Текст книги "Новые Миры Айзека Азимова. Том 3"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Судья нашел Александра на балконе. Юноша вглядывался в усыпанное звездами небо.

– Александр, мальчик мой… – Он положил руку на плечо молодого человека. – Это на тебя не похоже. Нельзя поддаваться отчаянию. Взбодрись, друг мой, взбодрись.

При звуках доброго старого голоса Александр опустил голову.

– Я знаю, это не по-мужски, но я обожаю Алису. Я был с ней жесток и теперь получаю по заслугам. И все же, мистер Найтли, если бы вы только знали…

Юноша ткнул себя кулаком в левую сторону груди. Больше он не мог произнести ни слова.

– Хоть я и не женат, мне знакомы нежные чувства, – печально произнес Найтли. – В былые дни и я знавал любовь и сердечные терзания. Только не надо делать так, как поступил в свое время я, когда позволил гордыне воспрепятствовать примирению. Ищи ее, ищи, мой мальчик, а когда найдешь, извинись. Нельзя допустить, чтобы ты, как и я, стал одиноким старым холостяком. Но я не хочу тебя заставлять…

Александр резко выпрямился:

– Я готов последовать вашему совету, мистер Найтли. Я найду ее и…

– Иди. Я видел ее буквально минуту назад.

Сердце Александра оборвалось.

– Наверное, она тоже меня ищет. Я пойду… нет. Вначале идите вы, мистер Найтли. Мне надо прийти в себя. Не хочу, чтобы она заметила мои слезы.

– Конечно, мой мальчик.

Найтли застыл в дверях балкона, пораженный представшим перед его глазами зрелищем. Неужели произошла вселенская катастрофа? На полу в разных, в том числе и весьма неприглядных, позах валялось пятьдесят пар.

Прежде чем судья решился осмотреть ближайшие тела и вызвать полицию, доктора или пожарных, люди дружно зашевелились и принялись подниматься.

Лишь одна девушка в белом платье осталась лежать на полу, грациозно закинув руку за белокурую голову. Это была Алиса Сэнгер. Найтли устремился к ней, не обращая внимания на нарастающий вокруг него ропот.

Старик опустился на колени:

– Мисс Сэнгер, дорогая моя мисс Сэнгер! Вы не ушиблись?

Она медленно приоткрыла свои очаровательные глазки и пролепетала:

– Мистер Найтли! Вы – воплощение красоты. Почему я не замечала этого раньше?

– Я? – в ужасе отшатнулся Найтли, но девушка уже поднялась на ноги, и в глазах ее зажегся огонь, которого Найтли не видел лет тридцать.

Хотя положа руку на сердце такого огня он не видел и тридцать лет назад.

– Мистер Найтли, вы ведь никогда меня не покинете?

– Нет, что вы, – смущенно пробормотал он, – если я вам нужен, я побуду с вами.

– Вы мне нужны. Вы нужны моему сердцу и моей душе. Вы мне нужны, как утренняя роса засыхающему цветку. Вы мне нужны, как Приам Фисбе.

Найтли попятился, испуганно оглядываясь, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Со всех сторон слышались аналогичные признания, причем многие звучали гораздо энергичнее и убедительнее.

Спина его уперлась в стену, Алиса продолжала наступать, и вскоре от дистанции в четыре пальца не осталось и следа. Наступил момент, когда между их телами не пролез бы и один палец. В результате взаимного соприкосновения внутри Найтли проснулось нечто не поддающееся описанию.

– Мисс Сэнгер. Умоляю вас…

– Мисс Сэнгер? Разве я для вас мисс Сэнгер? – страстно воскликнула Алиса. – Мистер Найтли! Николас! Я ваша Алиса, возьмите меня!.. Возьмите меня замуж! Умоляю!

Со всех сторон раздавались крики: «Женись на мне! Возьми меня замуж!» Вокруг мистера Найтли собралась толпа, ибо все хорошо знали, что он является мировым судьей.

– Пожените нас, мистер Найтли! Пожените нас!

– Я должен сходить за брачными лицензиями! – выкрикнул он в ответ, и студенты расступились, отпуская его за нужными бумагами.

Алиса устремилась за ним следом.

В дверях балкона Найтли столкнулся с Александром и тут же выпихнул его на свежий воздух. В этот момент к ним присоединился профессор Джонс.

– Александр! Профессор Джонс! – взволнованно воскликнул Найтли. – Произошло невероятное…

– Я знаю. – Лицо профессора лучилось счастливой улыбкой. – Эксперимент прошел успешно. Средство действует на людей гораздо сильнее, чем на животных.

Видя замешательство Найтли, он в нескольких предложениях объяснил, что случилось.

– Странно, странно, – растерянно пробормотал судья. – Я смутно припоминаю нечто подобное. – Он сдавил лоб двумя руками, но это не помогло.

Александр приблизился к Алисе, намереваясь прижать ее к своей широкой груди, сознавая в душе, что ни одна благовоспитанная девушка не допустит такой вольности по отношению к непрощенному человеку.

– Алиса, утраченная любовь моя, – произнес он, – если в глубинах твоего сердца…

Но она увернулась от его протянутых с мольбой рук.

– Я выпила пунш, Александр, – сказала она. – Ты так хотел.

– Не надо было этого делать. Я был не прав. Не прав.

– Но я его выпила, Александр, и теперь никогда не буду твоей.

– Не будешь моей? Что это значит?

Алиса схватила мистера Найтли за руку и страстно ее стиснула.

– Моя душа неразрывно слита с душой мистера Найтли, я имею в виду Николаса. Мое влечение – я имею в виду влечение к браку – непреодолимо. Оно перевернуло меня всю.

– Ты шутишь? – недоверчиво воскликнул Александр.

– Как ты можешь так говорить, жестокий? – задыхаясь от рыданий, произнесла Алиса. – Я ничего не могу с собой поделать.

– Действительно, – подтвердил профессор Джонс, слушавший с чрезвычайным вниманием. – Она ничего не может с собой поделать. Типичная эндокринологическая реакция.

– Поистине это так, – пробормотал Найтли, безуспешно пытавшийся справиться с собственными эндокринологическими реакциями. – Ну-ну, дорогая, – добавил он и чисто по-отцовски погладил Алису по волосам.

Девушка тут же вскинула голову, и ее очаровательное личико оказалось совсем рядом. В этот момент судье вдруг захотелось совсем не по-отцовски и даже не по-дружески впиться в ее губки.

Потрясенный до глубины души Александр отчаянно выкрикнул:

– Ты фальшива, насквозь фальшива!

С этими словами юноша выбежал вон.

Найтли наладился было следом, но Алиса схватила его за шею и запечатлела на тающих губах судьи поцелуй, который менее всего можно было назвать дочерним.

И дружеским тоже.

Они прибыли в маленький холостяцкий домик Найтли, на дверях которого красовалась целомудренная вывеска «МИРОВОЙ СУДЬЯ», выполненная в староанглийском стиле. Здесь царили меланхолический мир, покой и чистота. Левой рукой Найтли поставил на маленькую плиту маленький чайник (правую его руку Алиса не выпускала ни на секунду, зная, что только так она может застраховаться от неожиданного бегства своего пленника.)

Из открытой двери столовой виднелся кабинет Найтли. Вдоль стен стояли стеллажи с мудрыми и веселыми книгами.

Рука Найтли (левая) в очередной раз поднялась к бровям.

– Дорогая моя, – обратился он к Алисе, – просто поразительно… нельзя ли хоть чуть-чуть ослабить захват, чтобы восстановилось кровообращение… поразительно, но я не могу отделаться от мысли, что все это уже было.

– Никогда, никогда такого не было, дорогой Николас, – прошептала Алиса, склоняя белокурую головку на его плечо и улыбаясь ему с такой застенчивой нежностью, что ее красота засияла, как лунный свет на поверхности ночного озера. – Потому что не было на свете такого прекрасного мага и чародея, как наш мудрый профессор Джонс. Он настоящий современный волшебник.

– Современный… – Найтли вздрогнул так основательно, что приподнял Алису на целый дюйм от пола. – Ну да, конечно! Так и есть! Черт бы меня побрал, если я ошибаюсь! (В редких случаях, а также под воздействием нахлынувших эмоций, Найтли мог употребить крепкое словечко.)

– Николас, что с тобой? Ты испугал меня, мой ангел!

Но Найтли решительно зашагал в кабинет, и Алисе ничего не оставалось, как побежать следом за ним. С побелевшим лицом мировой судья снял с полки томик и благоговейно сдул с него пыль.

– Ах! – сокрушенно воскликнул он. – Почему я пренебрегал невинными радостями юных лет?! Дитя мое, ввиду продолжающейся неспособности моей правой руки к действиям, не окажете ли вы мне любезность полистать страницы, пока я не скажу вам остановиться?

Они являли собой невиданную доселе картинку добрачной идиллии: он удерживал книгу левой рукой, а она медленно переворачивала страницы правой.

– Так я и знал! – с неожиданной энергией провозгласил вдруг Найтли. – Профессор Джонс, мой добрый друг, идите же сюда! Это самое потрясающее совпадение… пример загадочной, мистической силы, которая временами играет нами, не раскрывая своей истинной природы и цели.

Приехавший вместе с ними профессор Джонс сам приготовил себе чай и, как подобает воспитанному человеку, оказавшемуся в обществе двух страстно влюбленных, удалился в соседнюю комнату. Услышав слова Найтли, он откликнулся:

– Вы уверены, что я не помешаю?

– Совсем наоборот. У меня важные сведения по поводу одного из ваших научных достижений.

– Но вы же заняты…

– Профессор! – воскликнула Алиса.

– Тысяча извинений, дорогая, – сказал профессор Джонс, входя в комнату. – Мой старый замшелый ум полон причудливых фантазий. Вы даже не представляете, как давно я… – Он сделал внушительный глоток чая (который заварил очень крепким), сразу же успокоился и замолчал.

– Профессор, – сказал Найтли. – Это милое дитя назвало вас современным волшебником, что тут же напомнило мне о «Волшебнике» Гилберта и Салливана.

– Кто такие, – любезно поинтересовался профессор Джонс, – Гилберт и Салливан?

Найтли испуганно поднял голову, словно желая проследить направление карающего удара молнии и успеть от него увернуться. Затем хриплым шепотом ответил:

– Сэр Уильям Швенк Гилберт и сэр Артур Салливан писали соответственно слова и музыку к величайшим музыкальным комедиям мира. Одна из пьес называлась «Волшебник». В ней тоже применялось высокоморальное снадобье. На женатых людей оно не влияло, но было способно вырвать героиню из рук молодого и красивого возлюбленного и бросить ее в объятия старика.

– Тем и закончилось? – поинтересовался профессор Джонс.

– Э-э… Нет… Послушайте, дорогая, когда вы так поглаживаете мою шею, у меня возникают, безусловно, самые приятные ощущения, но, должен признать, это меня отвлекает. Так вот, все закончилось воссоединением юных возлюбленных, профессор.

– Ага, – произнес профессор Джонс. – Тогда, может быть, учитывая близость вымышленного сюжета к реальной жизни, мы попытаемся устроить воссоединение Алисы и Александра? Во всяком случае я не хочу, чтобы вы на всю жизнь остались без руки.

– Я ни с кем не собираюсь воссоединяться, – решительно произнесла Алиса. – Мне нужен мой Николас.

– Ваш неожиданный подход к этой ситуации вызывает неоднозначные мнения, – сказал Найтли, – но об этом после. В пьесе есть решение, и я бы хотел обсудить его с вами, профессор. – Он мягко и добродушно улыбнулся. – Эффект снадобья в пьесе нейтрализуется действиями господина, который его изобрел. Другими словами, вашего прототипа, профессор.

– Что же он сделал?

– Покончил с собой! Всего-навсего. Произведенный его самоубийством эффект разрушил ча…

Профессор Джонс не дал ему закончить. Самым мрачным и загробным голосом, какой только можно представить, он изрек:

– Дорогой сэр, позвольте сразу же заявить, что, несмотря на мою привязанность к молодым людям, оказавшимся втянутыми в эту историю, я ни при каких обстоятельствах не соглашусь на самоустранение. Подобная процедура может оказаться чрезвычайно эффективной при использовании традиционного зелья, но на изобретенный мною аматогенический состав, уверяю вас, она не подействует.

Найтли вздохнул:

– Этого я и боялся. Между нами, я считаю, что это худшая из всех возможных концовок в пьесе. – Он замолк и быстро взглянул вверх, словно извиняясь перед духом Уильяма С. Гилберта. – Она притянута за уши. Она не предусматривалась развитием сюжета. Получилось, что наказание понес человек, его не заслуживший. Другими словами, эта концовка не достойна мощного гения Гилберта.

– А вдруг ваш Гилберт тут ни при чем? – предположил профессор Джонс. – Вмешался какой-нибудь ремесленник и испохабил всю работу.

– Об этом ничего не известно.

Но острый ум профессора Джонса уже увлекся новой головоломкой.

– Мы можем проверить, – воскликнул он. – Давайте изучим стиль мышления этого вашего… Гилберта. Он ведь много чего написал, так?

– В сотрудничестве с Салливаном Гилберт создал четырнадцать произведений.

– Разрешались ли в них ситуации более разумными средствами?

– Во всяком случае в одном, – кивнул Найтли. – В «Радигоре».

– Кто это?

– Радигор – это место. Главный герой оказывается истинным баронетом Радигора, и, разумеется, над ним тяготеет проклятие.

– Как водится, – пробормотал профессор Джонс. Он знал, что подобное несчастье почти всегда сопутствует баронетам, и даже склонялся к мысли, что так им и надо.

– Проклятие вынуждало его совершать по одному или более преступлений в день. Случись ему пропустить хоть один день, как его ждала неминуемая гибель в страшных муках.

– Какой ужас! – пролепетала мягкосердечная Алиса.

– Разумеется, никому не под силу совершать каждый день по преступлению, и нашему герою требовалось любой ценой перехитрить злые чары.

– Каким образом?

– Он рассудил так: отказываясь от совершения преступления, он призывает тем самым свою смерть. Другими словами, совершает самоубийство. Но самоубийство само по себе является преступлением, а значит, он выполнил условия проклятия.

– Ясно, – задумчиво произнес профессор Джонс. – Похоже, Гилберт любит решать проблемы, доводя их до логического завершения. – Он прикрыл глаза, и его благородный лоб задвигался от кипящих внутри мыслей. – Скажите, старина Найтли, когда впервые был поставлен «Волшебник»?

– В тысяча восемьсот семьдесят седьмом году.

– Теперь понятно, друг мой. Это был самый расцвет викторианской эпохи. Считалось непозволительным смеяться со сцены над священным институтом брака. Супружество рассматривалось как истинное таинство, духовная святыня, воплощение…

– Достаточно, – остановил его Найтли. – К чему вы клоните?

– К свадьбе. Женитесь на этой девочке, Найтли. Пожените все страждущие пары, немедленно. Уверен, что в этом и заключался первоначальный замысел Гилберта.

– Но именно этого мы и стремимся избежать, – растерянно пробормотал Найтли, почувствовавший неожиданную привлекательность подобной перспективы.

– Я не стремлюсь, – весомо заявила Алиса (хотя на самом деле была очаровательно гибкой и стройной девушкой).

– Неужели не понятно? – воскликнул профессор Джонс. – Как только все пары переженятся, аматогенический состав, не влияющий на женатых людей, перестанет на них действовать. Те, кто любил бы друг друга и так, останутся влюбленными; остальные, соответственно, потребуют расторжения брачных контрактов.

– Боже милосердный! – воскликнул Найтли. – До чего же просто! Я восхищен! Ну конечно! Наверняка Гилберт так все себе и представлял, в то время как шокированный режиссер, ремесленник, по вашему выражению, требовал изменений.

– Сработало? – спросил я. – Вы ведь говорили, что, по словам профессора, на женатые пары средство оказывало только один эффект – предотвращало внебрачные отноше…

– Сработало, – проворчал Найтли, не обращая внимание на мою фразу. На ресницах судьи блеснула слеза, но я не сумел определить, что ее вызвало: воспоминания или четвертый бокал джина с тоником.

– Сработало, – повторил он. – Алиса и я поженились, однако по взаимному согласию брак был мгновенно расторгнут на основании того, что был заключен под недопустимым принуждением. Между тем, поскольку вокруг нас постоянно толкались какие-то люди, недопустимое принуждение, которому мы оказались подвергнуты, так ни к чему и не привело. – Он тяжело вздохнул. – Ну, в общем, Алиса и Александр вскоре поженились, и, как я понимаю, вследствие сопутствующих этому событию действий, сейчас она ожидает ребенка.

Найтли с трудом оторвал взгляд от остатков джина в бокале и вдруг содрогнулся от ужаса.

– Господи! Снова она!

Я испуганно поднял голову. В дверях застыло видение в пастельно-голубых тонах. Представьте, если сумеете, очаровательное личико, созданное для поцелуев, и изумительное тело, созданное для любви.

– Николас! Подожди! – воскликнула она.

– Это Алиса? – спросил я.

– Нет. Нет. Это совершенно другая женщина; эта история не имеет никакого отношения к Алисе… Но мне нельзя здесь оставаться.

С редкой для его возраста резвостью мистер Найтли выскочил в окно. Соблазнительное привидение устремилось за ним со столь же впечатляющим проворством.

Я покачал головой с жалостью и сочувствием. Очевидно, беднягу преследовали влюбленные в него волшебные красавицы. Представив его ужасную судьбу, я одним глотком осушил свой бокал и подумал, что вот со мной ничего подобного не случалось.

При этой странной мысли я решительно потребовал наполнить мой бокал, и с губ моих едва не сорвалось неприличное восклицание.

В четвертом поколении

Unto the Fourth Generation

© 1959 by Isaac Asimov

В четвертом поколении

© M. Гутов, перевод, 1997

Вскоре после выхода «Современного волшебника» Роберт П. Милл сменил мистера Бушера на посту редактора журнала «Фэнтези и научной фантастики» («F&SF»).

Мистер Милл оказал мне величайшую в моей писательской карьере честь, предложив вести в «F&SF» ежемесячную колонку. Подобное случалось лишь однажды, когда мистер Кэмпбелл развернул дискуссию, приведшую к появлению «Сумерек». Начиная с ноябрьского номера за 1958 год, в котором вышла моя первая статья, я трудился не покладая рук месяц за месяцем, и сейчас, когда я пишу эти строки, близится десятая годовщина моей деятельности в качестве ведущего ежемесячной колонки.

Из всего, что мне приходится писать, беллетристики и не беллетристики, взрослой и юношеской прозы, статьи для «F&SF» доставляют мне наибольшее удовольствие. Я никогда не обращался в них к мистеру Миллу иначе как «Добрый редактор».

Как бы то ни было, однажды после обеда мистер Милл сказал, что несколько раз в течение дня видел по самым разным, не имеющим друг к другу отношения поводам, имя Лефковиц. Сие показалось ему забавным совпадением, и он поинтересовался, могу ли я сделать из этого рассказ. Я, как всегда в своей легкой манере, бросил «Конечно!» и немного поразмышлял на предложенную тему.

В результате появился рассказ, который я рассматриваю как благодарность мистеру Бушеру. Видите ли, Бушер был истовым католиком. (Я вынужден писать «был», ибо в апреле 1968 года, к великому прискорбию всех, кто его знал, Бушер скончался. Он был настолько добрым человеком, что его любили даже отвергаемые им авторы, причем в тот самый момент, когда он их отвергал. На свете не существует более жесткого теста на истинную любовь.) А поскольку мистер Бушер был искренним католиком, над «F&SF» во времена его руководства витал дух католицизма – всегда, впрочем, приятный и либеральный.

Поэтому я решил отдать дань редакторской деятельности мистера Бушера и попытался воспроизвести этот чудесный аромат на страницах моего рассказа. Я не смог придать ему католического привкуса, поскольку сам не являюсь католиком. Но я сделал это единственным доступным мне способом. Я написал еврейский рассказ. Полагаю, это единственный еврейский рассказ, который я когда-либо хотел написать.

Вот так упоминание мистером Миллом имени Лефковица привело к созданию «В четвертом поколении».

В десять часов утра Сэм Мартен выбрался из такси, как всегда пытаясь одной рукой открыть дверь, второй придержать портфель, а третьей вытащить бумажник. Поскольку у него было всего две руки, задача была трудновыполнимой. Он уперся в дверь коленом и беспомощно захлопал себя по карманам, пытаясь найти бумажник.

По Мэдисон-авеню непрерывным потоком неслись автомобили. Красный грузовик неохотно притормозил на перекрестке и, как только сигнал светофора сменился, рывком дернулся вперед. Надпись на его боку извещала безразличный мир:

«Ф. ЛЕФКОВИЦ И СЫНОВЬЯ.

ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ ОДЕЖДОЙ».

«Левкович», – рассеянно подумал Мартен и вытащил наконец бумажник. Запихивая портфель под мышку, он бросил взгляд на счетчик. Доллар шестьдесят пять; у него три по одному, две единички отдаст, останется одна… нет, так не пойдет. Бог с ним, лучше разбить пятерку и дать двадцать центов на чай.

– Ладно, дружище, – сказал он. – Бери доллар восемьдесят пять.

– Спасибо, – бросил водитель с профессиональным равнодушием и дал сдачу.

Мартен запихал три доллара в бумажник, положил его в карман, подхватил портфель и влился в людской поток, понесший его к стеклянным дверям.

«Левкович?» – подумал он неожиданно и остановился. Прохожий едва увернулся от его локтя.

– Простите, – пробормотал Мартен и снова двинулся к дверям.

Левкович? На грузовике было написано по-другому. Там было Леуковиц. Почему он подумал «Левкович»? Ну, допустим, менять «У» на «В» он приучился на уроках немецкого в колледже, но откуда взялось окончание «ич»?

Левкович? Он постарался отделаться от глупых мыслей. Стоит расслабиться, и эта фамилия привяжется к тебе, как назойливая мелодия.

Думай о делах! Он пришел сюда переговорить за утренней чашкой кофе с этим типом, Нэйлором. Он пришел, чтобы добиться перечисления денег по договору и начать плавный финансовый подъем, который позволит ему через два года жениться на Элизабет, а через десять лет перебраться в пригород и стать состоятельным отцом семейства. Сейчас ему двадцать три. Будущее рисовалось Мартену в радужном свете.

С выражением суровой уверенности на лице он вошел в холл и направился к кабинкам лифта, краем глаза следя за белыми буковками указателей.

У него была странная привычка разглядывать надписи и номера кабинетов на ходу. Он всеми силами старался не замедлять движения и уж не дай Бог совсем остановиться. Читая на ходу, уверял себя Мартен, он поддерживает впечатление человека знающего и уверенного в себе, а это чрезвычайно важно для того, кто работает с людьми.

Ему была нужна компания «Кулинэттс» – удивительное, странное слово. Фирма специализировалась на мелких кухонных принадлежностях, и им очень хотелось, чтобы название было значительным, женственным и игривым одновременно.

Глаза его пробежали по всем «М» и пошли дальше: Мандел, Ласк, «Липперт Паблишинг» (целых два этажа), Лафковиц, Кулинэттс. Вот они – 1204. Десятый этаж. Отлично.

Затем он все-таки остановился, потоптался на месте и вернулся к указателю, словно последний приезжий.

Лафковиц?

Странное написание.

Он не ошибся. Лафковиц, Генри Дж., комната 701. Через «А». Нет, так не пойдет. Бесполезно.

Бесполезно? Что бесполезно? Мартен решительно потряс головой, словно желая ее прочистить. Черт, да какое ему дело, как они пишутся!.. Он нахмурился, развернулся и торопливо зашагал к лифту, который захлопнулся перед самым его носом.

Открылась соседняя дверь, и Мартен быстро заскочил в кабину. Сунув портфель под мышку, постарался придать себе живой и энергичный вид. Вот он – молодой, способный, исполнительный. Надо произвести впечатление на этого Алекса Нэйлора, с которым он общался только по телефону. Если убиваться по поводу всяких там Левковицев и Лафковицев…

Лифт бесшумно остановился на седьмом этаже. Молодой человек в рубашке с коротким рукавом вышел из кабинки, удерживая в руках поднос с тремя чашками кофе и тремя сандвичами.

Когда двери начали закрываться, в глаза Мартену бросилась надпись на рифленом стекле кабинета:

«701 – ГЕНРИ Дж. ЛЕФКОВИЧ. ИМПОРТЕР».

В следующую секунду дверцы лифта отсекли его от седьмого этажа.

Мартен непроизвольно дернулся и едва не крикнул: «Мне тоже на седьмой!»

Кричать, однако, было некому. В кабинке остался он один. Да и никаких причин выскакивать на седьмом этаже у него не было.

Тем не менее Мартен почувствовал странное, звенящее возбуждение. В указателе все-таки была ошибка. Фамилия писалась через «Е», а не через «А». Безграмотному кретину дали пакетик с буковками, и он налепил их задней ногой.

Левковиц. Все равно не правильно.

Он снова потряс головой. Второй раз. А как правильно?

Лифт остановился на десятом, и Мартен вышел.

Алекс Нэйлор из «Кулинэттс» оказался добродушным, краснолицым мужчиной средних лет с копной белых волос и широкой улыбкой. Сухой, шершавой ладонью он крепко потряс руку Мартена, левую руку он положил ему на плечо, выражая тем самым искреннее дружелюбие.

– Оставлю вас буквально на две минуты. Хотите перекусить прямо здесь? У нас отличный ресторанчик, а бармен сделает превосходный мартини. Согласны?

– Отлично, отлично. – Мартен подкачал энтузиазма из потайного резервуара.

Две минуты растянулись до десяти, Мартен ждал, испытывая обычную неловкость, которую всегда чувствуют люди в чужом кабинете. Он разглядывал обивку на мебели, картины на стенах и даже попытался полистать лежащий на столике рекламный проспект.

Зато он не думал о Лев…

Он о нем не думал.

Ресторан оказался хорошим; вернее, был бы хорошим, если бы Мартен чувствовал себя свободнее. К счастью, он был освобожден от необходимости поддерживать разговор. Нэйлор говорил быстро и громко, наметанным глазом оценил меню и порекомендовал «яйца по-бенедиктински», прокомментировал погоду и посетовал на заторы на дорогах.

Пользуясь случаем, Мартен пытался стряхнуть с себя странную рассеянность. Но беспокойство неизменно возвращалось. Что-то было не так. Неправильное имя. Оно мешало ему делать то, что он должен делать.

Мартен отчаянно попытался прекратить это безумие. Перебив собеседника, перевел разговор на деловые рельсы. Это было неосмотрительно – без необходимой подготовки получилось слишком резко.

Еда, однако, оказалась великолепной, подали десерт, и Нэйлор ответил ему вежливой улыбкой. Он признал, что существующее соглашение его не удовлетворяет. Да, он изучал фирму Мартена, и ему кажется, что возможность, безусловно, есть, и…

На плечо Нэйлора опустилась чья-то рука, и остановившийся за его спиной человек сказал:

– Привет, Алекс, как мальчишка?

Нэйлор обернулся, на лице его уже сияла готовая улыбка.

– Привет, Лефк, как дела?

– Не жалуюсь. Увидимся на… – Незнакомец отошел, и голос его потонул в общем шуме.

Мартен ничего не слышал. Он попытался встать, колени его дрожали.

– Кто этот человек? – напряженно спросил он. Вопрос прозвучал резко и безапелляционно.

– Кто, Лефк? Джерри Лефковиц. Вы его знаете? – Нэйлор удивленно уставился на собеседника.

– Нет. Как пишется его имя?

– Думаю, Л-Е-Ф-К-О-В-И-Ц. А что?

– Через «В»?

– Через «Ф»… Постойте, «В» там тоже есть. – Добродушное выражение на лице Нэйлора почти сошло на нет.

– В этом здании есть один Лефкович, его фамилия заканчивается на «Ч». Понимаете? Лефкович.

– Вот как?

– Комната 701. Это он?

– Джерри не работает в нашем здании, его контора на противоположной стороне улицы. Другого я не знаю. Здание у нас очень большое. И я не веду картотеку на всех, кто здесь трудится. К чему все это, простите?

Мартен покачал головой и откинулся на спинку стула. Он и сам не знал к чему. А если и знал, не рискнул бы объяснить. Не мог же он сказать: «Меня сегодня преследуют всевозможные Лефковицы».

Вместо этого он произнес:

– Мы говорили о перспективах…

– Да, – откликнулся Нэйлор. – Как я уже сказал, я изучал вашу фирму. Знаете, мне необходимо вначале переговорить с парнями из производственного отдела. Я вам дам знать.

– Конечно, – пробормотал Мартен убитым голосом. Нэйлор никогда не даст ему знать. Дело окончательно провалилось.

Но под отчаянием и досадой по-прежнему шевелилась непонятная тревога.

К черту Нэйлора. Теперь Мартену хотелось одного: поскорее со всем разделаться и продолжать дальше. (Что продолжать?.. Но вопрос был задан едва слышным шепотом. Тот, кто его задал, уже умирал внутри его, затухал и растворялся…)

Обед наконец-то закончился. Если при встрече Мартен и Нэйлор вели себя как добрые старые приятели, то расстались они как чужие люди.

Мартен почувствовал облегчение.

В висках у него стучало, когда он пробирался между столиков, а потом вон из призрачного здания на призрачную улицу.

Призрачную? Мэдисон-авеню в час двадцать дня, ранней осенью, когда ярко сияет солнце и десять тысяч мужчин и женщин прогуливаются по ее тротуарам.

Но Мартен чувствовал неладное. Сунув портфель под мышку, он угрюмо зашагал в северном направлении. Последний проблеск сознания напомнил ему, что в три часа у него деловая встреча на Тридцать шестой авеню. Ничего. Обойдется. Он шел к окраине. На север.

На пересечении с Пятьдесят четвертой он перешел через Мэдисон и пошел на запад, потом резко остановился и посмотрел вверх.

На высоте третьего этажа в одном из окон виднелась вывеска:

«А. С. ЛЕФКОЙЧ, ЛИЦЕНЗИЯ НА БУХГАЛТЕРСКУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ».

Фамилия писалась через «Ф» и оканчивалась на «Ч».

Мартен снова повернул на север и вышел на Пятую авеню. Он несся по нереальным улицам нереального города, задыхаясь от погони за неведомой целью и не замечая, как толпы народа вокруг него начали редеть.

Вот и надпись в витрине первого этажа:

«М. Р. ЛЕФКОУИЧ, ДОКТОР МЕДИЦИНЫ».

Золотистый полукруг буковок конфетного магазина гласил:

«ЯКОВ ЛЕВКОУ».

(Половина имени, со злостью подумал Мартен. Зачем он дергает меня неполными именами?)

Улицы окончательно опустели, образовавшийся вакуум заполняли лишь разные кланы Лефковицов, Левковицев, Лефкойчей…

Мартен смутно сознавал, что где-то впереди находится парк – намалеванная, неподвижная зелень. Он повернул на запад. На глаза ему попался кусок газеты, единственный шевелящийся предмет в умершем мире. Он повернул, наклонился и поднял его, не замедляя шага.

Порванная страница оказалась на идише.

Он не умел читать на этом языке. Он не мог разобрать сливающихся еврейских букв, он не прочел бы этих букв, даже если бы они не сливались. Только одно слово было написано четко и ясно. Оно было набрано черным шрифтом посреди страницы, каждая буква резко выделялась всеми своими хвостиками. Он знал, что там написано «Лефковищ».

Он выкинул газету и вошел в пустой парк.

Деревья не шевелились, листья застыли в причудливых, подвешенных позах. Солнце давило мертвым грузом, не согревая.

Он бежал но пыль не поднималась под его ногами, и не пригибалась трава.

На скамейке пустынной аллеи сидел старик, единственный человек в вымершем парке. На нем была темная фетровая кепка, козырек прикрывал глаза от солнца. Из-под кепки торчали пакли седых волос. Грязная борода доставала до верхней пуговицы грубой куртки. Старые брюки пестрели заплатами, а подошвы растоптанных, бесформенных штиблет были перехвачены пеньковой веревкой.

Мартен остановился. Дышать было трудно. Он мог произнести только одно слово и с его помощью задал вопрос:

– Левкович?

Он застыл перед скамейкой, ожидая, пока старик медленно поднимется на ноги, буравя его темными слезящимися глазами.

– Мартен, – вздохнул старик. – Самюэл Мартен. Вот ты и пришел.

Слова звучали как будто с двойной выдержкой, под английским слышалось дыхание другого языка. Так, под «Самуэлем» Мартен уловил невнятную тень «Шму-эля».