попыталась отодвинуть картонки, чтобы вытащить пакет. Он разорвался, из него выпала пижама, я зажала ее в сгибе локтя и начала выползать обратно.

И вдруг весь мир взорвался, превратившись в яркий свет; он трепетал, пульсировал, плескал сиянием в мои пораженные глаза, пока я не догадалась зажмуриться и не увидела под сомкнутыми веками яркие пятна.

Потом я сделала над собой усилие и вновь открыла глаза, но тут же отвернулась и смотрела только краешком глаза, пока не привыкла к блеску.

Между картонками виднелось отверстие, словно окошко, но маленькое-маленькое, и оно открывалось в страну чудес, о которых рассказать невозможно. Краски, для которых нет названия. Чувства, рядом с которыми лунный свет в ветреную ночь кажется пригоршней пыли. Я почувствовала, как слезы, обжигая глаза, заструились по щекам – не знаю, от блеска или от восторга. Я смигнула их и все смотрела, смотрела…

Там, в этом блеске, виднелись какие-то фигурки. Они высовывались в окошко, манили к себе и звали – серебристыми сигналами и серебристыми звуками.

«Миссис Кливити! – подумала я. – Что-то блестящее!»

Я бросила еще один долгий взгляд на сияющие фигурки и на деревья, которые были точно музыка по краям дороги, и на траву, которая была точно вечерняя песня нашей травы под ветром, – последний, последний взгляд – и начала выбираться наружу.

Я с трудом встала, крепко держа в руках пижаму.

– Миссис Кливити!

Она сидела у стола, грузная, как груда кирпича, и ее расплывшееся лицо под спутанными волосами было очень печальным.

– Да, детка.

Она едва слышала себя самое.

– Там что-то блестящее… – сказала я.

Ее тяжелая голова медленно приподнялась, незрячее лицо повернулось ко мне.

– Что такое, детка?

Я почувствовала, что пальцы у меня впились в пижаму, жилы на шее напряглись, а под ложечкой словно что-то сжалось.

– Что-то блестящее! – Мне казалось, что я кричу. Она не шелохнулась. Я схватила ее за руку и чуть не вытащила из кресла. – Что-то блестящее!

– Анна. – Она выпрямилась. – Не будь жестокосердой.

Я схватила край покрывала и быстро откинула его. Свет вырвался оттуда веером, словно вода из шланга на газоне.

Тогда закричала она. Обеими руками она закрыла свое тяжелое лицо и закричала:

– Леолиенн! Это здесь! Скорее, скорее!

– Мистера Кливити нет, – напомнила я. – Он еще не вернулся.

– Я не могу без него! Леолиенн!

– Оставьте записку! – крикнула я. – Когда вы будете там, вы сможете сделать, чтобы они вернулись, а я покажу ему где!

Мое возбуждение перешагнуло границы игры, и все становилось более реальным, чем сама реальность.

Потом быстрее, чем от нее можно было ожидать, она схватила карандаш и бумагу и принялась торопливо писать на углу стола, пока я держала край покрывала. Но я упала на колени, потом растянулась ничком и снова заползла под кровать. Я насыщала взгляд блеском и красотой и видела позади них ясность и порядок и незапятнанную чистоту. Крошечный пейзаж был похож на сцену, приготовленную для волшебной сказки, – такой маленький-маленький, такой прелестный…

А потом миссис Кливити потянула меня за ногу, и я выползла – неохотно, не отрывая взгляда от яркого квадратика, пока упавшее покрывало не закрыло его от меня. Миссис Кливити, тяжело пыхтя, забиралась под кровать, и ее крупная, неуклюжая фигура дюйм за дюймом продвигалась все глубже.

Она все ползла и ползла, пока не уперлась в стену, и я знала, что теперь она, должно быть, втискивается в эту яркость и лицо, голова, плечи у нее становятся маленькими и прелестными, как и ее серебристый голосок. Но все остальное оставалось большим и неуклюжим, и она напоминала бабочку, выбирающуюся из кокона.

Под конец из-под кровати торчали только ее ноги, и они брыкались, и двигались, но без какого бы то ни было успеха. Тогда я опустилась на пол, ступнями уперлась в ее ступни, а спиной в комод и принялась подталкивать миссис Кливити вперед. И я толкала и толкала, и вдруг что-то поддалось, исчезло, и мои ноги упали на пол.

Я увидела, что из-под кровати, носками друг к другу, едва высовываются черные, изношенные, старомодные туфли миссис Кливити. Я схватила их обе; мне почему-то захотелось плакать. Ее дешевые бумажные чулки так и остались в туфлях.

Я медленно вытащила из-под кровати всю одежду миссис Кливити. Она держалась на тонкой пленке, сброшенной коже миссис Кливити, серой и безжизненной, но которой было видно, где прежде находились ее руки, лицо, тусклые глаза.

Я уронила одежду на пол и сидела, держа в руке одну из старых туфель.

Хлопнула дверь, и на пороге появился седой, старый, сморщенный мистер Кливити.

– Привет, детка, – сказал он. – Где моя жена?

– Ушла, – ответила я, не глядя па него. – Она оставила вам записку на столе.

– Ушла… – Это слово будто остановилось в воздухе, когда он прочитал записку.

Бумажный листок, трепеща, слетел на пол, когда мистер Кливити выдернул один из ящиков комода и выхватил оттуда полные пригоршни чего-то вроде катушек. Потом он прямо-таки нырнул под кровать, громко и, наверно, больно стукнувшись локтями. Он сделал только одно-два усилия, и вот уже его башмаки тоже безжизненно легли на пол, отвернувшись друг от друга.

Я вытащила его оболочку из-под кровати и сама заползла туда. Я увидал крохотную картину в рамке – яркую-яркую, но такую маленькую!

Я подползла ближе, зная, что не смогу попасть туда. Передо мной была крошечная и такая красивая дорога, пейзаж, люди – смеющиеся, радостные люди, окружившие две фигурки юноши и девушки – серебристые, юные, прелестные. Они восклицали что-то тоненькими голосками и танцевали от радости. Девушка послала мне воздушный поцелуй, и все они повернулись и побежали по вьющейся белой дороге.