Текст книги "Непричесанные разговоры"

Автор книги: Айла Дьюар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава десятая

От спальни Милашки Мэри, решил Дэниэл, веет очаровательным бесстыдством. Все кругом розовое. Обои розовые, простыни розовые, одеяло розовое, мохнатые вязаные квадратики на розовом же ковре – и те розовые! Жить здесь нельзя, упаси боже. Но поваляться в постели и помечтать – одно удовольствие. В глубине комнаты, на розовом туалетном столике, красовалась целая армия баночек, пузырьков, тюбиков и коробочек: тушь, помада, румяна, тени, лосьоны, кремы и гели. Мэри не жалела времени на уход за лицом. Щеки у нее тоже были розовые.

Бесстыдством веяло и от секса с Милашкой Мэри. Секс в чистом виде, не больше. Со вкусом, с наслаждением, но и только. Разговоров в постели почти не было. Мэри хотелось поскорей сделать дело, а после вздремнуть полчасика. Дэниэл подозревал, что Мэри с ним спит лишь для того, чтобы сохранить здоровый цвет лица, но он рад был ей услужить, поскольку четко осознавал свою выгоду. Ну не славно ли понежиться среди розового ужаса, размышляя о жизни!

Из детства Дэниэл ярче всего помнил, как шестилетним мальчишкой забрался на высокую стену и никак не мог слезть. Внизу стоял отец. В твидовой спортивной куртке в клетку. Расстегнутый ворот рубашки открывал загорелую шею. Отец протягивал к Дэниэлу руки: «Прыгай, не бойся. Я тебя поймаю». Дэниэл прыгнул. Отец опустил протянутые руки, отступил. Дэниэл рухнул на асфальт у его ног. И закричал – так громко, что не сразу понял, что это кричит он сам. Не столько от невыносимой боли, сколько от обиды и непонимания. За что?

Отец склонился над мальчиком:

– Будет тебе урок. Никому нельзя доверять.

Подбежала мать.

– Боже мой, Билл! – вскрикнула она. – Что ты наделал!

– Учил парня жизни. Дал ему небольшой суровый урок. Он мне еще спасибо скажет…

– Он из-за тебя ногу сломал, придурок!

И верно, сломал. Лежа на асфальте, Дэниэл орал во все горло. Страшная боль скрутила его, и сквозь эту боль он наблюдал за ссорой родителей. Мать колотила отца, колотила, колотила:

– Идиот, идиот!

Отец развернулся и, сгорбившись, сунув руки в карманы, пошел прочь. Ни ему, ни матери не было дела до сына и его нестерпимой боли.

Дэниэл пролежал в больнице несколько недель – в полосатой пижаме, в гипсе, исписанном автографами и глупыми стишками. Мать навещала сына, приносила игрушки, книги, суетилась у его постели. Медсестры обнимали Дэниэла, гладили по голове, трепали за подбородок и ласково улыбались, поймав его взгляд.

– Ах! – вздыхали они, прижимая его к себе. – Чудо что за мальчик! Заберу его к себе!

Из живого, подвижного парнишки, лучшего футболиста и первого заводилы на игровой площадке Дэниэл превратился в «книжного» ребенка, в маменькиного сынка. Стал паинькой.

– Миссис Куинн! – ахали соседки, ероша Дэниэлу волосы. – Как вы, должно быть, гордитесь своим сыном! Он у вас такой хороший мальчик!

Дэниэл застенчиво улыбался.

Всю жизнь он слушался старших. Мать его так выдрессировала, что он понимал ее без слов: достаточно было взгляда, вздоха, плотно сжатых губ. А когда Дэниэл все же не дотягивал до идеала – проваливался на экзамене или поздно приходил домой из школы, то мать каменела, поворачивалась к нему спиной. Могла целыми днями с ним не разговаривать.

От ее холодности у Дэниэла сжималось сердце и начинал болеть живот. «Понятно, почему я вырос таким слабаком», – думал Дэниэл. Да, он стал взрослым мужчиной, но каким? Изображать из себя «настоящего мужчину» – скукотища: не хватало еще лупить по футбольному мячу или копаться в машинах. К тому же, по мнению Дэниэла, у настоящего мужчины в придачу к бицепсам должны иметься и мозги. Как у Роберта Де Ниро в «Таксисте» или «Крутых парнях». Точно, думал Дэниэл. Такой вот парень и кумиром мог бы для меня стать, и приятелем.

Дэниэл был паинькой в школе и в университете, закончил с отличием факультет психологии. А потом… потом… Бог знает, когда и как это началось. Он стал ходить стремительной походкой, стиснув зубы. Однажды на званом ужине в доме профессора, когда разговор показался ему злобным, заумным и совершенно невыносимым, Дэниэл схватил бутылку «Риохи» и выплеснул прямо на стол. «Не могу больше. Не могу!» В ужасе от своего поступка он смотрел, как вино с бульканьем льется на белоснежную ирландскую льняную скатерть. Потом ушел.

Вскоре Дэниэл написал отчаянно хамское письмо декану. И бегом помчался его отправлять. Ждал возле почтового ящика, когда письмо заберут. Но едва почтальон опустил кипу конвертов в сумку, Дэниэл понял, что сотворил глупость. Письмо отправлять нельзя. Его нужно вернуть. Дэниэл несся вслед за почтовым фургоном, вопя и размахивая руками, ноги у него подкашивались. Тяжело дыша, обливаясь потом, встал он посреди дороги и захрипел: «Я передумал! Передумал!» Позже, вспомнив тот случай, Дэниэл закрыл лицо руками и прошептал: «Господи, что на меня тогда нашло?»

Что бы это ни было, но находило на него частенько. Дэниэл бесчинствовал по любому поводу. Однако, отдубасив отца, он слегка успокоился. Весь в крови и слезах, отец повторял: «Вот это я понимаю, это по-мужски». Дэниэл глядел тогда на отца и ощущал гордость и жгучий стыд.

Как-то раз, вскоре после знаменитого наглого письма профессору, Дэниэл потягивал виски, вспоминая детство. Хотелось вновь стать тем сорванцом, каким он был, пока не сломал ногу. Дэниэл вспомнил, как доверился отцовским рукам, как упал на асфальт, и лютая ненависть к отцу поднялась в его душе. «Гад! – процедил Дэниэл сквозь зубы. – Гад! Урод! Подонок!» Дэниэл сидел в «Кафе-Рояль» и уже как следует набрался виски. Спиртное всегда пробуждало в нем самое низменное.

Набросив плащ, Дэниэл отправился на другой конец города, в квартиру отца на Лондон-роуд. Лил дождь, но Дэниэл и не подумал застегнуться. Полы плаща развевались, пока он шагал, с прилипшими ко лбу волосами, устремив перед собой неподвижный взгляд. «Подонок, – твердил он. – Подонок». Прохожие расступались перед ним.

Пассажиры красно-коричневых городских автобусов таращились на него, сплющив носы о стекла. Ничего не стоило запрыгнуть в один из автобусов на ходу. Но что толку тащиться в транспорте? Так и лопнуть от злости недолго. Нет уж, хорошая прогулка – вот лучшее средство от ярости.

Дэниэл застал отца одного. По обыкновению. Отец был нелюдим, друзей заводил с трудом. Брак его распался вскоре после того случая, когда он отступил в сторону и дал сыну упасть. «Я все разрушаю, – жаловался он, выпив. – Все на своем пути».

Отец явно не ожидал увидеть на пороге Дэниэла, насквозь мокрого и взбешенного.

– Дэниэл! – обрадовался он. – Какими судьбами в такой час?

– Ублюдок! Почему ты не поймал меня тогда? Сволочь!

– Я не хотел тебя покалечить.

– Но тебе это удалось. Взгляни на меня. – Дэниэл отступил, чтобы отец увидел его во весь рост. – Я был сорвиголовой, как все мальчишки. А теперь во что превратился? В размазню. Сука! – Дэниэл шагнул вперед и сделал выпад головой. Лбом почувствовал, как хрустнул нос отца. – Боже, что это я? – взвыл Дэниэл. – Прости меня! Прости!

Но отец отмахнулся от извинений. Тогда-то он и произнес:

– Вот это я понимаю, это по-мужски. – По лицу его струилась кровь.

Все эти годы его мучил стыд перед сыном. Теперь он освободился от чувства вины. Почти. С той ночи (хотя мать Дэниэл по-прежнему навещал редко) отец стал завсегдатаем в баре, где работал сын. Они подружились.

Теперь Дэниэл снова взялся за свое. Три недели как женился, а уже изменяет направо и налево. Не то чтобы Дэниэл легко сходился с женщинами. Он их боялся как огня. Это женщины легко сходились с ним. Воспитанный матерью, без отца, Дэниэл не привык говорить по-мужски. Он не внушал женщинам страха. Он понимал, сколь много значит любимый ноготь, и разбирался в цветах помады. Ему ничего не стоило пройтись по улице с букетом цветов или купить в аптеке «Тампакс». Женщины не скрывали от него своих желаний: «Нет, не так. Погладь меня здесь. И вот здесь». Дэниэлу не составляло труда исполнять их просьбы.

В свободное от бара и скачек время Дэниэл слонялся по городу. Ему нравилась уличная жизнь. Нравились гитарные соло, доносившиеся из музыкальных магазинов, запах бензина, шум автобусов, роскошные витрины с вещицами, которые ему не по карману; хмельной дух из баров, сытные запахи из ресторанов. Дэниэл вдыхал этот воздух и не мог надышаться. С юной прытью пробивал он себе дорогу в толпе. Повзрослев, Дэниэл превратился в красавца, на него оборачивались. В дешевом магазине он выделялся из толпы покупателей. Женщины, подталкивая друг друга локтями, шептали: «Кто это?.. Не он ли?.. Это тот самый?..» Дэниэл не обращал внимания. Он терпеть не мог, когда на него пялились. Некоторые смотрели на него не просто с интересом, а с неподдельным восторгом. Таких Дэниэл презирал. Как-то раз две девчушки, худенькие и бледные по самой последней моде, так и обмерли при виде него. И тут же захихикали над собственной глупостью.

Дэниэлу девчушки понравились, и он погладил одну из них по щеке:

– Так и быть, прощаю.

Девушки пришли в ужас от такой наглости.

– Ну и нахал! – выдохнули обе. Дэниэл, услыхав, обернулся к ним с улыбкой:

– В точку. Таких нахалов еще поискать. Он был нежен с женщинами, он был с ними мил. И при этом исходил ненавистью.

Дэниэл вздохнул, ткнулся носом в надушенные простыни Милашки Мэри. Еще полчаса – и пора уходить. Больше всего ему нравился в Мэри ее нехитрый подход к сексу. Мэри предпочитала миссионерскую позу. Не ласкала себя, не лепетала горячечным шепотом, где именно ее погладить, в отличие от женщин помоложе. И уж подавно не болтала после секса. Мэри самозабвенно трахалась. Неизменно кончала. И тут же, повернувшись на другой бок, отключалась на полчаса.

Вот и сейчас Мэри лежала рядом с Дэниэлом, мерно дыша, слегка похрапывая. У него еще минут десять, чтобы полюбоваться ее спиной. До чего хороша у нее спина! С виду толстовата, но на самом деле крепкая, упругая – мешки с картошкой и ящики с яблоками, которые Мэри таскает на себе, не дадут разжиреть. Дэниэл провел рукой по ее крашеным мелким кудряшкам. До чего же она аппетитно вульгарна, эта Милашка Мэри. Эллен – та не очень-то любит всякие женские штучки. Между тем Дэниэлу они нравились, нравился запах косметики, духов и лака для волос. А «женские штучки» Эллен вызывали отвращение: драные колготки на полу, брошенные трусы, расчески с волосами, коробочки из-под «Тампакса» на полке в ванной.

Часы у него над ухом отсчитали еще минуту. Дэниэл недовольно поморщился – день проходит бездарно. Встал он сегодня рано, мог бы принести Эллен кофе в постель, чтобы загладить вину. Накануне вечером он опять разжился наличными из ее сумочки. Деньги он брал постоянно, у него даже сложились правила на этот счет. Крупные купюры под запретом – вдруг Эллен хватится? Таскал он только мелочь. Все равно Эллен никогда точно не знает, сколько у нее денег. Раз за разом Дэниэл клялся себе, что взял мелочь на еду. И всякий раз находил на страницах газет лошадь, на которую нельзя было не поставить.

Не так давно Дэниэл начал играть по-новому. В былые времена он искал закономерности. Относился к скачкам серьезно, как когда-то к своей ученой карьере. А теперь стал полагаться на удачу. Но и к удаче подходил тщательно, скрупулезно высчитывая. Даже вел «дневник счастья». В нем записывал все события дня, счастливые и несчастливые, и по ним пытался вычислить закономерности.

Сегодня Дэниэл записал: «7.45 – встал. Кофе для Эллен. Белый свитер, красные трусы, спортивные туфли. Без носков. Завтрак: кофе (черный), 2 сигареты. Не брился. Слушал старину Спрингстина. По телику одно дерьмо».

Он записывал каждую мелочь до той минуты, как поставил на Чудо-Малышку. В конце недели он изучит записи и попытается найти связь. А вдруг в шкафу у него лежит счастливая рубашка или невезучие трусы? Каким должен быть завтрак везунчика? Если отыскать причину неудач, можно искоренить их и придумать счастливый распорядок дня.

Мэри проснулась, перевернулась на другой бок.

– Как насчет чайку, милый? – простонала она.

Просыпалась Мэри с трудом. Если Дэниэл когда-нибудь вернется к науке, он напишет книгу или хотя бы статью о том, как женщины разной комплекции и социального статуса ведут себя после секса. По этой части он знаток. Одни женщины впадают в тоску, другие хохочут, кто-то любит пошалить, а кто-то – пошептаться, как бы в продолжение любовной игры.

Эллен – большая любительница потрепаться в постели. Главным образом о сексе: каковы в постели кинозвезды, как они стонут, когда кончают? Еще она обожает поныть: а почему мы с тобой ни разу не занимались любовью в машине?! Не гнушается и натуральным допросом: а ты когда-нибудь занимался этим в машине? С кем? Тебе с ней больше нравилось, чем со мной? Или вдруг заведет возвышенные речи: правда ведь, секс – умное занятие? Будь я Богом, в жизни не додумалась бы до секса. У меня люди оплодотворяли бы друг друга через рот, и вышло бы что-нибудь вроде той пошлятины, в которую играют на вечеринках.

Эллен по натуре замкнута, но если уж открывает душу, то нараспашку. Дэниэл улыбнулся, вспомнив о ней.

Накануне вечером, когда он пришел домой, Эллен сидела на диване, дергала себя за волосы и рыдала.

– Посмотри, какой кошмар! – причитала она. – Это называется стрижка?! Я похожа на Марту Клебб из фильма о Джеймсе Бонде.

– Ничего подобного.

– Похожа, похожа! Просто копия! На улицу ни за что не выйду! Меня засмеют!

– Что ж ты ему разрешила себя так обкорнать? Почему не сказала, чего ты хочешь?

– Я не умею разговаривать с парикмахерами, – всхлипнула Эллен.

Дэниэл пришел в ярость. Как смеет какой-то болван-парикмахер так обращаться с его женой? Он рвался защитить ее. На минуту вообразил себя итальянцем в Нью-Йорке, Робертом Де Ниро в шикарном костюме. Он ухватит парикмахера за ворот, притянет к себе и ледяным, безукоризненно учтивым тоном произнесет: «Если леди хочет постричься, делай, как тебя просят! Понял?»

– Принеси же наконец чаю! – Мэри с досады шлепнула Дэниэла по бедру.

– Прости, задумался.

– Много будешь думать – ладони шерстью обрастут!

Дэниэл голышом проскользнул на кухню, в отличие от спальни желтую от пола до потолка. Пока грелся чайник, обшарил все шкафчики в поисках съестного. Нужно принести Эллен что-нибудь к ужину, а он просадил все деньги на Чудо-Малышку. Может, все-таки красные трусы виноваты?

Куртку Дэниэл всегда вешал за дверью, чтобы, пока готовит чай, набить карманы всякой снедью. Два пакетика супа во внутренний, горсть шоколадного печенья и банку сардин – в правый, кусок сыра – в левый. Карманы не должны оттопыриваться. Все, хватит. По пакетику чая в две кружки с сексуально-шоколадными мотивами – и еще есть время почитать в газете гороскоп. «Овен. Трудности, которые преследовали вас, скоро разрешатся. Нежданная удача поможет вам в отношениях с близким человеком». С легким сердцем Дэниэл отнес чай в спальню.

– Тебя только за смертью посылать. Что ты там делал?

– Читал гороскоп.

– И что же там для Рыб? – оживилась Мэри.

– Рыб предупреждают, – с серьезным видом сообщил Дэниэл, – «присмотритесь к друзьям. Кто-то из них, похоже, пользуется вами».

Глава одиннадцатая

В первую же субботу после знакомства Эмили Бойл позвала Эллен с собой по магазинам:

– Отправляемся на грибную охоту в итальянский гастроном! Первый урок: как быть плохой девочкой. – И взяла Эллен под руку.

Эллен хотела повторить, что вовсе не хочет становиться плохой девочкой, но не знала, как бы это сделать повежливей.

– Зачем это вам? – спросила она для начала.

– Затем, что я на эти дела мастер. Всю жизнь выходила сухой из воды. А теперь и подавно. У кого хватит духу вышвырнуть маленькую старушку? Обожаю хулиганить! Это мое хобби.

У Эллен хобби не было, и она даже не очень понимала, зачем оно нужно. Когда она устраивалась на работу в отдел канцтоваров, ее попросили заполнить анкету: фамилия, имя, адрес, возраст, хобби. С первыми четырьмя все было ясно. А хобби? «Теннис», – написала Эллен (вранье). «Сквош» (тоже вранье). «Иностранные языки» (полная чушь). «Люблю читать, писать и ругаться с мамой» (чистая правда). Дописав до конца, Эллен тут же пожалела, но поздно, уже не сотрешь. Как ни странно, на работу ее взяли. То ли начальство решило, что это подходящее хобби для продавщицы, то ли анкету никто не потрудился прочитать. Тем не менее это все-таки документ, и он хранится где-то для потомства и значится в картотеке. Ее зовут Эллен, и она обожает ругаться с мамой. Может быть, хулиганить – чуть более взрослое хобби?

Сначала Эллен и миссис Бойл зашли в рыбный отдел. Эмили взяла с витрины форель с мутными глазами.

– Не трогайте, пожалуйста, рыбу! – крикнул продавец.

– А вот и буду трогать! Я собираюсь ее купить. Имею право потискать.

– Нет, не имеете. Оставьте рыбу в покое.

– Не оставлю. Я намерена вступить с этой рыбой в самые интимные отношения.

На чудачку стали оглядываться покупатели: господи помилуй, что она собирается делать с рыбой?

– Я намерена ее съесть. Интимнее некуда. В моем-то возрасте. А потому я хочу рассмотреть ее как следует. Сияют ли у нее глазки, блестит ли чешуя? Была ли эта рыбка счастлива, пока не встретилась мне на пути?

Продавец и Эмили сверлили друг друга взглядами. Наконец продавец набрал побольше воздуха и выпалил:

– А вдруг она кому-то еще понравится? Кто станет покупать рыбу, которую хватали руками?

Эмили фыркнула, швырнула форель обратно на поднос и набросилась на продавца:

– Да знаете ли вы, с кем разговариваете? Знаете ли, кто перед вами и на что способны эти руки? Ваша рыба их не стоит! Не стоит!

Эмили всплеснула руками. Тонкие пальцы взметнулись перед невеждой, который не мог отличить хорошее от плохого.

Эллен стрельнула глазами по сторонам. Интересно, кто-нибудь догадается, что они вместе? Улизнуть бы отсюда и подождать за углом. Скандалов Эллен не выносила.

– Я – Эмили Бойл! – хвастливо сообщила Эмили.

Эмили Бойл? Продавец терялся в догадках. Он обратился за поддержкой к покупателям:

– Кто такая Эмили Бойл?

Покупатели дружно пожали плечами: никто о ней не слыхал. Но имя свое она произнесла с такой неподдельной гордостью, что все устыдились своего невежества.

– Я пианистка. А эти руки, осмеянные вами, играли с самим Рахманиновым. – Воцарилась тишина. Эмили взмахнула руками, словно играя на пианино; маленькие сильные пальцы побежали по невидимой клавиатуре, голова закивала в такт неслышной музыке. – С самим Рахманиновым! И руки мои он называл не иначе как волшебными.

Эмили с вызывающим видом схватила одну форель, потом другую, а купила камбалу. Уже на выходе Эллен услыхала злобное бурчание продавца:

– Заявись сюда хоть сам чертов Рахманинов – и ему бы не дал лапать рыбу!

– Вы и вправду знали Рахманинова? – спросила Эллен.

– Разумеется.

– И вправду вместе с ним играли?

– Играла. Подумать только!

Эмили опять подхватила Эллен под руку и потянула «на охоту за грибами».

– Сдается мне, – сказала старушка, – ты в жизни не пробовала настоящих грибов.

Эллен предложила зайти в овощной магазин к Милашке Мэри, но Эмили Бойл наотрез отказалась:

– На мой вкус, она уж слишком милашка, эта Мэри. Нет, мы заглянем в магазинчик на улице Вязов, будем выбирать грибы в свое удовольствие и заодно слушать настоящую оперу! Что это за жизнь, где покупка грибов – всего лишь нудная покупка грибов?! Да здравствуют грибы под Пуччини и бутылка «Бароло» в придачу! За твой счет.

Денек у Дэниэла выдался удачный. Наконец-то он нашел счастливый распорядок дня! Подъем в восемь, кофе для Эллен, белые трусы, светло-желтые брюки, черный свитер, кеды (без носков). Завтрак – две чашки черного кофе, две сигареты под старый добрый блюз – Отис Реддинг, Уилсон Пиккетт, Арета Франклин. За чашкой кофе, раскачиваясь в такт музыке, он просматривал в газете раздел о скачках. Поставлю на Домино, решил Дэниэл. Раз уж утро вышло черно-белое, не стоит нарушать цветовую гамму. Дэниэл пошел по левой стороне улицы, заглянул в овощной магазин – узнать, не нужно ли чего Мэри. Та незаметным, но решительным жестом отослала его прочь.

В полдень Дэниэл слегка подкормился в супермаркете. Прохаживался между рядами, подслушивал чужие разговоры, читал этикетки на бутылках с кетчупом, на ходу уплетая рогалик из штучного отдела с парой ломтиков колбасы из гастрономии. Открыл пачку имбирного печенья, выудил три штучки и спрятал ее подальше, за другими пачками: завтра можно будет съесть еще парочку. Смахнув с губ предательские крошки, Дэниэл на выходе купил банку кока-колы, записал все до мелочей в дневник удачи и поспешил на ипподром делать первую ставку.

Пять фунтов, украденные накануне у Эллен, он поставил на выбранную лошадь. И выиграл. Выигрыш поставил на Черно-Белого. Снова выиграл. Поставил все деньги на Шлагбаум. Опять выиграл. Система у Дэниэла была простая: он ставил все до последнего гроша на выбранную лошадь. Играл не ради наживы, а для удовольствия. И от этой игры «все или ничего» у него кипела кровь, чаще билось сердце, потели ладони. Именно это он и любил. Вот и сейчас, едва дыша, пробежал он глазами страницу в поисках счастливой лошади. В половине пятого бежала Столица. Вот так удача! Дэниэл поставил все до последнего пенни.

Дэниэлу не сиделось на месте. Забег он смотреть не мог. Не мог даже слушать, что делалось вокруг. Опустился прямо на тротуар возле будки букмекера и рванул кольцо банки с колой. На Дэниэла страшно было смотреть. Волосы, взъерошенные липкими пальцами, стояли дыбом. Глядя вокруг безумными глазами, он бормотал: «Я прав. Прав. Прав, ублюдки! Она придет первой. Она победит. Победит! Ну же, скотина, вперед!» С лица его ручьями лил пот. Кола из смятой жестянки струилась по пальцам, растекалась по асфальту. Прохожие шарахались от него. Дэниэл ничего не замечал. Ему было плевать. На все плевать. Боги удачи на его стороне. Ангел-хранитель над ним. Добрые планеты проходят через его знак Зодиака. Фортуна улыбается ему. Он не может проиграть.

Придя домой, Дэниэл вывалил деньги на диван. Тысяча фунтов.

– Целая тыща! – заорал Дэниэл. – Это все я! Я!

Он превратил пятерку в тысячу пятьдесят семь фунтов сорок шесть пенсов. Но округлил до тысячи, а остаток пустил на выпивку, бифштексы и пластинки.

Сам не свой от радости, метался он по комнате и вопил: «Да! Да! Да!» Он разгадал секрет счастья. Чушь, конечно, полная. И все же никуда от нее не денешься. Суть в том, что счастливый день он начал с нуля. А теперь разбогател. Значит, надо каждый день начинать с нуля или на худой конец с пяти фунтов из сумочки Эллен. Деньги иметь нельзя. И нельзя говорить Эллен, что он теперь при деньгах. Она непременно захочет потратить их благоразумно. Заплатить по счетам, отложить на какую-нибудь практичную дурость, вроде отпуска или машины. Нет уж, увольте.

– Спрячь их, – приказал себе Дэниэл. – Спрячь подальше и от нее, и от себя. – Он расстегнул чехол диванной подушки, сунул внутрь купюры и, яростно прихлопнув, вернул подушку на место. – А теперь, – сказал он, – живи как ни в чем не бывало. Не смей трепаться. Не признавайся в своей удаче, и она тебя не покинет. – Бред сумасшедшего. Вроде бы трезвый, рассудительный человек, не среднего ума. Не верит он в эту чушь, ей-богу, не верит! Но что тут поделаешь? Игра – это болезнь. – Поставь музыку, – приказал он себе.

Дэниэл бросился через всю комнату, выхватил из конверта новую пластинку, поставил и как безумный начал двигать туда-сюда звукосниматель в поисках подходящей мелодии. Нужна доза рок-н-ролла. От нее полегчает. Дэниэл бредил не только скачками.

Бывало, выйдя из дома, он не мог ступить ни шагу: его вдруг охватывал дикий, безумный страх – наследство детских лет, воспалялась рваная рана в душе, залечить которую можно было лишь одним-единственным кусочком из одной-единственной песни, причем на полной громкости. Все началось с Джими Хендрикса, с первых аккордов «Свети, как лампа в полночь». Со временем Дэниэл перешел на Нейла Янга, «Как ураган». И так год за годом – теперь он слушал на всю катушку Джеймса Брауна. Заигрывал с «Литтл Фит». Пережил бурный роман в наушниках с «Токинг Хедз»: «Смотри, как проходят дни…» Потом были «Лондон Коллинг», «Трансметрополитэн». «Да-а, о да, да-а!» – подпевал он. Когда ему поднадоели «Клэш» и «Поугз», Дэниэл пустился на поиски новых кумиров. Но боль не покидала его. «Ю2», «Паблик Эними» – чем больше покупал он пластинок, тем сильнее тянуло его к музыке. Не снимая плаща, закрыв глаза, стоял он рядом со своим драгоценным проигрывателем. «У-уф! В самую точку!» Еще пару часов можно жить спокойно. А потом он помчится за новой дозой, повторяя про себя: когда же это кончится?

Сегодняшняя покупка Дэниэлу пришлась не по вкусу. Он засунул пластинку обратно в конверт – может быть, навсегда.

– Староват я для такой музыки, – признался он Эллен, когда та вернулась. – Но где-то, в каком-то альбоме, прячется моя мелодия. И я ее найду, услышу и буду исцелен от рок-н-ролла до конца дней своих.

– Ты знал, что миссис Бойл, наша соседка снизу, была знакома с Рахманиновым? – спросила Эллен.

– Сказками тебя кормила? Она всем эту лапшу вешает. – Дэниэл зевнул. – Надеюсь, ты ей не поверила?

– Поверила, конечно. Она играла с ним в четыре руки.

– Чушь собачья, – фыркнул Дэниэл. – Рахманинов давным-давно умер. Все композиторы-классики умерли.

– Рахманинов умер в 1943-м, – уточнила Эллен. – А родился в 1873-м.

– Неужто правда? – изумился Дэниэл. Ему-то казалось, что все композиторы-классики жили во времена сорочек с рюшами и пудреных париков и все знали друг друга. Рахманинов, Моцарт и Бетховен жили по соседству. Были приятелями. – Ровно за сто лет до того, как Лу Рид записал «Прогулку по дикой стороне», – прикинул он. – Давненько родился, красавчик.

Эллен разозлил его пренебрежительный тон.

– А я верю, что Эмили Бойл знала Рахманинова и вместе с ним выступала! – упрямо повторила она. – Здорово!

«Я сирена. Я женщина, – записала Эллен в своем блокноте. – Я бессмертна, сестра моя. Я играла на скрипке с Паганини. Я пела дуэтом с Карузо. Танцевала с Вацлавом Нижинским. Меня вырезал из каррарского мрамора Микеланджело Буонарроти. Я шлепала по попке Фрейда, учила арифметике Эйнштейна, обсуждала с Китсом метрику стиха, ужинала с Эскофье и подпевала Леонарду Коэну. Но мой час пробил. Пришло время стереть пыль веков с моего лица – и теперь я Будикка, королева икенов, воительница. Я Жанна д'Арк, семнадцатилетняя святая, гроза англичан в Орлеане. Я Патти Смит, крестная мать панк-рока, наркоманка и мечтательница. Вперед же, гангстерши, мстить за наших сестер!»

– Отлично! – похвалит ее позже Стэнли. – Старушка – просто чудо.

– Мы покупали грибы и донимали продавца рыбы, – сказала Эллен мужу.

– Похоже, неплохо повеселились, – ухмыльнулся Дэниэл и провел рукой по волосам. В вырезе рубашки Эллен заметила красное пятно.

– Что это? – спросила она.

– Где?

– У тебя на шее.

– Сыпь. Понятия не имею отчего. Может, из-за этой рубашки?

– Так я и поверила! Это засос, ублюдок! Сразу видно, засос. В твоем-то возрасте! Как не стыдно, Дэниэл! – Эллен снова было восемь, и, сидя на краешке ванны, она внимала советам сестры, как маскировать засосы. Лишь через несколько мгновений до нее дошел смысл отметины на шее у мужа. – Ты мне изменяешь!

Дэниэл отвел взгляд.

– Хочешь сардин? – спросил он.

– Ты спал с другой! – выпалила Эллен. – С кем?

– Ты ее не знаешь. Бог мой, Эллен, с чего ты так разошлась? Это всего лишь секс.

– То есть как – всего лишь секс? Всего лишь?! Чего уж больше! Подонок! Пока я ходила по магазинам, ты кувыркался с другой! – Взгляд Эллен горел яростью. – Мне было так хорошо! Я покупала грибы! – орала она. – Я покупала грибы, а ты… ты мне изменял!

– Неправда, – возразил Дэниэл. – Я… – О черт, едва не ляпнул, что был на скачках. Дэниэл ткнул пальцем в шею: – Это было вчера.

– Вчера! – взвыла Эллен. – Значит, пока я работала, ты… – она указала на предательское красное пятно, – ты…

Эллен хотелось его ударить, наброситься на него с кулаками и колотить до тех пор, пока ее боль не перейдет к нему. Но она не смогла. Никогда в жизни Эллен ни на кого не поднимала руку. Даже голос повышала редко. Не найдя другого выхода, Эллен отвернулась, медленно опустила голову и стукнулась лбом о стену. И еще раз. И еще.

– Подонок! Подонок! – стонала она. – Ненавижу тебя! Ненавижу!

Несколько минут спустя, схватив свой любимый кожаный пиджак, Эллен выскочила из дому:

– Я ухожу. Сам готовь эти чертовы грибы! Засунув руки в карманы, захлебываясь слезами, блуждала Эллен по темным улочкам. Тушь текла по ее щекам.

«Подонок! Подонок! – твердила она про себя. – Холодно – и пусть! Так и надо. И поделом Дэниэлу, если я замерзну. Простужусь, схвачу воспаление легких. Буду лежать в шезлонге, бледная, с горящими глазами, и умирать красивой, мучительной смертью. И поделом ему! Тогда-то он пожалеет!»

Вскоре за Эллен увязалась кучка парней – видимо, почувствовали, до чего она беззащитна.

– Эй, бэби! – кричали они. – А ну иди сюда! Эй, стой!

Все быстрее шаги за ее спиной. Эллен тоже ускорила шаг, мало-помалу перешла почти на бег, а парни мчались за ней по пятам, завывая в темноту: «Щас вставим тебе!»

Эллен споткнулась и пустилась бежать. Без оглядки. На Лейт-уок поймала такси и назвала адрес Джека Конроя.

У Джека был день рождения. «У меня сегодня праздник, малютка Эллен. Приходи и своего кошмарного муженька прихватывай!» Эллен воображала, как потягивает вино, а рядом с ней – Дэниэл в белом полотняном костюме. Выглядит он в нем сногсшибательно. Этот костюм он надевал на свадьбу. По всеобщему мнению (хотя никто не говорил об этом вслух), жених был красивее невесты.

По дороге Эллен купила в «Оддбинз» бутылку шардонне в подарок Джеку.

Дверь открыла Морин Черные Ногти. Видно было, что она не рада Эллен.

В постели с Джеком Эллен казалось, что она такая современная, такая утонченная! Всего лишь мимолетное приключение: подумаешь, разок переспать с женатым мужчиной! Я женщина опытная! Чего только не пробовала! Зато теперь узнала, каково это. Теперь и она обманутая жена. А быть обманутой больно. Обманщикам весело. А обманутые чувствуют себя наивными, доверчивыми дурачками. Как тогда, в холоде и темноте, когда ее отвергли.

– Простите, – шепнула Эллен, когда ее впустили.

Морин Черные Ногти, конечно, не поняла. Впрочем, за Эллен знали привычку вечно извиняться.

Эллен забилась в уголок с бокалом вина и пачкой сигарет. В глубине комнаты сидела броско одетая женщина – смеялась, кокетничала, поглядывала на Эллен. И наконец подошла к ней. И села рядом. И сказала: «Похоже, вам не помешало бы хорошенько гульнуть».