Текст книги "Новые Миры Айзека Азимова. Том 3"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– А то, что я видел, как винт ввернулся назад – на ту же восьмую дюйма – и плотно вошел в гнездо.

Мэри Энн начала терять терпение. Она сказала:

– Ох уж эти умники! Если вам так нужно его открыть, почему вы не воспользуетесь паяльной лампой?

На одной из скамеек действительно лежала паяльная лампа, и на нее-то и указывала Мэри Энн.

Вообще-то идея применить паяльную лампу к Малышу показалась бы мне такой же нелепой, как идея попробовать ее действие на самом себе. Но меня мучила одна мысль, которая, по-видимому, мучила и Клифа – мы оба думали об одном и том же. Малыш не желал, чтобы его открывали!

Клиф сказал:

– Что ты об этом думаешь, Билл?

Я сказал:

– Не знаю, Клиф.

Мэри Энн сказала:

– Поторопись, тупица, мы не попадем в театр.

Тогда я взял паяльную лампу и открыл кран кислородного баллона. Все это было похоже на убийство друга.

Но Мэри Энн остановила меня, заявив:

– До чего же глупы бывают мужчины! Смотрите, у вас все винты вывинчены. Вы, наверно, вертели отвертку в обратную сторону.

Вы, конечно, понимаете, что только идиот может вертеть отвертку в обратную сторону. Но я не люблю противоречить Мэри Энн, поэтому я сказал только:

– Мэри Энн, не стой так близко к Малышу. И вообще, почему бы тебе не подождать за дверью?

Но она воскликнула:

– Смотрите!

И на ладони у нее оказался винт, который она вытащила прямо так, руками, из наружной стенки Малыша.

Клиф сказал:

– Господи помилуй!

Они выползали – все двенадцать винтов, сами по себе, подобно крохотным червякам, медленно выворачиваясь из своих отверстий, а затем выпали. Я подобрал их все, за исключением одного, самого последнего, на котором висела, болтаясь, передняя панель, пока я не подхватил ее. Затем и этот винт выпал, и панель нежно плюхнулась в мои объятия. Я осторожно поставил ее на пол.

Клиф сказал:

– Он это сделал нарочно. Он услышал, как мы говорили о паяльной лампе, и сдался.

Его пухлое, обычно розовое лицо побелело. Я тоже чувствовал себя неважно.

Я сказал:

– Что он пытается скрыть от нас?

– Не имею ни малейшего представления.

Мы нагнулись над его открытым нутром и стали смотреть. Я слышал, как носок туфли Мэри Энн опять забарабанил по полу. Я взглянул на свои часы и самому себе был вынужден признаться, что времени у нас в обрез. В сущности у нас его совсем не оставалось. И вдруг я сказал:

– У него появилась диафрагма.

Клиф спросил:

– Где? – и склонился ниже.

Я указал.

– И громкоговоритель.

– Это ты их вставил?

– Конечно, нет.

Мне ли не знать, какие детали я вставляю.

– В таком случае как они сюда попали?

Мы сидели на корточках и препирались.

Я сказал:

– Наверно, он их сам вставил. Может, он их выращивает? Посмотри-ка.

Я указал на две спирали, расположенные на некотором расстоянии друг от друга и напоминавшие два тонких свернутых пожарных шланга. Только шланги эти были металлические. На концах каждая спираль разветвлялась на пять или шесть тончайших нитей, в свою очередь закрученных в спиральки.

– И это тоже не твоя работа?

– Конечно, не моя.

– Что это такое?

Он знал, что это такое, и я знал. Что-то ведь должно было тянуться за необходимым материалом, из которого Малыш мастерил себе детали, и что-то протянулось за телефоном, когда тот зазвонил. Я подхватил переднюю панель и еще раз осмотрел ее. В ней появились два отверстия, прикрытых квадратными кусочками металла, свободно укрепленными на шарнирах так, что их легко было отодвинуть. Я просунул в отверстие палец и пошевелил им перед носом Клифа, добавив:

– И это тоже не моя работа.

Мэри Энн выглядывала из-за моего плеча: вдруг, без всякого предупреждения, она протянула руку и…

Я в это время вытирал испачканные маслом пальцы о бумажную салфетку и не успел остановить ее. Я должен был быть осторожнее – я же знаю Мэри Энн, она всегда готова прийти людям на помощь.

Как бы то ни было, она протянула руку, чтобы коснуться – ну, этих, как их там – щупалец, что ли. Я так и не узнал толком, коснулась ли она их на самом деле или нет. Потом она утверждала, что не коснулась. Во всяком случае, она вскрикнула, а затем села на пол и стала растирать себе руку.

– За ту же самую, – жалобно протянула она, – сначала ты, потом этот.

Я помог ей подняться.

– Прости, Мэри Энн, я же предупреждал тебя, ты схватилась за оголенный конец провода…

Клиф прервал меня:

– Глупости. Никакой это не оголенный конец. Просто Малыш защищается.

Мне это и самому было ясно. Мне многое было ясно. Малыш был машиной нового типа. Математический принцип его действия отличался от всех других, когда-либо разработанных до него. Возможно, он обладал новой характеристикой, чем-то, чего не было в предыдущих думающих аппаратах. Может быть, ему захотелось стать живым и начать расти. Может быть, у него возникло желание создать много других себе подобных машин – целые миллионы их, так чтобы они заполонили всю Землю и стали драться с человеческими существами за право обладать ею.

Я открыл было рот, но Клиф, должно быть, знавший, что я собираюсь сказать, заорал:

– Нет, нет, не говори!

Но я не мог остановиться. У меня вырвалось.

– Послушай, его надо выключить. Эй, в чем дело?

Клиф заметил с укором:

– Он же слышит, о чем мы говорим, пустая твоя голова. Неужели ты не понял, что он услышал про паяльную лампу? Я собирался прокрасться сзади и вытащить шнур из розетки, но теперь он наверняка убьет меня, если я осмелюсь прикоснуться к кабелю.

Мэри Энн отряхивала пыль с юбки и возмущалась состоянием нашего пола. Я уверял ее, что мы тут ни при чем и что во всем виноват сторож. То есть я хотел сказать, что это он развозит грязь по полу.

Тогда она сказала:

– А почему ты не наденешь резиновые перчатки и не выдернешь шнур?

Я видел, что Клиф недоумевает, почему это не пришло в голову ему самому, но, так и не выяснив причины, он натянул перчатки и направился к Малышу.

Я завопил:

– Осторожно!

Глупейшее предупреждение. Ему приходилось быть осторожным – у него просто не было выбора. Одно из щупалец (теперь уже не возникало никаких сомнений на этот счет) выдвинулось вперед, спираль разжалась и легла между Клифом и электрическим кабелем. Она едва заметно вибрировала, и вместе с ней вибрировали ее шесть отростков. Трубки внутри Малыша начали светиться. Клиф и не пытался перешагнуть через препятствие. Он попятился, и спустя некоторое время спираль сжалась и улеглась на место. Клиф снял перчатки.

– Билл, – сказал он, – так мы ничего не добьемся. Эта штука оказалась умнее, чем мы предполагали. Она умудрилась использовать мой голос в качестве модели при постройке диафрагмы Она достаточно умна, чтобы, – он понизил голос до шепота, – додуматься, как генерировать собственную энергию и стать самозаряжающимся аппаратом. Билл, мы должны положить этому конец, иначе когда-нибудь с Земли раздастся телефонный звонок: «Привет, босс, здесь нет никого, кроме нас, думающих агрегатов».

– Пойдем в полицию, – сказал я. – Мы им все объясним. Достаточно гранаты или…

Клиф покачал головой:

– Нельзя, чтобы о Малыше узнали. Кто-нибудь другой попытается воспроизвести его, а ведь он, как ты убедился, сулит всяческие неожиданности.

– Что же нам делать?

– Не знаю.

Я почувствовал резкий толчок в грудь, опустил глаза и увидел Мэри Энн, готовую взорваться.

Она сказала:

– С меня хватит. Или ты идешь со мной, или не идешь. Решай.

Я пробормотал:

– Но, Мэри Энн…

Она сказала:

– Отвечай – да или нет? Я никогда не была в более идиотском положении. Оделась, чтобы идти в театр, а он меня тащит в захламленную лабораторию и начинает возиться с дурацкой машиной и развлекать меня ее глупыми шутками.

– Уверяю тебя, Мэри Энн…

Но она не слушала, она говорила. Жаль, что я не запомнил всего, что она тогда обрушила на меня. Хотя, пожалуй, это и к лучшему – уж очень мало приятного было сказано по моему адресу. Время от времени я пытался вставить: «Но, Мэри Энн…», и всякий раз мои протесты тонули в новом шквале обвинений.

Мэри Энн в сущности добрая и деликатная девушка. Она теряет контроль над собой лишь тогда, когда возбуждается, и это объясняется только цветом ее волос. Как я уже говорил, ей приходится оправдывать репутацию рыжих фурий.

Во всяком случае, я опомнился в тот момент, когда она, наступив каблуком на носок моей правой туфли, повернулась, чтобы оставить лабораторию. Я бросился за ней со своим неизменным: «Но, Мэри Энн…»

И тут заорал Клиф. Как правило, он не обращал на нас никакого внимания, но на сей раз он не выдержал.

– Почему ты не попросишь ее выйти за тебя замуж, тупоголовый идиот? – завопил он.

Мэри Энн остановилась. Она стояла в дверях, не оборачиваясь, и ждала. Я тоже остановился, и слова комом застряли у меня в горле. Я был не в состоянии вымолвить даже: «Но, Мэри Энн…»

А Клиф продолжал кричать что-то, хотя его голос доносился до меня как будто бы с расстояния не меньше мили. Наконец я разобрал его слова:

– Ну же! Ну же! – повторял он снова и снова.

И тут Мэри Энн обернулась. Она была так прекрасна… Не знаю, говорил ли я вам, что глаза у нее зеленые с синеватым оттенком?

Она сказала:

– Ты что-то хотел сказать мне, Билл?

Клиф вложил мне в голову необходимые слова, и я хриплым голосом произнес:

– Ты выйдешь за меня замуж, Мэри Энн?

И тут же пожалел о своей смелости, решив, что она не захочет меня больше видеть. Но уже через секунду я был рад, что решился произнести эти слова, ибо она обвила мою шею руками и поднялась на носки, чтобы я мог поцеловать ее. Я настолько этим увлекся, что не сразу почувствовал, как Клиф трясет меня за плечо, пытаясь привлечь мое внимание.

Я обернулся и рявкнул:

– Какого черта?

Сознаюсь, я вел себя по-свински. Ведь если бы не он…

Он сказал:

– Смотри!

В руках он держал конец кабеля, соединявший Малыша с источником тока.

А я-то начисто забыл о Малыше!

Я сказал:

– Значит, ты отключил его?

– Полностью.

– Как это тебе удалось?

Он сказал:

– Малыш был так увлечен сражением, которое вы тут разыграли с Мэри Энн, что мне удалось подобраться незамеченным к розетке. Мэри Энн дала отличное представление.

Мне не очень-то понравилось его замечание о Мэри Энн. Она не из тех, кто дает представления. Однако сейчас меня занимало совсем другое.

Я обернулся к Мэри Энн:

– Мне нечего предложить тебе, дорогая, кроме заработка учителя колледжа. А теперь, после того что случилось, у меня не осталось ни единого шанса на…

Она перебила меня:

– Мне все равно, Билл. Я уже потеряла всякую надежду, дурачок ты мой любимый. И чего я только не пробовала!

– Наступала мне на ноги, толкала…

– Я была в отчаянии. Я шла на все.

Я не заметил во всем этом железной логики, но решил не добиваться ее, вовремя вспомнив о театре. Я посмотрел на часы:

– Послушай, Мэри Энн, если мы поторопимся, мы еще сможем успеть ко второму акту.

Она сказала:

– Кому нужен этот второй акт?

Я поцеловал ее, и мы так и не увидели пьесы.

Мы с Мэри Энн поженились и очень счастливы. Я получил повышение, стал профессором. Клиф продолжает работать над проектом управляемого Малыша. Работа его успешно продвигается.

Во всей этой истории меня беспокоит только одно.

Видите ли, на следующий день после того вечера я поговорил с Клифом, рассказал ему о том, что мы с Мэри Энн хотим пожениться, и поблагодарил его за помощь. Он уставился на меня и с минуту внимательно разглядывал, а потом поклялся, что ему и в голову не приходило кричать на нас и тем более что-либо советовать.

Кто-то другой был тогда в комнате и наорал на нас голосом Клифа.

Меня все время беспокоит, а вдруг Мэри Энн догадается? Она милейший человек, я это знаю, но у нее действительно рыжие волосы, и она должна поддерживать свою репутацию (впрочем, я, кажется, уже говорил об этом).

Вы представляете, что она скажет, если узнает, что у меня не хватило мужества сделать ей предложение, пока машина не приказала мне это сделать?

Штрейкбрехер

Strikebreaker

© 1956 by Isaac Asimov

Штрейкбрехер

© M. Гутов, перевод, 1997

Сюрпризы бывают разные. Во введении к «Приходу ночи» я объяснял, что успех этого рассказа оказался для меня неожиданным. Что ж, в случае со «Штрейкбрехером» я был уверен, что написал настоящий бестселлер. Вещь, на мой взгляд, получилась свежей и оригинальной, я верил, что она поднимает волнующую, глубокую и патетическую социальную тему. Увы, рассказ безмолвно канул в читательское море, не вызвав на поверхности даже легкой ряби.

Но в подобных вопросах я нередко проявляю упрямство. Если рассказ мне нравится, значит, он мне нравится, и я включаю его в следующий сборник, в надежде дать ему еще один шанс.

Это один из немногих рассказов, в отношении которого я могу вспомнить точные обстоятельства, при которых решил его написать. Все произошло во время одной из моих регулярных поездок в Нью-Йорк которые в то время начинали играть в моей жизни все большую и большую роль. Для меня они представляли собой единственную возможность не писать в течение трех или четырех дней, не испытывая при этом ни угрызений совести, ни беспокойства.

Поэтому все, что могло помешать этим поездкам, выводило меня из себя и нарушало мое в остальном непоколебимое спокойствие. В тот раз со мной едва не случился припадок. Можно стерпеть, когда тебе мешает нечто непреодолимое, например ураган или буря. Но забастовка работников подземки? Причем не всех сразу, а нескольких специалистов, человек, скажем, тридцати пяти. Оказалось, что им под силу заблокировать весь подземный транспорт, а следовательно, и весь город. Ехать в заблокированный город я не решался.

– Когда же все кончится? – вопрошал я небеса в своей лучшей трагической манере, вытянув одну руку вверх и вцепившись второй в волосы. – Горстка людей способна парализовать огромный мегаполис. Когда это кончится?!

Я так и застыл в этой позе, пытаясь додумать ситуацию до логического конца. Затем я осторожно разморозил позу, поднялся наверх и написал «Штрейкбрехера».

Все закончилось хорошо. Объявленная забастовка так и не состоялась, и я благополучно съездил в Нью-Йорк.

Еще одна особенность этого рассказа. Я люблю порассуждать на его примере, как бестолково иной раз меняют названия произведений. Редактором журнала, в котором рассказ был впервые напечатан, работал Роберт У. Лоундес, умнейший и приятнейший человек из всех, с кем мне доводилось сталкиваться. Он не имел к этому никакого отношения. Какой-то идиот из верхних эшелонов издательской власти решил назвать рассказ «Мужчина штрейкбрехер».

Почему «мужчина»? Что, по его мнению, должно было прояснить это слово в названии рассказа? Чем его обогатить? Улучшить? О Боже, я могу понять (хотя и не одобряю) забавные изменения, которые, с точки зрения издателя, привносят оттенок скабрезности и улучшают продаваемость книги, но в данном случае не произошло даже этого.

Ну и ладно, я вернул своему рассказу прежнее название – и точка.

Элвис Блей потер пухлые ручки и произнес:

– Самое главное – внутреннее содержание. – Он тревожно улыбнулся и поднес землянину Стиву Ламораку зажигалку. На его гладком лице с маленькими, широко посаженными глазками было написано беспокойство.

Ламорак кивнул, затянулся дымом и вытянул длинные ноги.

У него была крупная волевая челюсть и подернутые сединой волосы.

– Домашнее производство? – поинтересовался он, критически разглядывая сигарету и пытаясь скрыть собственную тревогу за нервозностью собеседника.

– Да, – кивнул Блей.

– Удивительно, как вы нашли в своем крошечном мире место для подобной роскоши, – заметил Ламорак.

(Он вспомнил, как первый раз увидел Элсвер в иллюминатор космического корабля. Перед ним предстал неровный, безвоздушный планетоид диаметром около ста миль. Серый, как пыль, шершавый, грубый камень мрачно поблескивал под собственным светилом, отдаленным на двести миллионов миль. Планетоид был единственным вращающимся вокруг звезды небесным телом, диаметр которого превышал милю. И вот до этого крошечного, миниатюрного мира добрались люди и основали здесь свое поселение. Сам же Ламорак был по профессии социологом, прибывшим посмотреть, как сумело человечество приспособиться к этой причудливой, не похожей на другие нише.

Вежливая, натянутая улыбка Блея растянулась еще на один волосок.

– Мы не крошечный мир, доктор Ламорак, – ответил он. – Просто вы судите о нас в двухмерных стандартах. Площадь поверхности Элсвера составляет лишь три четверти от занимаемой Нью-Йорком территории, но это ничего не значит. Не забывайте, что при желании мы можем занять всю внутреннюю часть Элсвера. Сфера радиусом в пятьдесят миль имеет объем, превышающий полмиллиона кубических миль. Если разбить весь объем Элсвера на уровни с расстоянием в пятьдесят футов один от другого, общая площадь поверхности планетоида составит пятьдесят шесть миллионов квадратных миль, что равняется общей площади поверхности Земли. Причем у нас не будет ни одного непродуктивного клочка, доктор.

– Боже милосердный, – пробормотал Ламорак и на мгновение тупо уставился перед собой. – Ну да, конечно, вы правы. Я никогда не пытался взглянуть на Элсвер с такой точки зрения. С другой стороны, это единственный по-настоящему разработанный планетоидный мир во всей Галактике; остальные, как вы заметили, просто не могут преодолеть барьеры двухмерного мышления. Что ж, я безмерно рад, что ваш Совет оказался столь любезен и предоставил мне все возможности для проведения необходимых исследований.

При этих словах Блей мрачно кивнул.

Ламорак нахмурился. Ему вдруг показалось, что Советник совсем не рад его приезду. Что-то тут не так.

– Вы, конечно, понимаете, – сказал Блей, – что на самом деле нам еще расти и расти. Пока вырыта и заселена лишь незначительная часть Элсвера. Да мы и не торопимся особенно расширяться. Все должно идти своим чередом. В определенной мере нас существенно ограничивают возможности наших псевдогравитационных двигателей и конвертеров солнечной энергии.

– Понимаю. Скажите, Советник Блей, могу ли я начать осмотр с сельскохозяйственных и животноводческих уровней? Для моего исследования это не принципиально, мне просто очень интересно взглянуть на ваши фермы. Даже не верится, что внутри планетоида могут колоситься пшеничные поля и бродить скот.

– Скот вам покажется мелковатым, доктор, да и пшеницы у нас немного. Гораздо больше площадей отведено под ячмень. Но пшеницу мы вам покажем. А также хлопок и табак. Посмотрите даже фруктовые деревья.

– Прекрасно. Как вы говорите, внутреннее содержание. Полагаю, у вас все проходит полную переработку.

От наметанного глаза Ламорака не ускользнуло, что последнее замечание неприятно затронуло Блея. Элсверианин прищурился, стараясь скрыть раздражение.

– Да, конечно, нам приходится перерабатывать отходы. Вода, воздух, пища, минералы – все, что мы используем для жизни, должно быть возвращено в первоначальное состояние; отходы перерабатываются на сырье. Нам нужна только энергия, а ее у нас предостаточно. Конечно, пока нам не удается выйти на стопроцентный уровень, какая-то часть безвозвратно теряется. Каждый год мы импортируем определенное количество воды; если наши потребности возрастут, придется ввозить уголь и кислород.

– Когда начнем осмотр, Советник Блей? – спросил Ламорак.

Улыбка Блея утратила остатки теплоты:

– Как только это станет возможным, доктор. Кое-что надо подготовить.

Ламорак кивнул, докурил сигарету и затушил окурок.

Кое-что подготовить?.. В предварительной переписке об этом не упоминалось. Напротив, складывалось впечатление, что на Элсвере гордятся тем, что их уникальное планетоидное существование привлекло внимание специалистов из других частей Галактики.

– Я понимаю, что мое присутствие может растревожить тесное, налаженное существование вашего общества, – мрачно произнес Ламорак и подождал, пока Блей осмыслит сказанное.

– Да, – наконец откликнулся элсверианин. – Мы чувствуем себя отрезанными от всей Галактики. Ну, и у нас есть свои обычаи. Каждый человек на Элсвере занимает собственную нишу. Появление незнакомца, не принадлежащего к определенной касте, вносит сумятицу.

– Кастовая система не отличается гибкостью.

– Это так, – поспешно согласился Блей, – но она обеспечивает определенную устойчивость. У нас существуют строгие правила заключения браков и жесткое наследование профессии. Каждый мужчина, женщина и ребенок знают свое место, принимают его и уверены в том, что их, в свою очередь, тоже признают и принимают. У нас практически не бывает неврозов или умственных расстройств.

– Значит, у вас нет неудачников? – спросил Ламорак. Блей открыл рот, явно намереваясь ответить отрицательно, но вдруг осекся. На лбу его обозначилась глубокая морщина. Помолчав, он произнес:

– Я постараюсь все организовать, доктор. А пока вам следует воспользоваться случаем и хорошенько выспаться.

Они поднялись и вышли из комнаты, в дверях Блей вежливо пропустил землянина вперед.

После разговора с Блеем у Ламорака остался гнетущий осадок. Похоже, дела тут идут не лучшим образом.

Местная пресса еще больше усилила это ощущение. Он внимательно изучил ее перед сном, движимый поначалу простым любопытством. Восьмистраничная газета была напечатана на синтетической бумаге. Четверть всех материалов составляла персональная хроника: рождения, смерти, данные о расширении сферы обитания (не площади, а объема!). Остальное отводилось под научные очерки, образовательные статьи и беллетристику. Новостей, в привычном Ламораку виде, не было вообще.

К ним можно было условно отнести одно сообщение, поражающее своей незавершенностью.

За маленьким заголовком «Требования не изменились» шел следующий текст: «Со вчерашнего дня ситуация не изменилась. Главный Советник после второй встречи объявил, что его требования неразумны и не могут быть выполнены ни при каких обстоятельствах».

Затем в скобках и другим шрифтом было напечатано следующее заявление: «Издатели данной газеты согласны, что Элсвер не может и не должен плясать под его дудку, что бы ни случилось».

Ламорак перечитал заметку трижды. Его отношение. Его требования. Его дудка.

Чье?

В ту ночь он спал тревожно.

На следующий день ему было не до газет, но время от времени он невольно вспоминал эту заметку.

Сопровождавший его на протяжении всей экскурсии Блей был еще более сдержан.

На третий день (весьма условно определенный по земной суточной схеме) Блей остановился в одном месте и объявил:

– Ну вот. Этот уровень полностью занят химическими производствами. Интереса он не представляет…

Советник повернулся чуть поспешнее, чем следовала, и Ламорак схватил его за руку:

– А что производят на этом уровне?

– Удобрения. Необходимую органику, – коротко ответил Блей.

Ламорак удерживал его на месте, пытаясь получше разглядеть место, которое Блей так торопился покинуть. Взгляд уперся в близкий горизонт, тесные здания, камни и перекрытия между уровнями.

– Скажите, вон там… разве это не частное владение? – поинтересовался Ламорак.

Блей даже не взглянул в указанном направлении.

– По-моему, это самое большое жилище из всех, что мне доводилось здесь видеть, – сказал Ламорак. – Почему оно находится на фабричном уровне?

Это было любопытно само по себе. Он уже отметил, что на Элсвере все уровни четко подразделялись на жилые, промышленные и сельскохозяйственные.

Землянин обернулся и позвал:

– Советник Блей!

Советник решительно удалялся, и Ламораку пришлось догонять его чуть ли не бегом.

– Что-то не так, сэр?

– Простите, я веду себя невежливо, – пробормотал Блей. – Я знаю. Есть проблемы, требующие немедленного решения… – Он продолжал быстро шагать в неизвестном Ламораку направлении.

– Это касается его требований? Блей застыл как вкопанный.

– А вам что об этом известно?

– Не больше, чем я сказал. Вычитал в газете.

Блей произнес что-то неразборчивое.

– Рагусник, – произнес Ламорак. – Что это такое?

Блей тяжело вздохнул.

– Полагаю, я должен вам объяснить. Все это унизительно и чрезвычайно запутанно. Совет полагал, что вопрос будет быстро улажен и не должен никоим образом коснуться вашего визита. Вам ничего не положено знать и не о чем тревожиться. Но прошла уже почти неделя. Я не представляю себе развития событий, однако, учитывая, как все складывается, полагаю, что вам следует уехать. Человеку из другого мира нет смысла рисковать жизнью.

Землянин недоверчиво улыбнулся:

– Рисковать жизнью? В таком маленьком, благоустроенном мире? Не верю.

– Постараюсь объяснить, – произнес Советник. – Считаю, что я должен это сделать. – Он отвернулся. – Как я уже говорил, все на Элсвере должно перерабатываться и вновь идти в дело.

– Да.

– В том числе и… человеческие отходы.

– Естественно, – кивнул Ламорак.

– Вода отсасывается из них путем дистилляции и абсорбции. Оставшееся перерабатывается на удобрения. Часть идет на сырье для органики и сопутствующих продуктов. Перед вами фабрики, где совершается данный процесс.

– И?.. – В первые минуты на Элсвере Ламорак испытывал определенные трудности при употреблении воды: он прекрасно отдавал себе отчет, откуда она берется; потом ему удалось справиться с этим чувством. Даже на Земле вода добывается из всякой дряни.

С трудом преодолевая себя, Блей произнес:

– Игорь Рагусник – это человек, отвечающий за промышленную переработку отходов. Этим занимались его предки с момента колонизации Элсвера. Одним из первых поселенцев был Михаил Рагусник и он… он…

– Отвечал за переработку нечистот.

– Да. Дом, на который вы обратили внимание, принадлежит Рагуснику. Это самый роскошный и благоустроенный дом на планетоиде. Рагусник пользуется привилегиями, недоступными большинству из нас, но… – с неожиданной страстью Советник закончил: – Мы не можем с ним договориться!

– Что?

– Он потребовал полного социального равенства. Настаивает на том, чтобы его дети воспитывались вместе с нашими, а наши жены посещали… О! – простонал он с нескрываемым отвращением.

Ламорак подумал о газетной статье, в которой даже не рискнули напечатать имя Рагусника и объяснить суть его требований.

– Полагаю, из-за профессии он считается отверженным.

– Естественно. Человеческие нечистоты и… – Блей не находил нужных слов. Помолчав, он сказал уже спокойнее: – Как землянин, вы все равно не поймете.

– Думаю, пойму, как социолог. – Ламорак вспомнил об отверженных в древней Индии, людях, которые таскали трупы, и о пастухах свиней в древней Иудее. – Полагаю, Элсвер не пойдет на уступки, – заметил он.

– Никогда, – энергично воскликнул Блей. – Никогда!

– И что?

– Рагусник угрожает остановить производство.

– Другими словами, объявить забастовку.

– Да.

– Это может иметь серьезные последствия?

– Воды и пищи нам хватит надолго. В этом смысле рециркуляция не имеет принципиального значения. Но нечистоты будут накапливаться и могут вызвать эпидемию. После многих поколений, выросших в условиях тщательного контроля за болезнями, у нас крайне низкая сопротивляемость инфекционным заболеваниям. Если вспыхнет эпидемия, мы начнем гибнуть сотнями.

– И Рагусник об этом знает?

– Разумеется.

– Вы считаете, он способен осуществить свою угрозу?

– Он совсем спятил. Он уже прекратил работу, отходы не перерабатываются с момента вашего прилета. – Мясистый нос Елея сморщился, словно пытаясь учуять запах экскрементов.

Ламорак тоже невольно принюхался, но ничего не почувствовал.

– Теперь вы понимаете, почему вам было бы лучше улететь. Конечно, нам унизительно предлагать вам такой выход.

– Подождите, – остановил его Ламорак. – Зачем же спешить? С профессиональной точки зрения это чрезвычайно интересно. Могу ли я переговорить с Рагусником?

– Ни при каких обстоятельствах! – с тревогой заявил Блей.

– Но мне бы хотелось прояснить ситуацию. Здесь у вас уникальные социологические условия, которые невозможно воспроизвести ни в каком другом месте.

– Как вы собираетесь с ним говорить? Вас устроит видеосвязь?

– Это возможно?

– Я запрошу согласие Совета, – пробормотал Блей.

Члены Совета расселись вокруг Ламорака. На надменных лицах застыла тревога. Блей старательно избегал смотреть Ламораку в глаза.

Главный Советник, седой человек с иссеченным морщинами лицом и тощей шеей, мягким голосом произнес:

– Если вам удастся его переубедить, мы будем вам очень признательны. Как бы то ни было, не дайте ему понять, что мы готовы пойти на уступки.

Прозрачный занавес отгородил Ламорака от членов Совета. Он по-прежнему мог различать отдельных людей, но все внимание землянина было приковано к засветившемуся ровным светом экрану.

Вскоре на нем появилась голова человека. Цвета были естественны, а изображение предельно четким. Сильная, темная голова, с массивным тупым подбородком и полными красными губами, образующими твердую горизонтальную линию.

– Кто вы такой? – подозрительно поинтересовалось изображение.

– Меня зовут Стив Ламорак. Я землянин.

– Из другого мира?

– Да. Я прилетел на Элсвер. Вы – Рагусник?

– Игорь Рагусник, к вашим услугам, – насмешливо произнес голос с экрана. – Правда, никаких услуг не будет, пока ко мне и моей семье не начнут относиться как к людям.

– Вы сознаете, какой опасности подвергаете Элсвер? Не исключена вспышка эпидемии.

– Если они начнут относиться ко мне по-человечески, я управлюсь в двадцать четыре часа. Все зависит от них.

– Похоже, вы образованный человек, Рагусник.

– И?..

– Мне сказали, что вы пользуетесь всеми материальными благами. У вас лучший дом и лучшая на всем Элсвере одежда. Ваши дети получают лучшее образование.

– Да. Но это достигается при помощи сервомеханизмов. Нам присылают девочек-сирот, которых мы воспитываем до того возраста, когда они становятся нашими женами. Они умирают от одиночества. Почему? – В голосе его проснулась неожиданная страсть: – Почему мы должны жить в изоляции, словно монстры? Почему мы не имеем права общаться с другими людьми? Разве мы не такие, как все? Разве у нас нет желаний и чувств? Разве мы не выполняем почетную и необходимую функцию?

За спиной Ламорака послышался чей-то вздох. Рагусник тоже его услышал и заговорил громче:

– Я вижу, там сидят люди из Совета. Ответьте мне, разве это не почетная и необходимая функция? Из ваших отходов делается пища для вас. Неужели человек, очищающий гадость, хуже тех, кто ее производит? Слышите, Советники, я не сдамся. Пусть весь Элсвер подохнет от эпидемии вместе со мной и моим сыном, но я не сдамся! Для моей семьи лучше умереть от болезни, чем жить так, как мы живем.

– Вы ведь с самого рождения так живете? – перебил его Ламорак.

– Ну и что?

– Полагаю, вы к этому привыкли.

– Ерунда! Какое-то время я с этим мирился. Мой отец всю жизнь прожил в смирении. Но я смотрю на своего сына, которому не с кем играть. У меня был брат, а у сына нет никого, и я не намерен больше терпеть. Мне надоел Элсвер и пустые разговоры!

Динамик замолчал.

Лицо Главного Советника пожелтело.