Текст книги "Новые Миры Айзека Азимова. Том 2"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Он холодно посмотрел ей прямо в глаза. С другого конца комнаты за ними наблюдал Девеней, а маленький неандерталец, покончив с молоком и вылизав начисто блюдце, поднял к ней мокрое лицо с широко раскрытыми, о чем-то молящими глазами.

Мальчик жестом указал на молоко, и вдруг из его рта посыпались все время повторяющиеся одни и те же отрывистые гортанные звуки вперемежку с искусным прищелкиванием языком.

– А ведь он говорит! – удивленно воскликнула мисс Феллоуз.

– Конечно, – сказал Хоскинс. – Homo neanderthalensis в действительности является не отдельным видом, а скорее разновидностью Homo sapiens. Так почему бы ему не уметь говорить? Вполне возможно, что он просит еще молока.

Мисс Феллоуз машинально потянулась за бутылкой, но Хоскинс схватил ее за руку:

– А теперь, мисс Феллоуз, прежде чем вы сделаете еще хоть одно движение, вы должны сказать, остаетесь вы или нет.

Мисс Феллоуз раздраженно высвободила руку.

– А если я уйду, вы что, не собираетесь в этом случае кормить его? Я побуду с ним… некоторое время.

Она налила ребенку молока.

– Мы намереваемся оставить вас здесь с мальчиком, мисс Феллоуз, – сказал Хоскинс. – Это единственный вход в Первую Секцию Стасиса. Дверь тщательно запирается и охраняется снаружи. Я хотел бы, чтобы вы изучили систему замка, который будет, конечно, соответствующе настроен на отпечатки ваших пальцев, так же как он настроен на отпечатки моих собственных. Пространство наверху (он поднял взгляд к несуществующему потолку кукольного домика) охраняется тоже, и мы будем предупреждены в любом случае, если здесь произойдет что-либо необычное.

– Вы хотите сказать, что я все время буду находиться под наблюдением? – возмущенно воскликнула мисс Феллоуз, вдруг вспомнив, как она сама рассматривала с балкона внутреннюю часть помещения.

– О нет, – серьезно заверил ее Хоскинс, – мы гарантируем, что ни один посторонний наблюдатель не будет свидетелем вашей частной жизни. Все объекты в виде электронных символов передаются вычислительной машине, и только она будет иметь с ними дело. Вы проведете с ним эту ночь, мисс Феллоуз, а также все последующие, впредь до особого распоряжения. Мы предоставим вам несколько свободных часов в дневное время и дадим вам возможность самой составить их расписание в соответствии с вашими личными потребностями.

Мисс Феллоуз в недоумении окинула взглядом кукольный домик:

– А для чего все это, доктор Хоскинс? Разве мальчик представляет собой какую-нибудь опасность?

– Видите ли, мисс Феллоуз, все дело в энергии. Он никогда не должен покидать это помещение. Никогда. Ни на секунду. Ни по какой причине, даже если от этого зависит его жизнь. Даже для того, чтобы спасти вашу жизнь, мисс Феллоуз. Вы поняли меня?

Мисс Феллоуз гордо вскинула голову:

– Я знаю, что такое приказ, доктор Хоскинс. Медицинская сестра привыкает к тому, чтобы во имя долга жертвовать собственной безопасностью.

– Отлично. Вы всегда можете просигнализировать, если вам что-нибудь понадобится.

И двое мужчин покинули Стасис.

Обернувшись, мисс Феллоуз увидела, что мальчик, не притрагиваясь к молоку, по-прежнему не спускает с нее настороженного взгляда. Она попыталась жестами показать ему, как поднять блюдце ко рту. Он не последовал ее примеру, однако на этот раз, когда она прикоснулась к нему, он уже не закричал.

Его испуганные глаза ни на секунду не переставали следить за ней, подстерегая малейшее неверное движение. Она вдруг заметила, что инстинктивно пытается успокоить его, медленно приближая руку к ею волосам, стараясь, однако, чтобы рука эта была все время в поле его зрения. Тем самым она давала ему понять, что в этом жесте не кроется никакой для него опасности.

И ей удалось погладить его по голове.

– Я хочу показать тебе, как пользоваться туалетом, – произнесла она. – Как ты считаешь, сможешь ты этому научиться?

Она говорила очень мягко и осторожно, отлично сознавая, что он не поймет ни одного слова, однако надеясь на то, что сам звук ее голоса успокаивающе повлияет на него.

Мальчик снова защелкал языком.

– Можно взять тебя за руку? – спросила она.

Она протянула ему обе руки и замерла в ожидании. Рука ребенка медленно двинулась навстречу ее руке.

– Правильно, – кивнула она.

Когда рука мальчика была уже в каком-нибудь дюйме от ее собственных рук, смелость оставила его, и он отдернул свою руку назад.

– Ну что ж, – спокойно сказала мисс Феллоуз, – позже мы попробуем еще раз. Не хочется ли тебе посидеть? – она похлопала рукой по кровати.

Медленно текло время, еще медленнее продвигалось воспитание ребенка. Ей не удалось приучить его ни к туалету, ни к кровати. Когда мальчику явно захотелось спать, он опустился на ничем не покрытый пол и быстрым движением юркнул под кровать.

Она нагнулась, чтобы взглянуть на него, и из темноты на нее уставились два горящих глаза, и она услышала знакомое прищелкивание.

– Ладно, – сказала она, – если ты чувствуешь себя там в большей безопасности, можешь спать под кроватью.

Она прикрыла дверь спальни и удалилась в самую большую из трех комнат, где для нее была приготовлена койка, над которой по ее требованию натянули временный тент.

«Если эти глупцы хотят, чтобы я здесь ночевала, – подумала она, – они должны повесить в этой комнате зеркало, заменить шкаф более вместительным и оборудовать отдельный туалет».

Она никак не могла заснуть, помимо своей воли напрягая слух, чтобы не упустить ни одного звука, который мог раздаться из соседней комнаты. Она убеждала себя в том, что ребенок не в состоянии выбраться из дома, но, несмотря на это, ее грызли сомнения. Совершенно гладкие стены были, безусловно, очень высоки, ну а вдруг мальчишка лазает, как обезьяна? Впрочем, Хоскинс заверил ее, что за всем происходящим внизу следят специальные наблюдательные устройства.

Неожиданно ей пришла в голову новая мысль: а что, если мальчик все-таки опасен? Опасен в самом прямом смысле этого слова? Нет, Хоскинс не скрыл бы это от нее, не оставил бы ее с ним одну, если бы…

Она попыталась разубедить себя, внутренне смеясь над своими страхами. Ведь это был всего лишь трех– или четырехлетний ребенок. Однако ей, несмотря на все усилия, не удалось обрезать ему ногти. А что, если, когда она заснет, он вздумает напасть на нее, пустив в ход зубы и ногти…

У нее участилось дыхание. Как странно, и все же… Она мучительно напрягла слух, и на этот раз ей удалось уловить какой-то звук.

Мальчик плакал.

Нe кричал от страха или злобы, не выл и не визжал, а именно тихо плакал, как убитый горем, глубоко несчастный одинокий ребенок.

«Бедняжка», – подумала мисс Феллоуз, и впервые с момента встречи с ним сердце ее пронзила острая жалость.

Ведь это настоящий ребенок, так какое же, по сути дела, значение имеет форма его головы? И это не просто ребенок, а ребенок осиротевший, как ни одно дитя за всю историю человечества. Тысячи лет назад не только умерли его родители, но безвозвратно исчезло все, что его когда-то окружало. Грубо выхваченный из давно ушедшего времени, он был теперь единственным во всем мире существом такого рода. Последним и единственным.

Она почувствовала, как ее все больше охватывает глубокое сострадание и стыд за собственное бессердечие. Тщательно поправив ночную рубашку, постаравшись, чтобы она по возможности лучше прикрывала ей ноги (ловя себя в то же время на совершенно неуместной мысли о том, что завтра же необходимо принести сюда халат), она встала с постели и направилась в соседнюю комнату.

– Мальчик, а мальчик! – шепотом позвала она.

Она совсем уж было собралась просунуть под кровать руку, но, сообразив, что он может укусить ее, решила не делать этого. Она зажгла ночник и отодвинула кровать.

Несчастный ребенок, прижав колени к подбородку, комочком свернулся в углу, глядя на нее заплаканными, полными страха глазами.

В полумраке его внешность показалась ей менее отталкивающей.

– Ах ты, бедняга, бедняга, – произнесла она, осторожно гладя его по голове, чувствуя, как мгновенно напряглось, а потом постепенно расслабилось его тело. – Бедный мальчуган. Можно мне побыть с тобой?

Она села рядом с ним на пол и начала медленно и ритмично гладить его волосы, щеку, руку, тихо напевая какую-то ласковую песенку.

Услышав ее пение, ребенок поднял голову, пытаясь разглядеть при слабом свете ночника ее губы, как бы заинтересовавшись этим совершенно новым для него звуком.

Воспользовавшись этим, она притянула его поближе, и ласковым, но решительным движением ей удалось постепенно приблизить его голову к своему плечу Она просунула руку под его ноги и не спеша, плавно подняла его к себе на колени. Снова и снова повторяя все тот же один несложный куплет и не выпуская из рук ребенка, она медленно качалась вперед и назад, баюкая его. Он постепенно успокоился, и вскоре по его ровному дыханию она поняла, что мальчик заснул.

Очень осторожно, стараясь не шуметь, она подвинула на место кровать и положила на нее ребенка. Укрыв спящего, она внимательно посмотрела на него. Во сне его лицо казалось таким мирным, таким ребячьим, что, право же, его безобразие как-то меньше бросалось в глаза.

Уже направившись на цыпочках к двери, она вдруг подумала: «А что, если он вдруг проснется» – и повернула назад.

Преодолев внутреннее сопротивление и справившись с охватившими ее разноречивыми чувствами, она вздохнула и медленно опустилась на кровать рядом с ребенком.

Кровать была для нее слишком мала, и ей пришлось скорчиться, чтобы как-то улечься на ней. Кроме того, она не могла избавиться от чувства неловкости, причиной которого было отсутствие над кроватью тента. Но рука ребенка робко скользнула в ее ладонь, и через некоторое время ей все-таки удалось задремать.

Она проснулась, как от внезапного толчка, и с трудом сдержала чуть было не сорвавшийся с ее губ крик ужаса. Мальчик смотрел на нее в упор широко раскрытыми глазами, и ей понадобилось довольно много времени, чтобы вспомнить, как она очутилась на его кровати. Медленно, не отрывая от него взгляда, она спустила на пол сначала одну, потом другую ногу.

Бросив быстрый испуганный взгляд в сторону лишенного покрытия потолка, она напрягла мускулы для последнего решительного движения, собираясь окончательно выбраться из кровати.

Но в этот момент мальчик, вытянув руку, коснулся ее губ своими похожими на обрубки пальцами и что-то произнес.

Это прикосновение заставило ее отпрянуть. При дневном освещении он был непередаваемо безобразен.

Мальчик опять повторил какую-то фразу, а затем, открыв широко рот, движением руки пытался показать, будто что-то вытекает у него изо рта.

Мисс Феллоуз задумалась, стараясь отгадать значение этого жеста, и вдруг взволнованно воскликнула:

– Ты хочешь, чтобы я пела?

Мальчик молча продолжал смотреть на ее губы.

Несколько фальшивя от напряжения, мисс Феллоуз начала ту самую песенку, что пела ему накануне ночью, и маленький урод улыбнулся, неуклюже раскачиваясь в такт музыке и издавая при этом какой-то булькающий звук, который можно было истолковать как смех.

Мисс Феллоуз незаметно вздохнула. Да, правильно говорят, что музыка усмиряет сердце дикаря. Она может помочь…

– Подожди немного, – сказала она, – дай мне привести себя порядок, это займет не больше минуты. А потом я приготовлю тебе завтрак.

Ни на секунду не забывая об отсутствии потолка, она быстро покончила со своими делами. Мальчик оставался в постели, внимательно наблюдая за ней, когда она появлялась в поле его зрения. И каждый раз в эти моменты она улыбалась и махала ему рукой. В конце концов он тоже помахал ей в ответ, и она нашла этот жест очаровательным.

– Ты хочешь молочную овсяную кашу? – спросила она, покончив со своими делами.

Приготовление каши было делом нескольких секунд, и когда еда была на столе, она поманила его рукой.

Неизвестно, понял ли он значение ее жеста или же его привлек запах пищи, но мальчик тут же вылез из кровати.

Она попыталась показать ему, как пользоваться ложкой, но он в страхе отпрянул. («Ничего, у нас впереди еще много времени», – подумала она.) Однако она настояла на том, чтобы он руками поднял миску ко рту. Он повиновался, но действовал так неловко, что страшно испачкался, хотя большая часть каши все-таки попала по назначению.

На этот раз она дала ему молоко в стакане, и мальчуган, обнаружив, что отверстие сосуда слишком мало, чтобы просунуть в него лицо, жалобно захныкал. Она взяла его за руку и, прижав его пальцы к стакану, заставила его поднести стакан ко рту.

Снова все было облито и испачкано, но, как и в первый раз, большая часть молока все-таки попала ему в рот, а что касается беспорядка, то она привыкла и не к такому.

К ее удивлению, освоить туалет оказалось более простой задачей, что принесло ей немалое облегчение. На этот раз он довольно быстро понял, чего она ждет от него. Она поймала себя на том, что гладит его по голове, приговаривая:

– Вот это хороший мальчик, вот это умница!

И ребенок улыбнулся, доставив ей неожиданное удовольствие.

«Когда он улыбается, он, право же, вполне сносен», – подумала она.

В этот же день после полудня прибыли представители прессы. Пока они устанавливали в дверях свою аппаратуру, она взяла мальчика на руки, и он крепко прижался к ней. Суета испугала его, и он громко заплакал, но, несмотря на это, прошло не менее десяти минут, пока ей разрешили унести ребенка в соседнюю комнату.

Она вскоре вернулась, покраснев от возмущения, и в первый раз за восемнадцать часов вышла из домика, плотно закрыв за собой дверь.

– Я думаю, что с вас на сегодня хватит. Теперь мне понадобится Бог знает сколько времени, чтобы успокоить его. Уходите.

– Ладно, ладно, – произнес джентльмен из «Таймс геральд». – А это действительно неандерталец или какое-нибудь жульничество?

– Уверяю вас, что это не мистификация, – раздался откуда-то сзади голос Хоскинса. – Ребенок – настоящий Homo neanderthalensis.

– Это мальчик или девочка?

– Это мальчик-обезьяна, – вмешался джентльмен из «Ньюс». – Нам сейчас показывают не что иное, как мальчика-обезьяну. Как он себя ведет, сестра?

– Он ведет себя точно так же, как любой другой маленький мальчик, – отрезала мисс Феллоуз. Раздражение заставило ее стать на защиту ребенка, – и он вовсе не мальчик-обезьяна. Его зовут… Тимоти, Тимми, и он абсолютно нормален в своих действиях.

Имя Тимоти было выбрано ею совершенно случайно – оно просто первым пришло ей в голову…

– Тимми – мальчик-обезьяна, – изрек джентльмен из «Ньюс», и, как оказалось впоследствии, именно под этой кличкой ребенок впервые стал известен всему миру.

– Скажите, док, что вы собираетесь делать с этой обезьяной? – спросил, обращаясь к Хоскинсу, джентльмен из «Глоба».

Хоскинс пожал плечами:

– Видите ли, моя первоначальная задача заключалась в том, чтобы доказать возможность перенесения его в наше время. Однако я полагаю, что он заинтересует антропологов и физиологов. Ведь перед нами находится существо, по своему развитию стоящее на грани между животным и человеком. Нам представляется возможность узнать многое о нас самих и о наших предках.

– Как долго намерены вы держать его здесь?

– Сколько нам понадобится на его изучение плюс еще какой-то период после завершения исследований. Не исключено, что на это потребуется довольно много времени.

– Не могли бы вы вывести его из дома? Тогда нам удалось бы установить телевизионную аппаратуру и состряпать настоящее зрелище.

– Очень сожалею, но ребенок не может покинуть пределы Стасиса.

– А что такое Стасис?

– Боюсь, джентльмены, что объяснение займет слишком много времени, – Хоскинс позволил себе улыбнуться. – А вкратце суть дела заключается в том, что время, каким мы его себе представляем, в Стасисе не существует. Эти комнаты как бы покрыты невидимой оболочкой и не являются в полном смысле частью нашего мира. Именно благодаря этому и удалось извлечь, так сказать, ребенка из времени.

– Постойте-ка, – перебил джентльмен из «Ньюс», которого явно не удовлетворило объяснение Хоскинса, – что это вы там болтаете? Ведь сестра свободно входит и выходит из помещения.

– Это может сделать любой из вас, – небрежно ответил Хоскинс. – Вы будете двигаться параллельно временным силовым линиям, и это не повлечет за собой сколько-нибудь значительной потери или притока энергии. Ребенок же был доставлен сюда из далекого прошлого. Его движение происходило поперек силовых линий, и он получил временной потенциал. Для того чтобы переместить его в наш мир, в наше время, потребуется израсходовать всю энергию, накопленную нашим акционерным обществом, а также, возможно, и все запасы энергии города Вашингтона. Мы были вынуждены сохранить доставленный сюда вместе с мальчиком мусор, и нам придется лишь постепенно, по крупицам удалять его отсюда.

Пока Хоскинс давал объяснения, корреспонденты что-то деловито строчили в своих блокнотах. Из всего сказанного они ровным счетом ничего не поняли и были убеждены в том, что их читателей постигнет та же участь: однако все звучало очень научно, а именно это и требовалось.

– Вы сможете дать сегодня вечером интервью? – спросил представитель «Таймс геральд». – Оно будет передаваться по всем каналам.

– Думаю, что смогу, – быстро ответил Хоскинс, и корреспонденты удалились.

Мисс Феллоуз молча смотрела им вслед. Все, что было сказано о Стасисе и о временных силовых линиях, она поняла не лучше, чем корреспонденты. Но одно усвоила твердо. Тимми (она поймала себя на том, что уже думает о мальчике как о «Тимми») был действительно приговорен к вечному заключению в стенах Стасиса, причем это вовсе не было простым капризом Хоскинса. Видимо, и вправду невозможно было выпустить его отсюда. Никогда.

Бедный ребенок. Бедный ребенок.

Внезапно до ее сознания дошло, что он все еще плачет, и она поспешила назад, чтобы успокоить его.

Мисс Феллоуз не удалось увидеть выступление Хоскинса; хотя его интервью передавалось не только в самых отдаленных уголках Земли, но даже на станции на Луне, оно не проникло в маленькую квартирку, где жили теперь мисс Феллоуз и уродливый мальчуган.

На следующее утро Хоскинс спустился к ним, сияя от торжества.

– Интервью прошло удачно? – спросила мисс Феллоуз.

– Исключительно удачно. А как поживает… Тимми?

Услышав, что он назвал мальчика по имени, мисс Феллоуз была приятно удивлена.

– Все в порядке. Иди сюда, Тимми, это добрый дядя, он тебя не обидит.

Но Тимми не пожелал выйти из другой комнаты, и из-за дверей виднелся только клок его спутанных волос да время от времени робко показывался один блестящий глаз.

– Мальчик удивительно быстро привыкает к обстановке, право же, он весьма сообразителен.

– Вас это удивляет?

– Да. Боюсь, что вначале я приняла его за детеныша обезьяны, – секунду поколебавшись, ответила она.

– Кем бы он там ни был, а пока что он очень много для нас сделал. Ведь он создал славу «Стасис Инкорпорейтэд». Мы теперь на коне, да, мы на коне.

Видимо, ему не терпелось поделиться с кем-нибудь своим торжеством, пусть даже с ней, с мисс Феллоуз.

– Каким же образом удалось ему это сделать? – спросила она, тем самым давая Хоскинсу возможность высказаться.

Засунув руки в карманы, Хоскинс продолжал:

– Десять лет мы работали, имея в своем распоряжении крайне ограниченные средства, добывая где только можно буквально по пенсу. Мы просто обязаны были создать сразу нечто очень эффектное, пусть нам для этого пришлось все поставить на карту. Уверяю вас, это был каторжный труд. Попытка вызвать из глубины времени этого неандертальца стоила нам всех денег, которые удалось сколотить, где одалживая, а где и воруя, да, да, именно воруя. На осуществление этого эксперимента пошли средства, ассигнованные на другие цели. Их мы использовали без разрешения. Если бы опыт не удался, со мною было бы покончено.

– Поэтому-то у домика нет потолка? – прервала его мисс Феллоуз.

– Что вы сказали? – переспросил Хоскинс.

– Вам не хватило денег на потолок?

– А! Видите ли, это было не единственной причиной. По правде говоря, мы не в состоянии были угадать точный возраст неандертальца. Наши возможности четкого определения особенностей объекта, столь удаленного во времени, пока ограниченны, и он вполне мог оказаться существом огромного роста и дикого нрава, а в этом случае нам пришлось бы общаться с ним на расстоянии, как с посаженным в клетку животным.

– Но, поскольку ваши опасения не оправдались, вы могли бы теперь, мне кажется, достроить потолок.

– Теперь да. У нас теперь много денег. Все это великолепно, мисс Феллоуз. – Улыбка не сходила с его широкого лица, и, когда он повернулся, чтобы уйти, казалось, даже спина его улыбалась.

«Он довольно приятный человек, когда забывается и сбрасывает маску отрешенного от всего земного ученого», – подумала Мисс Феллоуз.

Ей вдруг захотелось узнать, женат ли он, но, спохватившись, она постаралась отогнать от себя эту мысль.

– Тимми, – позвала она, – иди сюда, Тимми!

За протекшие с того дня месяцы мисс Феллоуз все больше и больше начинала чувствовать себя неотъемлемой частью объединенной компании Стасис. Ей был предоставлен отдельный маленький кабинет, на двери которого красовалась табличка с ее именем и который находился довольно близко от кукольного домика (как она продолжала называть служившую для Тимми жильем камеру Стасиса). Ей теперь платили намного больше, чем вначале, а у кукольного домика был наконец достроен потолок и улучшено внутреннее оборудование: была выстроена вторая туалетная комната, и, мало того, она получила собственную квартиру на территории Стасиса, и иногда ей даже удавалось там ночевать. Между кукольным домиком и этой ее новой квартирой провели внутренний телефон, и Тимми научился им пользоваться.

Мисс Феллоуз привыкла к Тимми настолько, что даже меньше стала замечать его безобразие. Однажды на улице она поймала себя на том, что какой-то встретившийся на пути обыкновенный мальчик показался ей крайне непривлекательным – у него был высокий выпуклый лоб и выступающий вперед резко очерченный подбородок. Ей пришлось сделать над собою усилие, чтобы избавиться от этого наваждения.

Гораздо было связано нынешнее процветание общества, будил в нем какие-то особые чувства, граничащие с сентиментальностью. Но приятнее было привыкать к случайным посещениям Хоскинса. Было совершенно очевидно, что он с удовольствием расставался на время со своей становившейся все более утомительной ролью главы акционерного общества «Стасис Инкорпорейтэд» и что ребенок, с появлением которого мисс Феллоуз казалось, что ему было приятно беседовать и с ней. (За это время ей удалось узнать, что Хоскинс разработал метод анализа отражения мезонного луча, проникающего в прошлое; его изобретением был и сам Стасис. Холодность его была чисто внешней, ею он пытался замаскировать природную доброту, и, о да, он был женат.)

К чему мисс Феллоуз никак не могла привыкнуть, так это к мысли, что она участвует в научном эксперименте. Несмотря на все усилия, она все больше чувствовала себя лично связанной со всем происходящим, и дело подчас доходило до прямых стычек с физиологами.

Однажды, спустившись к ним, Хоскинс нашел ее в таком гневе, что, казалось, она способна была в этот момент совершить убийство. Они не имели права, они не имели права…Даже если это былнеандерталец, все равно это был человек, а не животное.

Она следила за ними через открытую дверь. Почти ослепнув от охватившей ее ярости, она прислушивалась к всхлипываниям Тимми. Вдруг она заметила стоящего рядом Хоскинса. Возможно, что он уже давно находился здесь.

– Можно войти? – спросил он.

Коротко кивнув, она поспешила к Тимми, который тесно прижался к ней, обвив ее своими маленькими кривыми и все еще такими худыми ножками.

– Вы ведь знаете, что они не имеют права проделывать подобные опыты над человеком, – сказал Хоскинс.

– А я решительно заявляю, доктор Хоскинс, что они не имеют права проделывать это и над Тимми. Вы когда-то сказали мне, что именно появление Тимми дало жизнь Стасису. Если вы чувствуете хоть каплю благодарности, вы должны избавить беднягу от этих людей, по крайней мере до той поры, пока он не подрастет настолько, что начнет хоть немного больше понимать. После их манипуляций он не может спать, его душат кошмары. Я предупреждаю вас (ярость ее вдруг достигла кульминации), что я их больше сюда не впущу! (До ее сознания дошло, что под конец она перешла на крик, но она уже не владела собой.) Я знаю, что он неандерталец, – несколько успокоившись, продолжала она, – но мы их во многом недооцениваем. Я читала о неандертальцах. У них была своя культура и некоторые из величайших человеческих открытий, такие, как, например, одомашнивание животных, изобретение колеса и различных типов каменных жерновов, были сделаны именно в их эпоху. У них, несомненно, были даже духовные потребности. Это видно из того, что при погребении они клали вместе с умершими его личные вещи, – следовательно, они верили в загробную жизнь, может быть, у них уже была какая-то религия. Неужели все это не дает Тимми права на человеческое отношение?

Она ласково похлопала мальчика по спине и отослала его играть в комнату. Когда открылась дверь, взору Хоскинса представилось огромное количество разнообразных игрушек.

Он улыбнулся.

– Несчастный ребенок заслужил эти игрушки, – поспешно заняв оборонительную позицию, сказала мисс Феллоуз. – Это все, что у него есть, и он зарабатывает юс теми мучениями, которым его здесь подвергают.

– Нет, нет, уверяю вас, я ничего не имею против этого. Я только подумал о том, как изменились вы сами с того первого дня, ведь вы были весьма недовольны тем, что я подсунул вам неандертальца.

– Мне кажется, что я не была до такой уж степени недовольна, – тихо возразила мисс Феллоуз, но тут же умолкла.

– Как вы считаете, мисс Феллоуз, сколько ему может быть лет? – переменил тему Хоскинс.

– Я не могу вам этого сказать с достаточной точностью – ведь мы не знаем, как развивались неандертальцы, – ответила мисс Феллоуз. – Если исходить из его роста, то ему не более трех лет, но неандертальцы вообще были низкорослыми, а если учесть характер проделываемых над ним опытов, то он, быть может, вовсе перестал расти. А исходя из того, как он усваивает английский язык, можно заключить, что ему больше четырех.

– Это правда? Я что-то не заметил в докладах ни слова о том, что он учится говорить.

– Он не станет говорить ни с кем, кроме меня, во всяком случае в настоящее время. Он всех ужасно боится, и это не удивительно. Он может, например, попросить какую-нибудь определенную пищу. Более того, он в состоянии высказать любое свое желание и понимает почти все, что я говорю ему. Впрочем, не исключено, что его развитие приостановится. (Произнося последнюю фразу, мисс Феллоуз напряженно следила за выражением его лица, стараясь определить, насколько вовремя коснулась она этого вопроса.)

– Почему?

– Каждому ребенку нужна определенная стимуляция, а Тимми живет здесь, как в одиночном заключении. Я делаю для него все, что в моих силах, но ведь я не все время нахожусь подле него, а кроме того, я не в состоянии дать ему все, в чем он нуждается. Я хочу сказать, доктор Хоскинс, что ему необходимо играть с каким-нибудь другим мальчиком.

Хоскинс медленно наклонил голову:

– К сожалению, у нас имеется всего лишь один такой ребенок. Бедное дитя!

Услышав это, мисс Феллоуз сразу смягчилась.

– Ведь вы любите Тимми, не правда ли? – Было так приятно сознавать, что еще кто-то испытывает к ребенку теплые чувства.

– О да, – ответил Хоскинс, на секунду теряя самоконтроль, и за этот краткий миг ей удалось заметить в его глазах усталость.

Мисс Феллоуз тут же оставила намерение довести свой план до конца.

– Вы выглядите очень утомленным, доктор Хоскинс, – с искренним участием произнесла она.

– Вы так думаете? Мне придется сделать над собой усилие, чтобы иметь более бодрый вид.

– Мне кажется, что «Стасис Инкорпорейтэд» не дает вам ни минуты покоя.

Хоскинс пожал плечами:

– Вы правы. В равной степени в этом повинны еще находящиеся у нас в настоящее время животное, растения и минералы. Кстати, мисс Феллоуз, вы, наверное, еще не видели наши экспонаты.

– По правде говоря, нет… Но вовсе не потому, что это меня не интересует. Я ведь была очень занята все это время.

– Ну теперь-то вы уже более свободны, – повинуясь какому-то внезапно принятому решению, сказал Хоскинс. – Я зайду за вами завтра утром в одиннадцать и сам все покажу вам. Вас это устраивает?

– Вполне, доктор Хоскинс, я буду очень рада, – улыбнувшись, ответила она.

Он кивнул и ушел, улыбнувшись в ответ.

Весь остаток дня мисс Феллоуз в свободное от работы время что-то про себя напевала. И в самом деле, хотя, безусловно, даже сама мысль об этом казалась ей в высшей степени странной, но ведь все это было похоже… почти похоже на то, что он назначил ей свидание.

Обаятельный и улыбающийся, он явился на следующий день точно в назначенное время. Вместо привычного рабочего халата она надела на этот раз платье. Кстати сказать, весьма старомодного покроя, но тем не менее уже много лет она не чувствовала себя столь женственной.

Он сделал ей несколько сдержанных комплиментов, и она приняла его похвалы в столь же сдержанной манере, подумав, что это прекрасное начало. Однако тут же ей пришла в голову другая мысль: «А собственно говоря, начало чего?»

Чтобы отогнать от себя эти мысли, она поспешила попрощаться с Тимми, пообещав ему, что скоро вернется.

Хоскинс повел ее в новое крыло здания, где она до сих пор ни разу не была. Здесь еще сохранился запах, свойственный новым, только что выстроенным помещениям. Доносившиеся откуда-то приглушенные звуки достаточно красноречиво свидетельствовали о том, что строительные работы еще не закончены.

– Животное, растения и минералы, – снова, как накануне, произнес Хоскинс. – Животное находится здесь – это наиболее живописный из наших экспонатов.

Вся внутренняя часть здания была разделена на несколько помещений, каждое из которых представляло собой отдельную камеру Стасиса. Хоскинс подвел ее к смотровому стеклу одной из них, и она заглянула внутрь. Существо, представившееся ее взору, показалось ей вначале чем-то вроде покрытой чешуей хвостатой курицы. Покачиваясь на двух тощих лапках, оно бегало по камере, быстро поворачивая из стороны в сторону изящную птичью голову. На небольшой голове странного существа был костный нарост, напоминающий петушиный гребень. Пальцеобразные отростки коротких передних конечностей непрерывно сжимались и разжимались.

– Это наш динозавр, – сказал Хоскинс. – Он находится здесь уже несколько месяцев, и я не знаю, когда мы сможем расстаться с ним.

– Динозавр?

– А вы ожидали увидеть гиганта?