Текст книги "Поселок Тополи"

Автор книги: Айвен Саутолл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Правда, Лорна, иди. Иди и полежи, тебе сразу станет легче. А я попробую найти Джона. Сейчас всех обзвоним. Я побуду с тобой до прихода миссис Фэрхолл.

– Ты же знаешь, что тебе надо идти домой, – слабо возразила Лорна. – Сколько тебе мама велела всего сделать, и ты еще не завтракала. Стиви тебе говорил, я слышала.

– Моя мама не рассердится, когда узнает, что у тебя случилось. А позавтракать мы можем с тобой вместе.

– Хорошо, – сказала Лорна.

Просунув голову в машину, она поцеловала отца и быстро пошла к дому. Стелла на минуту даже растерялась. Дедушка встретил ее вопросительный взгляд.

– Беги, беги, девочка. Не оставляй ее. Да смотри заставь ее отдохнуть.

Стелла отступила на несколько шагов, потом повернулась и побежала следом за Лорной.

Дедушка обратился к Уоллесу:

– Видишь ты где-нибудь там моего внука? Идет он, наконец?

– Нет, сэр, ни души не видно. Даже этого мальчонки нет, которого вы за ним послали.

И дедушка принял решение. По чести говоря, ведь Питеру ничего не грозит. По чести говоря, ведь пожар – пусть и очень сильный – далеко и отделен от них такой непреодолимой преградой, как водохранилище. Если он каким-нибудь чудом все же доберется до Тополей, это будет не скоро – может быть, даже не сегодня. Верней всего, вообще никогда. А старик Джордж – тот действительно в опасности.

Когда минуты через две Стиви вышел из-за поворота, дорога была пуста.

Он остановился, подбоченился.

– Хороши, нечего сказать! – пропел он в лицо ветру. – Уехали без меня. Теперь мне домой пешком тащиться!

9. Разгневанный день

Питер все спрашивал себя: который же час? Ему не так уж нужно было это знать, просто это было частью его тревоги. Сколько сейчас – семь часов, восемь или больше? Летнее солнце обманчиво: стоит высоко, когда еще очень рано.

Трудно сказать, какая мысль в голове у Питера была главная, он ни на чем не мог сосредоточиться надолго. Он знал, что надо идти домой, к дедушке, но чем дольше откладывал, тем труднее становилось повернуть к дому. Он боялся последствий своей размолвки со Стеллой, но не хотел делать первый шаг к примирению, опасаясь, как бы не рассориться окончательно. Он помнил, что в половине одиннадцатого Бакингемы поедут в Оленьи Пески, если они вообще туда поедут, но до этого еще далеко, значит, сейчас разыскивать Стеллу еще не обязательно. Ему внушал подозрения незнакомый мальчик, который прятался в лесу где-то у него за спиной, но не хватало мужества обернуться и встретиться с ним лицом к лицу. Встречаться с людьми лицом к лицу куда труднее, чем их выслеживать. И еще его пугало небо. Оно было такое грозное, такое некрасивое, такое невиданное. Оно нависло над землей, как горячее коричневое одеяло, от которого отрывались мелкие черные клочки пепла, оно не умеряло исходящий от солнца жар, а вбирало его, усиливало, и от этого день казался особенно зловещим. Это был день гнева – не просто ветреный и бурный, но какой-то бешеный, гневно ополчившийся на все живое. Он ненавидел траву и деревья, птиц и животных, и от его ненависти они увядали и гибли или, задыхаясь, укрывались в тень. А больше всего этот день ненавидел Питера. Он словно окутал его своей злобой, готовый нанести удар при малейшей попытке Питера ему воспротивиться. Его окружала стена, невидимая стена, оставившая ему несколько квадратных ярдов горячей, пыльной земли в нижнем конце морковного поля. Ему так хотелось отсюда вырваться, укрыться в тень, подобно птицам и другим живым тварям, напиться холодной воды, но он не мог сдвинуться с места.

День так страшно на него гневался, что он не решался ему перечить.

В доме, за спущенными шторами, было темно и не так жарко, и Лорна сказала, что в холодильнике есть кувшин с лимонной водой. Стелла не сразу его нашла: лампочки в холодильнике не было, и вся кухня тонула в полумраке. Она повернула выключатель на стене, но лампа под потолком тоже не зажглась. В конце концов она принесла стакан лимонной воды Лорне в ее комнату и спросила:

– Выпьешь это или хочешь лучше чаю?

Лорна выпила лимонную воду.

– А как с завтраком? – спросила Стелла. – Ты сама-то завтракала?

Лорна кивнула.

– Хочешь корнфлексу или еще чего-нибудь?

– Нет. Но если ты чего-нибудь сваришь, я поем с тобой за компанию.

– Ты лежи, не вставай. А может, хочешь принять ванну?

Лорна слабо улыбнулась:

– Ты хочешь сказать, что мне не мешает принять ванну?

– Ванна тебе поможет успокоиться. Особенно теплая.

– Да, наверно. – Лорна спустила ноги с кровати. – Пожалуй, правда приму ванну и переоденусь.

– Сейчас я напущу тебе воды.

– Там керосиновый нагреватель, Стелла, не как у вас – в доме. Греет страшно медленно и шумит ужасно.

– Ничего, справлюсь.

– Лучше я сама. А то еще устроишь взрыв. И ведь ты хотела попробовать найти по телефону Джона.

– Да, сейчас попробую.

– Поешь сначала.

– Глупости. И не подумаю.

– Ты очень добрая, Стелла.

– Ничего подобного. Совсем я не добрая.

Разговаривать было трудно. И начинать не стоило. Они вместе пережили страшные минуты и еще не пришли в себя. Лорну нервное напряжение совсем лишило сил. Отчаяние и боль еще не прошли, куда там! Она чувствовала, что в присутствии Стеллы выставила напоказ свою душу, и до сих пор смущалась этого, даже стыдилась, потому что Стелла, хоть и была ей другом, не была близким другом. Близкого друга у Лорны не было ни одного на всем свете. Ей требовалось время, чтобы вернуть себе чувство собственного достоинства, чтобы под воздействием новых событий немного утихла боль в сердце, в голове, в теле. И Стелла с необычной для себя чуткостью, как будто поняла ее состояние. Ей и самой нужно было опомниться. Очень уж потрясла ее первая в жизни встреча с чужим несчастьем. Никогда еще она не видела вблизи такой муки. Это всю ее перевернуло.

– Сначала я позвоню в пожарное депо, – сказала она. – А если там не ответят, попробую к священнику.

– Ой! – сказала Лорна.

– Ты что?

– Как это я раньше не подумала про священника!

– О господи, еще чудо, как ты о стольком другом успела подумать!

Стелла пошла в общую комнату к телефону, а Лорна поплелась в ванную. Спички, видимо, свалились с подоконника в темную щель за ванной. И свет не зажигался. Она несколько раз нажала выключатель в ту и другую сторону – никакого толку. Решив, что перегорела лампочка, она попробовала выключатель в коридоре. Там свет тоже не горел.

И когда Стелла сняла телефонную трубку, ответом ей было мертвое молчание. Она пробовала еще и еще раз, но гудка не было.

Она услышала позади себя шаги Лорны.

– Не работает?

– Нет…

– Это я виновата. Надо было проверить, прежде чем отпускать мистера Фэрхолла.

– Ну как ты можешь себя за это винить?

– И света нет.

– Знаю…

– Не везет мне сегодня, верно?

Стелла не нашлась, что ответить. Лорна тяжело опустилась в глубокое кресло с кожаной спинкой и закрыла глаза. Лицо у нее было как у маленькой девочки-замарашки. Ей можно было дать восемь лет.

– Ох, Стелла, это так несправедливо…

Мальчики не знали, что дедушка близорук. Они решили: раз он ничего не сказал по поводу того ада, что бушевал над горной грядой, значит, дело не так серьезно, как кажется, хотя казалось оно достаточно серьезным. Едва машина одолела длинный подъем, как охваченный пожаром горизонт ударил им в глаза. От горизонта валил дым. Казалось, на огромном протяжении вдоль горного хребта земля дала трещины, через которые вырвались запертые под ее поверхностью мощные запасы дыма и пламени. Это был взрыв, сплошной, непрекращающийся взрыв неимоверной силы, мрачное, злобное кипение. Невозможно было представить себе, чтобы в гуще его могло уцелеть хоть одно живое существо, хоть одна возведенная человеком постройка. Казалось, сама земля вот-вот расплавится…

Уоллес обернулся и встретился глазами с Гарри. В широко раскрытых глазах Гарри было предельное удивление и недоверчивость. «Неужели это мы устроили? Быть того не может!» Уоллес услышал эти слова так явственно, как будто Гарри произнес их вслух. Но дедушка Фэрхолл не выказал ни удивления, ни озабоченности. Он упорно смотрел вперед, на дорогу, осторожно держался скорости тридцать пять миль в час и объезжал самые заметные навалы сучьев, сбитых ветром с придорожных деревьев. Доехав до перекрестка за пустующим картофельным полем, он повернул на запад, к Прескоту. Указатель гласил: «Прескот. 2 мили».

«Он как будто не волнуется, – подумал Гарри, – Наверно, это только на вид так страшно».

А Уоллес подумал: «Ну и выдержка у старика, черт возьми!»

На спуске за поворотом дедушка круто затормозил. Поперек дороги лежало дерево, они чуть не наехали на него. Это была исполинская старая акация, подгнившая у корня от работы жуков и личинок и теперь обрушившая на дорогу продолговатую груду сломанных сучьев, ветвей и листвы футов в двадцать высотой. Чтобы убрать ее отсюда, десяти человекам с топорами и пилами потребовалось бы не меньше часа.

– Придется объезжать по шоссе, – пробурчал дедушка, – Иначе ничего не выйдет.

Он развернулся и поехал обратно к Тополям, а потом на север, прямо навстречу отвратительному небу, по извилистой Тополевой дороге, мимо пустынных питомников «Коллинз и сыновья», пока дорога не уперлась в шоссе у дома Нилла Робертсона. Тут другой указатель подтверждал, что до Прескота те же две мили. Истерзанные пожаром горы подступили, казалось, совсем близко. За серой, взбаламученной ветром поверхностью водохранилища темно-зеленый лес карабкался к дыму. Ближе, гораздо ближе к ним, ползла в сторону Прескота вереница машин, набитых женщинами, детьми и домашним скарбом. А поперек дороги, мешая дедушке проехать, стоял щит, которого он никогда раньше здесь не видел.

– Это еще что за нахальство? – взревел он.

Он остановился, потому что не мог ехать прямо на щит и отнюдь не был уверен, что сумеет его объехать.

– Идиотство! – рявкнул он. – И чего эти люди забили всю дорогу?! Им бы надо ехать в обратную сторону, к станции.

– На щите, кажется, есть объявление, сэр, – сказал Уоллес.

– А ну ступай посмотри.

Уоллес выскочил из машины и прошел немного вперед.

– Написано «Проезда нет»! – крикнул он.

– Ладно. Оттащи-ка его немножко в сторону, чтобы я мог проехать.

– А вы думаете, ничего, сэр?

Дедушка побагровел:

– Я знаю, что делаю!

Уоллес отодвинул щит, и дедушка проехал.

– Поставить его на место? – спросил Уоллес.

– На место? Еще чего! Оставь, где стоит. Не смеют они закрывать дорогу для местных жителей. Лезь в машину!

Уоллес послушался, и дедушка влился в поток машин, но тут же понял, что со скоростью надо распроститься. Шоссе было сейчас единственной незакрытой дорогой, и ему волей-неволей пришлось ползти так же медленно, как всем остальным. Он пытался образовать второй ряд, чтобы можно было обгонять, но это оказалось рискованно. Шоссе было узкое, расширялось только перед самым Прескотом. Но и там ему не удалось обогнать: полиция регулировала движение, направляя всех влево, к центру поселка, а дедушке надо было ехать вправо. Он уперся обоими ногами в педали и стал на самой развилке. Когда же полисмен заорал на него, он заорал в ответ, и Уоллес с Гарри готовы были провалиться сквозь землю. Ведь здесь был уже не тот безлюдный лесной уголок, что лежал всего в нескольких милях позади, – здесь их окружали дома, люди, шум машин, голоса и кучки зевак.

Здесь машины выстраивались на обочине у заправочной станции, провозили бочки с водой, огнетушители, кипы мокрой дерюги и десятки громко переговаривающихся молодых людей. А дальше, по Главной улице, стояли еще и еще машины, груженные мебелью, телевизорами, детскими колясками и узлами. И толпами бродили – без смысла, без цели – люди из горных поселков, растерянные и недоумевающие: что это с ними произошло, и стоит ли еще родной дом, или от него осталась груда пепла и искореженного железа, – люди, совершенно пришибленные бедой, что так внезапно на них свалилась. Отсюда, в конце Главной улицы, они еще видели свои горы, темные горы под тучей густого дыма, горы, из которых по временам вырывались далекие столбы пламени, такого яркого, что оно прорезало мглу и дым с силой ночного орудийного выстрела.

– Эй вы! – орал полисмен. – Лево держитесь, лево, сюда!

– Милтондэйл, – гудел дедушка, – мне в Милтондэйл.

– Сюда! – орал полисмен.

– Милтондэйл, – гудел Дедушка.

Полисмен зашагал к машине. Это был молодой человек, не из здешних. Дедушка никогда его не видел.

– Сколько раз повторять! – сказал полисмен.

– Я не на прогулку выехал, – загудел дедушка. – У меня в машине человек умирает. Можете посмотреть. Если я его не доставлю в больницу, он и в самом деле умрет.

– В Милтондэйл ехать нельзя. Дорога закрыта. Я выполняю приказ. Пропускаем машины только с особыми удостоверениями. Сворачивайте влево. Вы других задерживаете.

– Я вам вот что скажу… – зарычал дедушка. – Это мои места! Я в этих местах сорок лет прожил. Я тут жил, когда вы еще пешком под стол ходили. Раз мне надо ехать направо, я туда и поеду!

Он бешено газанул и проскочил развилку, отбросив в сторону испуганного полисмена. Потом наддал еще, и Прескот остался позади.

– Застегните ремни, – сказал он.

До Милтондэйла было пять миль: вдоль ручья, через населенные боковые долинки, а потом через казенный лес, где, не жил никто.

Стиви свернул в свою калитку, весь потный и ругаясь вполголоса. Стиви ругался не очень страшно. Он знал несколько слов, которые считал до крайности неприличными, и когда бывал особенно зол на весь мир и его обитателей, твердил их по многу раз подряд, но тихо, чтобы не услышал кто-нибудь из взрослых. Да, он бывал зол на весь мир, но не настолько, чтобы принять за это наказание.

Он медленно обошел вокруг дома, слишком усталый даже для того, чтобы поддеть ногой пустой бидон, поднялся на крыльцо и закричал:

– Стелла Бакингем, противная, почему ты меня не подождала?

Стелла не отвечала.

– Этот дедушка Фэрхолл негодяй! Послал меня искать Питера неизвестно где, а сам даже до дому не подвез. А обещал, что подвезет.

Стелла не отвечала.

– Ты где? Да отзовись же, Стелла!

Дом поскрипывал от жары, постанывал от ветра, и никто не отзывался.

– Да ну же, Стелла! Ты что, спряталась?

Стиви обошел комнаты осторожно, готовый к тому, что Стелла выскочит откуда-нибудь, чтобы его напугать. Этого не случилось.

– Вот так так! Нет ее здесь. Где же она? Где Стелла?

Единственное живое существо в доме была кошка – она спала, растянувшись во всю длину на кровати Жюли.

– Куда она девалась?

Он снова вышел на заднее крыльцо и стал выкликать Стеллу из сада. Тут тоже никого не было, только ковры сушились на солнце.

Он налил себе лимонада из бутылки в холодильнике, зачерпнул горсть печенья из жестянки на полке в кладовой и сел закусить.

Он отлично умел проводить время один, когда играл на улице, или спускался в овраг искать червей и головастиков, или бегал с поручениями, но это было совсем не то, что остаться одному в пустом доме. Пустой дом – это ужасно неприятно, так и чувствуется, до чего он пустой, пустота всего тебя окутывает. Странная это вещь пустота!

Что случилось со Стеллой? Куда она девалась? Ведь она должна была прийти домой, вместе с ним убрать ковры, налить воды в желоба, налить дополна все ведра и что еще найдется и расставить вокруг дома, а потом слушать телефон и завтракать. Противная Стелла!

Только теперь Стиви стало тревожно от шума ветра. Ветер стучал оконными стеклами, царапал по крыше ветками серебристой березы, рождал в самых разнообразных местах самые разнообразные звуки.

– Ой! – сказал Стиви.

На холодильнике стояло радио. Он включил его, чтобы заглушить другие звуки, но шкала не осветилась.

– Гадость проклятая! – сказал он и затянул какую-то песенку, как делала его мать, когда бывала в особенно скверном настроении.

Дедушку еще два раза остановили на дороге, прежде чем он въехал в казенный лес: сначала новый полисмен, потом военный, сержант. В ответ на их вопросы он кратко излагал свое дело, добавляя нелестные слова по адресу тех, кто пытался помешать ему исполнить долг милосердия. Не одному Питеру дедушка внушал робость. Что-то в его грузной фигуре, в его огромном голосе действовало на людей устрашающе, и оба раза ему разрешили ехать дальше. На опушке леса, где дым опустился так низко, что кружил между деревьев, сержант сказал:

– Тут за двадцать минут никто не прошел и не проехал. То валом валили из Милтондэйла, а сейчас никого. Риск безусловно есть.

– Беру его на себя, – прогудел дедушка.

– А ваши пассажиры?

Дедушка поглядел на Гарри и Уоллеса.

– Ну как?

– Я в вас верю, сэр, – сказал Гарри.

– Да, – сказал Уоллес.

Так оно и было. Дедушка внушал им безграничное доверие. С ним они проехали бы сквозь каменную стену, если бы его презрение к зримым формам опасности убедило их в том, что это возможно. А что опасность есть, это дедушка теперь понимал. Не настолько он был близорук, чтобы не заметить, как сгустились сумрак и дым, как нервничают люди. И он направил свою машину в лес, не имея ни малейшего представления о том, чем его встретят последние три мили до Милтондэйла.

В лес он влетел с зажженными фарами, на скорости пятьдесят миль в час. Каждый поворот дороги он здесь знал как свои пять пальцев, знал каждый незначительный подъем и спуск. Он ездил этой дорогой больше сорока лет, ездил еще на лошадях, когда это был ухабистый проселок. Обычно он проделывал этот путь вполне благополучно, почти не воспринимая его сознанием. Так он ехал и сейчас, развив скорость, на какую не решился бы ни один человек с хорошим зрением, ничего не замечая вокруг, кроме странно расцвеченного сумрака, да редких солнечных лучей, да готических сводов высоких деревьев, между которыми он проносился.

Уоллес и Гарри ощущали другое. Уоллес – жару, и насыщенный дымом воздух, от которого хотелось кашлять, и спортивный азарт этой гонки, и дорогу, еле видную впереди, как в тумане, и Гарри, который напряженно сидел на самом краешке заднего сиденья, застегнув ремень, едва сходившийся у пряжки, и правой рукой придерживал за плечо больного. А Гарри не ограничивался впечатлениями – его чувства выливались в вопросы. Почему дорога безлюдна? Почему такой дым, а огня нет? Где огонь? Ведь жарко так, точно рядом открыта зажженная духовка. Неужели пожар так распространился, что жар бежит впереди его по ветру, как дыхание дракона?

Мысли его прервал голос дедушки:

– Стекла поднимите! Живо!

Голос был властный, их руки тотчас ему повиновались. А потом справа от себя они увидели пламя – оно разбивалось о верхушки деревьев, как прибой о скалы: волны огня, потоки огня, огненные фонтаны, распадающиеся на тысячи частей горящими листьями и ветками, льющиеся на дорогу огненным дождем. Эта буря налетела на них – или они на нее налетели – так быстро, что уйти от нее не было возможности, развернуться некогда, негде, нечего и думать.

Уоллес громко вскрикнул, не слыша собственного голоса, не сознавая ничего, кроме ужасающей огромности того, что открылось его глазам и вот-вот его поглотит. Словно пылающее небо готово было упасть и задушить его в тучах огня, а между тем он чувствовал рядом с собой грузного старика с оскаленным ртом, из которого вырывались возгласы, вроде: «О, черт!», «Матерь божия!», «Держись, мальчик!», «Не трусь, мальчик!». И дедушка мчался вперед, потому что ничего другого ему не оставалось, и Гарри у него за спиной в голос повторял единственную молитву, какая прорвалась сквозь владевший им ужас: «Господи, спаси и помилуй». Машина оседлала осевую – в эту тонкую белую линию дедушка вцепился намертво, она неслась и раскачивалась под ним с бешеной скоростью, она была якорем, которым он держался за землю, потому что все остальное исчезло из глаз, превратившись в огонь и дым, в страшную удушливую жару, сжигавшую даже воздух, которым он пытался дышать. Легкие его, казалось, вот-вот разорвутся, и в голове мутилось, и топкая белая линия стала подскакивать и петлять, он чувствовал, что сейчас ее потеряет, что она ускользает от него, и в страхе нажал на тормоз.

В ту же секунду он потерял белую линию. Он не знал, влево она ушла или вправо, а дым был густой, как туман, и шины визжали – разогревшаяся резина скользила по асфальту. Он почувствовал, как с твердой поверхности съехал на рыхлую, с полотна дороги на гравий обочины. В ту же секунду машина бортом ударилась о склон выемки и закружилась волчком.

Она еще два раза ударилась о склон – сначала задом, потом передом – и стала.

10. Питер

Гарри, совсем оглушенный, сначала понял одно – что остался жив. Потом мало-помалу до его сознания дошло, что его ремень выдержал, что отец Лорны не упал с сиденья, а только переместился, что Уоллес и дедушка Фэрхолл по-прежнему сидят впереди неподвижно, точно заснули.

Огонь все еще ревел в деревьях, но казалось, что наступила странная тишина. Мотор машины заглох, а жара стала совсем невообразимая. Что делалось снаружи, Гарри не знал. Все стекла в машине, кроме одного бокового, растрескались – то ли от удара, то ли от жары. Ветровое стекло стало матовым от сетки мелких трещин, ручка дверцы раскалилась. Но Гарри во что бы то ни стало нужно было глотнуть воздуха – все равно какого воздуха, любого. Он нажал ручку и ногой распахнул дверцу.

Он выбрался из машины в диковинный мир черных и серых теней, пронизанных языками огня. Этот мир напоминал увеличенную до гигантских размеров черно-белую фотографию, посреди которой таинственно мерцали свечи. Это был мир, в котором что-то хрустело, трещало и рвалось на фоне громоподобного рева. Это был мир духов и призраков, изменчивых очертаний и сказочных фигур, изваянных из дыма. Это был мир едких запахов и никогда не испытанных ощущений, мир пугающе нереальный, но уже понемногу остывающий, потому что чудовище пронеслось над ним с ревом и устремилось дальше, в лесную чащу. За собой оно оставило тысячи крошечных пожаров в ветвях обгорелых деревьев и в подлеске, тысячи крошечных огней, которые хлопьями падали на землю сквозь жесткую, обесцвеченную, обезвоженную листву, миллионы искр, летящих по ветру, и без счета мертвых мелких тварей. Змеи, ящерицы, твари крылатые и в меховых шкурках устилали дорогу либо лежали погребенные под лесным пеплом.

Гарри видел этот фантастический мир, по едва ли сознавал это, потому что видел его сквозь туман. То был туман из соленых слез, от которых еще больше щипало глаза, из кашля, растерянности и тошноты. Потом его вырвало. Рвота продолжалась так долго, что каждое сокращение мускулов стало болезненным, как порез. А потом он стоял, покачиваясь, ничего не видя и не понимая, заглатывая большими глотками воздух, дым и едкие пары, кряхтя и ежась. И вдруг перед ним с предельной ясностью возник вопрос: неужели только он один и уцелел?

Нет, он был не один. Дедушка усадил Уоллеса у дороги и пригнул его туловище книзу, головой между коленями. У машины все четыре дверцы были распахнуты. Краска на ней облупилась, спереди, сзади, сбоку были вмятины, а по черным зигзагам на асфальте и вдавленным петлям на гравии можно было судить о том, как ее швыряло.

Дедушка обратился к Гарри:

– Ну что, теперь полегче?

– Да, сэр.

– На волосок были.

– Да, сэр.

– А все-таки лучше, что не повернули обратно. Наверняка бы сжарились.

– А так?

Дедушка пожала плечами.

– В жизни не видел, чтобы пожар двигался так быстро. Тридцать миль в час, не меньше. Оно и лучше. А то все равно бы изжарились.

Немножко поджариться дедушка, видимо, успел. Его голос, такой уверенный и сдержанный, совсем не вязался с его жалким видом.

– Запомни, малый: самое безопасное место во время пожара – это позади пожара, если только сумеешь туда попасть… Ну, передаю тебе твоего товарища. А я пойду взгляну на мистера Джорджа.

– Он умер?

Дедушка стрельнул на него глазами.

– С чего это ты взял?

– Да не знаю…

– А не знаешь, так не говори о смерти.

Дедушка пошел к машине, а Гарри помог Уоллесу встать. Лицо у Уоллеса казалось одновременно и зеленым и красным. Он весь трясся, ухватившись за руку Гарри, и бормотал, запинаясь:

– О, чтоб им… О, чтоб им…

Но Гарри следил глазами за дедушкой, вернее, за его ногами, стоящими на земле. Больше ничего не было видно – старик склонился над задним сиденьем. По ногам дедушки Гарри старался прочесть, что тот видит.

Дедушка заговорил:

– Крепким мужик, ничего не скажешь. Я и сам боялся, что он умер.

Дедушка выпрямился. Локтем он пробил дырку в растрескавшемся ветровом стекле, смахнул осколки и уселся на свое место. Он отключил скорости и нажал на стартер. Мотор заработал.

– Есть, – сказал дедушка, – Сзади свободно?

– Да, сэр.

Дедушка дал задний ход, но развернуться не мог.

– Не слушается чертова баранка.

Он уже выехал на середину дороги, а все не мог выправить машину. И тут Гарри заметил, что рулевая тяга волочится по земле.

Дедушка вышел и сам ее осмотрел.

– Дело табак, – сказал он, – Но оставаться здесь нам нельзя. Очень еще много огня вокруг.

Дедушка задумался, и Гарри был рад, что решать вопрос не ему, что кто-то другой найдет выход.

– Так, – сказал дедушка. – Машину сдвинем в сторонку и пойдем пешком. Хорошо бы бегом пуститься, да не выйдет. До Милтондэйла еще с милю осталось. Может, чуть больше. Полное безобразие! Хлипкие нынче пошли машины. В тридцать седьмом году я в поезд врезался, и то ничего – поехал дальше своим ходом.

На улице было так страшно, что Стелла поспешила вернуться в дом.

– Хоть бы радио послушать, – сказала она, – узнать бы, что творится.

Лорна только пожала плечами. Она все еще сидела в старом кресле и еще не совсем проснулась.

– Транзистора у вас, наверно, нет? – спросила Стелла.

– Нет.

– Небо просто ужасное.

– Сколько я проспала?

– Около часа, наверно.

– Ты позавтракала?

– Поела корнфлекса, спасибо.

– А не готовила ничего?

– Электричества все нет. А дровяную плиту мне не хотелось растапливать. И без того жарко.

– Который час?

– Без пяти девять.

– И темно?

– Я же тебе говорю, это небо такое.

– Ой! – воскликнула Лорна. – Без пяти девять!

– А что?

– Вода! Морковь! Поливалки с пяти часов не переставляли, а надо было в восемь. И ягоды. Солнце-то передвинулось, они теперь не в тени.

– Солнце почти не светит.

– И на том спасибо, – Лорна уже была у двери. – Этим ягодам никак нельзя дать испортиться. Они и утром были неважные, могут совсем расползтись… Может, ему никогда больше не придется их собирать…

– Не надо так говорить.

Лорна преобразилась. От ее тупого отчаяния не осталось и следа.

– Надо смотреть правде в лицо, Стелла. Ведь рано или поздно это со всеми случается.

– Ну все-таки… – Стелле казалось, что говорить об этом нехорошо, – Ты куда?

– Перетаскивать ягоды, передвигать поливалки. Я его подведу, если буду сидеть сложа руки.

– Я с тобой.

Они вышли за порог, и Лорна увидела небо, дым, освещение, увидела, что ветер не утихает. Уже несколько часов она об этом не думала. Вероятно, все остальное вылетело у нее из головы, когда отцу стало плохо. Минутами пожар проступал сквозь другие события, тех, кто был рядом, с ней, он все больше выводил из равновесия, но для Лорны он был только частью ее страшного испытания, и не самой важной его частью. Еще раньше, чем Лорна заговорила, Стелла почувствовала, как обострилась ее тревога.

– Ну-ну… – сказала Лорна. – Кому-то не сладко приходится. Я в жизни такого не видела. А ты?

– Я тоже…

– Насчет радио я тебя понимаю. Интересно бы знать, где горит. Далеко ли отсюда. И такое подожгли те мальчики?

– Они так сказали.

– Ты по телефону звонить еще раз пробовала?

– Пробовала раз десять. Молчит. Наверно, где-нибудь дерево упало на провода.

– Наверно, не одно, а сто деревьев. Мистер Робертсон не звонил?

– Нет. А он должен был позвонить? Кажется, Стиви сказал, что он поехал в Милтондэйл и забрал с собой еще много мужчин. Мой папа тоже с ним поехал.

– Он должен был привезти нам бочку горючего для насоса, – сказала Лорна, – Давно пора. У нас совсем мало осталось.

Они прошли через малинник на открытый склон, собака бежала за ними:

– Ужас какой дым, – сказала Лорна. – Можно подумать, что горит совсем близко, за холмом.

Стелле тоже так казалось, но она уверяла себя, что этого просто не может быть. А между тем в небе было полно мусора – обрывки коры, листьев, папоротника. Все это было черное, мертвое, но горящие обрывки могли распространить пожар, могли улететь за много миль и зажечь новые пожары. Может быть, сейчас уже пылают сотни пожаров, их невозможно погасить, невозможно остановить, и гасить их некому, и некому обнаруживать и сообщать о них. Может быть, пожарники отступились, махнули на все рукой и ушли? Как людям справиться с пожарами, когда не продохнешь от дыма?

Час назад Стелле казалось, что хуже уже не может быть, но сейчас стало куда хуже. Сейчас, когда они отошли подальше от дома, все звуки стали громче и запахи острее запах эвкалиптовых газов и сока миллионов увядших, засыхающих растений, вверху, куда ни глянь, кипят облака, несущие на себе лесную добычу. Что тут могут сделать пожарники? Как потушить такое?

– Хоть бы Джон вернулся! – вздохнула Лорна.

– Да. И мой папа.

– А знаешь, Стелла, может, нам придется отсюда выбираться.

– Как?

Такое коротенькое слово, но ни в какие свои слова Стелла еще не вкладывала столько смысла.

Лорна покачала головой.

– Как-нибудь, – сказала она неопределенно.

– Да, но куда нам идти? – Стелла дрожащей рукой указала на юго-восток: – Туда нельзя. Там сплошной лес. Забраться в лес – это хуже всего. Нам столько раз это говорили. А в другую сторону тоже нельзя, там пожар.

– Не может это случиться, ты как думаешь?

Стелла прикусила губу.

– Не знаю… Только сейчас я, пожалуй, пойду домой. Там Стиви. Он напугается до смерти. Я думала, он прибежит сюда… Ох, Лорна…

Стелла повернулась и пустилась бежать. Теперь она могла думать только о Стиви. И о Жюли. Жюли еще ближе к пожару, чем Стиви. Жюли и дед Таннер, старый-престарый.

Питер оглянулся и вздрогнул – он увидел Стеллу.

Странно, ведь он шел в сторону дома нарочно, чтобы поискать ее, но она нашлась слишком скоро, слишком легко. Он уже хотел юркнуть в кусты у дороги, да как-то замешкался, а потом он увидел, что Стелла его зовет. Голоса ее он не слышал, но по тому, как она стояла, как повернула голову, понял, что она окликает его, просит о чем-то.

Глядя, как она, спотыкаясь, догоняет его, он вспомнил свое бдение в нижнем конце морковного поля. Ведь он сделал это ради нее, а ей что? Она и не знает об этом и не знает, что он обнаружил виновников лесного пожара. Ей никогда не понять, что он пережил: его одиночества, его страданий, страшной усталости, отчаянных попыток пробиться сквозь окружающую его невидимую стену. Ей не понять, какого труда ему стоило выйти из своего укрытия, как все это пугало своей непривычностью. Ничего похожего с ним еще не случалось.