Текст книги "Время ангелов"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Конечно, все это глупости. Ее воображение становится болезненным. Нескончаемый туман делал их всех немного нервными. И все же это правда, что Элизабет вела абсолютно изолированный образ жизни. Ей следует больше видеть людей, знакомиться с молодыми мужчинами. Нельзя держать ее взаперти, доведя до такого состояния, когда общение станет очень трудным. Не следует ли нам убежать, пока не стало слишком поздно? Мюриель сама удивилась, как сильно она пристрастилась к этой мысли. Откуда же они должны были вырваться? Чего она здесь так боялась, что заставляло ее смутно мечтать о бегстве, о спасении, о потрясении, которое сможет разрушить барьеры и осветить внезапным светом перемен то, что кажется темным и непонятным?

Мюриель встряхнулась и стала подбирать с пола разбросанные бумаги. Потом тихо позвала Элизабет™.

– Дорогая.

– М-м-м?

– Я должна пойти за покупками, иначе нам опять придется есть яйца. Я приду примерно через час, на случай, если ты надумаешь позвонить.

– М-м-м.

– Я заберу тарелки. Извини, они остались здесь.

– А я и не заметила.

– Купить тебе что-нибудь особенное?

– Нет, спасибо, дорогая.

– Я принесу тебе маленький подарок.

– Ты такая милая.

– Огонь не погаснет до моего возвращения. Не пытайся поднимать это ведерко с углем.

– Интересно, идет ли еще снег?

– Думаю, прекратился.

– Мне бы хотелось, чтобы снег как следует прошел. Он бы разогнал туман. Мне ни разу не удалось выглянуть из окна с тех пор, как мы приехали.

– Знаю, дорогая. Скоро ты сумеешь. Может, тебе стоит написать дяде Маркусу?

– Возможно. Брось мне сигары, будь добра.

– Что ты будешь делать в мое отсутствие?

– Составлять головоломку… Ничего. Скорей всего, ничего.

– Я быстро, не кури слишком много.

Когда Мюриель направилась к двери, глаза снова закрылись. Она тихо вышла. Помедлила около бельевой. Как выглядела Элизабет, когда оставалась одна? На секунду Мюриель мысленно представила себе какую-то удивительную перемену, которая могла произойти с ее кузиной, как только за ней закрылась дверь, какое-то превращение пассивности в активность, спокойствия в отчаяние. А что, если прокрасться в бельевую и заглянуть в щель? Она заставила себя поскорее уйти. Следить – подлость, она не могла так унизиться. Но дело не только в этом. Ей было страшно посмотреть.

Мюриель бросила оставшиеся после ленча тарелки наверху в буфетной, затем пошла в свою комнату, где было очень холодно, и надела пальто. Заперла за собой дверь на замок – предосторожность, предпринимаемая ею после недавней кражи, хотя единственные вещи, которыми она дорожила, были ее стихи и бутылочка со снотворным, их, по ее мнению, никто бы не захотел украсть. Она спустилась по лестнице под мелодию увертюры «1812 год». Тихо закрывшаяся дверь отрезала их друг от друга. Образ Элизабет померк. Мюриель решила, что зайдет и спросит Юджина Пешкова, не нужно ли ему что-нибудь купить в магазине. Она уже несколько раз спрашивала его об этом. Он всегда отказывался, но это служило предлогом, чтобы увидеть его; Мюриель сожалела, что с момента страшной потери иконы у нее не было возможности как следует поговорить с ним и выразить свое сочувствие. А к тому же ей хотелось немедленно удостовериться в присутствии Юджина в доме.

Чтобы попасть в пристройку с котельной, следовало пройти за кухню по коридору без окон, где день и ночь горел электрический свет. Запах угля и ладана наполнял этот туннель. Мюриель прошла через него и остановилась у двери Юджина. Тотчас же, испытав внезапную резкую боль, она услыхала голос Пэтти, доносившийся из комнаты.

– Ищешь меня?

– Нет, – Мюриель не обернулась. Она сделала вид, будто что-то ищет в своей сумочке.

– Могла бы и поискать, – сказал Лео. – Я думал – искала. Не зайдешь ли в мою гостиную? Я, как Марианна на обнесенной рвом мызе, ожидал твоего прихода.

Лео медленно приблизился к Мюриель и, легко коснувшись ее плеча, отошел, открыл дальнюю дверь и приглашающе остановился на пороге. Мюриель, поколебавшись, вошла в комнату. Она все еще ощущала прикосновение Лео на своем плече.

– Почему ты хмуришься?

– Я не хмурюсь, – возразила она.

Комната, в которой было очень тепло, напоминала высокий ящик со стенами из коричневой обсыпающейся штукатурки, и это делало ее похожей на площадку, высеченную в песчаной почве. Незашторенное окно над головой было темным. Свешивающаяся с потолка лампа под кремовым плафоном разливала жемчужный свет. Китайская камышовая циновка лежала на полу. Низкий узкий диван-кровать был покрыт индийским набивным покрывалом. Три деревянных табурета стояли в ряд у стены. В одном углу аккуратная стопка книг достигала подоконника. Простой дубовый сундук с вышитой подушкой на нем стоял за дверью. Две японские гравюры с изображением скачущих галопом лошадей висели на стене над кроватью. В комнате больше ничего не было, кроме шахматной доски на полу. Не было и стола.

Комната немного удивила Мюриель.

– А ты аккуратный.

– Я тренируюсь, чтобы изменить свой пол.

– А где ты работаешь?

– Что делаю?

– Вижу, ты играешь в шахматы.

– Мне приходится притворяться по профессиональным соображениям. А ты?

– Играю, но не очень хорошо.

На самом деле Мюриель играла неплохо, но ей так и не удалось научить Элизабет. Она тотчас же решила, что никогда не станет играть с Лео. Он мог выиграть.

– Мы должны сыграть. Не присядешь? Здесь сидят на полу. Табуреты стоят чисто символически. – Лео сел, скрестив ноги, и прислонился спиной к кровати.

Мюриель снова заколебалась. Хотелось бы ей знать, ушла ли Пэтти от Юджина.

– Скажи мне хоть раз правду, Лео. Был ли у твоего отца титул в России?

– Титул? Боже мой, конечно, нет. Я и представить не мог, что ты принадлежишь к тем людям, кто считает, что все русские эмигранты имеют титулы.

– Жаль, – сказала Мюриель. – Он обладает таким благородством, что вполне мог быть принцем.

– А как насчет меня? Я тоже мог быть принцем?

– Ты?

– Ладно. Я демократ. Материалист. Ученый. Человек после атомной эпохи.

– Я вижу, все твои книги – научная фантастика. А серьезных книг у тебя нет?

– Заложены… Садись, серьезная девушка. Или ты боишься?

Мюриель села, прислонившись к стене, подогнув под себя ноги, и пристально посмотрела на Лео, ответившего ей столь же пристальным взглядом. На нем были джинсы и ирландский свитер с высоким воротом. Он выглядел скромным и опрятным, как и его комната. Мюриель изучала его лицо. У него был короткий немного веснушчатый нос, довольно полные губы и необычайно ясные серые глаза. Золотистые с красноватым оттенком волосы, густые, но коротко подстриженные, блестели, как здоровый мех.

– Ты красивый, – сказала Мюриель.

– Ты меня наградишь за это?

– Зачем тебя награждать. Ты, кажется, живешь в мире наград и наказаний.

– Ты мне кое-что должна.

– Почему?

– Потому что ты отказываешь мне в себе.

– Так как ты не предъявлял на меня прав, я ничего тебе не должна.

– Тогда награди меня просто за красоту. У меня так мало удовольствий.

– Мне нечего тебе дать.

– Одинокая девушка обладает несметными дарами. Роза, тайно брошенная из окна, надушенный платок, будто случайно оброненный. Ах, вот были дни.

Мюриель снова вспомнила любопытное обстоятельство, что Лео все еще не знает о существовании Элизабет.

– Что же ты хочешь получить?

– Ну, я скромный парень. Прежде всего девственницу, но если у тебя нет таковой под рукой, я соглашусь на одну из твоих туфель, но не «разумных», если возможно. Разве ты не знала, что я фетишист?

Странная мысль пришла Мюриель в голову. Что, если познакомить это красивое животное с Элизабет? Идея, даже только промелькнувшая, показалась удивительно заманчивой. Элизабет спала, была зачарована. Почему бы не разбудить ее, применив шок, такого рода шок?

В следующий момент Мюриель говорила себе, что это невозможно, глупо, опасно. Карел никогда не согласится, чтобы Элизабет встречалась с Лео. Лео был слишком реальным, слишком диссонирующе настоящим. Карел допускал к Элизабет с визитами только тусклых и невыразительных молодых людей, а в своем теперешнем настроении он, похоже, вообще не одобрит никаких посетителей. Кроме того, сможет ли Элизабет вынести такое потрясение и не потеряет ли равновесия? Она так привыкла к обычному порядку, к обряду безмолвных медленных движений и тихих голосов.

Но не в этом ли беда? В замкнутом пространстве она кружится, словно в замедленном танце, постепенно погружаясь в сон. Вот что сделало ее такой вялой, а Мюриель заставило в последнее время ощутить, что она задыхается, что сама она пленница. Она слишком долго сдерживала свое дыхание ради Элизабет. Настало время для чего-то шумного и неожиданного, непредсказуемого и совершенно нового. Лео был шумным, неожиданным, непредсказуемым и новым. Воображение Мюриель поместило их рядом. И этот образ доставил ей удовольствие.

– Свежий воздух, – сказала Мюриель.

– Что?

– Извини, я просто подумала вслух.

Очень ли рассердится ее отец? А если и рассердится – имеет ли это такое уж большое значение? Не настала ли пора для каких-либо изменений в доме, необдуманных и несанкционированных во тьме туманной души Карела? Ей казалось, что сейчас все они – только тени его мыслей. Элизабет с тех пор, как выросла, не видела ни одного приличного молодого человека. «О, прекрасный новый мир!»

Конечно, это потрясет Элизабет, и, может, она вознегодует. Но почему не встряхнуть и не пробудить ее от этого зловещего сна? Потрясение, шок пойдут им всем на пользу. Это будет нечто воодушевляющее, волнующее. Используя Лео как свое необычное оружие, Мюриель пойдет в атаку. Почему все это сейчас казалось похожим на приятные военные действия? Что ж, она поведет войну против своей кузины. И здесь легкомыслие Лео превратит его в идеальный инструмент. Он поведет дальнейшую игру, не создавая осложнений и беспорядка. Ничего опасного не может произойти. С помощью Лео она даст возможность Элизабет приобрести опыт, да и сама наберется его.

– Ты говоришь, что бросил свою девушку?

– Совсем. И выставил себя на продажу.

– Предположим, я бы рассказала тебе, – медленно начала Мюриель, – о прекрасной и одинокой девственнице, укрытой в глубине темного дома?

– Я бы ответил, что ты меня дурачишь.

– Ты не знаешь о моей кузине Элизабет?

– О ком?

– Я не единственная девушка в доме. Здесь есть еще одна – моложе и красивее. Моя кузина.

– Ты хочешь сказать – прямо здесь, в этих стенах, сейчас?

– Да.

Лео встал. Он выглядел пораженным, почти напуганным.

– Другая девушка. На самом деле?

– На самом деле, Лео.

– Это шутка.

– Нет, не шутка.

– Но почему я не видел ее?

– Она немного больна. Ничего серьезного – некоторые проблемы со спиной. Она пока не выходит из комнаты.

Корсет. Должна ли она рассказать Лео о корсете? Эта мысль взволновала ее.

– Но почему ее прячут? Почему ее скрывают?

– Ее не скрывают. Чистая случайность, что ты не знал о ней.

– Странный колокольчик, что я иногда слышу, – это ее?

– Да.

– Девушка с колокольчиком. Сколько ей лет?

– Девятнадцать.

– И она действительно красива?

– Очень красива.

– И девственница?

– Да. Она практически вообще не была знакома с мужчинами.

– Она знает обо мне?

– Да. – Это была полуправда.

К Лео вернулось обычное выражение лица.

– Отведи меня к ней!

– Не так быстро, – возразила Мюриель. – Сначала ты должен дать мне определенные заверения.

– Я дам любую клятву.

– Прежде всего ты должен пообещать, что будешь полностью мне повиноваться. Элизабет вела очень уединенную жизнь. С ней нужно обращаться чрезвычайно мягко и церемонно.

– Что значит церемонно? Значит, я даже не смогу поцеловать ее?

– Мы с ней решим это. Ты увидишь, она очень отличается от маленьких дурочек в твоем колледже.

– Ты же не собираешься находиться там все время? Мюриель еще не думала об этом. Но сейчас мысль о том, чтобы все время там присутствовать, показалась ей довольно приятной. Конечно, ничего в действительности не произойдет.

– Нет, конечно нет. Если ты будешь хорошо себя вести.

– Надеюсь, мне не придется вести себя слишком хорошо.

– Но ты обещаешь слушаться меня?

– Да, идет, обещаю.

– Хорошо. Теперь второе. У тебя не должно быть других связей или каких-либо осложнений. Элизабет достойна твоего полного внимания, иначе ничего не будет. Как насчет того дела, для которого ты просил у меня деньги? Между прочим, это правда?

– О, это. Там все закончено. Я все уладил. Небольшое дело сделано. Девушка свободна. У нее уже другой парень.

– Где ты достал деньги? – спросила Мюриель.

Лео пристально посмотрел на нее, затем сделал гримасу и резко отвернулся. Он отошел в угол комнаты и прижался лбом к стене.

– Продолжай, Лео.

– Я должен сознаться?

– Да, признавайся. Меня трудно шокировать.

– Ты сохранишь это в тайне?

– Может быть.

– Ну, ты знаешь эту старую религиозную картину, которую так любил мой папаша? Я ее взял и продал.

– О Боже! – воскликнула Мюриель. Она встала на колени, затем поднялась.

– Дурно, да?

– Как ты мог поступить так отвратительно? Лео повернул голову:

– Я думал, тебя ничто не шокирует. Во всяком случае, ты сама предложила, чтобы я что-нибудь украл.

– Я не это имела в виду. И украсть у собственного отца, отнять то, что он так любит…

– Римская католическая церковь утверждает, что дети не могут украсть у своих родителей. Таковы общие понятия.

– Ты прекрасно знаешь, что это воровство.

– Что ж, отцы для того и существуют, чтобы у них можно было воровать. В прошлый раз я все объяснил тебе об отцах.

– Он знает, что это ты взял ее?

– Нет, разумеется нет. Какой смысл говорить ему. Он только разворчался бы.

– Я считаю, это самое гадкое и подлое дело, о котором я когда-либо слышала.

– Мне казалось, ты выше всех этих старых условностей. Не очень-то трезво ты мыслишь, моя дорогая.

– Не говори вздор. Сколько ты получил за нее?

– Как раз столько, сколько мне было нужно. Семьдесят пять фунтов.

– И тебе так мало дали? Она, наверное, стоит намного больше?

– Я уже говорил тебе, я скромный парень.

– Ее нужно вернуть, – сказала Мюриель. – Ты должен сделать это, если даже тебе придется снова украсть ее.

Лео вышел из угла и сел на кровать.

– Ты просто сбиваешь меня с толку.

– Ты продал ее в магазин?

– Да, в классный антикварный магазин в Шеперт Маркет.

– Надеюсь, они еще не продали ее. Ты должен вернуть ее, Лео. Как ты мог!

– Очень просто, старушка. Я же говорил тебе, что должен совершить великий освобождающий поступок. Вот он. Долой отцов!

– Ты же так не думаешь. Ты знаешь, что поступил подло. Не можешь же ты так запросто отказаться от морали.

– Не могу, Мюриель? Ты когда-нибудь слышала о квазарах?

– О чем?

– О квазарах. Это разновидность звезд. Но неважно. Просто брось взгляд на вселенную, а потом поговори со мной о морали. Допустим, нами всеми откуда-то управляют на расстоянии. Предположим, мы всего лишь лягушечья икра в чьем-то пруду.

– А если предположить, что нет? На самом деле ты не веришь во всю эту ерунду. Тебе стыдно. Должно быть стыдно.

Лео смотрел на Мюриель с непроницаемым выражением лица.

– Я должен приготовиться сыграть стыд? Этого будет достаточно?

– Ты должен пойти к отцу и рассказать ему.

– Сыграть роль блудного сына?

– Ты должен сказать, что сожалеешь. Ты должен сожалеть. И тебе необходимо каким-то образом вернуть икону. Верни ее.

– У меня есть другие дела. Я сейчас же пойду знакомиться с твоей кузиной-девственницей.

– Нет, ты не пойдешь.

– Ты обещала!

– Нет. Это была очень плохая идея. О Боже, я в полном замешательстве.

Мюриель прижала руки к лицу, как будто ожидая найти слезы, которые внезапно ощутила в своем голосе.

– Послушай, пожалуйста, если я признаюсь отцу и принесу назад эту проклятую икону, ты позволишь мне заполучить твою кузину?

– Ну, если ты все это сделаешь, я, может, позволю тебе познакомиться с ней. В противном случае – нет. И это точно.

– Поиск! Поиск! Он продолжается. Я рискну. Я даже рискну положиться на твою оценку ее красоты.

– Лео, Лео. Я совершенно не понимаю тебя. Как ты мог намеренно так обидеть отца?

– Квазары, Мюриель, квазары, квазары!

Глава 11

– Ну, я должна идти, – сказала Пэтти, – и так просидела здесь целый век. Не помню, чтобы я так долго с кем-нибудь разговаривала. Вы, должно быть, решили, что я настоящая болтунья. Но я обычно никогда не разговариваю.

– Не уходите, Пэтти.

– Я должна.

– Когда вы придете снова?

– Скоро. В конце концов, я же в доме, не правда ли?

Юджин протянул руку Пэтти. Теперь он установил ритуал рукопожатий. Это был способ прикоснуться к ней. Он заключил ее руку в свою ладонь, и его пальцы мимолетно погладили ее запястье. Он неохотно отпустил ее, и она быстро выскользнула за дверь, улыбнувшись и помахав ему рукой.

Юджин засуетился, прибирая комнату. Он собрал чашки и блюдца, смахнул крошки с пушистой зеленой скатерти. Пэтти съела четыре пирожных. Он полил растение в горшке, обнаружив, что листья его желтеют. С тех пор как пропала икона, у него появилась привычка поливать его слишком часто. Затем сел на стул и посмотрел на пустое место, туда, где когда-то стояла икона.

Где она теперь? Странно было думать, что она в другом месте. Он бы предпочел считать, что она перестала существовать. Ему казалось, что он видит, как она страдает, тоскует, тщетно зовет его слабым голосом, проливая чудотворные слезы. Конечно, это было глупо, по-детски. Она – всего лишь кусок дерева. Ему следует обрести чувство соразмерности, определить масштаб своей потери. Он пытался побудить Пэтти именно так и сказать ему, но она слишком сочувствовала, чтобы понять его намеки. Бесполезно ожидать подбадривающего и успокаивающего разговора от Пэтти. Ему приходилось самому убеждать себя, что, в конце концов, это была всего лишь старая картина. На его долю выпали подлинные потери. Он пережил их. Откуда это нелепое горе сейчас? Даже лучше жить без этой вещи. Возможно, он слишком высоко ценил ее. Это была его последняя собственность, и она защищала его от мысли, что он все потерял.

Да, подумал он, вот в чем дело. Чувство собственности, от которого давно уже следовало отказаться, чувство, что он обеспечен, оставалось с ним из-за иконы. Этот предмет, казалось, символически сконцентрировал в себе все, что он потерял: его любимых, годы жизни, Россию. Пока он обладал ею, все это не казалось полностью исчезнувшим. Он не ощущал себя человеком, потерявшим все. Теперь не осталось ничего. Все, что он любил и ценил, полностью прекратило существовать. Какая-то слабость в нем мешала до настоящего времени понять свое положение. Пусть будет так. Теперь он – лишенный всего человек, и лучше это знать. Так говорил он себе, но пока еще не мог таким образом думать. Икона путешествовала с его семьей, как дорогое домашнее животное, так далеко и так долго, что он продолжал горевать о ней, жалеть ее, жалеть себя и нуждаться в утешении.

Пэтти частично отвечала этим потребностям. Она постоянно горестно восклицала, воздев руки, оплакивала его потерю. Он бессвязно рассказывал ей об иконе, продолжал говорить о своей семье, о матери и сестре. Он поведал ей такие вещи, о которых не думал, что сможет кому-нибудь рассказать. Это привязывало Пэтти к нему. Часть его сущности переместилась в нее. Конечно, она не могла этого понять, как и не в состоянии была стать стареющим русским эмигрантом, с европейским нутром. Но она знала о лишениях и смотрела на него своими темными глазами с красноватыми белками, повлажневшими от сострадания, улыбалась и кивала из-под потока черных волос и, вздыхая, склонялась к нему, как будто такое огромное сочувствие приносило физическую боль.

Он пытался заставить ее говорить о себе, и она рассказала ему немного о своем раннем детстве, утверждая при этом, что плохо помнит его, а у взрослой прошлого не было. Однажды она заметила: «Я еще не существую». «Я заставлю тебя жить», – уверенно сказал про себя Юджин. Ему очень хотелось касаться Пэтти. И он прикасался к ней, и не только во время рукопожатий, но мимолетно и тайно, как будто не замечая того; похлопывал ее по руке, рассказывая историю, или поглаживал по плечу, предлагая чай. Он намеревался коснуться ее волос. Эти прикосновения создавали в комнате своеобразный материальный образ Пэтти, притягивающей своим присутствием и манящей ложными надеждами. Порой таким же манящим казался ему настойчивый взгляд ее глаз, кроваво-красных в уголках, горячих, когда она в немом смущении обращала к нему вопрошающий взор. Ему пришла в голову мысль, что он, похоже, влюбляется в Пэтти. Когда он подумал об этом, то сразу же успокоил себя, повторив слова, которые она так часто говорила: «Я здесь, я дома, я скоро вернусь». У него было много времени, чтобы узнать Пэтти, ее присутствие казалось ему необходимым, естественным, утешающим.

– Привет, – Лео просунул голову в дверь.

– Заходи, заходи.

Лео редко приходил. Юджин вскочил, ощущая неловкость в присутствии сына, как будто электрический разряд ослабил его и вывел из строя. Он резко отошел от кровати и прислонился к стене.

– Я уже лет сто пытаюсь зайти к тебе. Думал, эта баба никогда не перестанет здесь тявкать.

– Мне бы хотелось, чтобы ты не говорил таких гадостей, – машинально, устало сказал Юджин. Ему приходилось так часто повторять это.

– Ну, это же не обидело ее, не так ли? Хорошо, извини. Не хочешь сесть? Ты выглядишь так странно, стоя там в углу.

Юджин сел. Он рассматривал своего высокого стройного сына с нескрываемым удивлением, которое никогда не уменьшалось. Его поражало, что он такой взрослый, большой, красивый и такой дерзкий. Вместе с удивлением пришли робость и смутная боль невыразимой любви. Они вечно говорили друг другу глупости, не могли наладить контакт, да и ухватиться было не за что. В лице Лео Юджин читал изумление, равноценное своему собственному, выражение неуверенности, полной тревожных предчувствий. Они, словно неясные, не поддающиеся контролю существа, предстали друг перед другом в комнате. Юджин сгорбился.

– В чем дело?

– Я должен кое-что сказать тебе, вернее, кое в чем сознаться.

– В чем?

– Это насчет той старой штуки.

– Какой штуки?

– Иконы.

– О, ее нашли? – Юджин забыл свое горе. Его тело как будто снова налилось силой.

– Не совсем. Но я знаю, где она. По крайней мере думаю, что знаю.

– Где же, где?

– Не так быстро, – сказал Лео. – Это долгая история. Не возражаешь, если я сяду на кровать?

Он забрался на нижнюю полку и сел подобрав колени.

– Где она? Что с ней произошло?

– Ну, видишь ли, я взял ее, так сказать.

– Ты взял ее?

– Да. Мне нужны были деньги, так что я взял ее и продал. Думаю, она еще в том магазине, куда я ее отнес.

Юджин молчал. Он почувствовал острую боль унижения и не мог взглянуть на Лео, как будто ему самому было стыдно. Юджин смотрел в пол. Лео взял икону и продал ее. Это не просто потеря, как он воображал и с чем пытался примириться. Это было нечто гадкое, личное, опозорившее и отбросившее его назад. Он опустил голову и продолжал молчать.

– Ты же не рассердишься на меня?

С усилием Юджин посмотрел на ссутулившегося мальчика. Он не испытывал гнева, только стыд и замешательство человека, который позволил обидеть себя и победить. Он, как удары бича на своем теле, почувствовал стыд прежних лет, проведенных в трудовом лагере. Наконец он сказал:

– Слезай с кровати и дай мне посмотреть на тебя.

Лео тотчас же вскочил, встал перед отцом и, чуть подпрыгнув, соединил пятки. Уголки его большого рта непроизвольно приподнялись, напоминая карикатуру на счастливого человека. Его бледное веснушчатое лицо выражало внимание и ожидание.

– Зачем ты сделал это, для чего тебе нужны были деньги?

– Ну, видишь ли, я знаю, это ужасно, но думаю, мне лучше рассказать тебе. Я растратил средства колледжа из банка клуба, казначеем которого я был. Я потратил деньги на массу разных вещей, по мелочам, как ты бы сказал. А затем я должен был отчитаться.

Юджину казалось, что он загнан в угол, – чувство, не раз уже испытанное прежде. Лео разыгрывал сцену и принуждал его играть тоже. Неужели не было никакого выхода, никаких способов поговорить просто и прямо друг с другом? Однако ни призыв, ни крик не могли прорваться через такой знакомый поток краснобайства. Он смотрел вниз на остроконечные башмаки Лео. Гнев мог бы помочь, но он не ощущал гнева, только печальное, пристыженное чувство поражения. Он – человек, над которым издевается собственный сын, и он ничего не может поделать.

– Не следовало так поступать. – Слова, которые он произнес, показались ему совершенно бессмысленными. Их можно было с равным успехом сказать Гитлеру или урагану.

– Я знаю, но мне нужно было достать деньги. – Лео говорил объяснительным и энергичным тоном. – Иначе я был бы обесчещен.

– Ты и так обесчещен. Но теперь это уже не имеет значения.

Юджину хотелось, чтобы Лео ушел. Ему нужно поскорее прекратить эту боль.

– Боже мой, ты не можешь так говорить. Конечно же это имеет значение. Во всяком случае я собираюсь вернуть ее тебе.

– Не представляю, как ты сможешь это сделать, если ты уже потратил деньги. Да и не хочу ее возвращать. Я смогу обойтись без нее.

– Ты не должен прощать меня таким образом!

– Я не прощаю тебя. Я просто не хочу больше об этом говорить. Все это не имеет значения.

– Пожалуйста, не будь таким спокойным. Ты должен прийти в ярость и надавать мне пощечин.

– Я едва ли смогу сделать это сейчас, – сказал Юджин. Насупившись, он поднял глаза и посмотрел в бледное напряженное лицо, затем добавил: – А теперь, пожалуйста, уходи.

– Но я еще не сказал, как сожалею о сделанном.

– Ты не сожалеешь.

– Ну, знаешь ли, это такое душевное состояние, не стоит об этом говорить.

– Достаточно того, что ты украл мою икону, – сказал Юджин. – И я не желаю слушать твою безумную болтовню. Я не понимаю тебя. Никогда не понимал.

– Так-то лучше. Ты начинаешь сердиться. Это пойдет тебе на пользу. Может, и мне заодно. Послушай, я правда сожалею. Это не лучшая моя идея. Но я верну ее назад. Может, просто украду ее снова.

– Если ты украдешь ее, – сказал Юджин, – я сдам тебя в полицию.

Он встал. И внезапно ощутил прилив гнева. Это пришло как облегчение, и сразу же возникло ощущение контакта. Создалось впечатление, будто он впервые обрел власть над Лео.

– Но ты же хочешь вернуть эту вещь назад, не так ли?

– Больше не хочу. Ты убил ее. Ты все испортил, и сделал это умышленно. Ты обидел меня и заставил страдать. Я старался тебя воспитать как следует, а ты стал лжецом и вором.

– Ну, может, мне просто не очень-то повезло.

– Что ты хочешь сказать?

– У меня никогда не было настоящего дома. Откуда взяться чувству собственности?

– Я делал все, что мог, для тебя, ради тебя, – сказал Юджин. Его голос прозвучал жалобно. Затем его охватил новый порыв гнева. Как можно было так над ним насмехаться?

– Всю жизнь мы жили по-походному. Ты никогда не хотел ничего делать.

– Я работал как мог и содержал тебя. Я и сейчас поддерживаю тебя.

– Нет, не поддерживаешь. Ты даже не попытался стать англичанином.

– Я не мог. И почему я должен пытаться? Я русский. И ты тоже.

– Нет. Я никто. Мне никогда не удавалось заставить тебя понять, что все это не имеет для меня значения, все это – ничто.

Игровое выражение сошло с лица Лео. Уголки рта опустились, глаза прищурились. Он выглядел как напуганный, готовый расплакаться ребенок.

– Ты не можешь отрицать, кто ты есть.

– Я ненавижу все это. И твою проклятую икону ненавидел тоже. Ты создал вокруг себя маленькую Россию. Ты живешь в мире грез. Все, чего ты в действительности когда-либо хотел, – это забраться в нору.

– Перестань на меня кричать.

– Я не кричу. А ты простил Советский Союз.

– Я не простил Советский Союз, хотя, возможно, и простил. Я не могу изменить историю. Почему я должен ненавидеть свою родину?

– Это не твоя родина. У тебя нет родины. И ты сделал так, что и у меня ее тоже нет. Боже, как жаль, что я не американец.

– Это самое ужасное, что я когда-либо от тебя слышал. И говори потише. Тебя услышат в доме священника.

– Какое мне дело, если они услышат меня? Пусть слышат. Мы ничем не хуже их, не так ли? Ты со своими «мисс Мюриель» и «пожалуйста, сэр» похож на проклятого раба.

– Перестань разговаривать со мной таким тоном и убирайся из комнаты. Ты никогда не уважал меня. Ты никогда не любил меня, как следовало.

– Почему я должен любить тебя? Ты мой проклятый отец.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – взмолилась Мюриель, только что вошедшая в дверь.

Лео тотчас же отвернулся и закрыл лицо руками. Юджин смотрел на нее сурово, как будто окаменев от ярости. Он был очень расстроен вторжением и ужасно рассержен тем, что Мюриель услышала.

– Извините, – сказала Мюриель, – я постучала, но вы оба говорили так громко, что не расслышали.

Наступило молчание. Юджин смотрел в стену. Он испытывал отвращение к себе, к Лео, отвращение ко всему. Его тело безнадежно обмякло. Лео, вернув лицу спокойное выражение, повернулся к Мюриель. Он смотрел на нее безучастно и вяло, как будто ожидая указаний. Во взгляде Мюриель читалось отвращение.

– Не следует говорить с отцом таким образом, – сказала Мюриель. – Ты мне противен.

Лео смотрел на нее еще минуту, казалось, что он очень устал и с трудом понимает ее. Затем улыбнулся:

– Рептилия, не так ли?

– Убирайся! – воскликнула Мюриель.

Лео повернулся было к отцу, но, не посмотрев на него, сделал быстрое движение, будто отбрасывая что-то, и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Мюриель опустила глаза перед Юджином. На ней было надето твидовое пальто, на котором все еще поблескивали маленькие крупинки снега. По плечам пролегла снежно-белая бороздка. Под мышкой она сжимала маленький, завернутый в коричневую бумагу пакет. Юджин смотрел на ее короткие волосы, влажные и потемневшие на концах, на ее тонкое умное лицо и ненавидел ее английскую отчужденность, ее неосознанное чувство превосходства и то, что она посмела выгнать его сына из комнаты. Надо было дать их разговору с Лео его естественный ход. Может, в конце концов они поняли бы друг друга. Он ощутил это сейчас, когда Лео ушел. Даже гнев и крик были своего рода связью, чем-то наподобие объятия, приблизившего их друг к другу. Может, тогда они сумели бы своим отношениям придать определенный смысл. Теперь же неуместное вторжение девушки, оказавшейся свидетельницей этой сцены, сделало ее безобразной и просто позорной для них обоих. Он глубоко вздохнул от горя и обиды.

– Мне ужасно жаль, что я вмешалась, – сказала Мюриель, наконец подняв на него глаза. Казалось, она слегка задыхается. – Но я не могла слышать, как он говорит такое.

Она выглядела очень смущенной, но в то же время в ее взгляде было что-то назойливое, почти агрессивное.

«Ну почему же ты не уходишь», – подумал Юджин, но сказал:

– Да.

– Мне ужасно жаль, – повторила Мюриель.