Текст книги "Непричесанные разговоры"

Автор книги: Айла Дьюар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава четвертая

Кора и Клод познакомились на вечеринке. Кора подпирала стенку, попивая пиво, дымя косяком и покачивая головой в такт заезженной пластинке. В голове от косяка стоял туман, и все же Кора следила за Клодом, желая познакомиться. И познакомилась. Когда Клод наконец подошел к ней, Кора поняла, до чего одурманена всякой гадостью. Язык ее совсем не слушался. Разговоров почти не было.

– Привет! – сказал Клод.

– Угу, – промычала в ответ Кора.

– Принести еще выпить?

– Угу.

А в голове у Коры вертелось: вот пакость! В самую решительную минуту и мозги, и язык отказываются тебе служить! Но разве выскажешь такую сложную мысль, когда котелок не варит, а язык не слушается? И все же Корины «угу» оказались намного соблазнительней, чем она ожидала. Клод повел ее к себе и научил всему, что знал о сексе (а знал он куда больше, чем она).

Клод обитал в квартире у Сенного рынка, на четвертом этаже. Кора в жизни не видела места грязнее. Там разило затхлым подвалом, а половицы, казалось, вот-вот провалятся. К кровати Кора шла на цыпочках, спьяну решив, что так она меньше весит.

Плита, замызганный коврик, стол, стул, сковородка и крошечная кастрюлька. И кровать, само собой. Неубранная, без простыни, одеяла валялись комом с утра, когда Клод встал. Точнее, со второй половины дня, как позже узнала Кора.

Клод поцеловал ее на выходе из бара, и всю дорогу до его дома они целовались и тискались украдкой. А теперь они наедине и можно целоваться в открытую. И тискаться. Впрочем, Клод ее не тискал. Своими ласками он умел заставить женщину корчиться от наслаждения. В этом ему не было равных. Клод провел руками вдоль ее бедер и снял с нее трусики. А что с ними еще делать? Снимать. Кора застонала: «Еще, еще! Пожалуйста!» Ей было всего восемнадцать. Клод вошел в нее мягко, без толчков и резких движений. Они стояли в прихожей, у самых дверей; Кора прижалась к стене, обвила его ногами. Клод крепче прильнул к ней. От него пахло чесноком.

– Могу хоть всю жизнь так простоять, – похвастал Клод. – До самой смерти.

– А вот и не сможешь, – сказала Кора. Точнее, выдохнула. – Спорим, не сможешь!

– Смогу! – настаивал Клод. Но все же признал: – Пожалуй, нет.

Утром Кора блаженствовала, раскинув руки, с Клодом, пристроившим голову между ее ног. Хорошо-то как! Даже приятней, чем бег! Кора принялась считать молочные бутылки, выстроенные в ряд под окном, возле плиты. Немытые, в пятнах и подтеках, они тускло поблескивали на солнце, от них пахло кислятиной. Тьма-тьмущая бутылок. Целая армия. «Раз, два, три, ох! Четыре, пять, о-ох!» Кора успела досчитать до семи.

Кора переехала к Клоду. Купила простыни и объявила войну бутылкам из-под молока. На лекциях она почти не показывалась. Кора сделала важное открытие, которое изрядно подпортит ей жизнь. Она оказалась большой охотницей до секса.

Уже работая в школе, Кора смотрела на веселые стайки ребятни и думала: «Вот досада, ведь большинство из них подстерегает та же напасть! Проклятые гормоны! Сыграли со мной такую злую шутку, а я даже не представляю, какие они из себя. Господи, до чего же мне хотелось секса! Я думала: зачем учиться или работать, если можно трахаться? Во мне не просто гормоны взыграли, я сама была ходячий гормон».

И хотя Кора не склонна была жалеть о прошлом, она не раз каялась, что слишком рано начала всерьез, по-взрослому, заниматься сексом. Эта мысль не давала ей покоя. Надо было строить карьеру, принимать решения, а она кувыркалась в постели. Должно быть, не она одна попалась в эту ловушку. Недаром люди доживают до сорока и хватаются за голову. А все потому, что пару десятков лет назад занимались не тем, чем надо, и теперь жалеют, что сгоряча наломали дров.

Между тем Кора не просто наломала дров. Что-то с ней случилось. В нее будто вселился бес. Кора сама толком не понимала, что с ней происходило тогда, но при воспоминании о том времени ее трясло. Не от стыда, а от облегчения. Слава тебе господи, что она не загремела за решетку! Мятежный дух пробуждался в ней и сейчас, стоило дать волю своим мыслям. Кора мыла раковину, чистила картошку, пылесосила ковер и думала: какая скука! Тогда-то и вспоминались ей прежние грехи и недолгая совместная жизнь с Клодом.

Бывало, стащив что-нибудь из магазина, Кора и Клод жадно предавались любви где-нибудь в подворотне. Воровство до того возбуждало, что, не в силах дотерпеть до дома, они начинали праздновать успех прямо на улице. Кипела кровь, дневная добыча лежала у их ног. Точнее, у ног Клода – Корины были задраны в воздух.

– Боже ты мой! – сокрушалась она потом. – Ну и дура же я была!

И набрасывалась на сыновей:

– Станете взрослыми – не берите с меня пример!

Сэм и Кол в ответ только вздыхали. Зная, что у мамы за жизнь (шум, музыка в машине, на кухне, в спальне, вечное шипение из наушников на пробежках; бардак под кроватью – салфетки, лак, помада и еще бог весть что; мужчины, которых она среди ночи выставляла за дверь, потому что не могла ни с кем спать), они и не думали брать с нее пример. При всем том сыновья ее любили. Всем сердцем. Потому и прощали ей весь этот кавардак.

– Не для того, – объясняла Кора, – я наделала столько глупостей, чтобы вы их повторяли. Если уж на то пошло, делайте лучше свои собственные. Так интересней.

Свои ошибки Кора знала. И часто вспоминала о них. Юность она уместила в два года. Синяки и шишки, Кора. Она с жадностью бросалась навстречу всему. Временами Коре казалось, что юность никак не хочет с ней прощаться, оттого и музыка, и беспорядок. Завести двоих детей до двадцати лет – не ошибка, скорее ужасное неудобство. Дети – не ошибка. Куда страшнее кражи в магазинах. А еще то, что она разбила папино сердце. Об этом даже и думать не хочется.

«Ты разбила отцу сердце», – написала ей мать. Слова запали Коре в душу. Всякий раз, казня себя за дурные поступки, она вспоминала эти слова, чтобы еще больше себя помучить. Но самой большой ошибкой было промолчать в ответ на них. Ей следовало доползти до телефона и спросить у матери: «Что это, черт подери, значит?»

Глава пятая

– Что ты сделала в жизни самого плохого? – спросила однажды Эллен.

Как обычно, они сидели у Коры на кухне за бутылкой вина и говорили по душам о «самом-самом». Самый лучший секс? Самая ужасная вечеринка? Самое неудачное свидание? Самый дурацкий наряд? Самая нелепая покупка?

– Сложно сказать.

Кора задумалась. Воровство в магазинах? Или гадание на чае и вранье? Или то, что она растила детей в такой обстановке? Всего и не перечислишь.

– А ты? – в свою очередь спросила она у Эллен.

– Не знаю. Однажды я спала сразу с двумя мужчинами. По большому счету, ничего ужасного. Они были моими рабами. Мне даже понравилось. Только очень уж потно. Главное – не спать посередке. Просыпаешься вся в мыле. Мокрая как мышь, голова трещит, и стыдно за себя.

– Ну-у, это ерунда, – отмахнулась Кора. – Мы все через это прошли.

С теми парнями Эллен познакомилась в Лондоне, на съезде любителей комиксов. Они оказались ее фанатами. Эллен не подозревала, что у нее есть поклонники, и страшно обрадовалась. Ребята были моложе ее, но на вид вполне приличные. Во всяком случае, сойдут, подумала она, чтобы отомстить мужу за измену. Хотя бы не носят бейсболки задом наперед, и то ладно. Она отправилась с ними в гостиничный бар пропустить по стаканчику, и пошло-поехало. Эллен никак не могла выбрать между ними, и в конце концов оба оказались у нее в постели. Что ж, по крайней мере, справедливо.

Когда наутро вся троица спустилась в бар бледная и помятая, Стэнли смерил Эллен холодным взглядом: веди себя прилично.

– Да, спать втроем – и впрямь дело нелегкое, – подтвердила Кора.

Несколько лет она спала в одной постели с маленькими сыновьями. Кора, а по бокам, как щенята, Сэм и Кол. Отваживать ребят не понадобилось. Мальчишки подросли и разошлись по своим кроватям. Ну и пусть, решила Кора. К тому же до чего приятно спать одной! Больше не встаешь с кровати с прилипшим к ноге печеньем и игрушечные машинки не впиваются в спину. И не просыпаешься среди ночи от холода, пока двое малышей в пижамах с кроликом Питером сладко посапывают рядом, стянув на себя одеяла.

Воровать Кора с Клодом начали из-за «эликсира жизни».

– Вот в чем секрет несокрушимого здоровья, хорошей кожи и выносливого сердца, – объяснял Клод, добавляя толченый чеснок в оливковое масло высшего сорта. – Ешь по ложке в день, и никакая хворь тебя не возьмет. – Он ткнул себя кулаком в грудь, показывая, какое у него здоровое, выносливое сердце. И закашлялся.

Кора любила его без памяти. Клод был худенький, бледный и хрупкий (как поэт, казалось ей). Не то что здоровячка Кора. На четвертый этаж, в их квартиру, она взлетала стрелой, а Клод едва плелся следом. Он был чуткий, ранимый, с чудесными карими глазами, по ночам просыпался в холодном поту. Жилось ему нелегко, никто его не понимал. Кора была проще, грубее. Рядом с ним она стыдилась своего здоровья.

К шотландской погоде Клод привык, а вот местная кухня не шла ему впрок. Кора лишь однажды видела его по-настоящему злым – в первую неделю их совместной жизни, когда она взялась для него стряпать и всю душу вложила в свое любимое блюдо.

– Что это? – спросил Клод, с ужасом глядя в тарелку.

– Яичница с фасолью и колбасой.

– Дерьмо собачье, а не еда.

Кора обиделась не на шутку. Как он может так отзываться о ее стряпне? Что он себе позволяет?

– Я это есть не буду, – брезгливо махнул рукой Клод. – Убери эту гадость.

– Нет! Это полезно и вкусно! Ненавижу, когда добро пропадает!

– А я ненавижу дерьмо собачье. («Дерь-мооо собааачье».)

Клод распахнул окно и вышвырнул яичницу вместе с тарелкой на улицу, в темноту. Тарелка, просвистев в воздухе, со звоном разбилась об асфальт; шумно завозмущались прохожие, на ходу уворачиваясь от летающей яичницы: «Что это?» – «Господи! Да это яичница с колбасой! Откуда?»

На четвертом этаже Кора и Клод затаились, чтобы не выдать себя. Утром жирные осколки по-прежнему лежали на тротуаре. А яичницу кто-то съел, то ли четвероногие бродяжки, то ли двуногие.

Итак, воровать Кора с Клодом начали оттого, что им не хватало денег на «эликсир жизни». Это оказалось проще простого. В гастрономе Клод без затей спрятал в рукав бутылку оливкового масла, пока Кора покупала один-единственный рогалик. И наутек. Ликуя, выбежали они на улицу.

– Есть!

Ни Клод, ни Кора прежде не знали такого злорадства. Сдерживая восторг, не спеша они удалялись от магазина. Только не бежать! Бежишь – значит, виноват. Шагом.

Быстрей, еще быстрей. Щеки горят. Не ухмыляться! И не бежать! Держать себя в руках. Еще быстрей! Со всех ног. Сломя голову. С хохотом. Сошло с рук! Тогда-то все и началось.

Через неделю-другую Кора и Клод уже пристрастились к воровству. Их грязная комнатенка ломилась от безделушек. Сперва нужда заставила (приличная еда не по карману, а любимые лакомства Клода – и подавно), а потом втянулись.

По утрам, лежа рядышком в постели, Кора и Клод клялись друг другу не ходить сегодня по магазинам. Так они и говорили – «ходить по магазинам». У них не хватало духу произнести слово «красть» или «воровать».

– Не пойдем сегодня по магазинам, – говорил Клод.

– Не пойдем, – вторила ему Кора. – Нас заметят. Ей-богу, заметят. Не может нам без конца везти.

Слова «поймают» они тоже избегали. Страшно представить, что будет, если они попадутся.

Поднимались они в полдень, выпивали по несколько чашек кофе (чтобы проснуться и разогреть кровь) и завтракали остатками ужина, вчерашней добычей. Обсасывали куриные косточки, подкреплялись «эликсиром жизни» прямо из бутылки, лакомились шоколадным печеньем, пили вино, коньяк. Одевались в краденую одежду, поливались краденым одеколоном и, клянясь друг другу больше не рисковать, шли на поиски приключений.

Заходили в большие магазины в центре города, каждый раз начиная с продуктовых отделов.

– Есть-то надо, – повторяла Кора. – Будем брать только самое необходимое.

– Да. То, без чего не обойтись.

– Есть-то надо.

Но всякий раз на глаза попадалось столько всего заманчивого: банки деликатесной горчицы с белым вином, варенье и конфитюры, перепелиные яйца, конфеты, сыр. Кора и Клод не спеша шли рядом, глядя по сторонам, негромко переговариваясь. Сердца их бешено стучали. Выпрыгивали из груди. У Коры был дар незаметно смотреть по сторонам. Равнодушно, позевывая, а не дико озираясь. Клод расплачивался у кассы за какие-то мелочи. Кора ждала его с добычей. Они прохаживались по отделам, разглядывая и трогая все подряд, набивая карманы чем попало, – тут прихватят шарфик или серьги, там пару галстуков, и бежать! Вдоль по улице в соседний магазин.

Иногда они разделялись. Клод шел за добычей, а Кора ждала у дверей. Сердце у нее колотилось при виде Клода, спешившего к ней сквозь толпу. Потом на охоту шла Кора, а Клод дожидался. И вдруг внезапный порыв овладевал обоими. Они пускались прочь, ускоряя шаг. Кора – впереди, Клод пыхтел сзади. Лица у обоих светились торжеством. Жаль, нельзя раскланяться.

С Принсес-стрит на Роуз-стрит, а оттуда – в темные переулки, куда выходят задние двери ресторанов и баров, где пахнет вином и съестным. Кора в воздухе, Клод, приподняв, притиснул ее к стене. Они рвут друг на друге одежду, целуются, ласкают, спешат насладиться. Бледные, изнуренные, ковыляли они домой с полными карманами и сумками ненужной ерунды. А дома вываливали добычу и всегда – всегда – поражались.

– Выпьем коньяку. Мне нужно выпить, – сказал Клод.

Но Кора вдруг мотнула головой:

– Не хочу.

В ней зрели новые, непонятные ей желания. Тело распоряжалось ею помимо ее воли. Ей хотелось коньяку. А телу – нет. Хотелось кофе. А тело – ни в какую. «Хочу газировки! Только не минеральной воды! Послаще, лимонада!»

Кора заболела. По утрам лежала пластом, стонала, ее рвало. Болела грудь. Ноги отекли, отказывались бегать. Даже по магазинам с Клодом ее больше не тянуло.

– Не могу, Клод. Не могу, хоть убей. Посмотри на мои ноги. Я вся опухла, похожа на чучело. Ненавижу себя.

Клод погладил ее по ноге:

– Ну и не надо. Мы бы попались. А что бывает с ворами?

Вот он и произнес это вслух. Они воры. Их поймают. И всему конец.

– Не знаю, – пожала плечами Кора. – Сажают в тюрьму? Берут на поруки? Мать с отцом меня отправят домой. – Кора отвернулась к стене. – Не хочу домой.

Само собой, Кора была беременна. Девять недель, сказал врач. Предложил аборт, но она отказалась, сочтя беременность наказанием за дурные поступки. А возможно, это судьба пришла ей на помощь, уберегла от падения. Больше Кора никогда в жизни не воровала, разве что ее детям нечего было есть.

– Чего ты больше всего на свете боишься? – спросила Эллен. – Вот я – звуков. Из-за Дэниэла и его делишек, понимаешь? Шороха писем в почтовом ящике по утрам, а еще, бывает, в дверь стучат, а у меня мороз по коже.

Кора задумалась. Она тоже боялась самых обычных звуков. И когда шла за покупками на Принсес-стрит, все ждала, что кто-нибудь да узнает в ней бывшую воровку, что однажды за ее спиной раздастся крик: «Попалась!»

Глава шестая

Наблюдать за скворцами Кора научилась у Эллен.

– Взгляни на них, – говорила та. – Они интересней, чем кажутся на первый взгляд. Скажешь, серые, невзрачные? Ничего подобного! На деле они настоящие щеголи, раскрашены всеми цветами радуги. Они сверкают. По-твоему, нахальные? Хуже того, они маленькие разбойники. Им хорошо только в шайке. Присмотрись к ним. В полете они всегда держатся вместе. Никто им не приказывает: «Эй, скворцы, правый фланг, налево марш!» Как они узнают, куда лететь? Почему, когда все поворачивают налево, ни один не летит вправо и не врезается в других скворцов, нанося им увечья? Не то что у людей.

– Это ты о себе? – усмехнулась Кора. – Тебя-то вечно тянет не в ту сторону.

Кора полюбила стоять на закате под деревьями и наблюдать за стаями скворцов. Когда меркли дневные краски, скворцы поднимали гомон. Их хриплой трескотни никто не замечал. Люди молча проходили мимо.

С приходом темноты скворцы умолкали. И не догадаешься, что они здесь. Но стоит хлопнуть в ладоши, свистнуть или закричать и замахать руками, как они тучей поднимутся в воздух. Вместе полетят над верхушками деревьев, вместе будут кружить туда-сюда, а когда минует опасность, вместе приземлятся. Как это им удается? Всякий раз Кора высматривала скворца-вожака. Но не тут-то было! Каждый и без того знал, куда летит стая. В ней не место бунтарям.

Будь Кора постарше, она бы поняла, что Клод болен. С самого начала он был нездоров, и мало-помалу ему становилось хуже, а Кора ничего не замечала. Она не ведала, что такое болезнь, не знала ни ее цвета, ни запаха. Конечно, она почувствовала, что Клод изменился, только не придала этому значения, слишком занимали ее перемены в ней самой. Комочек внутри нее рос, наливался. Казалось, можно было нащупать ручки и ножки ребенка. По ночам он шевелился и прыгал, крохотные пятки топотали у нее в животе. «Боже мой, ну и дела!» Кора привыкла к беременности. И все же не могла осознать, что у нее и вправду будет ребенок.

После трех мучительных месяцев Кора расцвела. Беременность шла ей. Кожа стала гладкая, чистая, волосы заблестели. Новый прилив сил охватил ее. Кора навела чистоту в тесной квартирке, перекрасила стены: три – в бежевый, одну – в темно-красный.

Повсюду развесила краденые плакаты и конверты от краденых пластинок. Вымыла окно, вычистила плиту. Откуда только силы брались.

Клод лежал в постели и молча смотрел, как Кора вьет гнездышко. Не нравилось ему все это. Если он не ныл, чтобы она угомонилась, то хмуро курил «Голуаз» и тянул коньяк (ни то ни другое ему было не по карману). Клод сам удивлялся, откуда в нем столько злобы и желчи. Он сыпал упреки на Кору обдуманно, с расчетом. Почему она так бессовестно энергична, в то время как он постоянно чувствует себя усталым? Иногда у него так ломило спину и болело в груди, что он даже встать не мог.

– А ну перестань, тупая корова! – орал Клод.

– Что перестань? – Кора всего-навсего слушала радио, сидя у кровати.

– Перестань! Убирайся! Уйди от меня. Хочу, чтобы тебя больше не было. Ты такая… такая сытая, довольная. Просто тошно. От тебя тошно. Ненавижу тебя.

Клод ударил ее. Кора закрыла лицо руками, потрясенная, оскорбленная; жгучие слезы покатились по щекам. Клод был вне себя от ярости. Зачем он это сделал? От злости на себя он ударил Кору еще раз.

Клод давно подозревал, что с ним что-то не так. Когда они убегали и Кора потела, от нее пахло юностью и свежестью. Клод же покрывался густой, едкой испариной. По утрам он не мог отделаться от мерзкого, тошнотворного привкуса во рту. Клод стеснялся своей худобы, не хотел, чтобы Кора видела его раздетым. «Не смотри на меня!» – шипел он. На него часто накатывало изнеможение; бледный как полотно, он жадно глотал воздух, чтобы прийти в себя. Нестерпимо болел желудок, но ведь это от волнения, всему виной экзамены. Клод догадывался, но терпел. От страха у него замирало сердце. Темный ужас поднимался в его душе. Рак, у него рак. Сомнений нет. Но может быть, все пройдет? Может быть, ничего страшного? Кал у него был черного цвета.

Однажды Клод проснулся среди ночи от собственного крика. Сжался в комок, схватился за живот, позвал на помощь. Страшная боль разрывала его на части. Кора в спешке оделась и выскочила на улицу, к телефону. Но так и не смогла убедить своего врача приехать.

– Наверняка несварение желудка, – успокаивал тот. – Дайте ему желчегонного. К утру он придет в себя. Любите вы, студенты, остренькое!

Вернувшись домой, Кора остановилась у кровати и впилась зубами в руку, слушая вопли Клода. Какое там несварение желудка! Не раздеваясь, Кора улеглась с ним рядом. Клод, снедаемый болью, затих, прильнул к ней. В шесть, с первыми лучами рассвета, Кора поднялась, вышла на улицу, поймала такси и отвезла Клода в больницу.

Следующие дни навсегда остались у нее в памяти как «время коридоров». В страхе и тревоге носилась Кора по бесконечным переходам, сверяясь с указателями, вдыхая больничную вонь. В первое утро она была рядом с Клодом. Тот, лежа на носилках, ждал, что же будет.

– Что мы здесь делаем? – спросил Клод еле слышно.

– Ждем врача. Сейчас тебя отвезут в палату. – Кора взяла его за руку.

– Что со мной?

– Не знаю. – Тихий, певучий, испуганный голосок среди больничного шума и суматохи.

Кора была в ядовито-зеленой футболке – мятой, в пятнах от кофе. Потертые джинсы в обтяжку, с дырой на штанине, уже не сходились на ней. В левом ухе звенели цепочки, кольца, звездочки. На ногах грязные, исцарапанные ботинки. В волосах пестрели дерзкие черные и лиловые прядки. Накраситься она не успела. Врач смерил Кору взглядом, полным недовольства и отвращения, и сестра вывела ее из палаты. Кора сидела за дверью, пока Клода осматривали. При ней его увезли на каталке в лифт. Жизнью ее любимого теперь распоряжались чужие люди.

С Корой заговорила медсестра:

– Вашего…

– Близкого друга, – подсказала Кора.

– …сейчас положат в палату. У него язва двенадцатиперстной кишки. Прободение. Немного позже его прооперируют. У него было кровотечение. – Медсестра укоризненно посмотрела на Кору. Та пожала плечами:

– Я не знала. Можно его увидеть?

– Как только положим его в палату, сразу начнем готовить к операции. Шли бы вы лучше домой. Позвоните после обеда.

Медсестра не хотела обидеть Кору, просто была очень занята. Да и не часто встретишь девушку в таком наряде.

Домой Кора не пошла. Что ей там делать? Она осталась сидеть сиднем среди спешивших куда-то людей, которым не было до нее дела. Просидела весь день. В четыре пошла узнать, как чувствует себя Клод. Коридоры. Косые взгляды. В палату ее не пустили. Клоду лучше. Увидеть его можно завтра, в отведенные для посетителей часы. Кора побрела домой, ей хотелось оттянуть возвращение. Она смотрела под ноги, страшась минуты, когда войдет в пустую квартиру. Тогда уже не будет спасения от неотвязной мысли: Клод умирает.

Кора вернулась на другой день. Несмело зашла в палату и не увидела его.

– Он в реанимации, – сказала сестра и с улыбкой объяснила, когда Кора непонимающе взглянула на нее: – В интенсивной терапии.

Кора почуяла: что-то не так. Все вдруг стали к ней чересчур внимательны. Не к добру это. Впервые в жизни на Кору свалилось такое несчастье. Оказалось, это больно. У Коры ломило шею, лицо, подкашивались ноги. Ее отвели в небольшую приемную, предложили чаю. С ней были вежливы до тошноты. Ей было невыносимо всеобщее участие. «Терпеть не могу, когда меня жалеют», – стонала она про себя. К Коре подошел медбрат.

Из этих дней в памяти у Коры остались звуки, краски (в основном оттенки красного и зеленого), выражения лиц. Лица она будет помнить всегда. Она попала в руки людей, посвятивших жизнь заботе о тяжелобольных. Тревога и страх родных и друзей – для них дело привычное, часть их повседневной работы. Здесь ей нечего бояться. Кора опустилась на красную пластмассовую табуретку. Медбрат был в зеленом. Он сел рядом с Корой, улыбнулся, заговорил с ней ласково, глядя прямо в глаза. Состояние Клода оказалось тяжелее, чем ожидали. Прободение язвы всегда с трудом лечится. Хотите его увидеть? К нему подключен монитор и трубки для оттока гноя. Пугаться не нужно.

Тяжело было Коре выносить эту внезапную доброту. Слезы подступали к глазам, она чувствовала, что вот-вот не выдержит, расплачется.

Словно ребенку, ей помогли надеть стерильный халат: сначала одну ручку, вот умница, теперь другую. Позже Кора вспомнила, что медбрат даже застегнул ей халат. Кору отвели в реанимацию. Просторная палата, шесть кроватей, красные одеяла, возле каждого больного дежурит медсестра. Ангелы-хранители, подумалось Коре. В углу стоял телевизор, показывали дурацкие дневные сериалы; от экрана струился мягкий свет. Посреди палаты – дефибриллятор с красными электродами.

Коре пришла в голову безумная мысль: что, если приложить электроды к своей груди? «Раз. Два. Три…» Точь-в-точь как в кино или сериалах. Она видела это тысячу раз. На стене висела большая зеленая табличка с белыми буквами: «НОГИ НЕ СКРЕЩИВАТЬ». А мне бы как раз стоило, рассеянно отметила Кора, месяцев шесть-семь назад очень даже стоило скрестить ноги. И все же здесь было так тихо, спокойно. Люди, оставив все земное, безмолвно бились за жизнь. Солнечный свет лился в окно. Сидеть бы здесь часами, в тепле и покое, если не прогонят. Впервые в жизни Кора ощущала вокруг себя милосердие, дышала им.

Она осторожно присела возле кровати Клода, пристроив руки на колени, прислушиваясь к треску вентилятора у кровати пациента напротив и непрестанным гудкам монитора. Клод лежал не шевелясь. Мутная жидкость стекала по трубке, змеившейся из-под покрывала к бутыли на полу. Клод не спал. Увидев Кору, он бросил на нее холодный взгляд и отвернулся. Кора ни о чем не думала, лишь прислушивалась к собственному телу. Ее била дрожь, да изредка шевелился ребенок под сердцем.

Монитор неожиданно потемнел, раздался громкий, протяжный, тревожный писк. Вот оно. Кора поняла, почему это случилось, и съежилась от ужаса. В кино всегда так. Медсестра подлетела к монитору, подняла руку и стукнула… нет, не по остановившемуся сердцу Клода, а по прибору. Вновь раздались мерные гудки.

– Вечно он барахлит, – пожаловалась сестра. И, поймав испуганный взгляд Коры, добавила: – Не волнуйтесь вы так. Он непременно поправится. Мы просто решили подстраховаться, понаблюдать за ним. Завтра его переведут в обычную палату.

Медсестра не ошиблась. Кора почти жалела о том, что из спокойствия и уюта интенсивной терапии Клод вернулся в шумную, суматошную общую палату. Он лежал на высокой узкой кровати, бледный, осунувшийся и какой-то потерянный. На тумбочке у кровати стояла бутыль с водой и стакан.

– Меня заставляют пить эту гадость, – процедил Клод. Никогда прежде Кора не видела его таким усталым и злым. Не успела она и слова сказать в ответ, он сердито продолжил: – Мне вспороли брюхо. Через весь живот теперь долбаный шов.

– Всегда мечтала иметь шрам. Как Зорро, – выпалила Кора в надежде развеселить Клода.

Тот злобно уставился на нее:

– Видишь, во что я превратился. Это все ты виновата. Все из-за тебя. Из-за твоих «пошли сегодня по магазинам»! Весь этот ужас меня доконал. Ты только взгляни на меня, сука! Вот видишь? – Клод задрал халат.

От груди до паха тянулся ровный, глубокий шрам. Поперек разреза шли длинные черные стежки с красными следами.

Кора ужаснулась.

– Принесу тебе минералки, – пробормотала она.

И до самого ее ухода они с Клодом не обменялись больше ни словом. Кора наклонилась, чтобы поцеловать его, но Клод отпрянул.

Целую неделю Кора ходила пешком от Сенного рынка до Королевской больницы, а путь был неблизкий. Каждый день спешила она по коридорам в палату, пунцовая от волнения. Сидела у кровати Клода, не произнося почти ни слова. Клод по-прежнему лежал в больничном халате с разрезом на спине. Другой одежды у него не было. Каждый день Клода насильно поднимали и усаживали на несколько часов. Всякий раз он бурно возмущался по-французски. Нетрудно было догадаться, что говорил он мерзости. Он никак не мог смириться с тем, что с ним случилось.

Через шесть мучительных дней жгучей обиды и безмолвного гнева Кора зашла в палату. Еще чуть-чуть – и Клода отпустят домой, а там свежие простыни, розы в бутылке из-под молока. На последние деньги Кора купила бутылку минеральной воды и лиловую узамбарскую фиалку. Она вглядывалась в лица, ища среди них любимое. Клода не было.

– А где Клод? – спросила Кора у проходившей мимо санитарки.

Та пожала плечами, качнула головой.

– Это ведь его место? – Кора показала на кровать – пустую, без простыней, по-больничному опрятную.

– Спросите у старшей медсестры, – посоветовала санитарка.

Кора в испуге огляделась по сторонам.

– Где Клод? – повторила она. Должно быть, это ошибка. Он где-то здесь, просто его увели. Санитарка вышла. Кора рванулась следом:

– Где Клод?

Кора и сама понимала, до чего глупо выглядит. Коротышка носится по палате. Яркое цветное пятнышко в мире спокойствия и порядка. Кора сорвалась на крик:

– Где он? Где он?

Старшая медсестра уже мчалась через всю палату, чтобы утихомирить ее. Протягивала к Коре руки, умоляя замолчать:

– Тише, тише. Нельзя беспокоить больных.

Все уставились на них. Впрочем, на Кору и так вечно пялились. Кора обежала все кровати – маленькая, яркая, стремительная, на тонких ножках и с огромным животом, волосы дыбом.

– Где он? Где он? Что вы с ним сделали? Настала самая страшная минута в ее жизни. Вот чего боялась Кора. Клод умер!

Старшая медсестра и санитарка подхватили Кору под руки и повели в кабинет. Кора плакала навзрыд, размазывая по лицу тушь.

– Принесите чаю, – распорядилась медсестра и обратилась к Коре уже другим голосом, полным сочувствия: – Клод уехал. Разве он вам не сказал?

Кора замотала головой.

– Куда уехал?

– Домой, во Францию. Вчера вечером его забрали родители. Разве вы не знали?

– Нет. – Кора притихла. Это ошибка. Клод здесь. Он ждет ее. Он ее не бросит. Ни за что на свете. Разве не так? – Неправда, – выдавила Кора.

– Я понимаю, вам не хочется верить. Но он все-таки уехал.

– Оставил записку? Медсестра покачала головой.

– Ни строчки?

– Ни строчки.

Они смотрели друг на друга. Кору охватил стыд: эта женщина знает, что ее бросили, что она неудачница. А лучше бы никто не знал.

– Он отец вашего ребенка?

– Да.

– Вам пришлось бы нелегко. За ним нужен хороший уход. Вряд ли вы справились бы.

– Справилась бы! – возмутилась Кора.

– Верю. Похоже, тебе все под силу. – Медсестра чутьем угадала в девушке настоящего бойца. – Мне очень жаль.

Кора глянула на нее с вызовом. В глазах у нее стояли слезы, а в горле – комок.

– Не нужна мне ваша жалость. Не выношу жалости!

Медсестра улыбнулась. Казалось, она все понимает и ей ведомы все чувства на свете.

– Жалость – скверная штука, правда? – Сестра протянула Коре упаковку салфеток: – Вот. Посиди минутку, успокойся. Сейчас принесут чай.

Кора, силясь совладать со своим горем или хотя бы понять его, уткнулась лицом в ладони. Медсестра погладила ее по плечу, и этого было достаточно. Единственный ласковый жест сломил волю Коры. Нет больше сил таить в себе боль. Не выдержав, Кора зарыдала.

Сестра вышла из кабинета, закрыла дверь. А когда чуть погодя вернулась, Коры уже не было.

Остаток дня Кора провела на ногах. Бродила по старому Эдинбургу, по мощеным улицам, среди серых, закопченных старинных зданий. Мимо нее с грохотом проносились коричневые автобусы. Кора пробиралась сквозь шумную толпу. Заглядывала в узкие темные переулки, смотрела на яркие вывески, зазывавшие в незнакомые бары, магазины и галереи. С тоской на душе читала меню у входа в рестораны: блинчики с лососем и всякой всячиной, жареное что-то там, в соусе из красной смородины. «Не видать мне таких деликатесов, – стонала в душе Кора. – Не везет мне в жизни».