Текст книги "Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги"

Автор книги: Айдын Шем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Глава 11

Все последние дни эшелон шел по пустынной степи. Жаркое солнце и сухой горячий ветер высушили здесь уже к концу мая травы и кустарники, и только редкими бурыми пятнами встречались в низинах небольшие участки почвы, поросшие жесткой растительностью, незнакомой обитателям горного Крыма. И степь эта именовалась пустыней Кызылкум, что тоже было неведомо обитателям вагона, в котором вместе с другими односельчанами тряслись уже почти две недели Фатиме с сыновьями. Пять дней провалялись они на голых досках, пока не удалось на одной из стоянок набрать несколько охапок прошлогодней соломы, после чего поездка стала казаться им комфортной. Люди в вагонах голодали – по миске жидкой крупяной каши им стали выдавать только на второй день поездки. Было плохо и с водой – редко у кого была своя посуда, чтобы можно было сделать хоть небольшой запас воды. В некоторые вагоны конвой забросил мятые, пахнущие керосином ведра, набрать воды в которые удавалось, если еще повезет, единожды в сутки. Только несколько раз за поездку удалось вдоволь напиться возле железнодорожного гидрокрана. Смертность была высокая, умерших же велели оставлять на насыпи. После того, как конвой на глазах у всех застрелил немолодую женщину, никак не желавшую отойти от тела брошенной на насыпь старушки-матери, люди уже не осмеливались прыгать из вагонов вслед за покойниками, выбрасываемыми конвойными. В вагоне, где находилась Фатиме с сыновьями, у молодой матери умер на руках трехлетний сын, но она умоляла соседей не говорить об этом конвою, надеясь, что сумеет похоронить его где-то дальше. Когда на третий день трупный запах стал распространяться по всему вагону женщина, поняла безнадежность положения и тихо вскрыла себе вены, так что из вагона ее выбросили вместе с ее сыном.

Люди не знали, куда их везут. Более или менее крупные железнодорожные станции они проезжали с задвинутыми вагонными дверьми, но могли прочитать их названия через узкое оконце или через щели в деревянных стенках. Однако эти названия им ничего не говорили, потому что народ в эшелоне был из горных деревень, малограмотный. Со страхом смотрели они на плоский пустынный ландшафт, на низкие глинобитные кибитки с одним крошечным окном на всю стену. Потомки горных тавров с ужасом думали, что им придется жить на такой выжженной солнцем земле, где, куда ни глянь, – ни гор, ни моря, ничего до самого горизонта не видно кроме этой безжизненной равнины.

 И вот однажды под вечер их долго продержали за закрытыми дверями на станции Арысь, потом без остановок они проследовали в наступившей темноте через какую-то большую станцию, названия которой, однако, увидеть не удалось. И, наконец, в еще не рассеявшейся ночной темноте, поезд вдруг встал, начали отодвигать двери, и раздалась команда:

 – Всем выгружаться!

Крымчане, в основном женщины и дети, в молчаливом страхе нехотя покидали вагоны. Начиналась новая, пугающая неизвестностью, полоса жизни. Все выгрузились из эшелона, конвойные с руганью оттеснили народ от насыпи, и поезд медленно отъехал, провожаемый испуганными взглядами людей, готовыми чуть ли не бежать за ним.

 И когда сделалось светлей, они прочли название станции – "ГОЛОДНАЯ СТЕПЬ". Через две недели ужасной поездки в адском поезде им довелось ощутить под ногами твердую землю в ГОЛОДНОЙ СТЕПИ.

Вдоль всего железнодорожного полотна серыми кучками стоял народ. В предутренней дымке высаженные из дальних вагонов люди казались неподвижными грудами чего-то неживого. Весть о том, что их привезли в Голодную степь, распространялась как по испорченному телефону. Голодная степь – “ач дала, ачлык чолю”. Когда это сообщение прошло половину пути, оно уже звучало как "Степь, где умирают от голода". Отразившись от самых дальних людских груд, эта весть пошла назад, вернувшись к своему началу в виде страшного предсказания: "Степь, где все умрут от голода".

Люди взволнованно обсуждали эту весть, к неказистому одноэтажному домику, каковым было здание вокзала, потянулись ходоки от дальних групп, они ошалело смотрели на четкую надпись – "ГОЛОДНАЯ СТЕПЬ". Люди пытались успокоить себя рассуждениями, что, мол, название оно и есть название, название это еще не суть. Но когда совсем рассвело, они увидели, что вокруг нет ни единого деревца, по обе стороны от железнодорожной насыпи простиралась странная белесая земля в виде покрытой трещинами твердой корки, местами будто обсыпанная сахарной пудрой. Им еще предстояло узнать, что эта почва именуется такыром, а сахарная пудра ни что иное, как выступившая на такырах горькая соль. Безжизненность ландшафта придала значимость названию этой земли, и среди людей, недавних обитателей Крымских гор, началась паника.

– Куда нас привезли? Зачем нас здесь высадили? Мы хотим ехать дальше! Где начальство? Почему нас привезли в эту голодную степь? Где начальство? – можно подумать, что с «начальства» хотели потребовать ответ за обман, за нарушение договоренности.

 Так называемого "начальства", действительно, не было, если не считать растерянно стоящих на перроне работников железнодорожной станции и нескольких милиционеров, которые не знали, то ли их вызвали охранять этих выгрузившихся из вагонов людей, то ли от них охранять всех остальных. Сказано было – "обеспечить порядок ", а здесь, где на квадратный километр не приходится и одного человека, порядок нарушали обычно только привезенные из города в осеннюю пору на сбор хлопка любящие выпить урусы – русские, а точнее – русскоязычные. Машины из расположенных в регионе совхозов запаздывали. Представители местных властей, а также несколько работников НКВД в их числе, сочли за благо не высовываться из служебного помещения станции, даже когда среди прибывших людей началось волнение.

Но вот нездорово урча истасканными моторами, появилась колонна грузовиков. Обдав тучами пыли растерянных людей, машины остановились. К переселенцам выскочили озабоченные злые мужчины, – это было станционное начальство. Ругаясь с непонятным акцентом эти люди, велели всем оставаться на местах. Однако, крымчане, имевшие уже некоторый опыт, саркастически отнеслись к угрозам суетящихся аборигенов, в руках которых не видно было оружия. Сразу же у толпы, – а сгруженные из товарных вагонов вдали от родины жители Крыма нынче стали бесправной толпой, – пропал страх перед теми, кто пытался распоряжаться ими. Что стоят угрозы, не подкрепленные стрельбой на поражение! То ли они испытали на долгом пути к этой мертвой степи! Сейчас они стояли на твердой земле, и все они были вместе. И не сговариваясь, они, женщины и старики, грудью пошли на разоравшуюся челядь. Но из здания вокзала тесной кучкой вышли офицеры НКВД и руководители некоторых районных организаций и близлежащих хозяйств, получившие указание провести встречу переселенцев, и один из них, обладатель зычного голоса, чуть ли не ласково обратился к переселенцам.

– Дорогие товарищи! Простите нас, что не успели подготовить вам торжественную встречу – очень рано прибыл ваш эшелон. Мы приветствуем вас на новых землях солнечного Узбекистана! Здесь вас ждет интернациональная семья советских тружеников, превращающих эту когда-то бесплодную степь в изобильный рай! Пусть вас не смущает старое название станции, оставшееся еще с проклятой дореволюционной поры. Сейчас в этой степи коммунисты вырыли каналы, и сюда пришла вода великой реки Сырдарьи. Теперь земли эти превращаются в цветущий сад...

Красноречие штатного краснобая было избыточным, ибо малограмотные крымские сельчане, которыми были практически все, кого привез этот эшелон, не могли оценить перлы вроде "превращения бесплодной степи в изобильный рай", но речь эта все же достигла цели – толпа несколько успокоилась.

– Сейчас вы погрузитесь в машины, которые повезут вас в отделения совхозов. Там вас ждет вкусная еда и жилье. С завтрашнего дня сможете приступать к работе на землях Гулистана – Страны цветов. А это название, – краснобай с убедительной беззаботностью засмеялся, кивнув головой на вывеску над домиком, – это название для того, чтобы помнили ваши внуки, какая на месте Страны цветов была степь.

Людей покоробило предположение, что их, крымчан, внуки будут интересоваться прошлым или будущим этого края. Никогда, – пусть ведомо будет всем! – никогда мы, крымские татары, не допускали мысли, что чужая земля станет нам родной, что Крым у нас удастся отнять! Мы уже вскоре знали, что многие из нас найдут вечный покой в этой чужой земле. Мы догадывались, что из-за наших степей и гор, нашего моря и неба многие чужаки будут ссориться, будут предъявлять права на наше исконное, пытаться делить между собой наше неделимое. Но ни на миг никто из нас, к какому бы поколению он не принадлежал, на какой чужбине бы не родился – в Средней Азии, в Турции, в Добрудже – ни один крымский абориген не допускает ни на миг мысли, что Крым перестанет быть нашей родиной.

Но, тем не менее, сейчас эти несчастные люди, которые еще две недели назад имели свои дома, свое имущество, стояли у железнодорожной насыпи в чужой Азии и ждали, что их куда-то повезут, и, может быть, накормят. И только одна глупая (а, может быть, и самая умная!) женщина громко крикнула:

– А когда нас домой в Крым отвезут?

Люди слышали эти слова, которые были в сердце у каждого, но никто не продолжил тему, ибо все они понимали, что сейчас никто им на этот вопрос не ответит. Среди офицеров НКВД, стоявших у здания вокзала, возникло оживление, кто-то высказался, что, мол, это антисоветская провокация и надо наказать зачинщиков. Но потом решили оставить этот единичный выкрик без последствий.

Прошел еще примерно час, пока подгоняли машины и грузили людей в кузова полуторок. Обращались с ними ласково, на вопросы отвечали – будто волшебную сказку рассказывали. Поняли, что с толпой лучше не связываться.

 В горном районе Крыма, откуда собрали "пассажиров" этого эшелона, действовали особенно бесчеловечные энкаведешники, которые обманом или приказным порядком воспрепятствовали стремлению высылаемых взять с собой побольше домашних вещей. Многие имели только то, что было одето на них, некоторые были без какой-либо обуви. Редко какая семья взяла с собой одеяла и подушки. Представители местных властей с недоумением смотрели на людей, которые лезли в кузова машин без даже маленькой котомочки в руках. Ведь даже семьи раскулаченных везли множество узлов и мешков. Не будучи посвящены в подробности они, представители местных властей, которым сопровождавшие эшелон конвоиры только вручили какие-то бумаги и тотчас же уехали с опустевшим эшелоном, подумали даже, что багаж этих людей идет дополнительным поездом. Поэтому последовала команда задержаться с выездом, и к несчастным переселенцам обратились с вопросом:

– Граждане, где же ваш багаж?

Переселенцы растерянно разводили руками и невнятно отвечали, что вот они сами и все что на них, и больше ничего нет. Начальство не восприняло такого ответа, требовало четкого разъяснения.

Тогда старая Мелиха-оджапче, учительница из Алупки, с начала войны жившая в семье племянницы в Юкары, со злым сарказмом крикнула:

– Вещи наши везут в отдельном поезде, скоро доставят!

Ну, конечно, так оно и должно быть! Этот ответ показался представителям властей нормальным, не нормальным было только то, что их не информировали, когда прибудет багаж и долго ли им всем пребывать в ожидании здесь, на маленькой станции. Один из офицеров НКВД пошел звонить и выяснять, но ни в областном управлении, ни даже в Ташкенте, в республиканском НКВД, не знали, когда же должен подойти состав с багажом переселенцев из Крыма. Стало ясно, что на выяснение уйдет много времени, поэтому было решено накормить новоприбывших здесь, на станции, чтобы не устроили голодного бунта. Людям велели сойти с машин и ждать. Пока сообщили в отделения совхозов, где полевые кухни готовились к встрече переселенцев, чтобы пищу доставили на станцию, пока эту доставку организовали и осуществили, прошло около трех часов. Солнце уже поднялось высоко, и сгрудившимся у пыльной дороги людям негде было спрятаться от палящих лучей. Работники станции показали им путь к каналу с мутной сырдарьинской водой, который пролегал метрах в ста от железнодорожного полотна, и по несколько человек от каждой группы поплелись с кое-какой посудой за водой.

Наконец, прибыли полевые кухни, которыми тогда укомплектовывались совхозы на целинных землях. В котлах была горячая каша из незнакомой крымчанам крупы, она показалась несчастным изгоям сверхвкусной, и было ее, как ни странно, вдосталь. Вдосталь было и хлеба. Настроение у людей улучшилось, и страх сменился какой-то надеждой.

Они не ведали, что для большинства из них это был последний в их жизни случай, когда довелось поесть досыта...

И вот главный из энкаведешников, наконец, дозвонился туда, где его компетентно обматерили и обвинили в гнилом либерализме, а также в потворстве врагам социализма. Какой еще поезд с багажом? Кого встречаете, может передовиков социалистического труда? Или артистов цирка, вслед за которыми везут декорации и слонов с леопардами? А ну, кто там у вас руководит мероприятием, подозвать его, мать вашу, немедленно к телефону!

Главный по проведению мероприятия медленно опустил телефонную трубку на рычаг, и с освирепевшим лицом обернулся к своей шайке.

– Кто сказал, что надо ждать поезд с багажом? Так вашу мать, кто велел задержать этих сволочей здесь?

Присутствующие некоторое время молча смотрели на главного.

– Так вы же сами и сказали, что не может быть, чтобы люди были без вещей, – наконец злорадно отозвался один из офицеров НКВД, который работал в областном управлении и не зависел от районного руководства, которое и не любил за его огромные возможности безнаказанно воровать.

Начальник районного масштаба побагровев проглотил оскорбительное заявление, а один из его лизоблюдов, поспешно заминая неловкость воскликнул во гневе:

– Это умышленная провокация! Это они сами сказали, что ждут свой багаж! Сказали, что идет эшелон с багажом! Эта худая баба в черном платье!

Утомленные многочасовым пребыванием на этой мерзкой станции начальники разных уровней, возбуждаясь в праведном гневе, жаждали мести. Но, как и утром, самый умный из них, главный инженер хлопкового завода, сказал воспылавшим номенклатурщикам:

– Стоп, товарищи! Не надо нагнетать атмосферу! Люди должны спокойно влезть в кузова и без лишнего шума отправиться к местам поселения. Если начнем сейчас репрессии, то придется вызывать армию. Их же здесь несколько тысяч! Так что, успокойтесь, товарищи!

Как не горели начальнички желанием сорвать злость на этих жалких крымчанах, на которых и смотреть противно, они сочли все же верным суждение не затевать бучу – все торопились разбежаться по домам. И дали поручение этому еврею, раз он такой умный, организовать немедленную отправку застрявших на станции переселенцев. Тот опять выступил перед толпой с короткой речью, в которой посулил им благоустроенное жилье и хорошую работу в совхозах, куда их сейчас повезут. И тут из толпы кто-то крикнул:

– А когда мы получим наш багаж?

– Его вам доставят прямо по месту жительства, – не моргнув ответил главный инженер. И как это ни странно, многие из несчастных крымских татар долго верили, что после выселения власти собрали по домам их скарб и отправили вслед за ними. Умирая от голода, многие надеялись на спасение – вдруг, наконец-то, прибудут долгожданные вещи, и можно будет обменять что-нибудь на хлеб...

...Фатиме с детьми тряслась в кузове грузовика, везущего их к "благоустроенному жилью". На других грузовиках, мчащихся по пыльной колее так называемой дороги, везли примерно половину ее односельчан. Другую часть жителей Юкары повезли то ли в другое отделение того же совхоза, то ли вообще в другой совхоз. Шофера, которые были свидетелями недоброго разговора начальников о новых переселенцах, поняли, что с этими людьми можно не церемониться, тем более что мужиков, могущих дать отпор, практически среди них не было, и ради забавы гнали машины так, как будто везли не живых людей, а мешки. Люди стучали по крыше кабины, просили ехать потише, но в ответ слышали веселое ржание и ругань на непонятном языке – потом уже, позже крымчане идентифицировали составляющие этой ругательной формулы со знакомыми словами. И вот грузовики лихо затормозили, подняв пыльные облака. Из кабин вышли злобно смеющиеся субъекты, нагло ругаясь в лицо измотанным бешеной поездкой женщинам и старикам. С этими людьми переселенцам предстояло общаться в нынешнем их бытие. В целинные совхозы сгоняли неудачников со всей Средней Азии, здесь были собраны в основном те, кто не ужились в своих кишлаках и аулах, кто не мог прокормить свою семью на прежнем месте и позарился на ссуды, которые давали поселенцам в новых совхозах.

 Сразу же должен сказать, что ни один крымский татарин не получил ни единой копейки ссуды – она то ли и не предполагалась для спецпереселенцев, то ли, что вернее всего, была для них получена и полностью прикарманена высокопоставленными республиканскими чиновниками.

Людей привели к длинному глинобитному сараю, в котором были сколочены двухэтажные нары, и велели занимать места. В ответ на недоуменные вопросы, а где же благоустроенное жилище, хозяева с издевательским смехом указывали на нары из необструганных досок:

– Вот ваше благоустроенное жилье. Разве это не лучше того, что вы имели там у себя, в каком-то Кириму?

– Сынок, то, что мы имели, ты никогда иметь не будешь, – спокойно ответила на это Мелиха-оджапче, и добавила – Да тебе и не надо.

 Женщины дружно подняли крик и никак не хотели входить в сарай, который был предназначен для хранения хлопка в осеннюю непогоду, и где нары срочно оборудовали за несколько предыдущих дней. В ответ на принятую за стандарт общения ругань ожесточившиеся женщины бросились на "гостеприимных" хозяев с кулаками. Те быстро скрылись, оставив новоприбывших одних. Примерно через час верхом на лошадях приехали несколько сытых и чисто одетых узбеков, появилась и вся прежняя шантрапа, которая сочла за благо встать поодаль. Приехавшие верхом спешились и со сладкой улыбкой на лоснящихся лицах подошли к молчаливо ожидающей развития событий толпе, стали пожимать руки оказавшимся впереди старикам.

– Ассалом алейкум, хош келибсизлар! Вас уже покормили? Эй, Джура, джелябды боласы, почему не кормишь гостей? Как, покормил уже? На станции не считается, давай срочно всех здесь корми! Вы, дорогие товарищи, сейчас идите в этот временный барак. Уже для вас дома построены, и только двери и окна нужно поставить. Пожалуйста, поживите несколько дней в этих не очень хороших условиях, скоро мы вас переселим!

Директор совхоза говорил ласково, но, будучи высокого мнения о себе (до войны окончил сельскохозяйственный техникум и сумел откупиться от мобилизации на фронт, что стоило больших денег!) с презрением смотрел на этих, как он считал, рожденных быть рабами людишек. Погодите, завтра вызову милиционеров, они вам мозги вправят! Ишь, в домах жить захотели! Мне своих негде селить! Предатели родины, условия хорошие им нужны!

 Вслух же с маслянистой улыбкой врал:

– Размещайтесь, дорогие гости, это для вас временное жилище, стелите свои постели и отдыхайте! Эй, Джура! Давай, быстро накорми гостей, ты что медленно движешься! Давай, давай!

– Хоп, болади, ходжаин! – Джура, заведующий отделением, покорно сложил руки на груди и дал вполголоса распоряжение своим подчиненным.

Приветственно помахивая рукой, директор совхоза и его нукеры уехали. Руководящие работники отделения получили наглядный урок, как надо разговаривать с толпой в отсутствии милицейской или армейской поддержки, и уже без ругани стали наблюдать, как люди с оглядкой входят в барак. Вскоре принесли несколько джутовых мешков, в которых был хлеб, и принесли в больших дюралевых бидонах воду для питья. У барака стояли так называемые "титаны" для кипячения воды, и работники совхоза показали, где лежит хворост для растопки.

Нельзя сказать, что люди поверили всему, что наговорил директор, но надо было как-то устраиваться. " Стелите постели и отдыхайте", – даже сей черствосердый бай-директор не предполагал, что у большинства нет не то что одеяльца, но даже тряпочки размером с носовой платок! Однако, нашлась неподалеку вынесенная из сарая прошлогодняя солома, и несчастные переселенцы разделили ее между собой, чтобы не лежать совсем уж на голых необструганных досках.