Текст книги "Моя жизнь. Встречи с Есениным"

Автор книги: Айседора Дункан

Соавторы: И. Шнейдер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава третья

Под влиянием прочитанных мною книг я задумала покинуть Сан-Франциско и уехать за границу. У меня было намерение уехать с какой-либо большой театральной труппой. Однажды я отправилась к директору странствующей труппы, которая в течение недели давала спектакли в Сан-Франциско, и попросила разрешения протанцевать перед ним. Испытание проходило утром на большой, темной, необставленной сцене. Моя мать аккомпанировала мне. Я танцевала в короткой белой тунике на мотивы «Песен без слов» Мендельсона.

Когда музыка замолкла, директор хранил молчание в течение нескольких минут, а затем, повернувшись к моей матери, сказал:

– Подобная вещь непригодна для театра. Она подходит скорее для церкви. Я советую вам отвести вашу девицу домой.

Разочарованная, но не переубежденная, я составила другие планы отъезда. Созвала всю семью и в часовой речи привела им все доводы, показывающие, что жизнь в Сан-Франциско невозможна. Мать была несколько ошеломлена, но готова следовать за мной повсюду, и мы вдвоем отправились первыми, взяв два билета до Чикаго. Сестра и двое братьев остались в Сан-Франциско, предполагая последовать за нами, когда мне улыбнется судьба.

Мы прибыли в Чикаго в жаркий июньский день, с небольшим сундуком, несколькими старинными драгоценностями моей бабушки и двадцатью пятью долларами. Я надеялась, что немедленно получу ангажемент и все пойдет гладко и просто. Но не так было на деле. Захватив с собой свою короткую греческую тунику, я обошла всех директоров, одного за другим танцуя перед ними. Однако их мнение всегда совпадало с мнением первого! «Это очень красиво, – говорили они, – но не для театра».

Протекали недели, и наши деньги иссякли. Заклад бабушкиных драгоценностей многого не принес. Неизбежное случилось. Мы не могли внести квартирной платы за комнату, все наши пожитки удержали, и мы очутились без гроша на улице.

У меня еще сохранился небольшой воротничок из настоящих кружев вокруг ворота моего платья, и весь день я ходила под палящим солнцем, стараясь продать этот кружевной воротничок. Наконец, под самый вечер, я достигла успеха. (Кажется, я продала его за десять долларов.) Это был очень красивый кусок ирландских кружев, и я выручила за него достаточную сумму, чтобы заплатить за комнату. На оставшиеся деньги я решила купить коробку томатов, и в течение недели мы питались этими томатами, без хлеба и соли. Моя бедная мать настолько ослабела, что больше не могла вставать. Я каждое утро пускалась рано в путь, стараясь встретиться с директорами. Наконец я решила взяться за любую работу, какую смогу найти, и обратилась в бюро найма.

– Что вы умеете делать? – спросила женщина, сидевшая за конторкой.

– Все, что угодно, – ответила я.

– Ну, у вас такой вид, словно вы ничего не умеете делать.

В отчаянии я обратилась к директору сада на крыше Мэйсоник Темпля. С большой сигарой во рту и в шляпе, надвинутой на один глаз, он смотрел с высокомерным видом, как я танцую, носясь взад и вперед под звуки «Весенней песни» Мендельсона.

– Так, вы очень миловидны и грациозны, – сказал он. – И если бы вы все это изменили и танцевали что-нибудь побойчее, с перцем, я бы принял вас.

Я подумала о своей бедной матери, теряющей силы дома над остатками томатов, и спросила у него, что он считает «чем-нибудь с перцем».

– Ну, – сказал он, – не то, что вы танцуете. Что-нибудь с юбками, оборками и прыжками. Вы могли бы сначала исполнить греческую штуку, а затем сменить ее на оборки и прыжки, – получилась бы интересная перемена.

Но где мне было достать оборки? Я понимала, что просить взаймы или аванс было бесполезно, и, сказав лишь, что вернусь на следующий день с оборками, прыжками и перцем, ушла. Стоял жаркий день – обычная чикагская погода. Я бродила вдоль улицы, усталая и ослабевшая от голода, когда увидела впереди один из больших магазинов Маршалля Филда. Я вошла и попросила управляющего. Меня провели в контору, где я нашла молодого человека, сидящего за бюро. У него было любезное выражение лица, и я объяснила ему, что мне нужна к следующему утру юбка с оборками, и если он предоставит мне кредит, я легко расплачусь с ним из ангажемента. Не знаю, что побудило этого молодого человека удовлетворить мою просьбу, но он это сделал. Несколько лет спустя я встретила его уже как мультимиллионера – м-ра Гордона Селфриджа.

Я купила материал: белый и красный для юбок и кружевную оборку. И с узелком под мышкой пришла домой, где нашла мать почти при последнем издыхании. Но она, сидя в постели, все же сшила мне костюм, работала всю ночь и утром пришила последнюю оборку. Я вернулась с костюмом к директору сада на крыше. Оркестр был наготове для испытания.

– Какая вам нужна музыка? – спросил директор.

Я еще не обдумывала этого, но попросила «Вашингтонскую почту», мотив которой был в то время популярен. Музыка заиграла, и я сделала все, что было в моих силах, чтобы показать директору танец с перцем, импровизируя каждое движение. Он был просто очарован, вынул сигару изо рта и сказал:

– Прекрасно! Вы можете начать завтра вечером, а я выпущу специальный анонс.

Он обязался платить мне пятьдесят долларов за неделю и оказался достаточно любезным, дав их мне авансом.

Я имела в этом крытом саду большой успех, выступая под вымышленной фамилией. Все это внушало мне отвращение, и когда в конце недели директор предложил мне продолжить ангажемент либо даже совершить турне, я отказалась. Мы были спасены от голодной смерти, и я не желала дольше забавлять публику тем, что противоречило моим идеалам. Это был первый и последний раз, когда я так поступила.

Считаю, что это лето было одним из самых горестных эпизодов в моей жизни, и с тех пор каждый раз, когда я оказывалась в Чикаго, вид улиц вызывал во мне болезненное ощущение голода.

В течение всех этих ужасных испытаний моя мужественная мать ни разу не намекнула мне, что нам следовало бы вернуться домой.

Однажды кто-то дал мне рекомендательную карточку к некой журналистке по фамилии Амбер, которая была помощником редактора одной из больших чикагских газет. Я пошла на встречу с нею. Это была высокая, сухощавая женщина, приблизительно пятидесяти пяти лет, с рыжими волосами. Я изложила ей свои идеи о танце. Выслушав меня очень любезно, она пригласила прийти вместе с матерью в «Богему», где, по ее словам, можно встретиться с артистами и литераторами.

Мы пошли в клуб в тот же вечер. Он находился на самом верху высокого здания и состоял из нескольких неукрашенных комнат, уставленных столами и стульями и переполненных самыми необычайными людьми, каких я когда-либо встречала. Среди них была Амбер, выкрикивающая голосом, похожим на мужской:

– Собирайтесь, добрые богемцы! Собирайтесь, добрые богемцы!

И всякий раз, когда она призывала богемцев к сбору, они подымали пивные кружки и отвечали рукоплесканиями и песнями.

Посреди всего этого я выступила со своим танцем. Богемцы оказались в тупике. Они не знали, как его понимать. Но, несмотря на это, решили, что я славная девушка, и пригласили меня приходить каждый вечер на их собрания.

Богемцы представляли собой удивительнейшую группу людей – поэтов, артистов и актеров всех национальностей. Их, казалось, объединяла лишь одна общая черта: все они не имели ни единого цента. И я подозреваю, что многим из богемцев, как и нам самим, совершенно нечего было бы есть, если бы не сандвичи и пиво, которые они находили в клубе, доставленные главным образом благодаря великодушию Амбер.

Между богемцами был один поляк по фамилии Мироцкий. Ему было лет сорок пять, у него была копна рыжих курчавых волос, рыжая борода и проницательные голубые глаза… Он по большей части сидел в углу, курил трубку и со слегка иронической улыбкой глядел на «дивертисменты» богемцев. Но один он из всей толпы, перед которой я танцевала в те дни, понимал мои танцы и мое творчество. Он тоже был очень беден и все же часто приглашал меня с матерью пойти в какой-ни-будь ресторанчик пообедать либо отвозил нас в фаэтоне за город, где мы завтракали в лесу.

Мироцкий был очень странным человеком. Будучи поэтом и художником, он пытался зарабатывать себе на жизнь, занимаясь какими-то делами в Чикаго, но никогда не мог справиться с ними и почти умирал здесь с голоду.

Я была тогда слишком молодой, чтобы понять его трагедию или его любовь. Мое представление о жизни было чисто лирическим и романтическим.

Прошло много времени, прежде чем я узнала о той страсти, которую я внушала Мироцкому. Этот человек, уже солидного возраста, влюбился бешено, безумно в наивную невинную девочку, какой я тогда была. Моя мать, очевидно, ничего не подозревала и не мешала нам подолгу оставаться наедине. Свидания и долгие прогулки по лесу оказали свое психическое воздействие. Когда наконец он не смог дольше противиться искушению поцеловать меня и попросил меня выйти за него замуж, я верила, что он окажется единственной великой любовью в моей жизни.

Но лето приходило к концу, а у нас совершенно не было капиталов. Я решила, что в Чикаго надеяться более не на что и мы должны уехать в Нью-Йорк. Но как? Как-то я прочла в газете, что великий Августин Дэли со своей труппой и Адой Реган в качестве примадонны находятся в городе. Я решила, что должна встретиться с этим великим человеком, который имел репутацию самого горячего приверженца искусства и эстетики среди театральных директоров Америки. Я простаивала многие дни и вечера у артистического хода, многократно прося передать Августину Дэли о моей просьбе принять меня. Отвечали, что он слишком занят, и рекомендовали обратиться к его помощнику. Но последнее я отвергала, настаивая на том, что должна видеть самого Августина Дэли по очень важному делу. Наконец как-то вечером, в сумерки, я предстала перед лицом монарха. Августин Дэли был замечательно красивым мужчиной, но при виде незнакомых людей он умел напускать на свое лицо свирепейшее выражение. Я была напугана, но набралась мужества и произнесла длинную и необыкновенную речь.

– У меня есть великая идея, которую я изложу вам, м-р Дэли. Вы, наверное, единственный человек в стране, который может понять ее. Я открыла секрет танца. Я открыла искусство, которое утрачено уже две тысячи лет. Вы – высочайший артист, но вашему театру не хватает одного – того, что сделало великим античный греческий театр, – искусства танца, трагического хора. Я принесла вам танец. Я принесла вам идею, которая произведет переворот в нашей эпохе. Где я открыла ее? У Тихого океана, в сосновых лесах Сьиерры-Невады. Я открыла танец, достойный поэмы Уолта Уитмена [8]8
  Уитмен Уолт (1818–1892) – американский поэт, центральной идеей творчества которого было сближение человека с природой и создание «мировой демократии» на основе всемирного братства народов. Признанный реформатор «свободного стиха». Наиболее известные произведения вошли в сборник стихов «Побеги травы».


[Закрыть]– высочайшего поэта нашей страны. Я создам для детей Америки новый танец, который изобразит Америку. Я принесу вашему театру живую душу, которой ему не хватает, душу танцовщицы.

Августин Дэли не вполне понимал, что ему делать с этим худым, странным ребенком, у которого хватило отваги обратиться к нему с подобным воззванием. Тем не менее ответ его гласил:

– Ладно, у меня имеется небольшая роль в пантомиме, которую я ставлю в Нью-Йорке. Приходите на репетицию первого октября, и если вы подойдете, будете ангажированы. Как ваше имя?

– Мое имя Айседора.

– Айседора! Красивое имя, – сказал он. – Итак, Айседора, я встречусь с вами первого октября в Нью-Йорке.

Полная восторга, я помчалась домой к матери.

– Наконец-то, – сказала я, – меня оценили, мама. Я ангажирована великим Августином Дэли. Мы должны быть к первому октября в Нью-Йорке.

– Да, – сказала мать, – но что нам сделать, чтобы достать железнодорожные билеты?

Это был трудный вопрос, но тут у меня возникла идея. Я послала одному другу в Сан-Франциско следующую телеграмму:

Триумфальный ангажемент Августин Дэли Должна добраться до Нью-Йорка первого октября Переведите телеграфом сто долларов на проезд.

И произошло чудо. Деньги прибыли. Деньги прибыли, а с ними моя сестра Элизабет и брат Августин, которые, воодушевившись моей телеграммой, решили, что наше благополучие достигнуто. Все же нам всем, обезумевшим от возбуждения и счастливым от надежд, удалось сесть на поезд, следовавший в Нью-Йорк. Наконец, думала я, мир признает меня. Если бы я знала, сколько мытарств ждет меня впереди, прежде чем это наступит, я потеряла бы мужество.

Иван Мироцкий впал в отчаяние при мысли о разлуке. Мы поклялись в вечной любви, я уверяла его, что, как только достигну в Нью-Йорке удачи, мы сразу же поженимся. Я говорила так не потому, что верила в брак, просто считала в то время это необходимым, чтобы доставить удовольствие моей матери. Я еще не вполне вступила в борьбу для защиты свободной любви, за которую стойко сражалась впоследствии.

Глава четвертая

Первое мое впечатление от Нью-Йорка – это то, что он гораздо красивее Чикаго. Кроме того, я была рада опять оказаться у моря. Я всегда чувствовала себя подавленной в городах, находящихся внутри страны.

Мы остановились в пансионе, расположенном на одной из боковых улиц возле Шестой авеню. Его жильцы представляли собой довольно странное сборище людей. Им, подобно богемцам, было присуще одно общее свойство: никто из них не в состоянии был оплачивать счета, и все постоянно жили накануне изгнания.

Однажды утром я пришла к артистическому ходу театра Дэли и снова предстала перед великим человеком.

Я хотела объяснить ему вновь свои идеи, но он казался очень занятым и утомленным.

– Мы переманили из Парижа великую звезду пантомимы Джен Мэй, – сказал он. – Для вас есть роль, если вы умеете играть в пантомиме.

Пантомима никогда не казалась мне искусством. Однако мне ничего не оставалось, как принять роль. Я ухватила ее, чтобы разучить дома, но вся вещь целиком показалась мне очень глупой.

Первая репетиция принесла ужасное разочарование. Джен Мэй оказалась женщиной небольшого роста, с крайне буйным характером, не упускающая малейшей возможности разразиться гневом. Когда мне сказали, что при слове «вы» я должна указать на нее, при слове «любите» прижать руки к сердцу, а затем при слове «меня» яростно бить себя по груди, это показалось мне очень смешным. И, не вложив никакого чувства, я Проделала это так скверно, что Джен Мэй нашла меня отвратительной. Она обратилась к м-ру Дэли и заявила, что я не обладаю никаким талантом и никоим образом не могу исполнять роль. Когда я услыхала ее слова, я ясно представила себе, что для нас всех это будет означать быть брошенными в ужасном пансионе во власти безжалостной хозяйки. Я вспомнила все, что пришлось пережить моей матери в Чикаго. При мысли обо всем этом у меня на глаза навернулись слезы и покатились по щекам. Я полагаю, что у меня был очень трагический и несчастный вид, ибо лицо м-ра Дэли приняло более ласковое выражение. Он похлопал меня по плечу и сказал Джен Мэй:

– Видите, она очень выразительно плачет. Она научится.

Но репетиции были для меня мукой. Мне приказывали делать движения, которые я считала очень пошлыми и глупыми, не связанными естественно с музыкой, под которую они проделывались. Но молодость легко приспосабливается, и мне удалось войти в дух роли.

Джен Мэй исполняла роль Пьеро. В одной из сцен я должна была объясняться в любви Пьеро. Под три различных такта музыки я должна была приблизиться и поцеловать Пьеро в щеку три раза. На генеральной репетиции я провела это с такой энергией, что оставила отпечаток своих красных губ на белой щеке Пьеро. Тут Пьеро превратился в Джен Мэй, совершенно рассвирепевшую, и дал мне пощечину. Восхитительное вступление в театральную жизнь!

И все же, по мере того как репетиции продвигались вперед, я не могла сдержать восхищения перед необыкновенной выразительностью этой мимической артистки. Если бы ее не поработили ложные и изжившие себя формы пантомимы, она могла бы стать великой танцовщицей. Но формы были слишком ограниченны.

Наступил первый вечер. На мне были костюм времен Директории из синего шелка, белокурый парик и большая соломенная шляпа. Я приняла совершенно иную личину и перестала быть самой собой. Дорогая моя мать, сидевшая в первом ряду, пришла в некоторое замешательство: я заметила, что она ужасно разочарована. После стольких усилий достигнуть такого жалкого результата?

В течение репетиций этой пантомимы у нас совершенно не было денег. Нас выставили из пансиона, и мы заняли две необставленных комнаты, где ровно ничего не было, на Сто Восьмидесятой улице. На уплату за проезд не было денег, и часто мне приходилось идти пешком до помещения Августина Дэли на Двадцать Девятой улице. Когда наступало время завтрака, за неимением денег я обычно пряталась в ложу у самой сцены и засыпала от истощения, а после полудня, ничего не съев, вновь приступала к репетиции. Таким образом репетировала шесть недель до начала спектаклей, а затем участвовала в них в течение одной недели до первой получки.

После трехнедельного пребывания в Нью-Йорке труппа отправилась на гастроли, давая в каждом городе по одному спектаклю. Я получала пятнадцать долларов в неделю на все свои расходы и половину отсылала домой матери на жизнь. Когда мы высаживались на вокзале, я направлялась не в гостиницу, а брата свой чемодан и шла пешком разыскивать пансион подешевле. Моим пределом являлось пятьдесят центов в день, включая все в эту плату, и иногда мне приходилось тащиться до изнеможения несколько миль, прежде чем я находила что-нибудь подходящее. Порой в результате поисков я оказывалась в очень странном соседстве. Помню, как в одном месте мне дали комнату без ключа, и обитатели дома, в большинстве своем пьяные, делали беспрестанные попытки войти ко мне, от чего я приходила в ужас; перетащив через всю комнату тяжелый платяной шкаф, я забаррикадировала им дверь. Но даже после этого не отважилась лечь спать, а просидела всю ночь настороже. Не могу себе представить более безбожного существования, чем так называемые «гастроли» театральной труппы.

Джен Мэй была неутомима. Она ежедневно назначала репетиции, и никогда ее ничего не удовлетворяло. У меня были с собой несколько книг, я их непрерывно читала. Каждый день я писала длинные письма Ивану Мироцкому; не думаю, чтобы я полностью рассказывала ему о том, как я несчастна.

После двух месяцев скитаний пантомима вернулась в Нью-Йорк. Вся эта затея кончилась для м-ра Дэли прискорбной финансовой неудачей, и Джен Мэй вернулась в Париж.

Что мне было делать? Я опять встретилась с м-ром Дэли и попыталась заинтересовать его своим искусством. Но он казался совершенно глухим и равнодушным ко всему, что я могла ему предложить.

– Я выставляю труппу со «Сном в летнюю ночь». Если хотите, можете танцевать в сцене с феями.

Мои идеи танца заключались в изображении чувств и эмоций человека. Я совершенно не интересовалась феями. И все же согласилась, предложив танцевать сцену в лесу перед выходом Титании и Оберона [9]9
  Персонажи средневекового мифа, использованного Шекспиром для пьесы «Сон в летнюю ночь». Оберон – король фей и муж Титании.


[Закрыть]под музыку «Скерцо» Мендельсона.

Когда «Сон в летнюю ночь» начался, я была одета в длинную узкую тунику из белого и золотого газа с двумя бутафорскими крыльями, против которых очень возражала. Мне казались они смешными. Я пыталась доказать м-ру Дэли, что смогу изобразить крылья, не навешивая на себя сделанные из папье-маше, но он остался неумолимым. В первый вечер я вышла на сцену одна. Я была в восторге. Наконец-то я очутилась одна на большой сцене перед многочисленной публикой и могла танцевать. И протанцевала настолько хорошо, что публика непроизвольно разразилась аплодисментами. Я произвела, что называется, фурор. Когда я вышла со сцены в своих крыльях, надеясь найти м-ра Дэли в восхищении и принять его поздравления, то увидела, что он, вопреки ожиданиям, неудержимо взбешен.

– Здесь не мюзик-холл! – загремел он. – Неслыханно, чтобы публика аплодировала танцу!

Выйдя танцевать на следующий вечер, я обнаружила, что все лампы вывинчены. И каждый раз, исполняя «Сон в летнюю ночь», я танцевала во мраке. Ничего нельзя было разглядеть, кроме белой, порхающей фигуры.

После двухнедельного пребывания в Нью-Йорке труппа со спектаклем «Сон в летнюю ночь» снова отправилась на гастроли, и снова началось мое унылое путешествие и охота за гостиницами. Единственным утешением было то, что мне увеличили жалованье до двадцати пяти долларов в неделю.

Так прошел год.

Я была крайне несчастна. Мои мечты, мои идеалы, мое честолюбие – все казалось ничтожным. В труппе у меня было очень мало друзей. Большинство считало меня чудачкой: я обычно ходила за кулисами с томом Марка Аврелия [10]10
  Аврелий Марк (121–180) – римский император и философ, представитель позднего стоицизма. Основное философское произведение «Наедине с собой».


[Закрыть]. Старалась усвоить стоическую философию, чтобы смягчить беспрерывные невзгоды, испытываемые мной. Тем не менее в эту поездку я нашла одного друга – молодую девушку по имени Мод Винтер, которая исполняла роль королевы Титании. Она была очень мила и симпатична. Но у нее была странная мания питаться лишь апельсинами, в ущерб иной пище.

Звездой труппы Августина Дэли являлась Ада Реган – великая актриса, хотя она и была для своих подчиненных в высшей степени несимпатичной личностью.

Продолжая турне со «Сном в летнюю ночь», мы в заключение прибыли в Чикаго. Я была чрезвычайно обрадована встречей с моим предполагаемым нареченным. Опять стояло лето, и каждый день, свободный от репетиций, мы уезжали в лес и предпринимали длительные прогулки. Я все больше ценила ум Ивана Мироцкого. Когда несколько недель спустя я уезжала в Нью-Йорк, мы условились, что он последует туда за мной, и мы поженимся. Мой брат, прослышав об этом, к счастью, навел справки и выяснил, что у Мироцкого уже есть жена в Лондоне. От этого известия моя мать пришла в ужас и настояла на нашей разлуке.