Текст книги "Тысячи лиц Бэнтэн"

Автор книги: Айзек Адамсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

5
ПРОФЕССОР КУДЗИМА

Вспомнив про Гомбэя, я решил, что не мешало бы проверить его историю о происхождении патинко. Вообще-то проверка фактов – страшная нудятина, и я легко мог бы сделать это по Интернету в Кливленде, но в Кливленде я не желал и вспоминать о патинко. С этой мыслью я велел водиле Накодо забыть про отель и отвезти меня в Канда-Дзимботё. Я хотел повидаться с профессором Кудзимой. Когда-то он преподавал историю в университете Нихон, а теперь у него был букинистический магазин.

Я познакомился с Кудзимой несколько лет назад, когда работал над статьей продвижение «Бездомным – айкидо». Правительство выделило денег на эту шарашку под названием «БА!», основанную на идее, что если научить бомжей айкидо, это даст им чувство собственного достоинства и дисциплину, нужные, чтобы жизнь у них снова наладилась. Но все пошло наперекосяк: по задворкам вспыхнули потасовки, и еще было несколько громких случаев, когда бомжи перетянули одеяло на себя, начистив рыла молодежным бандам в парке Ёёги. При подготовке к Кубку Мира копы устроили шмон в бомжевом городке в парке Синдзюку, началась свалка, и некоторым из токийских крутых полицейских поломали носы. Тут чиновники Кубка Мира ФИФА задались вопросом на миллион баксов: если токийские копы не могут приструнить кучку занюханных бомжей, живущих в картонных коробках, как же они рассчитывают контролировать пьяных вусмерть хулиганов, вооруженных сувенирными самурайскими мечами? Так накрылось медным тазом движение «Бездомным – айкидо».

В рамках статьи мне хотелось дать историческую справку о том, как Токио обращается со своими бездомными. Один из коллег порекомендовал мне Кудзиму, и мы с ним сразу поладили. Если такое с Кудзимой вообще реально. Завязать с ним разговор – все равно что с толкача завести подлодку, но уж если речь заходила об истории, Кудзима мог говорить часами.

Опять же, если эта история была не о нем самом. Закоренелый холостяк, Кудзима когда-то был восходящей звездой в университете Нихон, но потом внезапно ушел оттуда в самом расцвете, в тридцать шесть лет. Невероятное событие, учитывая, что уж если ты пустил корни в японском университете, там тебя разве что не цементируют. Когда я спросил Кудзиму, почему он ушел, он процедил только, что все было очень «сложно». Так что я связался с кое-какими источниками и раскопал, что Кудзиму «ушли» на пенсию раньше времени после скандала эндзё косай в 1989 году. Я не мог представить Кудзиму, ввязавшегося в «свидания за деньги» со студенточкой, но людские поступки вечно превосходят мое воображение. Да еще пример Эда научил меня, что кризис среднего возраста может буквально за несколько месяцев полностью изменить личность человека. Есть шанс, что я сам вдруг начну с ума сходить по гольфу, носить хаки и докеры и со страшной силой переться от фильмов Рона Говарда.[11]11
  Рон Говард (р. 1951) – американский актер, режиссер, продюсер и сценарист. Среди поставленных им фильмов – «Огненный вихрь». «Аполлон 13» и «Игры разума».


[Закрыть] Даже думать об этом страшно.

Водила подкинул меня до Ясукуни-дори – широкой улицы, идущей вверх по холму к храму Ясукуни. Этот памятник выстроили в честь японских жертв войны. В последние недели храм напропалую склоняли в международной прессе, так как японский премьер планировал официальный визит в храм, дабы выполнить предвыборное обещание. И Корея, и Китай заявили официальный протест японскому правительству, потому что в храме покоились останки казненных военных преступников класса А, ответственных за чудовищные зверства по всей Азии. Официальная реакция японского правительства была в общем такой же, как реакция на все щекотливые вопросы, относящиеся к войне: правительство хранило молчание, отделываясь расплывчатыми заявлениями о новом столетии сотрудничества всех азиатских наций.

По-моему, очень правильно, что книжный магазин профессора Кудзимы стоял в тени (. два ли не самого заметного в Токио напоминания об этой темной главе в истории нации. Сколько мы знакомы, Кудзима все время проводил исследования и писал книгу о городе времен войны. Его скандальное увольнение из университета практически гарантировало, что труд его жизни никогда не выйдет в свет, но Кудзиму это не остановило. Наверняка он работал над своей книгой и в тот момент, когда я, толкнув дверь, вошел в книжный магазин «Хапран».[12]12
  Восстание, мятеж (яп.).


[Закрыть]

Пробивая себе дорогу сквозь высокие кучи книг, наваленные в витрине, сквозь летучие пылинки, с улицы в глубину комнаты сочился неровный свет. Тут профессор Кудзима изучал некий таинственный фолиант размером с телефонный справочник. Его письменный стол служил, во-вторых, прилавком, в-третьих, картотекой и, в-четвертых, пожалуй, мусорной корзиной, так он был завален бумагами. Занимательное, должно быть, чтиво – меня Кудзима даже не заметил.

Судя по виду «Ханрана», люди сюда вообще нечасто заглядывают. Единственный свет шел с улицы, а в комнате витал некий дух, что роднит все бизнесы на грани банкротства в любой точке мира. Обреченность, банальный ежедневный фатум цифр, идущих не в ту графу. Только зайдешь в такое место, сразу настроение падает ниже плинтуса.

– Профессор Кудзима, – позвал я. – Сто лет не виделись.

Он дернул головой, раскрыл рот и пару секунд недоуменно пялился на меня своими щелочками, как будто не узнал.

– Билли Чака, – возвестил он.

– В яблочко. Как дела?

– Что вы тут делаете?

Я спросил его, здоровается ли он так со всеми покупателями, и он криво улыбнулся. Одна эта улыбка сказала мне о состоянии «Ханрана» больше, чем банковские документы. Кудзима чуть постарел и чуть подурнел, но по-настоящему поменялась только его шевелюра. Буйную серую гриву в стиле эйнштейновского хаоса выдрессировали и превратили в короткую, воспитанную, вполне респектабельную стрижку. Если б не поношенный вельветовый пиджак, вы бы по ошибке решили, что Кудзима – замначальника отдела в какой-нибудь компании из списков Токийской фондовой биржи.

Несколько минут мы потрепались о том о сем, причем я старательно избегал любых упоминаний университета Нихон. Кудзима был холост, всю жизнь прожил в Токио и клал на все, кроме истории, так что завести с ним светскую болтовню – та еще задача. Слава богу, трепотня описала полный круг, и Кудзима снова спросил, с чего это я к нему заявился.

Я повторил историю Гомбэя – про то, что патинко изобрели как способ разделаться с избытком шарикоподшипников после Второй мировой. Пока я распинался, Кудзима кивал в такт, затем подошел к полке у входной двери и пробежался пальцем по выровненным корешкам. Наконец остановился на толстой книге с тускло-зеленой обложкой и золотыми тиснеными буквами. Название гласило: «Как поймать удачу? Краткое руководство. Обзор и анализ эволюции субкультуры азартных игр, а также ее политических, социальных и экономических аспектов с эпохи Камакура[13]13
  Эпоха Камакура – период японской истории с 1185-го по 1333 г., назван в честь деревни, а затем крупного города Камакуры, Центра первого сёгуната.


[Закрыть] до наших дней». Я чуть не уснул, пока читал название.

– Вот тут должен быть ответ, – сказал Кудзима, сняв огромный том с полки и сунув его мне, как мешок с цементом. В воздухе, очнувшись от комы, заплясали пылинки.

– Супер. Гоните еще погрузчик, и я возьму книжку.

– Погрузчик?

– Проехали. Сколько я вам должен?

– Считайте это подарком.

– Очень любезно, но я настаиваю.

– Эта книга только место занимает, – сказал Кудзима. – Боюсь, тут и без того книг завались. Сейчас людям не до прошлого, будь это азартные игры или что. Пожалуйста, избавьте вы меня от этой книги. Окажете мне огромную услугу.

Я еще разок попытался всучить ему деньги, но он не поддался. По-моему. Кудзима был не в своей тарелке с того момента, как я ввалился в его магазин. Я почуял, что у него гора с плеч свалилась, когда мы попрощались. У меня, впрочем, тоже.

Но прямо перед уходом я набрался наглости и спросил:

– Так и работаете над книгой? Тут глаза у него загорелись.

– Она почти закончена, – объявил Кудзима. А потом ткнул пальцем в сторону стола, на груду картонных коробок, заваленных листами рукописи. Тысячи три страниц, если не больше. – С прошлого раза, когда мы виделись, я довольно сильно расширил рамки проекта. Да вы сами видите. В книге будет не просто история Токио времен войны. В общем, я решил исследовать историю города вплоть до эпохи Токугавы.[14]14
  Токугава – знатный род, правивший в Японии с 1600-го по 1868 г. Основателем считается Иэясу Токугава (1542–1616), ставший сегуном в 1603 г.


[Закрыть] Чем больше я занимался современной историей, тем отчетливее понимал, что ее нельзя понять, если не углубиться в прошлое гораздо, гораздо дальше. В любом случае осталось внести несколько ключевых элементов. Уже вышел на финишную прямую.

– Не терпится купить экземпляр, – сказал я. И не врал, вот только этому не бывать, потому что из-за увольнения Кудзимы из университета ни один издатель и смотреть не станет на его рукопись. Должно быть, подсознательно Кудзима это понимал. Но ему надо было притворяться, что не понимает, просто чтобы вставать по утрам, чистить зубы, есть, дышать и все такое прочее. И по той же причине я сомневался, что профессор когда-нибудь закончит свой труд. Всегда надо будет внести еще несколько ключевых пассажей. Он так и будет расширять тему и чего-то подгонять, разматывая клубок своей жизни. Я натянул на лицо улыбку, пожелал Кудзиме удачи и снова отправился на улицу. Утренняя дымка уже выгорела, становилось все жарче. По небу плыло всего несколько облачков, белых, пушистых и грозных, как спящие котята.

6
«КАК ПОЙМАТЬ УДАЧУ? КРАТКОЕ РУКОВОДСТВО»

Сорок минут спустя я с боем пробивался с линии Яма-нотэ, а половина токийского населения перла мне навстречу. Слова «железнодорожный вокзал» совершенно не объясняют, что такое Синдзюку-Эки. Если это – просто вокзал, тогда Нотр-Дам – просто церковь. Амазонка – просто речка, а «Битлз» – просто рок-н-ролльная группа. То и дело отходили поезда, каждые две-три минуты, но платформы все равно так и кишели людьми. Район Синдзюку – эпицентр самого густонаселенного города на планете, и уж тут об этом ни на секунду не забудешь. Общего веса людей, собранных на одной квадратной миле, занятой Синдзюку, хватило бы, чтоб навеки прогнуть земную поверхность, выбить планету из колеи и по кривой орбите швырнуть нас всех к солнцу.

Днем я наливался кофе со льдом, торча в кондиционированных интерьерах «БиБоп Сафари», африканской джаз-кофейни, в тот день безумно популярной среди меня и еще парочки людей. Сидя там, я прочел все, что говорилось о патинко в «Руководстве». Этого «всего» оказалось с избытком. На девяти десятках страниц прослеживалось происхождение патинко – от импортной детской игры времен эпохи Тайсё[15]15
  Период правления императора Тайсё, с 1912-го по 1926 г.


[Закрыть] до нынешней хай-тек индустрии с оборотом в 250 миллионов баксов.

История Гомбэя о стране, заваленной бесполезными шарикоподшипниками после Второй мировой, и об эврике, стукнувшей в голову какому-то безымянному складскому рабочему, оказалась апокрифом. Развитие патинко, как и многого в Японии, было сложным процессом: импортировали иностранную идею и укутали ее в такое количество слоев новизны, что она стала неузнаваемой, однозначно японской.

Если верить «Руководству», дело было так.

В 1920-е годы предшественник пинбола, штатовская игрушка под названием «Коринфянин», стала популярной в японских кондитерских. В 1926 году какой-то владелец магазина решил перевернуть «Коринто Гэму», как эту игрушку обозвали, и поставил ее вертикально, чтобы сэкономить драгоценное пространство.

Эта перевернутая игрушка стала известна как гатян-ко. Как она же получила название патинко, осталось тайной, покрытой мраком, хотя в книжке говорилось, что «пати-пати» – это звукоподражание, описывающее перестук жестких предметов друг о дружку, а также потрескивание огня. Первый зал патинко открыли рядом с Нагоя, но, когда разразилась война на Тихом океане, индустрию патинко вынудили перепрофилировать фабрики на производство боеприпасов.

Гомбэй сказал, что корни этой игры – в поражении, и в каком-то смысле был прав. После войны игра снова всплыла на поверхность и стала безумно популярной среди людей, жаждущих бездумного побега от реальности. (Примечательно, говорило «Руководство», что оставшийся в живых после войны Накадзима, кореец по происхождению, назвал свою компанию по производству автоматов патинко «Хэйва», что означает «мир». В то время японцы всем сердцем принимали эту идею). В 1950-е годы залы патинко начали появляться, словно грибы после дождя, сначала в развлекательных центрах больших городов, потом возле железнодорожных станций, а скоро без них уже и шагу нельзя было ступить.

В книге я нашел подробные описания и путаные чертежи самых разных автоматов и их техноэволюции в течение лет. Приводился доскональный план шаблона «Маса-мура» – сочетания металлических штырьков, ставшего стандартом для автоматов типа «Ханэмоно», у которых в центре была прорезь в форме тюльпана. Рассказывалось об электронных автоматах «Дэдзи-Пати»: они появились в семидесятые как реакция на видеоигры. На таких автоматах можно было выиграть больше, потому что в них сочетались патинко и жидкокристаллический дисплей, как у одноруких бандитов. Здесь уже не требовалось вычислять, между какими штырьками покатятся шарики, и игра лишилась многих навыков. Не так давно стали популярны автоматы «пати-суро»: тут штырьки были совсем без надобности, поскольку то были обычные игровые автоматы, вот только вместо монет или фишек они выплевывали шарики патинко. Но в «Руководстве» говорилось, что любители стратегии все же предпочитали автоматы типа «Кэнримоно»: чем дольше человек играет на таком автомате, тем больше у него шансов на выигрыш.

Оставшиеся сорок страниц о патинко рассказывали про экономические и юридические аспекты игры. С 1948 года, когда был принят «Акт о контроле над компаниями, могущими повлиять на общественную мораль», игра патинко считалась занятием для дегенератов. С самого начала индустрия патинко так и кишела мафией, потому что азартные игры – это живые деньги, идеальная среда для отмывания финансов и уклонения от налогов. Хотя «Руководство» об этом умалчивало, вначале речь шла и о расизме, так как многими залами автоматов владели корейцы.

На поверку официальная история патинко оказалась постоянным перетягиванием каната между Государственным полицейским агентством, владельцами галерей и компаниями, производящими автоматы патинко. Главная проблема была в том, что в Японии запрещены азартные игры – за исключением ставок на такие явно произвольно выбранные виды спорта, как велосипедные и лодочные гонки и скачки (о которых тоже подробно рассказывалось в «Руководстве»). Поэтому игрокам патинко было запрещено выигрывать наличку или призы стоимостью больше сотни баксов. Вместо этого им приходилось менять шарики патинко на сигареты, журналы, галстуки и дешевые часы.

Но уж конечно в Японии все было не так просто. Рядом с каждым залом патинко найдется буквально окно в стене под названием рёгаэ-дзё, «центр обмена призов». Тут бесполезные призы, типа кремней для зажигалок и очистителей мячиков для игры в гольф, меняли на наличные, а потом те же призы вновь продавали галерее патинко в рамках запутанной трехсторонней системы, которая доказывает: если только японцы когда-нибудь допрут, как экспортировать посредников и дырки от бубликов, их экономика моментально взлетит до небес.

Нередко такие центры обмена призов крышевала якудза или этнические китайские и корейские банды, но полиция неофициально закрывала на это глаза. Так как безработные чаще играют в азартные игры, индустрии патинко, одной из немногих, были по барабану экономические спады, и воротилы этого бизнеса знали, что не смогут убедить тридцать миллионов человек тратить в среднем по 325 долларов в неделю без живой денежной приманки. Потому многие годы воротилы всеми правдами и неправдами умудрялись заставлять власти игнорировать криминальные элементы, взамен обеспечивая членов Государственного полицейского агентства, вышедших в отставку, непыльной работенкой консультантов за хорошие бабки. И какие же консультации давали индустрии патинко эти копы в отставке? Как освободить индустрию от криминальных элементов, разумеется.

Раздел о патинко заканчивался кратким обзором того, как индустрия патинко расширяла базу своих клиентов, чтобы включить в нее женщин. Не скажу, что все этому радовались, потому что было несколько громких случаев, когда в припаркованных машинах задохнулись младенцы, пока их мамаши крутили ручки игровых автоматов. В последние годы ребята из маркетинга также старались привлечь безбашенный молодняк в залы автоматов патинко, где нет табачного дыма, зато можно устраивать свидания, и в массивные пятиэтажные галереи патинко, до которых прокуренным залам патинко прошлых лет – как до Луны. Есть даже канал кабельного телевидения, посвященный только патинко, – с самыми последними репортажами о том, какие автоматы в какой галерее дали самый большой выигрыш. И еще есть по меньшей мере семнадцать журналов на ту же тему.

Я же говорю, информации хоть завались, мне столько не надо. Вообще, листая книгу, я просто откладывал тот момент, когда придется писать про Гомбэя Фукугаву. Мне не улыбалось таскаться по всему городу с этой увесистой книженцией, и я выбросил ее рядом со стопкой манга за последний месяц, где заметил нечто под названием «Лол-Нет». Это оказался журнал, объявивший себя «суперфантастическим девчачьим журналом про сотики». Я пролистал калейдоскоп страниц, где тучи сияющих школьниц держали свои сотовые, как трофеи, флуоресцентные надписи кричали о том, что можно скачать десятку лучших мелодий для звонка этого месяца, где найти лучшие цветные мультяшки для экрана, где лучше всего купить дизайнерские панельки. И что, сейчас детишки читают вот это? Журналы о телефонах? Если да, то «Молодежь Азии» отстала от жизни больше, чем я боялся.

Выйдя из кафе, я решил было звякнуть старым токийским друзьям, с которыми сто лет не виделся, но в конце концов передумал. Рано или поздно речь обязательно зайдет о том, над чем я сейчас работаю, и тогда в диалоге появятся фальшивый интерес и вежливые вопросы, ответы на которые никому не хочется слышать. Конечно, я в любой момент могу наврать и сказать, что приехал сюда писать статью про сотики, но эта мысль угнетала еще больше.

Мне в голову пришло еще штук пятьдесят идей, чем заняться в Синдзюку, лишь бы не возвращаться в отель «Лазурный» сочинять статью, но я решил, что пора завязывать с отмазками. И с этой твердой решимостью отправился еще поубивать время в свою любимую лапшевню на Мэйдзи-дори, напротив здоровенного универмага «Исэтан».

Забегаловка была из разряда тех, где делаешь заказ через автомат у входа. Суешь деньги, тыкаешь в кнопку, получаешь билетик. Заходишь внутрь, хлопаешь билетом по стойке, ждешь заказа. Человеческое взаимодействие сводится до минимума. В таком месте ясно: чем больше людей напихано в город, тем больше они стараются друг друга избегать.

В забегаловке было не протолкнуться, как и повсюду в Синдзюку. Но я умудрился найти место, кинул билет на стойку и стал ждать. Над кухней висел телик, показывали новости. Индекс Никкей[16]16
  Индекс Никкей-Доу Джонс – индекс курсов ценных бумаг на Токийской фондовой бирже.


[Закрыть] падал, безработица росла, какого-то чиновника префектуры в Фукуоке прищучили за взятки. Здесь, в Токио, женатая парочка, угрожая пушкой, сперла в «Макдоналдсе» тридцать биг-маков, но настояла на том, чтоб заплатить за две большие колы. Задолженность по кредитам дошла до тридцати трех триллионов йен, уровень юношеской преступности побил все рекорды, а уровень рождаемости сполз до послевоенной отметки. В Киото распинался политик, предупреждая, что Япония должна подходить к умеренным реформам чрезвычайно осторожно, но тут хозяин забегаловки решил, что сыт по горло, и вырубил звук.

Принесли мой заказ. Удон[17]17
  Японская лапша, готовится главным образом из пшеничной муки, особые виды – из бобовой и гречишной.


[Закрыть] слегка передержали на огне, но, в общем, жаловаться не на что. В итоге я слопал три порции. Есть мне было неохота, но существует миллион отмазок, чтоб не садиться за статью, и я собирался перепробовать их все, прежде чем свалить из «Молодежи Азии». Покончив с лапшой, я отхлебнул светлое пиво «Кирин». На барной стойке вспотевший бокал, на барной табуретке вспотевший я, еще один день утекает сквозь пальцы.

Потягивая пиво, я вспомнил тот вечер, когда журнал закатил вечеринку в честь Эдова ухода на пенсию. Все собрались в мартини-баре «Небритый цирюльник», с видом на реку Кайахога. Говорят, что хороший редактор невидим, и когда ночь плавно перетекла в утро, до нас вдруг дошло, что Эд исчез. Я решил выяснить, куда же он слинял, и нашел его в патио. Эд одиноко стоял у перил и тоскливо пялился на реку.

Он был под мухой – как и все мы, – но по Эду никогда не скажешь, сильно ли он нажрался. Я встал рядом и давай вспоминать старые добрые деньки, когда он был редактором с пуленепробиваемыми принципами и курил как паровоз, а я был журналистом-сорвиголовой, которому нечего терять. Эд ни слова не говорил, только кивал, а я пытался его развеселить, размазывая ностальгические сопли про разные сенсации, которые мы отхватили раньше других; про молодежные движения, которые мы предсказали и пережили; про странные подростковые зрелища, которые мы отрыли и осветили; про те события, которые мы напророчили, вытащили на свет божий, похоронили и прославили.

Когда я выдохся, Эд произнес единственное слово:

– Хулахупы.

Затем хлопнул меня по спине, развернулся и поплелся обратно в бар. Я остался сидеть дурак дураком, думая, что, блин, это за хрень такая была? Когда я вернулся в бар, все колбасились по-прежнему, но Эд ушел домой, на пенсию.

Но я еще не готов последовать за ним. А это значит, что я буду гоняться с языком на плече за «Павшими звездами» и за прочими историями, которые Сара сочтет важными для подростков во всем мире. Однажды мне тоже устроят пенсионную вечеринку, а наутро я проснусь в своей кливлендской квартирке в одиночестве, с диким бодуном, и на меня будет хмуро таращиться остаток моей жизни.

Я прикончил пиво и встал, собираясь уходить.

А потом краем глаза увидел кое-что но телику.

Узкая река, на ней трое копов в лодке маневрируют между огромных бетонных опор. Следующий кадр – репортер на мостике над темной водой. Снова в кадре коны, в свете прожекторов затаскивают труп в лодку. Труп в белом платье без рукавов. В кадре снова репортер.

В Токио масса женщин. Миллионы и миллионы. Многие носят белые платья без рукавов. Особенно летом. Толпы стройных женщин с длинными волосами. Иди встань у западного выхода Синдзюку, велел я себе, и за минуту насчитаешь штук десять почти таких же девчонок, как она.

Но тот, кто монтировал эпизод, должно быть, облажался, или ошибка была наморенной, эдакая мерзкая подколка. Потому что, когда легавые подняли тело женщины на бетонную набережную, лицо было четко видно. Всего на секунду, а потом его снова затуманили увеличенные пикселы, которыми скрывают лица. Затем безжизненное тело погрузили на носилки и вывезли из кадра. В последнем кадре репортер стоял под автострадой, за ним в темноте едва виднелся канал. Звук был выключен, я не слышал, что говорит репортер, но мне это было без разницы. Только у одной женщины была такая родинка.