Текст книги "Нежность в хрустальных туфельках (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава двадцать вторая: Варя

В больнице, где лежит Дениска, жуткий холод. Пробирает до самых костей. Или мне это только кажется?

В машине Ленского было тепло и уютно, и я так втянулась в запах мяты, что первые несколько минут на свежем морозном воздухе чувствовала себя выброшенной на лед рыбой, которой нечем дышать. Просто стояла, глотая воздух сухими губами и смотрела вслед скрывшемуся за поворотом «Порше». И пыталась привести мысли в порядок, потому что на какое-то время, совсем на чуть-чуть, все заботы вылетели из моей головы, и в ней осталось странное, совершенно иррациональное желание побежать за ним следом и еще раз сказать, как я благодарна.

А потом во двор заехала машина Скорой помощи, и я быстро очнулась от ненужных фантазий. Ущипнула себя за щеку, приводя мысли в порядок и забежала внутрь.

Мать сидит неподалеку от реанимации: осунувшаяся, худая, помятая. Как будто ей не сорок пять, а все сто. Она даже не сразу меня замечает. Просто раскачивается из стороны в сторону, подтирая мятым платком давным-давно высохшие слезы. Я присаживаюсь рядом, молча обнимаю ее за плечи, и мы сидим так несколько минут.

– Бледная какая, солнышко. – Она растирает мои щеки сухими мозолистыми ладонями.

– Все хорошо, мам. Как Дениска?

Она сбивчиво рассказывает, что его состояние стабильно тяжелое, что брату ставят капельницы и делают компрессы и еще накладывают какие-то специальные охлаждающие пакеты. Снова плачет и мне приходится успокаивать ее фальшивыми надеждами: говорю, что все будет хорошо, что деньги мы найдем, главное, чтобы Дениска выздоровел, а остальное…

– Жизнь длинная, – улыбаюсь в ее тусклые от горя глаза, – хватит вернуть кредит до Денискиной свадьбы. А там придется в новый залезать.

Она кое-как улыбается в ответ.

Потом долгий и очень тяжелый разговор с врачом. Больница может обеспечить ребенка только самым минимумом, но если ограничится только этим, то шансы на выздоровление очень малы. Степень ожогов большая, началась интоксикация. Из рассказа матери я помню, что она поставила на плиту кастрюлю с водой, и пока переодевала Валю, брат каким-то образом притащил маленький стульчик из соседней комнаты, чтобы залезть в ящик со сладостями. Пытался схватиться за ручку кастрюли, как скалолаз – и опрокинул на себя шесть литров крутого кипятка.

– Деньги будут, – говорю я, понятия не имея, где их взять.

Доктор кивает и вручает мне длинный список всего, что еще нужно купить на следующие сутки. Приходится обегать три аптеки, пока у меня есть все необходимое. А потом чуть ли не с криками выгнать мать домой. Двух младших мать оставила у соседки, а за больной Валей присматривает шестнадцатилетняя Тоня.

Я немного гуляю вокруг больницы, покупаю кофе в автомате, но даже не могу заставить себя хоть что-нибудь съесть. В горле ком, в голове – стерильная пустота.

Еще через час начинается настоящий кошмар, потому что звонки от Пети приходят один за другим. Я знаю, что что бы не ответила – он все равно будет угрожать. Поэтому даже не хочу с ним разговаривать. Отправляю короткое сообщение, что я у матери и ищу деньги для брата, поэтому не хочу и не буду выяснять отношения. В ответ он пишет, что я сука и тварь, что я прикрываюсь братом, чтобы поехать к любовнику, и он выведет меня на чистую воду. Потом еще одно сообщение: смакует подробности того, в каких позах и как я отдаюсь своему «любовнику». И еще несколько, где есть слова «член» и «сосать». Хочу удалить их, но вовремя вспоминаю, что, наверное, для суда о разводе, это может быть доказательством? Или нет?

Ближе к десяти вечера брату становится хуже: я нарочно не звоню матери, чтобы не наводить страх раньше времени. Только тихонько сижу в углу на скамейке и пытаюсь молиться. Первый раз в жизни, на ходу придумывая слова.

Кризис проходит ближе к середине ночи, и только тогда я пишу матери, что у нас все хорошо, и я останусь в больнице до утра, чтобы она сменила меня к девять. Заботливые медсестры приносят одеяло и «одалживают» диван в сестринской, чтобы я поспала хоть пару часов. Роняю голову на подушку – и просто отключаюсь.

А потом кто-то трясет меня за плечо, и я вскакиваю, смазывая сон ладонями. За окном уже сереет утро, и из-за узоров на стекле ничего не видно. Но, кажется, идет снег.

– Что-то с Дениской? – спрашиваю стоящую надо мной молоденькую медсестру.

– Все хорошо, Варвара Юрьевна. – Улыбается и сует руки в кармашки халата. – Фонд «Надежда» выделил деньги для мальчика. С вашим братиком все будет в порядке.

– Какой фонд? – Может, я до сих пор сплю?

– Хороший фонд, вы не волнуйтесь. Кто-то за вас похлопотал.

Она выходит, а я так и не могу прийти в себя, прекрасно понимая, кто стал Денискиной феей-крестной.

Я пулей срываюсь в туалет, умываю лицо и долго умываю лицо и потом смотрю на сове отражение в крохотном зеркале над раковиной. Вид у меня – краше в гроб кладут: мешки под глазами, волосы растрепаны, и губы сплошь покрыты коричневыми, покрытыми коркой ранками. Точно не Золушка, ради которой расстарался Прекрасный принц.

Нет ни единого сомнения, что с фондом помог Даня. Потому что больше помочь попросту некому. И если его дядя здесь самый важный человек…

Еще раз набираю полную пригоршню холодной воды, задерживаю дыхание и окунаю в нее лицо. Кожу жжет миллионами иголок, но зато в голове, наконец, проясняется.

Нужно позвонить Ленскому. Банального «спасибо» ничтожно мало, но если я скажу еще хоть слово, то точно начну реветь.

Достаю телефон и разочарованно стону, потому что после вчерашних звонков, он намертво разряжен. Господи, что же я за рассеянная такая: мама, наверное, места себе не находит, потому что не может дозвониться. Хорошо, что я не забыла подзарядку, и сестрички разрешают поставить телефон. Минут пятнадцать я меряю коридор нервным шагом, потом налетаю на доктора и на этот раз он не пытается меня запугать, а говорит, что прогноз благоприятный и мальчик получит все самое лучшее лечение в полном объеме. Но когда уходит, то я слышу его не очень довольное: «Нет бы сразу сказать, что свои люди «в верхушке…» Не знаю, как с фондом, но с врачом точно был серьезный разговор, иначе стал бы он смотреть на меня волком?

У меня снова куча не отвеченных от мужа. Судя по времени звонков, Петя наяривал мне всю ночь, по нескольку раз в час, так что хорошо, что телефон выключился. Его сообщения я даже не открывают – не хочу портить такое хорошее волшебное и морозное утро.

Перезваниваю маме и огорошиваю ее новостями. Ревем, как дурочки, в два горла, но на этот раз это слезы облегчения. Она говорит, что уже собирается и будет минут через сорок.

Остается звонок Ленскому и мне очень не по себе, как будто я собираюсь звонит не ученику, не восемнадцатилетнему парню, а взрослому мужчине. И как будто даже через трубку он снова увидит мои покрасневшие щеки и уши.

Глава двадцать третья: Варя

Он отвечает только после седьмого гудка, как раз, когда я собираюсь нажать «отбой».

В трубке слышится возня, шорох одеял, и очень-очень сонное, и ворчливое:

– Привет, Колючка.

– Доброе утро, Ленский. Хватит валяться. – Не пойму откуда в моем голосе эта несвойственная мне смешинка. Наверное, все дело в облегчении: я почти трое суток только то и делала, что ела себя поедом, где найти деньги для Дениски, а теперь как будто сбросила с плеч бетонную плиту.

– Суббота, – бормочет Ленский. Снова шорох, зевок. – Вставать в субботу до полудня – преступление.

Я с ужасом понимаю, что еще нет девяти, и мысленно ругаю себя на чем свет стоит.

– Прости, – говорю охрипшим от неловкости голосом. – Я просто хочу тебя поблагодарить, и сказать, что если бы не…

– У тебя и твоего брата все хорошо? – перебивает Даня.

– Да. Врач дал хороший прогноз, и…

– Значит, тема закрыта. – Он нарочно тормозит мои неуклюжие попытки сказать «спасибо». – Ты где?

– В больнице, жду, когда мама придет. – Бреду по аллейке, собирая ладонью мерно падающие с неба разлапистые снежинки.

– Голодная?

– Ага, – отвечаю быстрее, чем успеваю предположить, к чему этот вопрос. И быстро исправляю положение: – Я потом сразу к своим сюда, позавтракаю.

– Я заеду через полчаса. Позавтракаем вместе, тут есть где.

Притормаживаю под усыпанным снегом деревом, прижимаю к губам талый снег в ладони. Понятия не имею, что сказать в ответ на это приглашение. Это неправильно, даже если формально мы не в школе и не школьное время, и еще более неправильно, что я – замужняя женщина, морочу голову восемнадцатилетнему парню, которому впору ухаживать за ровесницей. И лучше не думать о том, что мысль о ровеснице вызывает стойку ассоциацию с Варламовой и их зажиманиями в раздевалке, а мне это невыносимо противно.

Пауза слишком затягивается, и Ленский уточняет:

– Ты ничего не должна мне, Колючка. Не хочешь – ладно, считай, что не предлагал. Только одолжений не нужно и заставлять себя из-под палки тоже.

– Это не одолжения! – слишком бурно реагирую на его резкость. – Я замужем, Даня, я – твоя учительница.

– Я в курсе. – Горький смешок в трубку и короткий «чирк» зажигалкой. Мои ноздри мгновенно наполняются призрачной смесью запахов сладкой мяты и терпкого табачного дыма. – Но это вообще не мешает видеть тебя во сне, совершенно голую. Практически каждую ночь.

– Даня… – Хочу пожурить его, а получается почти стон пополам с дрожью, которая пробирает до самого нутра.

– Мне восемнадцать, Колючка. Имею право смотреть порно сны с твоим участием.

– Надеюсь, в них я веду себя прилично? – А ведь хотела свести все к простой шутке, весельем выбить неловкость. Но стоило произнести невинную фразу вслух – и она превратилась в заигрывание.

– Абсолютно аморально, Колючка. Только крыша чужого дома и уважение к его хозяевам не дает мне дрочить прямо сейчас.

– Даня! – И все равно тихо, сорвано, почти жалобно, чтобы не смел так нагло меня смущать.

Ленский хрипло смеется, и неловкость понемногу сходит на нет.

– Я тебя у мужа все равно заберу, Колючка. А если не отдаст – морду ему набью. Потому что хуевый у тебя муж, раз оставил тебя одну разруливать все проблемы.

Он даже не представляет, насколько в «яблочко» его слова.

– И мне вообще плевать на то, что ты старше: очевидно же, кто из нас двоих ребенок.

– Ты просто позер, Ленский.

– Но я все равно тебе нравлюсь, и поэтому бегаешь от меня, как заяц от волка.

Я тянусь к ветке, раскачиваю ее, и пока мне на голову сыпется снежное конфетти, говорю одними губами: «Кажется, правда нравишься».

Глава двадцать четвертая: Варя

Я не знаю, как это получилось, но когда я думаю, что мозг отвоевал у сердца право распоряжаться моими действиями и поступками, Ленский вдруг говорит, что мы можем просто погулять вечером, когда я буду свободна, и я… соглашаюсь. Просто и непринужденно говорю ему «да», и весь день только и думаю о том, что это будет за встреча и как я могла так опростоволоситься.

Хорошо, что забот полон рот и я просто топлю в них сжирающее меня сомнение. Пока мама в больнице с Дениской, готовлю обед и ужин, заправляю стирку, присматриваю за Валей и к обеду сменяю мать на ее посту. Мы договорились, что она приедет к шести вечера, и снова меня сменит. Врач и медсестры хором твердят, что нам не нужно быть возле мальчика постоянно, но этот вопрос даже не обсуждается.

В шесть десять, как раз через пять минут после прихода мамы, звонит Ленский и говорит, что не стал подъезжать прямо к больнице и припарковал машину около магазина напротив.

В салоне тепло и сумасшедше вкусно пахнет мятой, и, видимо, я слишком громко вдыхаю этот запах, потому что Даня вдруг поворачивается ко мне всем корпусом и чуть подается вперед. А я, как пружина, отклоняюсь назад, прямо под его насмешливым темным взглядом.

– Просто… покатаемся? – предлагаю я. – Мне еще вернуться нужно.

– Погуляем по набережной, – говорит он.

Вдвоем? Когда еще не весь город улегся спать и нас все будут видеть? Учительница и ученик? Замужняя женщина и восемнадцатилетний парень?

Наверное, паника на моем лице слишком очевидна, потому что Ленский тянется еще ближе, вынуждая меня сдавленно охнуть, когда его руки уже совсем близко от моих бедер.

– Я просто застегнул твой ремень безопасности, – поясняет он, надежно фиксируя меня в кресле. И протягивает мне стаканчик с горячим шоколадом и почищенный мандарин. – Я люблю шоколад с мандаринами. Попробуй – тебе тоже понравится.

Я делаю глоток тягучего горько-сладкого напитка и тут же вкладываю в рот кисловатую дольку. Первую секунду кажется, что я просто не смогу это проглотить, но потом вкус резко меняется, превращаясь в странную будоражащую смесь, которая растекается по горлу согревающим теплом.

– Ну как? – Ленский даже не пытается сделать вид, что не сводит взгляд с моих губ.

– Вкусно, – бормочу я, и снова спасаюсь бегством, отворачиваясь к окну.

Ночной город выглядит таким удивительно красивым в снегу. Сугробов не намело, но всюду словно посыпано белой ватой, а в свете уличный фонарей и иллюминации витрин он искрится, словно бриллиантовая пыльца.

Даня оставляет машину на стоянке около супермаркета, и мы медленно выходим на набережную, где и без нас хватает гуляющих парочек – потеряться легко и, похоже. До нас действительно никому нет дела.

Мы болтаем обо всем: Ленский рассказывает, что собирается поступать на экономический, и что планирует работать с отцом сразу, как только тот допустит его в святая святых. Он увлеченно делится планами н будущее: мечтает о карьере финансиста, о том, что сможет стать достойным приемником своего требовательного отца. И что спорт – это его стихия, потому что на ринге он спокоен и собран, и потому что именно там он научился держать любой удар и давать сдачи.

Мы останавливаемся подальше от света фонаря, не сговариваясь поднимаемся на небольшой бордюр, прямо под перилами и стоим так близко, что притрагиваемся друг к другу локтями. Никогда не привыкну к тому, что Ленский такой высокий и крепкий. И почему-то именно сегодня, когда он в модном пальто и свитере под горло, с заметной тенью щетины на острых гранях подбородка и челюсти, я понимаю, что у меня больше никогда язык не повернется назвать его «мальчишкой».

– Даня, я видела тебя и Варламову, – неожиданно даже для себя самой говорю я. – В раздевалке. Случайно.

Он хмурится, как будто пытается понять, о чем я. Потом, наконец, вспоминает и с горькой улыбкой стряхивает с волос снег.

– Ничего не было. Она была бухая в доску. Я ее отшил, понятно? Сказал, что между нами больше ничего и никогда. – Поворачивает голову и снова опускает взгляд на мои губы. – Ты поэтому так завелась?

Можно сказать «нет» и не усложнять то, что и так сложно до состояния бесконечности.

Можно сказать «нет» и он – я точно знаю – перестанет смотреть на мои губы так, будто один их вид причиняет ему невыносимую боль.

Но это будет вранье.

– Она – твоя ровесница и подходит тебе по возрасту, – срываюсь на скороговорку, лишь бы снова убежать от прямого ответа. – Я не должна… То есть, есть правила школы и ты мог попасть…

– Хоть раз скажи то, что думаешь, Колючка, – хрипло требует он. – Не трави меня «правильными вещами», потому что, блин, уже просто бесишь.

Он поворачивается всем корпусом, и я, словно за фокусником, слежу за его руками: за тем, как он затягивается от только что прикуренной сигареты, зажимает ее между пальцами левой руки, а правой обнимает меня за талию, прижимая твердо и безапелляционно. Его личный особенный запах кружит голову, а снежинки на кончиках ресниц сводят с ума.

– Я тебя поцелую, Колючка, – уже почти глухо, хрипом из самой груди.

Поднимаюсь на носочки, как падающая альпинистка отчаянно цепляюсь в его крутые плечи. И, как сумасшедшая, снова и снова, беззвучным шепотом:

– Хорошо, хорошо, хорошо…

Ленский просто жадно раскрывает мои губ, сильно и жестко. Стучимся зубами, потому что это слишком для нас обоих, но мне все равно мало. Хочется, как девчонке, сразу и все. Его губы такие жадные, что горечь сигарет проникает мне под кожу, и я снова карабкаюсь выше, потому что ноги поджимаются от наглого языка. Рука на моей талии держит уверенно и сильно, не дает упасть. Я глотаю его хриплые стоны, отзывчиво растворяя их в собственных вздохах.

Так сильно кружится голова.

Так немилосердно шатается мир, но этот мужчина не даст мне упасть. Не сегодня.

Он втягивает меня в игру, не оставляя ни капли инициативы: ведет и задет тон каждым движением языка и губ.

Мы смешиваемся дыханиями и мыслями, размениваем одно на двоих тепло и барабанную дробь вылетающих сердец.

Мне двадцать три, но именно сегодня – мой первый настоящий поцелуй.

Мы медленно отрываемся друг от друга, и Даня, как будто угадав мои мысли, берет меня за подбородок, не давая спрятать лицо. Он выглядит совсем взрослым, особенно когда мы стоим вот так близко, и он медленно поглаживает мою кожу большим пальцем той же руки, в которой держит сигарету. Это не жест неуверенного в себе школьника, и не ласка мальчишки, которому просто захотелось развлечься с девочкой постарше, чтобы записать в личный список еще один трофей. Это поведение мужчины, хоть еще и слишком юного.

– Я миллион раз представлял себе, как буду целовать тебя первый раз. Это были очень грязные фантазии. Колючка, но мне не за что стыдится. Но все же ни одна из них и близко не похожа на реальность.

Я не знаю, что ему сказать. Слов много и мало одновременно. Это как пытаться написать «Войну и Мир» на рисовом зернышке – особое мастерство, которым я совершенно не владею. Но мои пальцы еще крепче сжимают его плечи и, хоть самое время сбежать и напомнить обо всем, что нас разделяет, я прижимаюсь к нему еще сильнее.

– Мне нужно возвращаться в больницу, – шепотом говорю я, чтобы не слишком быстро распугивать мое персональное зимнее волшебство.

– Уже? – Ленский даже не пытается скрыть разочарование.

Делает последнюю затяжку и со словами «Тренер когда-нибудь убьет меня за эту дрянь», смотрит на часы. Его запястье так близко, что я вижу короткий волоски на тыльной стороне ладони. Совсем немного, ровно столько, чтобы рука не выглядела по-девичьи гладкой, хоть Дане это и так в любом случае не грозит.

Импульс сделать то, о чем я думала всякий раз, когда видела эти руки, слишком силен. Как цунами смывает мое терпение и здравомыслие, и я на выдохе притрагиваюсь губами к тыльной стороне ладони Ленского. Не целую, просто впитываю шершавость грубой кожи, и вздрагиваю, когда Даня в ответ проводить большим пальцем по моим губам, немного раздвигая их. Смотрит долго и пристально, и слишком вызывающе сглатывает в ответ на мою неумелую попытку оставить на его пальце еще один поцелуй.

Все его мысли написаны у него на лбу, все до единой.

Поэтому я вспыхиваю и начинаю дышать чаще, позволяя себе – только на секунду – пофантазировать, какое продолжение могло бы быть у этого поцелуя.

– Может быть… – начинает Даня, но звонок его телефона вторгается в наш разговор. Ленский смотрит на экран, хмурится и говорит: – Это мать.

Я понимающе киваю, и он быстро отходит, чтобы поговорить.

Что я делаю, господи? Чем думаю? О чем?

Пытаюсь поставить себя на место этой женщины, и рот наполняется горькой слюной. Вряд ли я бы хотела, чтобы мой восемнадцатилетний сын таскался с замужней женщиной на пять лет его старше, да еще и его же учительницей. Если бы мы жили в чуть менее цивилизованном обществе, меня бы точно побили камнями.

Глава двадцать пятая: Даня

Я позвонил матери еще вчера вечером: сказал, что у меня появились дела и я до воскресенья побуду у дядьки, тем более, что на выходные как раз приехал Вовка, его сын, мой двоюродный брат и по совместительству, мой хороший друг. Хоть мы и видимся по чайной ложке в год. Вчера половину ночи просто курили, заливались кофе, как кроты, и говорили обо всем.

Нет ни единого повода, чтобы мать звонила мне в девятом часу вечера, но я стараюсь не думать обо всякой херне, которая могла случиться. Я не смогу бросить Колючку одну, если мать скажет, что я должен срочно приехать.

Но, кажется, все-таки придется, потому что в трубке ее совершенно разбитый голос. Она еще только спрашивает, как дела и все ли у меня хорошо, не надоедаю ли дяде, а я уже знаю, что, скорее всего, где-то появилась информация о новой любовнице моего отца. Вероятно, еще моложе предыдущей, с которой моя мать только-только смирилась.

Я люблю отца. Он – пример для подражания: человек, который сделал сам себя, взял в руки загнивающий бизнес своего отца и превратил его в утку, несущую золотые яйца. Сколько себя помню, всегда хотел быть достойным его похвалы, из шкуры лез, чтобы заслужить его одобрение. И до сих пор хочу. Но за то, как он обращается с матерью, мне все чаще хочется разъебашить ему рожу, сломать пару костей и отправить на больничную койку, чтобы подумал, какого хера он творит, и на кого разменивает женщину, которая отдала ему свою жизнь и никогда, ничего не попросила взамен.

Мать ни слова не говорит о любовнице, но это читается между строк, сквозит фальшивыми нотами в голосе. Хочется как-то приободрить ее, но тогда придется зацепить и все остальное. Поэтому мы просто обмениваемся парой наших обыденных фраз, я обещаю быть аккуратным, вежливым, и не беспокоить хозяев, желаем друг другу спокойной ночи и разъединяемся.

Когда поворачиваюсь – Варя стоит на том же месте и смотрит на реку.

Такая… немного потерянная что ли.

Пока целовал ее, только и думал, что сдурею, что у меня тормоза слетят, катушки перегорят и вообще случится апокалипсис терпения. Потому и обнял ее только одной рукой – боялся, что раздавлю.

А теперь хочется просто постоять рядом. Послать ей какой-то сигнал, что я, хоть и малолетка в ее глазах, ни хрена не на один раз.

Подхожу к ней сзади, обнимаю двумя руками за талию и немного устало роняю лоб на плечо. Она вздрагивает, но и сама прижимается в ответ, накрывая мои ладони своими.

– У тебя руки очень холодные, – шепчет немного испугано.

– Все нормально, Колючка, я морозоустойчивый.

Я отвожу ее в больницу, и на прощанье говорю, что буду слать ей сообщения.

Надеюсь, достаточно пошлые, чтобы ночью она думала только обо мне.