Текст книги "Непричесанные разговоры"

Автор книги: Айла Дьюар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Мать! – выкрикнула Кора. – Подумаешь, мать! Большое дело! Самоеды всех стран, объединяйтесь…

Да уж, мать, думала Кора. Нечего сказать, мамаша. Командирша, мегера, поставщик белков, витаминов, чистых носков и нехитрых советов на все случаи жизни.

– Кто мой отец? – спросил как-то Кол.

– Я его любила, – соврала Кора.

– Почему он ушел? – допытывался Кол.

– Бывает, люди расстаются.

– У других детей есть отцы.

– А у тебя есть я. А у меня – ты. Обойдемся и без папы.

Хороша мамочка, честила себя Кора. Выкрутилась, нечего сказать. Теперь мальчик справится со всеми трудностями жизни! Парню есть на что опереться. И есть чем гордиться. Будет смело смотреть людям в глаза!

Бывало, Кора останавливалась в коридоре напротив спальни мальчиков, слушая их сонное дыхание. И готова была сквозь землю провалиться. «Я произвела на свет детей; а что я им дала? Денег у меня негусто. Все их детство я проработала. Пропустила самые важные годы, не была им хорошей матерью. А главное, по своей вине оставила их без отца».

– Я плохая мать. Плохая мать, – твердила Кора в ночной тиши.

И вот полюбуйтесь: женщина под сорок стоит посреди улицы в дурацкой футболке и орет на лучшую подругу. И что теперь – так и продолжать кричать? Не лучше ли сразу броситься в драку? Колотить друг друга сумочками. И так уже проезжающие машины замедляют ход, чтобы водители и пассажиры могли всласть налюбоваться зрелищем.

– Старая я стала, – вздохнула Кора. – Ладно. Где машина? – Кора завидовала подруге и злилась на себя. Да еще и голова раскалывалась. Там, где Эллен стукнула ее по лбу, будет синяк – ну и позорище! – Ты, похоже, меня покалечила.

– Правда? Ой, прости! Главное, я не помню, где бросила твою машину. Вести ты все равно не сможешь. Лови такси.

– Ну я и нализалась! А завтра ни свет ни заря идти на работу. Не то что некоторым, – съязвила Кора.

– Прости, – повторила Эллен. – Прости, что мне не нужно на работу ровно к девяти, что я могу понежиться в постели, а ты – нет. Прости, что я такая бездельница!

– Еще какая!

Подруги заплатили поровну за такси и расстались мрачные, протрезвевшие. Боль в душе, слезы, пересохшее горло, тяжелые головы.

Глава вторая

Уход Дэниэла не был по-мужски красивым жестом: собрал вещички и испарился навсегда. Дэниэл уходил из жизни Эллен постепенно. Исчез. Затем вернулся. Приходил и уходил. Расставались они куда дольше, чем сходились. Ссориться они научились блестяще, могли с легкостью перейти от придирок к спору, а от него – к чистейшей воды скандалу с битьем посуды. И тут же заняться любовью. Переругиваться, лежа в постели. Замолчать. Вновь заняться любовью. Следующее утро начать со скандала. Свары изматывали обоих.

С памятным засосом Милашки Мэри любовь их дала трещину и уже не срослась. Дэниэл частенько являлся домой нагруженный фруктами и овощами. У Эллен сжималось сердце при воспоминании, что в тот злополучный вечер муж принес домой целую сумку яблок. Как-то раз после ночи с Дэниэлом Эллен съела вкусную, сочную грушу.

– Где ты берешь столько фруктов?

Дэниэл пожал плечами:

– Где придется.

– Хватит врать! – заорала Эллен, целясь ему в лицо яблоком. Бросок получился неплохой – пришелся как раз над левым ухом.

– Господи! – Дэниэл потер ушибленное место.

Ну и дела! Кто бы мог подумать, что Эллен, которая и мухи не обидит, вдруг станет швыряться яблоками! Да так метко… Слава богу, что Эллен ничего не знает про Луизу, бывшую учительницу Дэниэла, – добыча из ее кухни не только подороже, но и поувесистей. Бутылка кларета из бара, телячьи отбивные из морозилки, которые они с Эллен съели накануне на ужин под яблочным соусом, – получить ими по голове опасно для жизни. Дэниэл возмутился. Эллен невдомек, до чего трудно ему живется.

– Да пошла ты! – огрызнулся Дэниэл. Ему и в голову не приходило, что он поступает плохо. Он просто не мог иначе. По вечерам, по пути домой, он заглядывал в овощной магазин. Улыбка, чмок в щеку – и Мэри набивала его сумку всякой всячиной. «Забирай! Все равно завтра их на витрину уже не выставишь», – повторяла она, отмахиваясь от фальшивых возражений Дэниэла.

Дэниэл говорил спасибо, снова улыбался. Это его жизнь, его работа. Если не улыбаться и не брать, придется покупать еду.

А деньги на нее тратить жалко. Есть еще пластинки, выпивка, скачки. Скачки в первую очередь.

Эллен не понять, как нужна ему игра. Радость победы – вот в чем соль жизни. Стоит двадцать раз проиграть, чтобы потом все же выиграть. Если дела плохи, всего один крошечный выигрыш поднимет настроение. Главное – пережить тот миг, когда лошадь несется во весь опор мимо финишного столба. «Есть! – безмолвно торжествовал Дэниэл, сжав кулаки. – Это все я! Я! Я поставил на эту лошадь! Выкусите!» Он мысленно видел мать, отца, учителей, любовниц – всех тех, кто недооценивал его или насмехался над ним; теперь к этому списку добавилась и Эллен. «Нате, получайте! Я знал, что эта лошадь победит! Знал!» Выигранные деньги он или ставил на другую лошадь, или швырял направо и налево. Если деньги откладывать, тратить разумно – спугнешь счастье. Богам удачи нужно смеяться в лицо.

В житье бок о бок с Эллен самым неприятным было то, что она прознала про его счастливые приметы. И не желала с ними считаться.

– Зачем ты постирала мои красные носки? – рычал Дэниэл. – Они мне нужны! На прошлой неделе они мне помогли! «Встал в 9.30. Серые полосатые трусы». – Дэниэл размахивал дневником удачи перед носом у Эллен.

– «Белая рубашка, джинсы «Ливайс», красные носки». Ясно тебе?! Красные носки! – Дэниэл ткнул пальцем в страницу: – "Слушал «Смитс». Кофе. Шел по левой стороне улицы. Десять фунтов на Стук Сердца. Выиграл». Понятно тебе? Выиграл!

Эллен тупо смотрела на мелкий, аккуратный почерк, на летопись безумной жизни. И молчала.

– Ты все испортила! Теперь я не могу повторить приметы прошлой недели. Ты вмешалась в ход событий.

Испугавшись, что Эллен может прочесть о нем всю правду, Дэниэл захлопнул блокнот и сунул в задний карман брюк. В дневнике удачи он, не стесняясь подробностей, записывал, с кем спал и в каких позах, чем набивал карманы, готовя любовнице чай или кофе. Эллен вряд ли обрадуется, обнаружив, что еда в их доме – со стола его любовниц. Особенно если угощение не идет ей впрок. Желудок у Эллен оказался довольно капризный. Пару ночей назад она валялась в постели, жалуясь и мучаясь отрыжкой (а что может быть хуже, чем отрыжка у женщины?), и Дэниэлу стало противно.

– Что мы сегодня ели на ужин?

– Курицу, – ответил Дэниэл как можно более непринужденно.

– Знаю, что курицу. Но почему такую красную и сладкую?

– Это мой собственный старый рецепт.

– Как называется?

Дэниэл стащил у Луизы бутылку белого бургундского заодно с морожеными куриными окорочками, пакетом йогурта и банкой кока-колы. Хотел приготовить курицу в вине, между делом попивая кока-колу. Но, пока резал лук и грибы (гостинец Милашки Мэри), осушил один стакан вина, за ним другой, и в итоге оказалось, что в кастрюлю наливать нечего. Радуясь собственной изобретательности, Дэниэл потушил цыпленка с кока-колой. Блюдо получилось довольно необычное. Кулинарное открытие, обрадовался Дэниэл. Курица вышла ядовито-красная и сладкая на вкус, но не такая уж гадость. Немного чеснока с имбирем – и вполне съедобно, решил Дэниэл.

– Цыпленок по-тайски, – гордо заявил он Эллен.

– Здорово придумано! – кисло похвалила она.

Видно было, что Эллен не горит желанием это есть, но, как всегда, не решается сказать «нет».

В том, что Эллен ни с того ни с сего взялась швыряться яблоками, Дэниэл винил миссис Бойл. Это все старуха, со своей треклятой «грибной охотой», задурила Эллен голову. Но Дэниэл заблуждался. Голову Эллен задурили сны.

Ей снилось, что она плывет на лодке по бурному, суровому морю. Огромные, тяжелые валы обрушивались на берег, на крохотные, игрушечные островки с одной-единственной пальмой, заливая и смывая их. Лодка спокойно плыла, а вокруг все шло ко дну. Эллен снилось, что она идет по городу, посреди которого зияет бездонная пропасть, во всю ширину старинной, стершейся мостовой. Нужно перейти на ту сторону, к друзьям, по узенькому, шаткому веревочному мостику. Люди сновали туда-сюда, а Эллен боялась, не могла себя заставить ступить на мост. Снилось ей, что она едет на машине в парк и вдруг понимает, что забыла дорогу. Останавливает машину, забегает в громадное здание и там признается дежурному за стойкой, что у нее нет водительских прав. Ее тотчас увозят в машине с пестрыми наклейками, с мигалкой на крыше и громкоговорителем, орущим: «Осторожно! За рулем ученик!»

– Что все это значит, Стэнли? – спросила как-то Эллен за обедом.

– Непреодолимые препятствия, чувство беспомощности, – предположил Стэнли. – В жизни у тебя перелом, к которому ты не готова. Не знаешь, как быть. Что-то в этом духе.

– Вот как. Мои сны несложно разгадать, правда? Никаких темных мест, фрейдистских штучек… Нет, пожалуй, смесь Фрейда и комиксов «Бино», – сострила Эллен.

– Только ты способна оправдываться, даже пересказывая сны, – заметил Стэнли. – Что-то не так с твоим муженьком?

– Все в порядке, – соврала Эллен.

– А я-то думал… – Стэнли шмыгнул носом, взял у нее бутерброд с ветчиной и сыром бри и пробубнил с набитым ртом: – Бриджит ушла от меня.

Эллен ахнула:

– Не может быть! Почему?

– Я обжора. Пропадаю на работе. По выходным места себе не нахожу. Надоел я ей. Но уж никак не больше, чем себе самому, уверяю тебя.

– И что же тебе теперь делать?

– Объедаться. Пропадать на работе, а по выходным ворчать и скучать. Поздновато меняться, так ведь? – Оба покачали головами, хмуро уставившись перед собой. – Мне кажется, Дэниэл тебя по-своему любит, – добавил Стэнли.

– Любить-то он любит. Но я не могу смириться с тем, что у него другие женщины. То есть, – Эллен понизила голос, – что он мне изменяет, обнимает и целует другую, не меня. Если честно, не желаю ни с кем его делить. Понимаешь…

Покончив с бутербродом Эллен, Стэнли собрался было к стойке за очередной порцией съестного.

– Что?

– Эта… его… штука…

Эллен так и не научилась называть части тела (ни собственные, ни чужие) своими именами. Стэнли таращился на нее, явно не вникая в суть, тупица.

– Эта штука… – повторила Эллен. – Как представлю, куда он ее сует… Что он с ней делает. Что с ней вытворяют другие женщины. Да чтоб ее и близко не было!

– Мягко сказано – близко, – без тени насмешки отозвался Стэнли, а про себя подумал: почему именно мне женщины доверяют свои тайны? Знал бы – изменился бы. Не надо мне чужих тайн. – Возьму-ка я пирога со свининой, – сказал он.

Эллен разрыдалась. Боже, как больно! Ей-то казалось, что Дэниэл, ее награда, принадлежит только ей. Как он красив! По вечерам Эллен ждала его, прислушивалась, когда раздадутся на лестнице его шаги, щелкнет в замке ключ. Каждый раз он не входил, а врывался, взахлеб рассказывал, как у него прошел день. Швырял на диван куртку, падал в кресло, сцепив ладони за головой. Жизнь его казалась Эллен удивительной, таинственной, полной приключений. «Я встретил того типа… он знал того хмыря… выпили с ним по стаканчику, столковались… поставил тридцать фунтов на Джокера и выиграл… вот, смотри!» Он доставал пачку денег или какую-нибудь мелочь для Эллен – шелковый шарфик или серьги. Дэниэл такой чудесный, а она… Чем она занимается? На работу – с работы. Уходит в полдевятого. Приходит в шесть. Ничегошеньки не знает о типах и хмырях. Сидит за письменным столом, сочиняет комиксы, правит сценарии, ходит на совещания и так далее. Обедает, а после обеда – все то же самое. Скучный я человек, думала Эллен. Ничего выдающегося. Живу как все. Дайте мне чашку кофе да шоколадный батончик – и я счастлива!

Каждую субботу Эллен и Эмили Бойл, взявшись под руки, отправлялись на «грибную охоту». Возвращались они обычно с пустыми руками и в легком подпитии. Нет, не пьяные, а чуть-чуть навеселе, на грани трезвости и легкого, счастливого опьянения. Дэниэл, вне себя от злости, слушал их болтовню у подъезда, хихиканье и предательский звон бутылок в пакетах. Эмили приглашала Эллен к себе и угощала обедом. Единственный раз за всю неделю Эллен удавалось поесть как следует.

– Я не учу тебя готовить, – повторяла Эмили. – Я учу тебя ценить еду. В ней наше здоровье и трезвый рассудок. Никогда не принимай решения и не занимайся любовью на пустой желудок. Другими словами, если тебе еще раз сделают предложение, не вздумай отвечать, не съев бутерброд с ветчиной.

В ресторане «У Пьера Виктуара» они заказывали фирменное блюдо и запивали вином. Требовали еще бутылку, пили, курили. И так до самого вечера. Присоединялась к ним и Кора.

– Рахманинова называют романтиком, – рассуждала как-то Эмили Бойл. – Между тем рапсодия на тему Паганини очень строгая, без излишеств. Более того, – Эмили взяла у Эллен сигарету, – заключительная часть начинается с последовательности квинт. Это ведь уже не девятнадцатый век, не так ли?

– Вы с ним спали? – ляпнула Кора.

– С Рахманиновым? Спала? Боже сохрани, как можно спать с таким мужчиной? Он был сухарь! Высокий, угрюмый. К тому же примерный семьянин. Нет уж, у меня и без него любовников хватало.

Слова «Рахманинов» и «фортепиано» Эмили выговаривала по-особому. Тянула гласные. Напевно, со вкусом, как будто хотела задержаться на них подольше. Рааахмааанинов. Фортепиааано. Эллен нравилось. Дома, в ванной, она частенько изображала миссис Бойл. «Ра-а-ахма-а-анинов! Ка-а-а-кая га-а-а-адость! Кла-а-а-ассная у ва-а-ас за-а-а-адни-ца!» Ей казалось, будто голос миссис Бойл отливает золотом.

– Нет, я всего лишь играла с ним в четыре руки, – в который раз поведала Эмили.

– Да-да, вы рассказывали.

– И не раз повторю. Верьте моему слову.

– Понятно, – кивнула Кора. – Мне просто было любопытно.

– Я выпью мартини с водкой. – Эмили сделала знак официанту. – Присоединитесь?

Кора и Эллен дружно отказались. Однако лихость Эмили сразила их наповал.

– Знаю, нельзя мне, – попыталась оправдаться она. Эмили и самой было слегка неловко за свое пьянство. – Но с другой стороны, чего мне бояться, в мои-то годы? Моей печенке столько же лет, сколько мне. Целую вечность я ее травила, помучаю и еще годик-другой. Слава богу, я свою печенку никогда не увижу! Я себя, разумеется, ругаю, даю слово бросить. И все-таки приятно грешить! И тело этого требует, и душа. Значит, я в ладу с собой.

Эмили блистала, увлеченно делясь своей жизненной философией. Полбутылки бароло, пара бокалов мартини с водкой – и она с каждым готова поделиться мудростью.

– Все вы, молодые, одинаковы. Все поколения молодежи. Думаете, вы изобрели секс. Сомневаюсь. Господи, да мы в ваши годы тоже развлекались на славу. И к лучшему, что не были такими пошлыми, как вы. Вы ничего не стесняетесь.

Эллен пила вино. Кора переключилась на минералку, эспрессо и дым от сигарет Эллен.

– В войну все спешили налюбиться. Это я вам точно говорю. Мы боялись, что все умрем. Или что наших любимых убьют. Понятное дело, хотелось воспользоваться тем, что нам отпущено, – вспоминала Эмили. – А в пятидесятых все кончилось. Люди купили бунгало и сидели там паиньками, сложив руки на коленях за запертыми дверьми. Всему виной потрясение. Они были напуганы, подавлены. Не иначе. Филип Ларкин сказал, что секс придумали в 1963 году. Чепуха. Просто люди пришли в себя. Услыхали, что по радио играют веселые песенки, и решили: настало время трахаться. И вперед! Время трахаться.

Эмили растягивала слова, голос ее звенел, отливая золотом. Тра-а-а-ахаться.

– Это и есть сексуальная революция по Эмили Бойл. – Осушив бокал мартини с водкой, она заказала еще один и произнесла: – Во время игры он никогда не строил гримас.

– Простите, кто?

– Рахманинов. Он играл с каменным лицом. Ни у кого больше такого не видела. У других пианистов лицо менялось вместе с музыкой.

– Надо же! – удивилась Эллен. – Я и не знала.

– Тренировка, тренировка и еще раз тренировка. Так я проводила вечера год за годом. Играла по четыре, по пять часов в день. Но вот однажды я оторвалась от пианино и поняла, что жизнь промчалась мимо. Вам повезло, у вас есть секс, наркотики, рок-н-ролл. Жаль, я в свое время была этого лишена.

– И я, – призналась Эллен. – Все это обошло меня стороной.

– А я была слишком занята детьми. Меня тоже это миновало. Секс – да, было дело; покуривала и травку, но по большей части слушала рок-н-ролл, пока другие грешили, – вздохнула Кора. – Грешила-то я, конечно, с удовольствием. Грешить приятно. Мне нравилось. Но полюбуйтесь, что вышло: двое детей без отца. И посмотрите, в какой среде они росли.

Эмили подняла на Кору мудрые глаза. Погладила ее по руке морщинистой рукой с синими жилками.

– Взгляни на мою ладонь, – сказала она. – По своей руке я видела, как проходит время. Она старела у меня на глазах, а я оставалась прежней. – И добавила: – Ты слишком строга к себе и сама этого не понимаешь, так ведь? Их среда – это ты. Вначале их средой было твое тело. Потом – твои мысли, твое присутствие.

– Не так уж и много я с ними виделась. Ведь я работала.

– Полно себя изводить. Ты ведь работала для них, разве нет? Их окружали твои вещи. Книги. Музыка. Брось себя мучить. Нынешние дети стойкие. Это ваше поколение хрупкое и надломленное.

Глава третья

В воскресенье за обедом Кора поставила перед Эллен тарелку супа из цветной капусты:

– На, поешь.

Все еще страдая с похмелья, Эллен тупо уставилась в тарелку.

– Женщинам надо бы изучать физику.

– Это ты про мой суп? – оскорбилась Кора. Замечаний в свой адрес она не терпела.

– Нет. Суп как суп. Просто посмотрела на него – и подумалось. Видишь ли, мужчины – прирожденные физики. А женщины по натуре алхимики. Шампуни для волос, кремы для кожи. Красота наша – сплошная алхимия, и кулинария – тоже. – Эллен принюхалась. – Разумеется, мужчины изобрели лук и стрелы. А женщины – суп. Без сомнения.

– Хм. – Кора задумалась.

– Вот я и представила: а что, если… – продолжала Эллен.

– Что «если»?! – возмутилась Кора. – Вся твоя жизнь – сплошные «если» и «а вдруг»!

– Что, если бы Эйнштейн был женщиной? А еще лучше, Оппенгеймер. Что, если бы женщина расщепила атом? Представь себе. Мужчина расщепил атом и завладел разрушительной силой. И что дальше? Идет хвалиться перед другими мужчинами: «У меня в руках страшная сила!» А другие мужчины, политики и военные, которым разрушительную силу лучше в руки не давать, отвечают: «Страшная сила? Значит, мы запросто перевернем вверх тормашками планету?» Только представь – способна ли на такое женщина? «Ну уж нет, – скажет она, – ни в коем случае, оставьте планету в покое. Ведь я только что заплатила за телефон, отдала занавески в чистку!» Если бы женщина расщепила атом и завладела страшной силой, она пошла бы к другим женщинам, к Хелене Рубинштейн или Коко Шанель, и спросила, поможет ли это создать лучший в мире крем. Алхимия – это творчество!

– Эллен, – перебила ее Кора, – скажи, ты умеешь мыслить логически? Порой мне кажется, что ты живешь исключительно в мечтах. Прячешься в своем мирке. Прежде всего, от себя самой. Ты на все готова, лишь бы не смотреть трудностям в лицо.

– Так и есть, – подтвердила Эллен. – Знаю. Если меня что-то беспокоит, я уношусь в мечты и в душе надеюсь, что все уладится само собой. Просто плыву по течению. Никогда не строю планов. Не загадываю вперед. Люди смотрят на меня и думают: у нее все хорошо, у нее интересная работа. Но я в сомнениях. Никогда не знала, кем хочу стать, когда вырасту. Тебе-то ничего, ты ко мне и так привыкла. Но я – это я. Живу своей жизнью и, честно говоря, запуталась.

– Пора тебе отдохнуть. Может, прогуляемся в следующую субботу? Передышка от себя самой тебе не помешает, да и от Эмили. Она такая же чудачка, как ты. Со своей «грибной охотой». Вы грибы-то хоть раз покупали?

– Всего однажды. Сто лет назад.

– Она на тебя дурно влияет.

– Если уж на меня влияют, пусть лучше дурно. Не пойду я с тобой в субботу, мне нужно выбраться куда-нибудь с Эмили. Послушать ее истории о Рахманинове. Пристрастилась я к ним. Я должна знать, правду она говорит или сочиняет.

– Ясное дело, сочиняет. Трепло она. Не верю я в эти ее встречи с Рахманиновым.

– А я верю. Знаю, что не похоже на правду, но верю, потому что мне так нравится. Если хочешь, пойдем гулять в воскресенье. Посмотрим, как пролетают гуси.

– Ладно, пойдем в воскресенье.

Кора и Эллен поехали на озеро Кэмерон. С шумом и песнями, подпрыгивая на сиденьях, играя в Тину Тернер.

– Вот кем я хотела бы стать, когда вырасту! – объявила Эллен.

– А я буду твоей миссис Бойл. Старушонкой за семьдесят, которая всех спаивает и рассказывает красивые сказки. Буду трезвонить направо и налево, что встречалась с Джими Хендриксом.

– И станешь говорить, что с ним спала?

– Нет. Этим-то мне и нравится старушка. Она не говорит, что спала с Рахманиновым. Она всего лишь играла с ним в четыре руки. Здорово! Я играла на гитаре с Джими Хендриксом. Сочиняла стихи с Джимом Моррисоном. Была на подпевках у Тины Тернер. Я расскажу свою жизнь на новый лад, для юных и доверчивых, для тех, кто не знал меня в молодости. Плесни мне винца, детка, и я расскажу тебе сказку. Навру с три короба, и ложь эта будет прекрасна.

Оставив машину на стоянке у огромного озера, с зеркальной, похожей на лед водой, подруги пустились в путь вдоль исхоженного берега, по широкой тропе. Кора шагала впереди, Эллен чуть отстала. Вид у них был живописный: Кора – в толстом темно-зеленом свитере, в серой шляпе, на шее – разноцветные шарфики и бусы, джинсы заправлены в полосатые носки, на ногах – горные ботинки. Эллен – с ног до головы в черном. На природе становилось особенно заметно, до чего она горожанка. Ступая по грязи в высоких ботинках, она казалась неловкой, нескладной. Шла, засунув руки в карманы джинсов, глядя под ноги. Открытые пространства пугали ее. Как бы тепло Эллен ни куталась, все равно зябла. И сейчас щеки ее рдели от холода, она едва шевелила застывшими губами, нос побагровел.

У кромки воды застыла тощая цапля. Когда Эллен с Корой подошли совсем близко, цапля нехотя оторвалась от земли и, лениво расправив широкие крылья, полетела над самой водой с недовольным, скрипучим криком.

– Достали мы беднягу, – заметила Эллен. – Стояла себе птичка, никого не трогала. Мечтала о чем-то своем. Подумала, наверное: черт бы их подрал, согнали меня с места! Точно так же мы, лежа в постели, не хотим вставать. Интересно, цапля не торопится с насиженного места, потому что ей уютно?

Кора пожала плечами.

– Люблю просыпаться пораньше, чтобы можно было с часок понежиться под одеялом. Ничего приятней нет на свете, – продолжала Эллен. – Так тепло, спокойно. Особенно когда идет дождь. Даже лучше, если он проливной, и я слышу, как по улице спешат озябшие, промокшие прохожие, а сама лежу в теплой постели. «Хи-хи-хи! Я еще сплю, а вы – уже нет!»

– Ну ты и ехидна!

Эллен пропустила замечание мимо ушей.

– А уж если кто-то рядом и можно его разбудить и разделить с ним этот драгоценный час, – тогда это просто отлично.

На другом берегу скрипели и стонали сосны. В густых ветвях, хрипло воркуя, шебуршились невидимые голуби. «Подходящее место для сиу, – подумалось Эллен. – Я могла бы их проведать. Они, наверное, скачут по дальнему берегу длинной вереницей. И знают все: где прячутся зайцы, куда ходят на водопой олени, где пролегают лисьи тропы и все такое прочее».

– С кем бы ты хотела лежать в постели дождливым утром?

– Да с кем угодно. А если честно, то с Дэниэлом.

– Все никак не можешь от него освободиться?

– Как видишь.

Когда Эллен запустила в Дэниэла яблоком, он ушел, потирая ушибленный висок и жалея себя. Три дня он не показывался. А Эллен сидела вечерами в пустой квартире и ждала. Заслышав под окном чьи-то шаги, радовалась: он! Устраивалась на диване с книгой и чашкой кофе, включала телевизор, как будто и без Дэниэла ей хорошо. Но когда Дэниэл наконец вернулся, Эллен была на работе. Пришла домой, а он здесь – спокойный, невозмутимый.

– Привет! – сказала Эллен как можно более небрежно.

– Привет! – отозвался Дэниэл.

У него вышло лучше. Молодец! Как ни в чем не бывало. Чтоб он провалился! Это он сидит у телевизора с чашкой кофе, будто ему и без Эллен хорошо.

– Поужинал? – спросила она.

– Да.

Вот чертовщина! Эллен надеялась, что он съест салат из креветок, приготовленный на ужин, – был бы лишний повод для ссоры. Но Дэниэл салата не тронул. А у нее аппетит пропал. Эллен не спрашивала, где он был, хотя знала, что был он не один и не с приятелями, таинственными «типами» и «хмырями». О ссоре они не вспоминали. Вместе смотрели телевизор, были друг с другом вежливы. А перед сном занялись любовью. Им всегда было легко переспать, потому что секс удавался им лучше всего.

Через две недели они снова повздорили, опять из-за измен Дэниэла, и он опять исчез на пару ночей. Потом стал пропадать на неделю, на две. Со временем Эллен перестала ждать его шагов. Дэниэл перетащил кое-какую мебель к Милашке Мэри и Луизе. На ее место Эллен поставила свою. Стало казаться, что это квартира Эллен, а не Дэниэла. Они не говорили вслух о том, сколько горя причиняют друг другу. Так шли годы.

Однажды Эллен увидела мужа с незнакомой стройной блондинкой. Легкий ветерок раздувал их одежду, обвивал волосы девушки вокруг лица, и от этого пара казалась еще красивее. Они шли и смеялись, не удостаивая даже взглядом мелких людишек, что посматривали на них украдкой и удивлялись: кто это? Они походили на знаменитостей. Настоящая звездная пара. Дэниэл нес покупки спутницы, а на переходе заботливо обнял ее за плечи и перевел через дорогу. «Обо мне он никогда так не заботился», – разозлилась Эллен. И однажды вечером не выдержала:

– Кто это был с тобой? Я тебя видела, ублюдок. Видела!

– Да так, одна девчонка, – равнодушно ответил Дэниэл. – Никто.

Неужели он и об Эллен говорит так же? С ними? С другими женщинами? «Никто. Так, знакомая. Мы с ней как-то поженились».

– Сволочь, – прошипела Эллен. – Подонок. О девках ты заботишься. Обнимаешь их. Носишь им сумки. Смотришь на них, улыбаешься. Меня ты никогда так не обхаживал. Никогда. Что тебе стоит быть со мной нежным, внимательным?

Дэниэл поднял сброшенную куртку, накинул на плечи и вышел вон. И бросил на ходу:

– Потому что на них мне плевать, а на тебя – нет.

Эллен обиделась до глубины души. Кинулась вслед за Дэниэлом в прихожую и едва успела схватить его за рукав:

– Что ты несешь? На них плевать, а на меня – нет! То есть как – не плевать, если ты со мной так обходишься?

– Перед тобой я никогда не притворялся, – сухо сказал Дэниэл. – Не строил из себя идеального мужчину, как перед другими бабами. Такого, каким они хотят меня видеть.

– Ах, спасибо! – заорала Эллен. – Всю жизнь мечтала о муже, который говорит правду о своих любовных делишках! Спасибо тебе!

Дэниэл пожал плечами:

– Прости.

«Прости»? Разве это хотела услышать Эллен? Извинения за то, что для других он старается быть хорошим, а для нее – нет? Может, он еще делает ей честь? Может, ждет благодарности?

– Подонок, – повторила Эллен. – Подонок. Я люблю тебя.

Никогда прежде Эллен не говорила Дэниэлу этих слов. Дэниэл тоже не признавался ей в любви, ведь она и не требовала признаний.

– Подонок, подонок, подонок, – твердила Эллен снова и снова, когда Дэниэл уже вышел, захлопнув дверь перед ее носом. Стенания обезумевшего ничтожества.

Но она не бросилась следом за Дэниэлом, не окликнула его. Просто ушла в гостиную, свернулась клубочком на диване и зарыдала.

С тех пор Дэниэл стал заходить реже. Он больше не открывал дверь своим ключом, а звонил и ждал, когда Эллен впустит его. Казалось бы, мелочь, но значила она много. Дэниэл как будто говорил: я тут больше не живу, я гость. И все же Эллен не могла перед ним устоять. Если Дэниэл здесь, у нее в гостиной, он должен принадлежать ей. И неважно, что решала она про себя («Выставлю его за дверь!»), – когда Дэниэл приходил, она всякий раз уступала ему. И всякий раз чувствовала себя униженной.

Дэниэл приходил, когда Эллен была на работе. Или по субботам, когда она отправлялась на «грибную охоту» с миссис Бойл. Вчера, столкнувшись с Эллен на лестнице, он узнал о прогулке с Корой. Вот и сейчас, без ведома Эллен, он стоял у нее в спальне, вдыхая ее запах, не спеша перебирая ее вещи. Бродил по комнатам, пытался представить ее жизнь. Разглядывал корешки квитанций и чеки из магазинов, читал письма, прослушивал сообщения на автоответчике, перебирал книги, придирчиво рассматривал пластинки. Эллен, оказывается, стала любительницей оперы, в которой Дэниэл ничего не смыслил. Влияние миссис Бойл. Он рылся в кухонных шкафчиках, заглядывал в холодильник. Смотрел на посуду в раковине, а в ванной открывал духи, вдыхал их запах, брызгал на себя. Листал ее записные книжки, изучал ее сюжеты, героев, их бойкие речи. Валялся на ее постели, трогал сброшенную одежду, которую Эллен всегда оставляла на стуле. Слушал ее молчание.

Дэниэла всегда пленяло молчание Эллен. Она умела погружаться в свой мир – сюжеты, мечты, воспоминания. Ее молчание было глубже, чем у Дэниэла, – более проникновенное, выразительное, красноречивое. Его же молчание было всегда одинаковым – дикая путаница в голове, обрывки песен, мимолетные мысли, чьи-то слова, сказанные много лет назад, – и так без конца, и не избавиться от этого никакими силами.

Уходя, Дэниэл всякий раз прихватывал что-нибудь с собой. Только не еду. У Эллен вечно пустой холодильник, сразу бросится в глаза. Чтобы она не заметила, лучше взять какую-нибудь мелочь. Скажем, сережку – решит, что потеряла ее на улице. Или диск – подумает, что дала кому-то послушать. Чашку или стакан – не беда, у нее есть еще. Или помаду – сама могла сунуть куда угодно. Как-то раз Дэниэл стащил у Эллен из ванной мыло, зная, что она лишь на миг удивится пропаже. «Странно», – скорее всего скажет она, растерянно глядя по сторонам. Дэниэл тогда улыбнулся, вспомнив об Эллен, завернул мыло в туалетную бумагу и спрятал в карман. Сегодня он нашел на комоде в спальне ее любимое серебряное колечко и не смог удержаться.

Кольцо Дэниэл положил в коробку у себя в комнате, дверь в дверь с берлогой Фрэнки-Дешевки, букмекера, соседом которого он стал. Комнатка была тесная, но Дэниэлу вполне хватало. Пластинки, проигрыватель, кровать. Не то чтобы он часто на ней спал. Ему и так было где проводить ночи. Он спал с Луизой – и приносил ей манго и прочую экзотику от Милашки Мэри. Спал с Мэри – и угощал ее белым вином и бельгийским шоколадом от Луизы. Мэри носила ожерелье, украденное из Луизиной шкатулки, а у Луизы на кухне цвела белая бегония с подоконника Мэри. Дэниэл развлекался с обеими, готовил им чай и кофе, сочинял счастливые гороскопы, якобы вычитанные в журналах. В один прекрасный день его разоблачат. Ну и плевать – ведь пока всем троим хорошо! И все же он думал об Эллен. Она не давала ему покоя. Можно сказать, сводила его с ума (если его вообще можно свести с ума). До нее было не достучаться. Не пробить стену, которую она возводила много лет. Бывает, говоришь с ней, а она не слушает. Смотрит в пространство, улыбается чему-то. Мечтает. Дэниэл не мог с этим смириться.