Текст книги "Тысячи лиц Бэнтэн"

Автор книги: Айзек Адамсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

29
СВОЙ ЧЕЛОВЕК В МИНАТО

Сигарета инспектора Арадзиро лежала в грязной пластмассовой пепельнице в форме лягушачьего рта. Бедная лягушка уже сожрала шесть или семь окурков, которые валялись в пепельнице – кучка пепла там, где у лягушки был бы язык. Я смотрел, как дымится еще живая сигарета, и слушал тик-так настенных часов. Давненько я не слышал настоящих тикающих часов. Не скажу, что соскучился.

Был вечер субботы, двенадцатый час, так что за столами осталось мало копов. Большинство либо сидели по многочисленным полицейским постам неподалеку, либо слонялись по улицам, якобы защищая обычных мужчин и женщин, которые смотрят кино, играют в патинко, ошиваются по клубам и барам, сидят в сопурандо, поют в караоке и делают все, что только на ум взбредет, лишь бы на несколько часов избавиться от своей повседневной жизни. Ясно, что раз я провожу субботний вечер, снова и снова выкладывая одну и ту же историю инспектору Арадзиро, значит, где-то по дороге моя повседневная жизнь слиняла, даже не попрощавшись.

Но сдается мне, было неизбежно, что рано или поздно я окажусь за столом напротив своего старого мстителя. Пытаться вообразить Токио без Арадзиро – все равно что вообразить Токио без ворон и воров, неоновых огней и прекрасных женщин. С годами наши разборки стали настолько рутинными, что мазохист во мне ждал их даже с нетерпением.

Инспектор Арадзиро мою сентиментальность не разделял.

Он мечтал о Токио-без-Чаки-на-веки-вечные с тех самых пор, как я отправил в утиль его напарника. Это случилось много лет назад в районе Рёгоку, после того, как я в кабаке под названием «Рваная карта» увидел, что этот чувак лапает официантку, которой это явно было не по нраву. Наша драка ни во что серьезное не вылилась бы, если бы не тот факт, что в баре сидели в засаде несколько папарацци из желтых газетенок. «Рваная карта» была любимой пивнушкой Кадзухиро Ямакагэ, талантливого, но неблагополучного молодого сумоиста, чьей карьере угрожала булимия. Даже в туалете фотографы понатыкали скрытых камер в надежде сорвать куш в пять миллионов йен за фотографические свидетельства того, как Ямакагэ блюет. В тот вечер сумоист так и не объявился, но журналюги все равно отхватили кое-какие приличные снимки и историю.

ПОПАЛСЯ КОП-ЩУПАЧ!

СХВАТКА ОЗАБОЧЕННОГО ПОЛИЦЕЙСКОГО И ИНОСТРАНЦА!

ГАЛАНТНЫЙ ГАЙДЗИН ДАЕТ УКОРОТ ОБЛАЖАВШЕМУСЯ КОПУ!

К сожалению, этот случай выплыл аккурат после тридцати других скандалов с полицией – взятки, крышевание, пьяные офицеры не при исполнении наезжают на таксистов и снимают несовершеннолетних проституток. Напарника Арадзиро превратили в козла отпущения и вынудили подать в отставку. Хотя в отставку его отправили в основном потому, что он оказался не в том месте не в то время, его делу не слишком помог тот факт, что ему накостылял иностранец – и не просто иностранец, а журналист; и не просто журналист, а писака из журнала для подростков. Инспектор Арадзиро поклялся отомстить за униженного напарника и с тех самых пор был неизменным атрибутом моих поездок в Токио. С каждым годом морда у него становилась чуть толще, глаза – чуть мертвее, зубы – чуть желтее от курения, а общий настрой – все ожесточеннее из-за того, что Билли Чака по-прежнему не за решеткой.

Сейчас же Арадзиро прижимал к уху здоровый черный телефон, потел так, как потеют толстяки, и хрюкал примерно каждые пятнадцать тик-таков. За его спиной без толку дребезжал кондиционер в окне, выходящем на огромное здание «Страховки Номура». Улицы внизу для Синдзюку были странно тихими, но это же западная сторона, где в основном сгрудились государственные и офисные здания. Вся суматоха – к востоку от вокзала, который разделял мир веселья и мир скуки так надежно, как ничто другое со времен Берлинской стены.

Хрюкнув еще пару раз, Арадзиро положил трубку. Вытащил из кармана новый карандаш, тыльной стороной ладони вытер пот со лба, потом вцепился в блокнот и на-корябал несколько слов. Тайком глянув на порез на руке, я напомнил себе, что не надо держать ладонь на виду, а то вдруг Арадзиро заинтересуется, откуда у меня рана.

– Повторим-ка все еще разок, – сказал он мне.

Мы уже три или четыре раза повторяли все еще разок, по если я заикнусь об этом Арадзиро, мы повторим еще раз пять или шесть. Так что я рассказал ему все заново, опуская всё те же моменты. Рассказал, что знаю об убийстве Накодо, но промолчал о том, что только этим утром был в его доме и видел труп собственными глазами. А еще я ни слова не сказал про монахов Храма Бэндзайтэн и про Человека в Белом – иначе Арадзиро решит, что я спятил. В основном я говорил о том, что знаю – у Миюки и Накодо была интрижка и, по-моему, Накодо мог шантажировать человек по имени мистер Боджанглз. По самое важное – я пришел к копам потому, что исчезла женщина по имени Афродита Ногути, в лучшем случае она в опасности, в худшем – мертва, и я понятия не имел, куда еще пойти.

– Что в точности вы подразумеваете под словом «исчезла»?

И я снова объяснил, как говорил с ней по мобильному. Как она сказала, что её преследует мужик и она уверена, что это Боджанглз. Я напомнил Арадзиро, что Афуро была лучшей подружкой Миюки, и гляньте, что с ней случилось.

– Эта девчонка исчезла меньше двух часов назад.

– Точно, – сказал я. – И все равно я беспокоюсь.

– Но я тут послушал все, что вы мне рассказали, и мне кажется, что эта женщина не исчезла. На мой взгляд, она просто вас кинула. Может, набрела на знакомого мальчика.

Я покачал головой.

– Тогда, значит, что-то вы темните.

Такое впечатление, что Арадзиро пытается подстроить какую-то ловушку, хотя на хорошую ловушку у него мозгов не хватит. Я уже пожалел, что не отправился прямиком к кабану в Сибуя или не вызвал конов из Арк-Хиллз, которые расследовали убийство Накодо. Хотя опять же разницы никакой. Арадзиро взял мое досье на заметку, а это значит, что если меня заловят, когда я буду обжуливать торговый автомат с пивом в Иокогаме или когда бутылкой сакэ огрею по котелку босса якудза в Икэбукуро, всеми допросами станет руководить главный специалист по Билли Чаке – некий инспектор Арадзиро.

– Слушайте, Арадзиро, – сказал я. – Давайте предположим один раз, всего один, что я совершенно невиновен. Что я говорю правду и что я искренне беспокоюсь о благополучии этой девчонки. Давайте забудем о прошлом, всего на одну ночь. Завтра сможете меня опять ненавидеть. Можете рискнуть подставить меня за любую бандитскую разборку, которая развернется сегодня вечером в Кабуки-тё, или арестовать меня как тикусё[68]68
  Зд.: последнюю сволочь (яп.).


[Закрыть] за то, что я лапаю девчонок на линии Сайке. Но сегодня давайте сотрудничать. Давайте работать в стиле древнего японского духа гармонии. Арадзиро склонил голову, пялясь на меня:

– Что там насчет бандитской разборки в Кабуки-тё?

Безнадежно. Я поднялся и пожелал Арадзиро спокойной ночи.

– И куда это вы направились?

– Насколько я знаю, я не под арестом.

– Нечего огрызаться, – сказал он, вытаскивая сигарету из лягушачьего рта и вставляя ее в собственный. – Садитесь, и я вам расскажу, что мне сообщил офицер, с которым я только что говорил по телефону о деле Накодо.

– С какой радости?

– Потому что, может, тогда мы с вами не встретимся снова при других обстоятельствах, – ответил он. – Пока что у вас в башке такая куча недоделанных идей, что вы поневоле станете бегать кругами и баламутить все вокруг. А потом что? В итоге все равно окажетесь тут, передо мной, а мне это без надобности. Так что садитесь.

Если бы Арадзиро прицепил к моей рубашке почетный значок и отдал мне свою пушку, он и то не удивил бы меня больше. Я сел, почти в трансе. Должно быть, он заметил мое тупое удивление, потому что резко вздохнул.

– Я избрал новый подход, – предупредил он. – В том, что касается вас, – тактическая перемена. Превентивные меры. В прошлом вы показали себя скользким типом, и раз уж я не могу вас прищучить, по крайней мере, могу сделать все, что в моих силах, чтобы не дать вам совершать непотребства. Даже сотрудничать буду, как ни отвратительна мне эта идея. Может, предотвращение преступлений – не так круто, как упечь за решетку такую мразь, как вы, но в общем и целом это обычно эффективнее.

– Рад узнать, что вы больше не таите на меня злобу.

– Между нами все по-прежнему, – заявил Арадзиро, пропустив мимо ушей мой сарказм. – Я не жду, что мой новый подход сработает. А когда вы неизбежно облажаетесь, я навешу на вас все, что у меня есть, со всеми вытекающими. Пока же вот что я могу вам рассказать.

И вот что Арадзиро мне рассказал.

Копы знали про Миюки и Накодо. Они узнали об интрижке от самого Накодо, который явился в полицию, когда в реке Нихомбаси обнаружили труп Миюки. Накодо поведал, что когда он порвал с Миюки, та съехала с катушек и, как он подозревает, из-за этого и покончила с собой. В своем рапорте полицейские указали, что Накодо и сам был вроде как двинутый и особенно беспокоился, как бы желтые газетенки не пронюхали о возможном скандале, если полицейские устроят тщательное расследование смерти Миюки. Он смиренно попросил копов разобраться с этим делом как можно быстрее и не рыть землю носом.

Даже инспектор Арадзиро не мог не заметить сухо, что это было предложение, от которого его коллеги из района Минато не смогли отказаться, учитывая, что Накодо был чиновником в Министерстве строительства. Его косвенное влияние совсем не помешало бы, чтобы выбить разрешение городских властей на строительство в районе нового супернавороченного тренировочного центра для полиции.

Когда полицейские приехали в ответ на срочный вызов из особняка, они обнаружили Накодо мордой вниз в маленьком пруду на восточной стороне двора. Они решили, что это самоубийство, несмотря на то, что Накодо выбрал столь эксцентричный способ.

– Самоубийство? – не удержался я. Арадзиро энергично кивнул.

– То есть он типа вышел во двор, шлепнулся в пруд и утопился?

– У него была целая куча причин умереть, – пожал плечами Арадзиро. – Казалось бы, у такой шишки все должно быть схвачено, но, видать, на самом деле все было сложнее. Офицеры, которые ведут дело, уже опросили несколько коллег Накодо, и те сказали, что он уже давным-давно пошел вразнос. Вы же знаете, что его жена тоже утонула. Много лет назад. Официально объявили, что это был несчастный случай, но только чтобы не позорить семью. В действительности – самоубийство в чистом виде. Она сиганула в реку Сумида всего через пару лет после свадьбы. И с тех пор вне работы Накодо превратился во взрослого хикикомори.

По-японски это примерно то же, что и «затворник», но обычно так называли замкнутых подростков, которые бросали школу и сычами торчали в родительском доме, профукивая золотые годы в компании видеоигр и героев манта вместо компании друзей. При падении уровня рождаемости и гложущем подозрении, что нынешние детки не просто антисоциальны – что вполне нормально, – а попросту асоциальны, растущий феномен хикикомори считают еще одним признаком инертности Японии. В жизни не слыхал, чтобы этим словом называли взрослого, но не могу не признать, что в тот первый день в Арк-Хиллз Накодо в общем и целом именно таким мне и показался.

– Только недавно мужик заинтересовался чем-то помимо работы, – продолжал инспектор. – По-моему, он и правда воспрял духом, когда закрутил роман с этой девчонкой, стал совсем другим человеком. Но потерять еще одну женщину так же, как и прежнюю, – этого он, должно быть, не вынес.

– Но вы же вроде говорили, что это Накодо порвал с ней?

– Он нам так сказал.

– Если он так сильно втюрился, с чего бы ему с ней рвать?

– Единственное, чему я научился за тридцать лет службы, – люди сами не знают, в чем их благо. Мужики не всегда поступают разумно, особенно если дело касается баб. А бабы? Для начала покажите мне женщину, которая вообще бывает разумной. Добавьте еще любовь – и удивительно, что все реки в городе не забиты трупами. Знаете, только на прошлой неделе в парке Ёёги мы нашли трех жмуриков. Чувак придушил двух женщин и повесился на дереве. Самоубийство из-за любовного треугольника. Самое дикое, что всем было за шестьдесят пять. Представляете? Любовное самоубийство в таком возрасте?

– Скрытые социальные издержки виагры, – сказал я рассеянно.

Сам-то я думал, что Накодо вовсе не порвал с Миюки. Это она его кинула, нашла способ свалить, как и написала в письме к Афуро. А вот наврал ли Накодо копам, чтобы прикрыть шантаж, или убийство, или просто из-за этакой гордости мачо, – это открытый вопрос. У меня таких куча, но надо следить за тем, про какие стоит заикаться. Я еще не видел репортажей о смерти Накодо, так что понятия не имею, что известно публике, а что копы скрывают. Но самоубийство? Как это объясняет разгром в доме?

– Я приходил к Накодо пару дней назад, и кругом была толпа слуг, – сказал я. – Ваши ребятки с ними потолковали?

– Естественно, – ответил Арадзиро. – В субботу у слуг выходной.

– Наверняка вы старика по полной тряханули? Морда у Арадзиро была слишком толстая, чтобы нахмуриться, но, по-моему, он все же постарался.

– Чака, мои коллеги, офицеры полиции, расспросили отца Накодо. Ну, по крайней мере, попытались. Насколько я понимаю, крыша у него далеко уехала. Он даже не помнит, что звонил в полицию.

– А откуда вы знаете, что он звонил?

– В доме больше никого не было, – ответил Арадзиро. – Слушайте, Чака, я знаю, вы со своей теорией шантажа весь такой радостный сюда прибежали, но мой человек в Минато говорит, что она не покатит. Мы с ним вместе в академии учились, и оба хорошо знаем, что первый принцип расследования такой: самое простое объяснение и есть верное в девяти случаях из десяти.

– Может, это как раз и есть десятый случай.

– Простое объяснение в том, что Накодо покончил с собой, и никаких доказательств обратного мы не нашли. Блин, да кроме шашней с хостес, этот парень уже много лет был на грани самоубийства. Никто из тех, кого мы опросили, не удивился, что он себя укокошил. Знаете, как люди всегда говорят: «на него это просто совсем не похоже»? Так вот, никто этого не сказал. Ни единая душа.

– И поэтому вам сразу должно быть ясно, что здесь нечисто.

– Вы вот что мне скажите, – фыркнул Арадзиро. – Если кто-то угробил Накодо, думаете, они бы оставили в живых старика, свидетеля?

Нанеся свой coup de grace,[69]69
  Завершающий смертельный удар (фр.).


[Закрыть] Арадзиро откинулся на спинку кресла. Уголки его губ решили было поиграть с мочками ушей, а потом вновь сомкнулись в обычной кислой гримасе, но секунду это почти смахивало на улыбку.

Я и не почесался ответить на вопрос Арадзиро. С тех пор как я из особняка Накодо позвонил копам, прошло всего несколько часов. И они уже сграбастали все улики, опросили всех замешанных, сделали выводы и закрыли дело. Наверняка даже следователи не верили, что Накодо покончил с собой, но какая разница? Не считая малахольного старикашки, родни у Накодо не было, да и настоящих друзей, судя по всему, тоже. У него была куча связей, но не тех, которые в итоге что-то значат. Эти знакомцы придут на похороны, а затем вытащат визитку Накодо из своих картотек и удалят из списка адресатов его электронную почту. Но, подняв бучу, никто из них ничего бы не выгадал. И я вдруг вновь пожалел этого мужика, как в тот первый день в Арк-Хиллз.

– А насчет вашей пропавшей подружки, если через сутки новостей не будет, возвращайтесь, и мы снова это обсудим, – сказал Арадзиро, устроив настоящее шоу из своего великодушия. – А до тех пор оставьте расследование нам. В конце концов, я же не вваливаюсь в редакцию вашего журнальчика в Нью-Джерси и не советую вам, о каких новых кремах от прыщей вам писать, ведь так?

– Кливленд в Огайо. Не в Нью-Джерси. В Огайо. Арадзиро пропустил это мимо ушей и поднялся из-за стола. Натянул форменную ярко-синюю куртку и воткнул очередную сигарету в уголок губ. А потом чиркнул спичкой так, будто она была мной. Прикурил, выплюнул клуб дыма мне в лицо. Я задержал дыхание. Я всегда буду так делать после Человека в Белом.

– Я ловлю последнюю электричку до дома, – заявил Арадзиро, тащась от каждой секунды собственного показушного раздражения. – И вам советую сделать то же. Ах да, кстати, о доме – может, будете счастливы узнать, что мне до пенсии осталось всего три года.

– Поздравляю.

– Может, вы и будете счастливы, но зря. Сейчас я – официальный представитель Токийской городской администрации. И мой долг – охранять законы города и поддерживать мир. Но меньше чем через тысячу дней я буду просто господином Арадзиро. Частным лицом, чей единственный долг – охранять собственную честь. А вы? По-прежнему будете наезжать сюда, кропая историйки для прыщавых детишек. Может, Токио – величайший город в мире. Но для меня – самый мелкий городок на земле. И я не удивлюсь, если в моем городе наши дорожки пересекутся. А вы?

– Умеете вы прощаться.

– Хочу быть уверен, что вы все запомните, – сказал он. – И если вы стряпаете еще какие-нибудь отстойные теории, чтобы завтра явиться сюда и потратить мое время, я лучше избавлю вас от этого напряга. Мы также уверены, что старик Накодо не убивал своего сына, на тот случай, если это ваша следующая идея.

– Почему это?

– Потому что у него всего одна рука, – ответил Арадзиро, растопырив пять коротких пальцев, словно кучу сосисок. – Мой человек сообщил, что вторую руку старик потерял в войну. Трудновато держать человека под водой, вам не кажется?

Вразвалку подойдя к двери, Арадзиро замер на секунду и еще разок уставился на меня. Не иначе жалел, что из глаз у него не стреляют два лазерных луча, как в фильме «Годзилла». Хрюкнув, он щелкнул выключателем, оставив меня в темноте. По-прежнему предсмертно кашлял кондиционер и тикали часы.

30
СНЫ О ПАТИНКО

У старика Накодо нет руки.

Я все повторял и повторял себе это, будто меня еще надо убеждать, будто мне нужны еще доказательства, что он и вправду офицер Такахаси из Кэмпэйтай – человек, который отвечает за разрушение Храма Бэндзайтэн, который был причиной смерти монахов Бэндзайтэн и этим запустил какой-то странный механизм, а в итоге умерли Амэ Китадзава, Миюки, его собственный сын, и это еще не конец.

Я припомнил две короткие встречи со стариканом – и правда, я видел, как он управляет инвалидным креслом только одной рукой. Левой. Я просто решил, что правая лежит где-нибудь у него на коленях, в складках роскошного кимоно. Забавно – когда Миюки валялась на полу в галерее патинко, я заметил цветочки на ее нижнем белье; а что у мужика не хватает руки, я проглядел не раз, а дважды. Вот тебе и репортерский глаз на детали.

У Накодо нет руки, думал я, а мимо с шумом неслись легковушки и грузовики, один за другим, грохоча по бетону, от них дрожали стальные балки надземной магистрали. До воды под шоссе лунный свет не добирался, но иногда машины на боковой улочке внизу освещали фарами черную поверхность реки, всего на секунду, и вода снова погружалась в темноту и превращалась в невидимый поток, что скользил мимо бетонных опор, даже в сумраке мерцающих призрачно-белым.

Что я рассчитывал здесь найти? Афуро на мосту, как в тот день, когда я впервые ее увидел, – одиноко стоит и глазеет на воду? Или журналисты снимают копов, а те вытаскивают из воды тело Афуро, как это было с Миюки? Искал ли я улики, надеясь обнаружить на улице неизменную сумочку Афуро, может, ее мобильный, или след из хлебных крошек, ведущий прямиком к мистеру Боджанглзу? Или, может, самого Боджанглза, который вернулся на место преступления, в черной шляпе и плаще, стоит в темноте, покручивая усы? Или такого Боджанглза, каким считал его я, – бледного человечка в белом костюме, в окружении своих пыхающих сигаретами шестерок?

Не знаю, что я рассчитывал найти и рассчитывал ли вообще. Мне просто надо было снова явиться в это унылое место, чтобы как-то доказать самому себе: я еще не сдался, я делаю все, что могу, я ищу Афуро, чтобы не дать ей окончить жизнь так же, как Миюки.

Миюки была красивой незнакомкой, которая доигрывала последние мгновения уже написанной драмы, и вышло так, что я слонялся по сцене как раз перед тем, как упал занавес. После всего, что я выяснил, я понимал – ничем я не мог помочь, не мог помешать тому, что случилось с Миюки. Но Афуро – другое дело. Хорошо это или плохо, смерть Миюки свела нас, связала. Мы с Афуро провели чокнутую ночку вместе в безымянном переулке и в «Люксе Красного Барона» – такая ночь порождает неожиданную близость, понимание, какого часто не бывает и с теми, кого знаешь всю жизнь. И Афуро вправду мне нравилась. Она умная, своевольная, импульсивная и во многом – полная раздолбайка. Как раз такая, какой должны быть девчонки в ее возрасте, но какими они почти никогда не бывают.

И сдается мне, что Афуро тоже ко мне тянет, хотя бы потому, что я – аутсайдер. Тот, кто не вписывается в картинку. Что касается меня, тут дело в цвете кожи, в национальности. В том, что я – чужеземец в Японии. Наконец, в избранной гибкой географии. Но Афуро? У нее выбора не было. Такая девчонка здесь никогда не будет к месту. Может, и вообще нигде не будет. Она в таком возрасте, когда до нее начинает доходить, что ее закидоны – не просто переходный возраст или фаза, что она такая и есть на самом деле. Но она, возможно, не знает, что если у нее хватит сил остаться той, кто она есть, скоро она превратится в очень редкого и прекрасного человека – такого, без которых мир не в состоянии обойтись и все равно старается их раздавить во что бы то ни стало.

Ну, это все, конечно, если Афуро еще не мертва.

Я сделал бы все, что в моей власти, чтобы она осталась в этом мире, но я торчал на этих задворках, а это доказывало, как мало власти у меня на самом деле было. Всего лишь аутсайдер в бетонном нигде, под автострадой в укромном уголке городского пустыря, и он только подчеркивал тщетность веры в то, что кто-то или что-то спасется от невидимой силы, которую Накодо называл переменами. Кудзима – прошлым, а Гомбэй – удачей. Сто лет назад по каналам спешили по делам радостные купцы. Шестьдесят лет назад здесь плыли трупы, поджаренные американскими бомбами. Несколько дней назад в воде бултыхался труп Миюки. Час назад здесь были Афуро и мистер Боджанглз. Плывут друг за другом события, мир меняется в большом и малом, настоящее превращается в прошлое, и вот он я – стою здесь и думаю, что ничего это не значит и никому не помогло.

Но я все равно остался торчать на мосту, глядя во тьму, на невидимую воду внизу. Стоял, смотрел и думал. Потому что даже если мысли никому не помогут, я не мог не думать. Как вода не может не струиться вниз но течению и луна не может не светить.

То, что у старика нет руки, только подтверждает, что тогда, много лет назат, Боджанглз был прав, когда заявился к детективу Ихаре и обвинил Накодо в том, что после войны тот сменил имя. И если старик Накодо и правда был офицером Такахаси, тогда ясно, почему клан Накодо так шустренько свел на нет расследование Ихары. Но будь у Боджанглза доказательства, Ихара бы ему не понадобился. Боджанглз мог бы прямиком отправиться к семье невесты. Или давным-давно мог бы начать шантажировать семью Накодо. А почему, кроме денег, он хотел шантажировать Накодо? Что Боджанглз надеялся получить, что заставило его выдумать такой замороченный план? И самое важное – почему сейчас? Что такого случилось после стольких лет?

Ответ всплыл так быстро, что он наверняка уже давно сидел в моей голове, отчаянно продираясь сквозь кучи морской ерунды, мифологии Бэндзайтэн, истории Второй мировой и всякой прочей херни, которую в последние несколько дней напихали мне в мозги.

Случилась Миюки.

У Боджанглза, кто бы он ни был, отсутствовали твердые доказательства того, что офицер Такахаси и старик Накодо – один и тот же человек. Может, у Боджанглза были только подозрения. И если он когда-нибудь хотел стать чем-то большим, нежели угрозой на горизонте (как он заявил Ихаре), ему позарез требовался кто-то, кто сможет подобраться близко к Накодо, как сам Боджанглз не смог бы. И тут на сцене нарисовалась Миюки. Строил ли Боджанглз козни против Накодо исподтишка в предыдущие годы? Вряд ли. Скорее всего, он увидел Миюки в кафе «Акрофобия», и она напомнила ему покойную жену Накодо. Должно быть, план у него сложился в мгновение ока. Переделал ли он Миюки под Амэ Китадзава, а потом ухлопал ее – своего рода извращенная месть, чтобы окончательно свести Накодо с ума? Или Боджанглз просто использовал Миюки как элемент в шантаже? Сложный вопрос. В любом случае он явно человек терпеливый, находчивый и опасный.

Должно быть, Боджанглз неплохо знал покойную жену Накодо. По крайней мере, достаточно хорошо, чтобы много лет спустя распознать ее двойника в баре посреди толпы парода. А как он разнюхал про судороги Амэ Китадзавы и ее галлюцинации о человеке в белом? Я бы сказал, что он узнал от одного из многочисленных врачей, с которыми в то время встречалась Амэ, как рассказала мне госпожа Китадзава. Может, Боджанглз даже был одним из этих врачей.

Завтра утром я вернусь в Янаку и навещу семью Китадзава. Наплюю на их желание, сделаю что угодно, чтобы их разговорить, разузнаю имена всех врачей Амэ и стану плясать от этого. Та еще работенка, но это, пожалуй, будет полезнее, чем тусоваться на мосту посреди ночи, надеясь, что река возьмет и принесет ответ.

Была только одна маленькая неувязка с моим планом, о которой я совсем забыл. Та самая, о которой я пытался забыть с первого дня в галерее патинко. Завтра утром я, по идее, должен быть на самолете в Кливленд, в обнимку с законченной статьей «Павшие звезды».

Было еще кое-что, о чем я пытался забыть. И ко мне приходил Человек в Белом, или Боджанглз, и как-то заставил меня биться в припадке. Прямо как Амэ Китадзаву, прямо как Миюки, и они обе сейчас мертвы. Человек в Белом написал: «МУЖЧИНА НА ФОТОГРАФИИ СКОРО ПРИСОЕДИНИТСЯ К НАМ», – и господин Накодо склеил ласты. Человек в Белом написал: «БЭНДЗАЙТЭН ГОВОРИТ, ЧТО К IIAM ПРИСОЕДИНЯТСЯ ЕЩЕ ДВОЕ», – и пропала Афуро, а что до меня…

От жары башка у меня гудела, во рту пересохло, и меня терзала усталость шести разновидностей. Раз я – следующий, пусть они с этим не тянут.

Вернувшись в «Сад Осьминога», я проверил автоответчик. Сообщений не было. На планете миллиарды людей, и ни одному из них не нашлось что сказать мне, – впрочем, это более или менее взаимно. Мне даже не хотелось трепаться понарошку с золотой рыбкой. Вместо этого я прихватил лист бумаги с логотипом гостиницы и ручку и набросал список событий, в надежде, что это как-нибудь поможет мыслям устаканиться.

1707 – найдена статуэтка Бэндзайтэн, построен Храм

1945 – Храм Бэндзайтэн уничтожен офицером Такахаси

1945–1950 – офицер Такахаси исчезает

1950–1965 – выплывает Накодо-старший, управляет «Строительной компанией Накодо»

1965 – Накодо уходит из строительной фирмы в компанию «Осеку»

1975 – «Боджанглз» заявляется к Ихаре, чтобы провести расследование семьи Накодо

1975 – Накодо-младший женится на Амэ Китадзава

1976–1977 – Амэ Китадзава страдает от припадков, Человек в Белом

1977 – тонет Амэ Китадзава

1999 – Миюки и Афуро переезжают в Токио

2000 – к Миюки подкатывается «Боджанглз», она связывается с Накодо

2001 —

В июле 2001-го появляюсь я, чтобы взять интервью у одного чувака в галерее патинко, и все летит к чертям собачьим. В первый день у Миюки припадок, на следующий день она умирает. Назавтра после этого судороги у меня, и на следующий день громят квартиру Афуро, она пытается замочить меня, а потом умоляет меня замочить ее. На мой пятый день в Токио Накодо тонет у себя во дворе, и Афуро исчезает.

Интересно, думал я, чем меня развлечет шестой день. Скомкав листок, я выкинул его в мусорную корзину. Попытка врубиться в прошлое не помешает наступить будущему, и я решил – могy всю ночь не спать и мучить себя вопросами, на которые не могу ответить; или могу попробовать задать храпака. В конце концов я занялся и тем и другим одновременно.

Дрейфуя где-то между сном и бодрствованием, я наблюдал лихорадочный танец бессвязных звуков и неполных образов, которые просачивались из сознания в подсознание, плавали туда и обратно, а в итоге слились в то, что, может, и было сном, но таким, каких у меня в жизни не случалось.

«Сексуальные игры», – говорит Арадзиро, проносясь на желтом мопеде. По небу на «Фоккер ДР-1»[70]70
  Истребитель ВВС Германии времен Первой мировой войны.


[Закрыть] летит Афуро-никакое-не-сокращение, закидывая Токио кирпичами под мелодию «Незнакомцев в ночи». Человек в Белом, ощипывая с лица родинки, выкладывает ими надпись: «Если играешь с таким, как Боджанглз, продуешь обязательно». В воде колышутся волосы Накодо, а по течению плывут бумажные фонарики. В инвалидной коляске сидит священник Храма Бэнтэн и кормит сухарями ворон, которые стаей окружили его. «У меня часы встали», – говорит он мне, показывая на Микки Мауса на запястье, а потом вороны принимаются каркать и хлопать крыльями, и священник бьется в судорогах. Я разворачиваю посылку в золотой фольге и внутри нахожу отрезанную руку. Стучат друг о дружку серебряные шарики, namu-naтu, треск огня, на полу галереи патинко бьется масса красно-белых карпов, Гомбэй роется в сумочке Миюки в поисках карты с указаниями, как добраться до клуба «Курой Кири», появляются светлячки. Над рекой серебристых пузырьков разворачиваются кольца дыма; в защитной тени ивы торчит Морж – на кладбище, забитом автоматами патинко, а в воздухе разносится запах рыбы и бензина. «Искомое тоже ищет тебя», – говорит Ихара и шмякает об стол телефон, разбивая его на миллион кусочков. На запечатанной двери – гравюра Миюки, по бокам у нее – четверо мужчин в белых костюмах; госпожа Китадзава протягивает мне портрет Бэндзайтэн а-ля Уорхол – в розовых и голубых тонах, богиня с родинкой размером с кассетную бомбу. На перекрестке Сибуя кричат горящие люди, а над ними огромный видеоэкран вспыхивает надписью «К НАМ ПРИСОЕДИНЯТСЯ ЕЩЕ ДВОЕ», и под тему из «Розовой Пантеры» дугой выгибается эскадрилья «Б-29». Снова и снова в воде появляется вялое тело Миюки. «Сейчас я в странном месте», – говорит она. Снова и снова Афуро с фингалом спрашивает: «Ты меня слышишь?» – голос ее все отдаляется, и вот уже слышен только шорох волн.

Когда наконец схлынула круговерть образов и звуков и наутро я, взмокший и дрожащий, проснулся, все сомнения, что мучили меня, вылились в один вопрос, который звенел в башке рассерженной сигнализацией. Этот вопрос торчал у меня в мозгах еще долго после того, как я выпрыгнул из постели, накинул шмотки и умчался из отеля «Лазурный».

Как я мог быть так слеп?