Текст книги "Время зимы"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Катарина тем временем поравнялась с Многоликим, ласково, как ребенка, потрепала его по волосам: меж лохмами, будто обкромсанными самыми тупыми во всем Тареме, ножницами, застряли иголки дасирийских голубых сосен. Как ни настаивала она, мальчишка напрочь отказывался пользоваться услугами придворного цирюльника и портного, оттого и выглядел всего неопрятно. Таремка понимала его опасения – предавший своих братьев, Многоликий был обречен на вечный страх удара из-за угла. Потому-то и боялся всякого, кто мог подступиться к нему достаточно близко, не говоря уж о мастерах бритвы и ножниц.

– Хочешь, чтоб спустил с него жир? – Не открывая глаз, спросил мальчишка.

– Не для того я просила тащить эту свинью в Тарем, – она шепнула это прямо ему в ухо. – Выполнишь еще кое-что для меня, Многоликий?

– Как велишь, моя госпожа.

Видя, что дасирийцу не по душе их перешептывания, леди Ластрик вернулась к гостю. Насморк и резь в глазах были плохими предвестниками начинавшейся простуды. Поняв, что было глупостью вести разговоры здесь, далеко от тепла камина, она решила поторопить разговор.

– Тебе придется поехать в Северные земли, Многоликий отправится с тобою. Я доверяю ему рунный камень-ключ.

Бывший советник исподлобья покосился на мальчишку, определенно недовольный тем, что придется снова терпеть неприятную компанию, но в этот раз ему хватило смекалки промолчать.

– Поедешь в Съёрг, найдешь там храм Эрбата. Я знаю, что раньше кобелек служил знаменам военачальнику первой руки Драту, и хвалился тем, что его бастард. Но чем-то прогневил папашу и был отослан на край Эрбоса с глаз долой.

– Все десирийцы через одного хвалятся, что Дратовы щенки, – неуверенно предупредил Саа-Рош.

– И лишь у одного на морде папашкина длань, – закончила Катарина. – Мне было сказано, что видно три пальца из пяти. Толстяк закивал, оба его подбородка дружно поддакивали в такт.

– Как отыщешь – делай, что придется, лишь бы заставить его признаться. И не стесняйся просить Многоликого, он и немого разговорит.

– Все исполню как велишь, госпожа.

– Для твоего же блага, советник, не свалять дурака, – погрозила она.

После, кликнув стражу, велела сопроводить гостя в круглый трапезный зал. Когда в саду остались лишь она да Многоликий, мальчишка бросил прикидываться спящим, и, стоило Катарине присесть на скамью, устроился в ее ногах.

– Моя госпожа так добра, – сказал он печально. – Этому борову не мешало бы вспороть брюхо за дерзость.

– Он мне нужен, Многоликий, нужен Тарему. Если хочешь, чтоб входы били крепкими, их нужно как следует удобрить. Чистоплюйство, мой дорогой, нынче роскошь.

– Велика твоя мудрость. – Мальчишка положил голову на колени госпоже. – Будут ли для меня особые указания?

– Проследи, чтоб толстяк не распустил язык. Я очень дорожу секретом и мне не с руки, чтоб кто-то прознал о том раньше срока. Тем более, чтоб весть достигла императорского замка. Когда найдете кобеля Фарилиссы, делай, как сочтешь нужным. Только не калечь, чтоб мог говорить и был при памяти. А теперь ступай. Вам скоро в путь, поешь, как следует и возьми у золотаря сколько тебе нужно на дорогу и прочие мелкие расходы.

Мальчишка молча поднялся и растворился в дверях. Катарина знала, что он не возьмет ни единой лишней монеты. Он был убийцей, а не вором. Кровавой гончей что, взявши след, уже никогда его не бросит, пока не пустит жертве кровь. К тому ж здесь, в Замке на Пике, у бывшего брата Послесвета, было все, чего он желать – Катарина никогда не держала в черном теле тех, кем дорожила и чьими услугами пользовалась. Лишь сытая, обласканная собака никогда не предаст хозяина.

Оставалось одно – уговорить Фиранда взять Яфу в дом Ластриков. Катарина нарочно откладывала разговор, ожидая подходящего момента, но теперь, когда вышло время промедленья, предстояло выдержать всю тяжесть братского гнева. Глава девятая

– Пекло, как в печи у Гартиса.

Северянин прикрыл ладонью рыжую бороду из пяти косиц, и плюнул на пол. Миэ успела запомнить, что остальные звали его Хромым. Он и правда припадал на правую ногу, что не мешало бородачу бойко идти вперед по каменистой земле. За ним следовали двое, возрастом моложе – один бритый с бородой, заплетенной косами, один светловолосый и кривоносы, Оба вооружились мечами и деревянными щитами обтянутыми кожей. Тот, что носил три косицы, звался Ярос, второй, с кривым носом и гнилыми передними зубами, носил имя Дорф.

За троицей шли Банру и Миэ, за ними – остальные, кого эрл послал разведать путь. Хромому приходилось то и дело покрикивать на деревенских, чтоб не поднимали шум.

Воздух в горе был жарким. Миэ глотала его с отвращением, словно паршивую брагу. Во рту поселился гадостный привкус серы, глаза напухли от мелких песчинок, что плотной пеленой слились с воздухом.

Расщелина поглотила их почти сразу, стоило ступить в гору. Трех факелов не хватало, чтобы освещать путь и Миэ, нехотя, выколдовала светящийся шар. Она чувствовала магию. Как пес, науськанный на лисицу чует запах добычи, так и волшебники Эрбоса умели «слышать» магию – легкая вибрация воздуха, его бодрящий вкус, ощущение легкости. Стоило разведчикам шагнуть в горы, как волны сильной магии, одна за другой захлестывали волшебницу, будто шторм. Глубоко в подземельях и высоко в горах, магия часто становилась необузданной. Только очень сильные волшебники рисковали колдовать в таких местах. Но, пока путь не углублялся глубоко под гору, магия лишь немного пьянила, и Миэ избегала волшебства скорее из предосторожности, чем от страха.

Стены горы неприветливо ощерились острыми каменными выступами. Свод терялся в непроглядной тьме, та же тьма жадно проглатывала дорогу, что оставалась позади. Миэ содрогалась от мысли, что они могут просто-напросто не найти выхода. Волнений добавлял и жрец: Банру, истинный последователь своей солнечной богини, лишенный ее лика, поник. Тутмосиец силился держаться, но глаза его сделались неживыми, пальцы теребили расшитый пояс. Даже пальцы жреца стали холодными, несмотря на то, что в горе воздух с каждым шагом становился все горячее.

– Развилка! – Сообщил скрипучий голос Хромого и процессия застопорилась. Миэ проскользнула между Яросом и Дорфом, и, озадаченная, нахмурилась.

До этого относительно широкий путь, рассекал клин бурого камня, что своею пятой сливался с землей, а верхом стремился к свод пещеры. Сливался ли он с ним или нет – оставалось загадкой. Таремка подняла шар так высоко, как могла, но темнота ревностно хранила свой секрет.

В свете факелов каменный клин поблескивал красными и желтыми искорками. Дорога здесь расходилась налево и направо, и оба пути были похожи, словно отражения.

– Чего делать-то? – ворчливо спросил кто-то позади.

Миэ почувствовала на себе несколько вопросительных взглядов. Некоторые смотрели на Хромого. Не хватало еще разделиться, подумала таремка, шагнув в правый коридор.

– Стойте тут, – предупредила она сунувшихся было нескольких деревенских. – Я должна послушать магию.

В правом коридоре вибрация была значительно сильнее, у Миэ почти сразу голова пошла кругом. Женщина поспешно вернулась, дав себе немного времени, чтобы отдышаться.

– Нет времени тут прохлаждаться, – проскрипел Хромой и снова плюнул под ноги. – Как бы наших баб и ребятню не задрали шараши, пока мы тут гадаем да придумываем. Нужно разделиться.

– Верно говоришь, – поддержал Ярос и еще несколько голосов.

– Эрл велел держаться вместе, – напомнил Дорф. – Кто знает, что там за напасть. Большой кучей-то биться лучше.

– Только время зазря потеряем, – стоял на своем Хромой.

– А вместе шкуры целее будут, – подхватили те, что приняли сторону Дорфа.

Миэ, чье плохое настроение достигло пика, привлекла к себе внимание хлопком в ладоши. Эхо подхватило звук, как голодный пес кость, и размножило его. Северяне дружно нахмурились, но умолкли.

– Дорф прав, – таремка взяла сторону кривоносого. – Если мы разделимся, станем слабее.

– Там могут быть глубокие подземелья, харст знает, сколько времени уйдет, чтоб проверить хоть один, – влез Ярос.

– А может и не быть глубоких подземелий, а прямая дорога через горы. – Миэ заметила одобрительные взгляды соратников Дорфа. – Гадать можно сколько угодно, нужно идти, каждый час на счету.

– Вот и идите, – отрезал Хромой. – Кто не хочет маяться дурью, подтирать сопли и тащиться за бабьей юбкой – за мной.

Он больше никого не слушал, лишь туже затянул пояс и скрылся в левом коридоре. Ярос и остальные, – Миэ насчитала десятерых, – двинулись за ним, на прощанье желая остальным удачной охоты и милости Скальда.

– Ослы, безмозглые бараны! – Заругалась волшебница им в след, и осмотрела оставшихся.

Увы, вместе с Хромым, ушли все самые рослые и крепкие из северян. Теперь остался только Дорф и меньше десятка деревенских: из них лишь у троих были мечи – железный и два бронзовых, у нескольких – дубины, обвитые шипастой лентой. Остальные вооружились вилами и острогами. Миэ почувствовала приступ паники, но кое-как подавила нарастающее волнение.

Куда больше волшебницу волновал оставленный им правый коридор. Он буквально сочился сильными магическими волнами, и Миэ рисковала остаться без волшебства – единственного оружия, которым располагала.

– Послушайте, – Таремка нашла в себе силы для ободрительной улыбки, прекрасно понимая, как она действует на мужчин. – Мы зайдем в этот коридор и пройдем его, чтобы найти выход из гор. Нет ничего непосильного, если подойти с умом. Боги не оставят нас в добром деле. Северяне, воодушевленные, загалдели, сотрясая воздух оружием.

Банру, угрюмый и безучастный, молчал. Миэ хотелось подойти к жрецу и как следует встряхнуть его, чтоб хоть немного привести в чувство. Но она сдержала себя, понимая – порадовать тутмосийца в силах только солнечный свет, и чем скорее они найдут выход на поверхность, тем лучше.

– Не будем же терять время, – как можно решительнее сказала Миэ, несмотря на усталость и ноющие ступни. Она хотела лечь, хоть бы и на сенник прямо тут у стены, дать отдых телу и голове. Но любая остановка могла стать решающей для тех, кто ждал у горной пяты. Да и Банру угасал, как свеча; Миэ проклинала себя за то, что позволила жрецу пойти за ней.

Теперь их поредевший отряд возглавлял Дорф. Кривоносый держал наизготовку меч и уверенно прокладывал путь вперед. Несколько раз приходилось останавливать, чтобы убрать с пути каменные завалы. Очень скоро стал виден и потолок – с него, скалясь, свисали острые каменные сосульки. Чем глубже разведчики уходили в гору, тем уже становился коридор. Наконец, стены сошлись настолько близко, что идти можно было лишь по одному. Отряд выстроился длинной гусеницей и не сбавил шагов.

Миэ изо всех сил бодрилась, но магические волны становились все больше и чаще, лишая ее сил. Отметины светлой богини Виры, полученные Миэ по прихоти судьбы, были одновременно и даром, и проклятием. Те, кто всецело посвящал жизнь служению магии, совершенствовали дар Виры усиливающими эликсирами и отварами, становились отрешенными от мира, теряли интерес ко всему, кроме бесконечных поисков новых заклинаний и создания великих артефактов. Миэ вспомнила мастера-волшебника, которого отец нанял обучать ее магии. Ей едва исполнилось четырнадцать, и дар Виры раскрылся внезапно. Отец тревожился, что дочь его может помешаться рассудком – участь многих, в ком магия просыпался в старшем возрасте. Родитель не поскупился на учителя. Вскоре в их доме появился короткий, сгорбленных под тяжестью прожитых лет, старик, с лысиной, что от старости покрылась широкими рытвинами морщин. Он исправно учил подопечную, наставлял ее в искусстве волшебства и зачарования, помогал изучать книги с гравюрами самых опасных созданий Эрбоса и научал способам, как их одолеть. Но голос его был лишен цвета, слова монотонны, взор давно потух, и, закончив урок, старик спешил в уединенные покои, как молодой муж на ложе первой брачной ночью. Спустя многие годы, мастер просто исчез. Его комнату нашли пустой, всюду были разбросаны книги и осколки склянок для зелий.

Миэ больше никогда не слышала о нем, но каждый раз, думая о будущем, видела себя такой же в старости – заброшенной, отрешенной от мира, старухой с давно умершей душой.

Дорф вскинул руку в тот момент, когда Миэ приходила в себя после нового магического всплеска. Разведчики остановились: первые по цепочке передали последним, что насторожило Дорфа. Миэ, идущая третьей, протиснулась между мужчинами и поравнялась с кривоносым.

Коридор закончился неожиданно. Стены немного разошлись, вливаясь в пещеру. Их трех факелов продолжали жить только два и те угасали, а путеводного шара Миэ не хватало, чтобы осветить всю пещеру, но чернота, что стерегла пещеру, казалась не слишком плотной. Здесь потолок нависал совсем низко, был таким же гладким, как стены и пол; казалось, кто-то нарочно стер в пыль все острые выступы, и избавился от пещерных грибов. В стене, рядом с тем местом, где оборвался коридор, Миэ заметила пустой держатель для факела.

– Чудно? – протяжно сказал Дорф и переступил грань, за которой начинался зал. – Погляжу, что там впереди.

Миэ пожалела, что с ними нет Раша. Кто знает, что могут таить в себе стены пещеры? До того, как отряд разведчиков зашел в Хеттские горы, таремка успела наслушаться про ужасных огненных тварей и пламень, выбивающийся прямо из-под земли, про непогребенные души погибших смельчаков и врата в мертвое царство Гартиса. И ни слова, про обитаемые пещеры.

Пламя факела в руке Дорфа распугало тьму. Пещера оказалась не такой большой, как подумала Миэ. С того места, где остановился Дорф, поднимая факел на вытянутой руке, желтый свет от огня очертил плотное кольцо стен. У западной, в половину роста взрослого человека, разлеглась куча хлама, напротив нее, на вбитых в стену деревянных колышках, висели одежды, как показалось Миэ – несколько старых черных плащей.

– Здесь, видать, выход-то один, – сказал кривоносый, разглядывая потолок, будто хотел высмотреть там спрятанный путь.

Миэ вошла следом, подталкиваемая любопытными деревенскими. Они высыпали в пещеру, как горох из стручка. Волшебница задержалась у стен с держателем, поджидая Банру. Жрец, воспользовавшись короткой задержкой, достал из заплечного мешка ящик с настойками и зельями, выбрал одну из склянок и, откупорив пробку, влил на язык пару капель. Миэ почувствовала знакомый запах терпкой горечи.

– Настойка из хасиса? – Она не ждала ответа, стараясь одновременно не упускать из виду северян, столпившихся у кучи хлама: они предусмотрительно тыкали в нее острогами и вилами. – Банру, хасис туманит рассудок.

– Я жажду тумана, госпожа моя, – ответил Банру. – Силы покидают меня, отчаяние терзает душу, лишенную единственной отрады – прекрасного лика Лассии. Моя богиня…

– Не думала, что вера твоя так слаба, – грубо оборвала Миэ, метнула взгляд-молнию на склянку в ладони Банру и отвернулась, чтоб не поддаться желанию, залепить жрецу пощечину. Банру нравился ей своим непоколебимым духом и мудростью, но, как оказалось, все это испарилось, стоило солнцу покинуть его. – Зачем только поплелся следом. Ответом ей стал звук нового глотка.

– Эрель, – окликнул один из северян. – Мы тут кой чего отыскали.

В куче хлама, которую деревенские растащили вилами, нашлось несколько книг, обломки глиняной посуды и небольшой ящик, в нескольких местах почерневший, как от огня. Северяне не спешили притрагиваться к находкам и Миэ, поворчав, первой приступила к осмотру.

Книги оказались старыми – их пергаментные страницы курчавились обожженными краями, чернила выцвели от времени. Медные уголки обложек растеряли благородную позолоту. Книги высоко ценились на рынке, на изготовление одного тома уходило много времени, сил и золота. Те три, которые Миэ лишь бегло осмотрела, могли потянуть на полсотни золотом, несмотря на потрепанный вид.

– Мы возьмем книги, – сказала Миэ и, недолго думая, сунула все три тома в свой заплечный мешок, тот разом заметно потяжелел.

– В тех книгах чего-то важное, эрель? – Дорфу не понравилось, что чужестранка прибрала к рукам найденное в их горах и, по праву, принадлежавшее северянам.

– Сказки. – Миэ обезоруживающе улыбнулась. – Как только вернемся, я обязательно прочту вам одну или две.

В глазах северянина скользнуло сомнение, но он не решился спорить с волшебницей. Вместо этого он первым забрал ящик, на который нацелилась Миэ, и унес его в сторону, подальше от загребущих рук таремки. Миэ, не будь она так сосредоточена, залилась бы хохотом, глядя, как Дорф бестолку вертит находку.

– Раз была посуда, значит были и люди, – раздался над головой таремки безжизненный голос жреца.

Она покрутила между пальцами крупный обломок чаши, после отбросила его и поднялась, стряхивая с колен пыль.

– Что за книги ты спрятала, госпожа? – Глаза Банру уже загорались огнем, что пробудил дурман хасиса, на смуглой коже щек проступил лихорадочный румянец.

Миэ медлила с ответом, и, в тот миг, когда решилась говорить, пещера наполнилась пронзительным визгом. Один, второй, третий. Они раздавались оттуда, где на крючках висела одежда.

Писк был высоким и тонким, дребезжащим, будто натянутая тетива. Один за другим, северяне валились на землю, закрывая ладонями уши, корчась судорогами. Рты их раскрывались, но крик тонул, как и все остальные звуки. Остался лишь пронзительный визг и тени под потолком.

Миэ в последний момент успела заметить, как одна из темных накидок, встрепенулась и сорвалась с места. То, что казалось тканью, обернулось летающей тварью, чьи крылья были похожими на кожистые крылья летучих мышей. «Накидка» зависла под потолком, развернулась, показывая обратную сторону себя – на брюхе белесая кожа, покрытая мелкими пятнами, на которой скалился рот, полный мелких острых зубов. Сквозь них сочился раздвоенный змеиный язык.

Волшебница билась агонией. Волны магии, донимающие ее в пещере, сделались сильнее. Она перевернулась на спину, потом на бок, вгрызаясь ногтями в пол. В голове пульсировала боль. Путеводный шар, потерявший контроль, хаотично метался по пещере. Света от него становилось все меньше, но летуны шарахались, стоило шару оказаться поблизости.

Всего в нескольких шагах от того места, где лежала, Миэ увидела одного из северян. Мужчина лежал на земле, руки и ноги его мелко дергались, будто в судороге, рядом валялся потухший факел, а на груди несчастного сидела черная тварь. «Накидка» разинула рот и буквально заглотила лицо северянина. Еще одна стремительно спикировала вниз, выбрав себе другую жертву. Третий летун продолжал вертеться под сводом пещеры, будто выжидал, пока насытятся остальные.

Единственный, кто устоял на ногах, был Банру. Одурманенный настойкой хасиса, которую часто давали тяжелораненным воинам, чтобы те могли забыться в царстве грез, Банру уставился на летающую под потолком тень. Казалось, они вели безмолвный поединок.

Миэ разразилась новым беззвучным воплем боли. Она потянулась к жрецу, почти не веря, что он заметит ее. Так и сталось – Банру, немигающим взором, глядел лишь на чернокрылого летуна.

Неожиданно, все звуки умолкли. Миэ сперва подумала, что слух ее не выдержал пытки и она оглохла. Но нет, в нависшей тишине, такой же болезненной, как и писк теневых летунов, раздавались отголоски слов – шипящий шепот, протяжный и, в то же время, обрывистый. Миэ видела, как шевелятся пересохшие, неестественно бледные губы Банру. Тени взвились под потолок, их обагренные кровью рты изрыгали лишь тишину. Волшебница поднялась, покачиваясь на слабых ногах. Она хотела говорить, но безмолвие, что заполнило пещеру, глушило каждый звук.

В ногах, окутанные облаками пыли из-под сапог спохватившихся разведчиков, навеки затихли трое северян. Миэ дернулась, проглотив рвотный позыв. Быстро отошли, подумала она, отводя взгляд от кровавого месива, которым стали лица мертвых мужчин.

В следующий миг ее толкнули. Волшебница снова упала, едва не угодив ладонью под ногу одного из северян, вооруженного мечом. Почти сразу, над головой таремки проскользнула тень, запах серы шлейфом тянулся за нею. Тень настигла острога – беззвучно, острый зазубренный край вынырнул из белого брюха летуна, вязкая желтая жижа окрасила наконечник. Миэ вовремя увернулась от рухнувшей твари. Тень мигом ссохлась, будто земляная лягушка, свернулась вовнутрь и затихла.

Миэ почувствовала легкое облегчение. Значит, она не ошиблась, и Хеттские горы стали пристанищем для таронов – созданий ночи, пожирателей плоти и ловких обманщиков. Таронов считала давно вымершими созданиями, но, как оказалось, твари продолжали существовать и дальше. Сильнее всего тароны любили лакомиться содержимым человеческих голов, но оставляли его на десерт, сперва насыщаясь свежей кровью и мясом. Те, что поджидали в пещере, целились в лицо, ближе к любимому лакомству, а значит были не голодны.

Миэ не успела подумать о том, кем могли пировать тароны в безлюдной пещере. Рядом с нею оказался Дорф, дернул за руку, поднимая, будто безвольную куклу. Северянин размахивал мечом, отбиваясь от яростного летуна, теснившего их в коридор. Другой тарон, окруженный тройкой деревенских, бился под сводом – Миэ успела заметить рваную дыру в кожистом крыле. И только Банру, застыв недвижимый, будто камень, оставался спокоен.

Дорф схватил меч второй рукой и продолжал размахивать им перед собой, не подпуская тарона ближе, но и не нанося летуну никакого вреда. Тарон раззевал пасть, его алый язык сочился свежевыпитой кровью, но тварь не спешила подбираться ближе. И вдруг, заметив жреца, тарон крутанулся волчком, взвился, на миг слившись с тьмой под сводом, и камнем упал вниз, стремясь к Банру.

Миэ бросилась вперед. Она кричала, предупреждая об опасности. Охваченная страхом сущность отказывалась верить, что тишина, сотворена волшебником, не поддастся и слова умрут не родившись.

Тарон впился в спину жреца. Банру мотнул головой, ноги предали его. Жрец упал на колени, но не рухнул окончательно, найдя опору в руках. Миэ, как сквозь пелену сна, видела тутмосийца, стоявшего на четвереньках, и летуна на его спине. Проскользнувший путеводный шар отразил на стены длинную тень человека, обретшего крылья.

Над спиной жреца, не зацепив тарона, пролетело копье. Четная тварь обняла Банру крыльями, припала всем телом к жертве, становясь подобием уродливого горба. Жрец не сопротивлялся, только пальцы его обреченно скребли землю.

Миэ, оказавшись на расстоянии руки, вцепилась в крыло летуна. Тщетно – тварь не спешила отрываться от жертвы. Обезумев от отчаяния, крови и смерти вокруг, волшебница рвала крыло, ломая ногти об плотную кожу, и, в последней сумасшедшей попытке помочь, вцепилась в летуна зубами. Под сомкнувшимися челюстями хрустнуло.

В следующий миг тарон оторвался от Банру – брюхо и пасть летуна перепачкались кровью, ее густой аромат вонзился Миэ в ноздри. Тварь хищно оскалилась. Жрец завалился на бок и затих.

Таремка разглядела лишь молнию клинка в руках Дорфа. Ни звука удара, ни предсмертного вопля летуна. Окровавленное брюхо тарона поддалось острой кромке меча. Удар отхватил треть туши. Тварь упала, скукожилась, стала меньше чуть не вдвое.

Миэ видела, как Дорф что-то выкривал, слюна летела от его губ. Таремка мелко дрожала, кивала головой сама не понимая чему. На заднем фоне, изрешеченный вилами и острогами северян, сдох и третий тарон.

Женщина поспешила к Банру. Он был жив, но слаб – грудь едва вздымалась под ладонью волшебницы. Поблагодарив Амейлин Звонкоголосую, Миэ достала из-за пояса жреца кривой короткий кинжал, который тот носил лишь для красоты и никогда не пускал в дело, и разрезала ремни, что стягивали плотную шерстяную тунику. После осторожно сняла ее и следом – полотняную рубашку, насквозь мокрую от пота и крови. Веки жреца дрогнули, но он остался в беспамятстве. Миэ, пользуясь тем, что магия немного утихла, начаровала новый путеводный шар. Поманив огонек к себе, направила его так, чтобы свет падал на спину жреца. И затряслась, как в лихорадке.

Клыки тарона без труда прошли сквозь плотные одежды и нашли кожу. В спине Банру осталось множество глубоких кровоточащих ран.

Таремка не медлила. Она позволила себе забыть, как боится вида чужой крови, как страшится распахнутых взоров мертвецов. Волшебница переступила через лишенного лица северянина, направилась к коридору, оттолкнув чью-то руку, что пыталась ее задержать. На полу лежал мешок Банру. Миэ достала ящик с зельями, откинула крышку, выбирая нужные склянки и глиняный горшочек со смердящей мазью.

– … чтоб их харсты драли!

Сонм голосов, звуков, шорохов, накрыл волшебницу одновременно с толчком магии – чародейство Банру отступило. Таремка не поддалась головокружению. Решительность давала силы.

– Эрель, мертв он, – басил позади Дорф.

– Жив, – отсекла она и, собрав нужные склянки, шагнула к жрецу. Она не смотрела по сторонам, не слушала печальных слов молитв северян.

– Потерпи, – просила она жреца, приподнимая его голову. Раздвинула рукою губы и втиснула меж зубами палец. Жидкость одной из склянок тонким ручейком скользнула в рот жреца. Миэ не торопилась, чтоб не пропало ни капли. Потом оторвала рукав от рубахи Банру, валявшейся рядом, смочила ткань вином, – северяне дружно загалдели, обиженные тратой драгоценного хмельного напитка, – и смыла кровь. На коже остался след хищной пасти – все зубы тарона достигли цели. Содержимое следующей бутылочки, густое как масло, Миэ втерла в спину жреца. Раны перестали сочиться, края отметин от зубов стали белесыми. Последней была мазь из горшочка – ею волшебница умастила спину Банру.

– Мне нужна рубаха, – потребовала она.

– Налегке шли, эрель, – растерянно сказал кто-то.

– Снимите с покойников, им без надобности.

– Нехорошо, эрель, – кривоносый Дорф присел рядом. Он смотрел на тутмосийца, все еще не веря, что тот жив. От собственной оплошности северянин громко сопел и закусывал ус. – Нужно уважать покойников.

– Если бы не он, – Миэ указала на жреца, – все мы были бы сейчас покойниками. Так что уважь его, Дорф, или я тебя испепелю, и да поможет Амейлин моему гневу!

Кривоносый решил не испытывать ее терпение, принес и рубаху, и овчинную тунику. Одежда по вороту обагрилась кровью предыдущего хозяина, но была целой. Вдвоем, Дорф и Миэ переодели Банру, пока трое оставшихся в живых северян, оттащили в сторону тела, нагромождая их кучей.

– Скажи им, чтоб не вздумали жечь покойников, – предупредила Миэ, лихорадочно соображая, кто понесет Банру.

– Нужно проводить павших в мир духов. – По выражению лица Дорфа стало ясно, что он не снесет еще одного непочтительного отношения к умершим.

– Если тела загорятся, будет много вони. – Миэ едва сдерживалась, чтоб не сорваться на крик. – Выход отсюда лишь один, в тот коридор, по которому мы пришли, и вся вонь пойдет туда. Мы задохнемся раньше, чем доберемся до поверхности. И одним богам ведомо, сколько еще таронов притаилось в горе. Эти были не голодны, а когда тароны едят вдосталь, они очень быстро плодятся. Здесь даже не гнездо. Засада, и твари чуют, что в нее кто-нибудь, да попадет. Если мы не унесем ноги, будет много хуже.

– Никогда северяне не станут убегать, – буркнул кто-то из выживших, но его голос остался одиноким.

– Хромой и Ярос, и остальные… – Дорф напрягся в ожидании ответа.

Миэ поднялась, оставив Банру заботам Дорфа. Даже зная, что тарон мертв, волшебница страшилась подойти к нему. Тварь, недавно живая и смертоносная, сморщилась, как сухой лист, шкура на ней посветлела до серого. Миэ подняла обломок древка остроги и несколько раз ткнула тарона в разных местах. Убедившись, что тот не шевелится, перевернула его так, чтоб скорченный рот оказался наверху, и присмотрелась. Ни глаз, ни рук, ни ног, только темный отросток внизу, не больше мизинца. Миэ осмотрела остальных, и вздохнула.

– Тут лишь самцы. Самки таронов не охотятся только если сидят на яйцах или стерегут молодняк. Самки на треть крупнее самцов и никого не подпустят к детенышам. Те, что попадут к ним, обречены. – Миэ не собиралась щадить чувства северян, напротив – она немного повысила голос, чтоб каждый слышал ее слова. Может тогда упрямые селяне начнут скорее понимать. – Хромой повел людей прямиком в логово. Если они растревожили гнездо… Заканчивать Миэ не стала. Ей было достаточно того, что северяне зашевелились.

Волшебница по очереди, быстро, как умела, обработала их раны. Одному из деревенских летун до кости разорвал плечо, но волшебница не услыхала от мужчины ни звука, когда, перевязывая рану, неосторожно тыкала пальцами в самую середины развороченной кожи.

Северяне подобрали остроги и то, чем можно было обороняться. Миэ забрала коробку, которая так и не поддалась Дорфу – волшебница не хотела тратить время на отгадывание секрета, понадеявшись, что у нее еще будет на то время и спокойное место. Дорф вызвался нести Банру.

– Заткните уши, – потребовала Миэ. Подавая пример, таремка вырвала клок бараньего меха из овчины в оторочке жилета, смочила его слюной, скатала пальцами и воткнула в ухо. – Идти нужно быстро и заткнув рты, в случае опасности – поднимать руку. И молитесь своим богам.

Дорога назад была тягостной. Теперь первым шел один из северян, тот, что пострадал меньше остальных. Это его рука умело наколола тарона на острогу, и северянин был тем горд. Он вернул себе оружие, срезал с убитого летуна длинный кусок кожи и повязал на острогу, у самого наконечника.

Следом шла Миэ и направляла путеводный шар. За нею – северянин с мечом, Дорф с Банру на спине, и замыкал ход третий из уцелевших. Жрец продолжал находиться в беспамятстве. Миэ нашла в его ящике с зельями наполовину пустую склянку с настойкой хасиса. От такого количества жрец мог быть в царстве грез несколько дней. Миэ радовало лишь то, что в забытьи Банру не чувствовал боли.

Таремке казалось, что обратный путь стал вдвое длиннее. Они шли и шли, а впереди никак не появлялся долгожданный просвет развилки. Несколько раз приходилось останавливаться, чтобы проверить раны жреца и плечо северянина. И снова в путь.

Когда Миэ почти уверилась, что они попали в лабиринт, в игру иллюзий, путеводный шар осветил широкий коридор. Северяне замедлили шаг, первый вытянул затычку из уха и прислушался. Миэ знала, что в тайне все он надеялись увидеть здесь своих, чудом выживших. Но она уж давно не верила с такие подарки судьбы, а богиня Калиссея, любимая торгашами и игроками, не зря звалась госпожой Стервой за непредсказуемый нрав. Знаками, Миэ поторопила остальных.

Теперь дорога пошла в гору. Небольшой наклон, но даже он с трудом давался уставшим и отчаявшимся северянам. Таремка сама пребывала в мрачном расположении духа. Путь в Хеттские горы был закрыт. Они не нашли огненных тварей и врат в царство Гартиса, но от того легче не становилось. Логово таронов, раскормленных в тепле и еде, ни за что не пропустит лакомую добычу. Миэ не могла взять в толк одного – откуда летуны брали еду? Северяне так страшились гор, что вряд ли стали бы лезть в них без нужды. Даже под страхом быть съеденными шарашами, они раздумывали, какое из зол меньше. Но тароны, без всякого сомнения, ели часто и много. И в куче мусора были остатки посуды. И еще крюки на стене для одежды. Миэ надеялась, что найдет ответ в книгах и ящике с секретом.