Текст книги "Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Из переводов с писем, писанных камергером Пушкиным на французском диалекте к графу д’Аршиаку 17-го ноября 1836 года и 26-го января сего года к барону Геккерну на кои ссылается подсудимый, поручик барон Геккерн, врученных презусу комиссии вице-канцлером графом Нессельроде, Пушкин прописывает в первом:

«Я не остановлюсь писать то, что могу сказать словесно, я вызвал барона Геккерна на дуэль, и он согласился без всякого объяснения; прошу свидетелей этого дела смотреть на сей вызов как недействительный, узнавши стороной, что барон Геккерн решился жениться на девице Гончаровой после дуэли.

Я не имею никаких причин приписать его согласие каким-нибудь видам, не достойным благородного человека.

Прошу, Ваше сиятельство, сделать из этого письма употребление, которое Вы найдете нужным.

Примите уверение в моей совершенной преданности и в последнем к нидерландскому посланнику барону Геккерену просить от 26-го января сего года.

Господин барон,

Позвольте мне изложить вкратце все случившееся: поведение Вашего сына мне давно известно, и я не мог остаться равнодушным.

Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый взяться за дело, когда почту за нужное; случай, который во всякую другую минуту был бы мне очень неприятным, представился весьма счастливым, чтоб мне разделаться, – я получил безымянные письма; я увидел, что настала минута, и я ею воспользовался. Остальное Вы знаете: я заставил Вашего сына играть столь жалкую роль, что моя жена, удивленная такой низостью и плоскостью его, не могла воздержаться от смеха, и ощущение, которое бы она могла иметь к этой сильной и высокой страсти, погасло в самом холодном презрении и заслуженном отвращении. Я должен признаться, г-н барон, что поведение, собственно Ваше, было не совершенно прилично. Вы, представитель коронованной главы, Вы родительски сводничали Вашему сыну, кажется, что все поведения его (довольно неловкое, впрочем) было Вами руководимо. Это Вы, вероятно, внушали ему все заслуживающие жалости выходки и глупости, которые он позволил себе писать; подобно старой развратнице, Вы сторожили жену мою во всех углах, чтоб говорить ей о любви Вашего незаконнорожденного или так называемого сына и, когда больной венерической болезнью он оставался дома, Вы говорили, что он умирал от любви к ней; Вы ей бормотали: возвратите мне сына.

Вы согласитесь, г-н барон, что после всего этого я не могу сносить, чтоб мое семейство имело малейшее сношение с Вашим. С этим условием я согласился не преследовать более этого гадкого дела и не обесчестить Вас в глазах Вашего двора и нашего, на что я имел право и намерение; я не забочусь, чтоб жена моя еще слушала Ваши отцовские увещания, не могу позволить, чтоб сын Ваш после своего отвратительного поведения осмелился бы обращаться к моей жене и еще менее того, говорил ей казармные каламбуры и играл роль преданности и несчастной страсти, тогда как он подлец и негодяй.

Я вынужден обратиться просить Вас окончить все сии проделки, если Вы хотите избежать новой огласки,

пред которой я, верно, не отступлюсь.

Имею честь быть, господин барон,

Ваш покорный и послушный слуга

А. Пушкин».

Начальник 1-й Гвардейской кирасирской дивизии господин генерал-адъютант граф Апраксин от 16-го февраля за № 477 препроводил в комиссию доставленные к нему по высочайшему повелению шефом жандармов и командующим императорской главной квартирой генерал-адъютантом графом Бенкендорфом найденные между бумагами камергера Пушкина письма, записки и билет на французском диалекте, а подсудимый подполковник Данзас при рапорте от 14-го февраля представил в комиссию отданную ему камергером князем Вяземским копию с письма Пушкина к г-ну д’Аршиаку, писанную рукой сего последнего и оставленную им у князя Вяземского вместе с письмом о всем происходившем во время дуэли.

В вышеизложенных письмах, записках и визитном билете написано следующее нидерландским посланником бароном Геккерном к камергеру Пушкину:

«Милостивый государь,

не зная ни Вашей руки, ни Вашей подписи, я обращаюсь к графу д’Аршиаку, который Вам вручит сие письмо, чтоб засвидетельствовать, что письмо, на которое я отвечаю, точно от Вас. Содержание его до того вышло из границ возможного, что отказываюсь отвечать на все подробности сего письма. Вы, кажется, забыли, милостивый государь, что Вы отступились от вызова, который Вы адресовали к барону Егору Геккерну и который был им принят; доказательства мною представляемого находится, писанное Вашей рукой, и осталось у секундантов; мне остается только Вас предупредить, что граф д’Аршиак явится к Вам, чтоб с Вами условиться о месте, где встретитесь с бароном Егором Геккерном, и Вас предупредить, что встреча сия не терпит никакого отлагательства. Я буду уметь позднее, милостивый государь, заставить Вас ценить почтение, должное сану, которым я облечен и к которому никакие происки с Вашей стороны не в состоянии доступить.

Я есмь, милостивый государь,

Ваш покорнейший слуга

барон Геккерн

Читано и мною одобрено

барон Егор Геккерн».

Граф д’Аршиак, состоящий при французском посольстве, на визитном билете прописывает:

«Я прошу г-на Пушкина сделать мне честь сказать, может ли меня принять, если не может теперь, в котором часу сие будет возможно?

Граф д ’Аршиак,

состоящий при французском посольстве».

«Граф д’Аршиак

от 26-го и 27-го января / 7-го и 8-го февраля во вторник

Нижеподписавшийся извещает г-на Пушкина, что он будет ожидать у себя сего дня до одиннадцати часов вечера и после сего часа на бале графини Разумовской особу, коей будет поручено рассуждать о деле, долженствующему кончиться завтра.

Между тем он предлагает г-ну Пушкину уверения своего отличного уважения

граф д’Аршиак».

«Милостивый государь,

я настаиваю еще теперь, о чем я имел честь Вас просить вчера вечером. Необходимо, чтоб я переговорил со свидетелем, которого Вы изберете, и то в самое короткое время; до полудни я останусь в моей квартире, надеюсь до того часа принять особу, которую Вам угодно будет ко мне прислать.

Примите, милостивый государь, уверение моего отличнейшего уважения

граф д'Аршиак

С. Петербург

Среда 9 часов утра».

«Камергер Пушкин к графу д’Аршиаку от 27-го января между 91/2 и 10 часами утра.

Граф,

я нисколько не забочусь доверить праздным людям Петербурга мои семейные дела и посему отказываюсь от всех переговоров через секундантов: я приведу своего прямо на назначенное место; так как вызывает меня господин Геккерн и что он обиженный, он может мне выбрать оного, если ему угодно, я уже наперед его принимаю, хотя бы даже его егеря. Что же до часа и места – я совершенно в его воле. По нашим обычаям, у нас, у русских, этого довольно. Я Вас прошу верить, граф, что это мое последнее слово и что я не имею ничего более отвечать ни на что, касающегося до сего дела, и что я более ни двинусь, как для того, чтоб идти на место.

Примите уверение совершенного моего уважения

А. Пушкин».

Граф д’Аршиак того же числа к камергеру Пушкину:

«Милостивый государь,

оскорбив честь барона Егора Геккерна, Вы должны ему удовлетворение. Вам должно избрать себе свидетеля. Ни в каком случае нельзя Вам оного доставить. Готовый со своей стороны явиться на место, барон Егор Геккерн торопит Вас все с Вашей стороны устроить. Всякое замедление будет им принято как отказ должного ему удовлетворения и оглаской сего дела помешает его окончанию; свидание секундантов, необходимое до встречи, станет, если Вы еще откажете, одно из условий барона Егора Геккерна, и Вы мне вчера говорили и писали сегодня, что Вы оные все принимаете.

Примите, милостивый государь,

уверение мое совершенного уважения

граф д'Аршиак».

Камергер князь Вяземский на сделанный вопрос комиссии объяснил, что реляции о бывшей дуэли между поручиком бароном Геккерном и камергером Пушкиным у него нет, но есть письмо виконта д’Аршиака, секунданта барона Геккерна, писанное к нему по следующему поводу.

Не знав предварительно ничего о дуэли, про которую и в первый раз услышал вместе с известием, что Пушкин смертельно ранен, и при первой встрече с г-ном д’Аршиаком просил его рассказать о том, что было; на сие г-н д’Аршиак вызвался изложить в письме все случившееся, просил его при том показать письмо г-ну Данзасу для взаимной поверки и засвидетельствования подробностей помянутой дуэли. Между тем письмо его доставлено к нему было уже по отъезде г-на д’Аршиака за границу и, следовательно, не могло быть прочтено и поверено вместе обоими свидетелями и получить в глазах его ту достоверенность, которую он желал иметь в сведениях о несчастном происшествии, лишившем его человека, столь близкого сердцу его. Вследствие того он и отдал помянутое письмо г-ну Данзасу, который возвратил ему оное с письмом от себя. Оба сии письма приложил при сем объяснении; далее прописывает, что из вышесказанных слов уже положительно усматривается, что он ничего не знал о дуэли до совершенного окончания ее, что подтверждает и теперь, равномерно ни слыхал никогда ни от Пушкина, ни от барона Геккерна о причинах, имевших последствием сие несчастное происшествие.

Из приложенных при объяснении камергера князя Вяземского писем видно граф д’Аршиак прописывает следующее:

«Князь!

Вы хотели подробно знать несчастное дело, которого господин Данзас и я были свидетелями. Я сам их представляю и прошу Вас попросить подтверждение и подписи господина Данзаса.

В 4¹/₂ часа прибыли мы на место свиданья, весьма сильный ветер, который был в то время, принудил нас искать укрытия в небольшом сосновом леску. Множество снега мешало противникам, то мы нашлись в необходимости прорыть тропинку в 20 шагов, на концах которой они встали. Когда барьеры были назначены шинелями, когда пистолеты были взяты каждым из них, то полковник Данзас дал сигнал, подняв шляпу. Пушкин в то же время был у своего барьера, когда барон Геккерн сделал четыре шага из пяти, которые ему оставалось до своего места. Оба соперника приготовились стрелять; спустя несколько выстрел раздался; г-н Пушкин был ранен, что он сам сказал, упал на шинель, которая была вместо барьера, и остался недвижим, лицом к земле. Секунданты приблизились, он до половины приподнялся и сказал: “Погодите”; оружие, которое он имел в руке, было покрыто снегом, он взял другое; я бы мог на это сделать возражение, но знак барона Жоржа Геккерна меня остановил; г-н Пушкин, опершись левой рукой об землю, прицелил твердой рукой, выстрелил; недвижим с тех пор, как выстрелил, барон Геккерн, раненый, также упал.

Рана г-на Пушкина была слишком сильна, чтобы продолжать, дело было кончено. Снова упавши после выстрела, он имел раза два полуобморока и несколько мгновений помешательства в мыслях. Он совершенно пришел в чувства и более их не терял.

В санях, сильно потрясаем во время переездки более половины версты по самой дурной дороге, он мучился, не жалуясь; будучи мною поддержан, барон Геккерн мог дойти до своих саней, в которых он ждал, пока совершалась переноска его соперника, и чтобы я мог его проводить до Петербурга; в продолжении всего дела спокойство, хладнокровие, благородство с обеих сторон были в совершенстве.

Примите, князь, уверенность

в высоком моем почтении виконт д'Аршиак».

Подсудимый подполковник Данзас к нему же, князю Вяземскому, от 6-го числа того ж месяца, что письмо к нему г-на д’Аршиака о несчастном происшествии, которому он был свидетелем, он читал.

«Г-н д’Аршиак просит Вас предложить мне засвидетельствовать показанья его о сем предмете.

Истина требует, чтобы он не пропустил без замечанья некоторые неверности в рассказе г-на д’Аршиака. Г-н д’Аршиак, объяснив, что первый выстрел был со стороны г-на Геккерна и что Александр Сергеевич упал раненый, продолжает (свидетели приблизились, он приподнялся на месте и сказав: “Погодите”. Оружие, которое держал в руке, оказалось покрыто снегом, он взял другое. Он мог бы сделать возражение, но знак, поданный бароном Егором Геккерном, ему попрепятствовал). Слова Александра Сергеевича, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: “ Погодите, я чувствую еще себя в силах сделать мой выстрел”. Тогда действительно он подал пистолет в обмен того, который был у него в руке, и ствол которого набился снегом при падении раненого, но он не может оставить без возражения замечание г-на д’Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком со стороны г-на Геккерна. Обмен пистолета не мог подать повода во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета а. с.[12]12
  Александра Сергеевича.


[Закрыть], усилил бы только удар выстрела, а не отвратил его; никакого со стороны г-на д’Аршиака, ни со стороны г-на Геккерна подано не было. Что до его касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предложение, будто бы он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было: если б оно могло возродиться, то г-н д’Аршиак обязан бы был объявить возражение свое, а не останавливать знаком, будто от г-на Геккерна поданным, к тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение г-на д’Аршиака, как тогда, когда бы оно было выражено словами, но он их не произнес; он отдает полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г-ном Геккерном, но решительно опровергает, чтобы он произвольно подвергнулся опасности, которую бы мог от себя устранить.

Не от него зависело уклониться от удара своего противника после того, как он свой нанес».

Для истины рассказа прибавил также замечание: неподвижен после сделанного им выстрела своего, барон Геккерн был ранен и упал также. Противники шли друг на друга грудью, когда Пушкин упал, то г-н Геккерн сделал движение к нему; после слов же Пушкина, что он хочет стрелять, он возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правой рукой. По всем другим обстоятельствам он свидетельствует истину показаний г-на д’Аршиака.

Подсудимый поручик барон Геккерн противу объяснения камергера князя Вяземского и письма, писанного 26-го января камергером Пушкиным к барону Геккерну объяснил, что реляцией о происшедшей между ими дуэли он называет письмо, писанное секундантом его, графом д’Аршиаком, к камергеру князю Вяземскому, потому что в оном, как ему известно, описано подробно условие дуэли и всего происшедшего на месте оной по всей справедливости. Пистолеты, из коих он стрелял, были вручены ему его секундантом на месте дуэли, Пушкин же имел свой и что он, посылая довольно часто к г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагает, что в числе их находились некоторые, коих выражения могли возбудить его щекотливость как мужа, что и дало ему повод упомянуть о них в своем письме к барону де Геккерну 26-го числа января как дурачества, им писанные. Записки и билеты были им посылаемы к г-же Пушкиной прежде, нежели он был женихом.

Подсудимый инженер-подполковник Данзас на вопросы комиссии объяснил следующее: о всем предшествовавшем до 27-го января он ничего не знал, бывая редко у Александра Сергеевича Пушкина, от него ничего о сношениях его с бароном Геккерном не слыхал; 27-го января в 1-м часу пополудни встретил его Пушкин на Цепном мосту, что близ Летнего сада, остановил и предложил ему быть свидетелем разговора, который он должен был иметь с виконтом д’Аршиаком; не предугадывая никаких важных последствий, а тем менее дуэли, он сел в его сани и отправился с ним, во время пути он с ним разговаривал о предметах посторонних с совершенным хладнокровием. Прибыв к г-ну д’Аршиаку, жившему в доме французского посольства, г-н Пушкин начал объяснение свое у г-на д’Аршиака следующим: получив письма от неизвестного, в коих виновником почитал нидерландского посланника, и узнав о распространившихся в свете нелепых слухах, касающихся до чести жены его, он в ноябре месяце вызывал на дуэль г-на поручика Геккерна, на которого публика указывала, но когда Геккерн предложил жениться на свояченице Пушкина, тогда, отступив от поединка, он, однако ж, непременным условием требовал от Геккерна, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Невзирая на сие, г-да Геккерны даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с женой его, с которой встречались только в свете, давать повод к усилению мнения, поносительного как для его чести, так и для чести его жены. Дабы положить сему конец, он написал 26-го января письмо к нидерландскому посланнику, бывшее причиной вызова г-на Геккерна. За сим Пушкин собственно для его сведения прочел собственноручную копию с помянутого письма, которое, вероятно, было уже известно секунданту г-на Геккерна; более же он ничего ни прежде, ни после от Пушкина не слыхал; других же доказательств к подтверждению он от него не требовал, потому что, знав его всегда за человека справедливого, он словам его поверил. Тут он только узнал, что дело шло о дуэли и что вызов был со стороны Геккерна.

Объяснив все причины неудовольствия, Пушкин встал и сказал г-ну д’Аршиаку, что он предоставляет ему как секунданту своему сговориться с ним, д’Аршиаком, изъявив твердую волю, чтобы дело непременно было кончено того же дня. Г-н д’Аршиак спросил его при Пушкине, согласен ли он принять на себя обязанность секунданта. После такого неожиданного предложения со стороны Пушкина, сделанного при секунданте с противной стороны, он не мог отказаться от соучастия, тем более что г-н Пушкин был с детства его товарищем и приятелем; к тому же он имел намерение и надежду, хотя весьма слабую, к примирению. После ухода Пушкина первый вопрос его был г-ну д’Аршиаку, нет ли средств окончить дело миролюбно. Г-н д’Аршиак, представитель почитавшего себя обиженным г-на Геккерна, вызвавшего Пушкина на дуэль, решительно отвечал, что никаких средств нет к примирению. И за сим предложил ему постановить следующие условия: приехать соперникам в начале 5 часа пополудни за Комендантскую дачу и стреляться там на пистолетах. Расстояние между соперниками назначить 20 шагов, с тем, чтобы каждый мог делать пять шагов и подойти к барьеру. Никому не давать преимущество первого выстрела, но чтобы каждый дал по одному выстрелу, когда угодно, на означенных пяти шагах до барьера, наблюдая, чтобы каждый стрелял друг в друга в одинаковом расстоянии, а в случае промахов с обеих сторон начинать же на тех же условиях. К сим условиям г-н д’Аршиак присовокупил не допускать никаких объяснений между противниками, но он возразил, что согласен, что во избежание новых каких-либо распрей не дозволить им самим объясняться, но, имея еще в виду не упускать случая к примирению, он предложил, со своей стороны, чтобы в случае малейшей возможности секунданты могли объясняться за них.

По окончании разговора его с г-ном д’Аршиаком он отправился к Пушкину, который тотчас послал за пистолетами, по словам его, на сей предмет уже купленными; в исходе 4-го часа они отправились на место дуэли, куда и прибыли почти в одно время с противниками. Г-н д’Аршиак тотчас приступил к измерению расстояния, за сим ему ничего не оставалось делать, как последовать его примеру. Барьер означен был шинелями секундантов. Потом г-н д’Аршиак и он зарядили каждый свою пару пистолетов и вручили по одному противникам, они по его знаку тотчас начали сходиться. Г-н Геккерн, не доходя шага до барьера, выстрелил и ранил Пушкина, который упал у своего барьера; они бросились к нему на помощь, но Геккерн остановлен был словами Пушкина, которой сказал по-французски: «Подождите, я чувствую в себе довольно силы, чтоб сделать свой выстрел». Г-н Геккерн после сего стал на свое место правым боком вперед и прикрыв рукой грудь. Так как пистолет Пушкина при падении его забился снегом, он подал ему другой.

Пушкин, опершись левой рукой на снег, выстрелил; когда раненый в руку Геккерн упал, тогда Пушкин бросил свой пистолет в сторону, сказав: «Браво». Видя опасность раны Пушкина, он и д’Аршиак обратили на него все внимание, усадили его в сани, в коих довезли до Комендантской дачи расстоянием с полверсты от места дуэли, а оттуда в карете довез он его к нему на квартиру, оттуда немедленно отправился искать медиков.

Быв сам неожиданно взят Пушкиным, он ни о каких других свидетелях и участниках не знает, равно и письменных удостоверений представить не может.

Впоследствии инженер-подполковник Данзас в рапорте от 14-го февраля с представлением копии с письма камергера Пушкина к графу д’Аршиаку от 27-го января между 9 и 10 часами утра, доносит, что содержание оного письма ясно доказывает, что утром, в самый день поединка, Пушкин не имел еще секунданта, полагает, что сие может служить к подтверждению показаний его, что он предварительно до встречи с Пушкиным 27-го января ни о чем не знал; он счел необходимым представить сию копию в комиссию для сведения к пояснению обстоятельств, касающихся до выбора секунданта со стороны Пушкина, прибавил еще о сказанном ему г-ном д’Аршиаком после дуэли, то есть, что Пушкин накануне несчастного дня у графини Разумовской на бале предложил г-ну Мегенсу, находящемуся при английском посольстве, быть свидетелем с его стороны, но что сей последний отказался, сообщает предложение Пушкина г-ну Мегенсу письмо его к графу д’Аршиаку и некоторые темные выражения в его разговоре с ним, когда они ехали на место поединка, он не иначе может пояснить намерения покойного, как тем, что по известному ему и всем, знавшим его коротко, высокому благородству души его, он не хотел вовлечь в ответственность по своему собственному делу никого из соотечественников, и только тогда, когда вынужден был к тому противниками, он решился, наконец, искать его как товарища и друга с детства, на самоотвержение которого он имел более права считать.

После всего, что он услышал у графа д’Аршиака, из слов Пушкина, хотя вызов был со стороны г-на Геккерна, он не мог не почитать избравшего его в свидетели тяжко оскорбленным в том, что человек ценит дороже всего в мире – в чести жены и собственной, оставить его в сем положении показалось ему невозможным, он решился принять на себя обязанность секунданта.

Подсудимый поручик барон г-н Геккерн противу объяснения подсудимого инженер-подполковника Данзаса объяснил, что ему неизвестно, кто писал к г-ну Пушкину безымянное письмо в ноябре месяце 1836 года и кто виновник оного, слухов нелепых, касающихся до чести жены его, он никаких не распространял и не согласен с тем, что он уклонился от дуэли предложением его жениться на его свояченице, что даже подтверждает письмо г-на Пушкина к графу д’Аршиаку где он говорит, прошу свидетелей сего дела смотреть на сей вызов как недействительный, узнавши стороной, что барон Геккерн, решился жениться на девице Гончаровой после дуэли, что же касается до его обращения с г-жой Пушкиной, не имея никаких условий для семейных их сношений, он думал, что был в обязанности кланяться и говорить с нею при встрече в обществе, как и с другими дамами, тем более что муж прислал ее к нему в дом на его свадьбу, что, по мнению его, вовсе не означало, что все их сношения должны были прекратиться; к тому еще присовокупил, что обращение его с нею заключалось в одних только учтивостях, точно так, как выше сказано, и не могло дать повода к усилению поносительного для чести обоих слухов и написать 26-го января письмо к нидерландскому посланнику.

По формулярным и кондуитным спискам показано подсудимым, [что] инженер-подполковнику Данзасу от роду 37 лет, из дворян, сын генерал-майора, в службу поступил из Императорского царскосельского лицея прапорщиком 1817 года ноября 7-го, подпоручиком 1819 апреля 26-го, поручиком 1823 декабря 2-го, штабс-капитаном 1828 января 1-го, капитаном 1829 августа 30-го, подполковником 1836 января 28-го, в походах и домовых отпусках находился, в штрафах не бывал, к повышению чина всегда аттестовался, имеет ордена Св. Владимира 4-й степени с бантом и серебряные медали, в память походов против персиан 1826, 1827 и 1828 и за Турецкую войну 1828 и 1829 годов установленные, и золотую полусаблю с надписью «За храбрость». Поручику барону Геккерну от роду 25 лет, из воспитанников французского Королевского военного училища Сант-Сир, при вступлении в службу корнетом 1834 февраля 8-го на верноподданство России не присягал, поручиком 1836 января 28-го, в походах, домовых отпусках, штрафах и арестах не бывал, к повышению чина аттестовался достойным.

Комиссия военного суда по выслушании всего вышеписанного определением 13-го числа заключила привесть дело немедленно к окончанию.

Вследствие чего производитель дела аудитор 13-го класса Маслов рапортом от 14-го числа за № 7 донес Военно-судной комиссии, что по лежащей на нем обязанности изложенных воинских процессов I главы в пунктах 7 и 8 и соображаясь с указом 1802 года августа 18 с пунктом 15, он по обстоятельствам означенного дела считал бы неизлишним потребовать через с. – петербургского обер-полиций-мейстера установленным порядком от жены камергера Пушкина объяснение в том именно:

1-е.) не известно ли ей, какие именно безымянные письма получил покойный муж ее, которые вынудили его написать 26-го числа минувшего января к нидерландскому посланнику барону Геккерну оскорбительное письмо, послужившее, как по делу видно, причиной к вызову подсудимым Геккерном его, Пушкина, на дуэль;

2-е.) какие подсудимый Геккерн, как он сам сознается, писал к ней, Пушкиной, письма или записки, кои покойный муж ее в письме к барону Геккерну от 26-го января называет дурачеством, где все сии бумаги ныне находятся, равно и то письмо, полученное Пушкиным от неизвестного еще в ноября месяце, в котором виновником распри между подсудимым Геккерном и Пушкиным позван нидерландский посланник барон Геккерн и вследствие чего Пушкин еще прежде сего вызывал подсудимого Геккерна на дуэль, но оная не состоялась потому, что подсудимый Геккерн предложил жениться на его свояченице, а ее сестре;

и 3-е) из письма умершего подсудимого Пушкина видно, что посланник барон Геккерн, когда сын его, подсудимый Геккерн, по болезни был удержан дома, говорил жене Пушкиной, что сын его умирает от любви к ней и шептал возвратить ему его, а после уже свадьбы его, Геккерна, как Пушкин 27-го числа января у графа д’Аршиака в присутствии секунданта своего инженер-подполковника Данзаса объяснял, что они, Геккерны, дерзким обхождением с женой его при встречах в публике давали повод к усилению поносительного для чести их, Пушкиных, мнения. Посему он считал бы нужным о поведении г-д Геккернов в отношении обращения их с Пушкиной взять от нее также объяснение.

Если же Комиссии военного суда неблагоугодно будет истребовать от вдовы Пушкиной по вышеизложенным предметам объяснения, то я всепокорнейше прошу, дабы за упущение своей обязанности не подвергнуться мне ответственности, рапорт сей приобщить к делу для видимости высшего начальства.

Комиссия военного суда, слушав вышеизложенный рапорт аудитора Маслова о истребовании некоторых объяснений от вдовы камергерши Пушкиной, которые комиссия имела в виду при слушании дела, но дабы требованием оных не расстроить ее, определила рапорт аудитора Маслова приобщить к делу, привесть оное к решению.

1837 года февраля 19-го дня сия выписка в присутствии Комиссии военного суда подсудимыми инженер-подполковником Данзасом и поручиком бароном Геккерном читана, причем спрашивали, все ли показания их внесены в оную исправно и не имеют ли чего дополнить к оправданию своему, на что отозвались, что показания их внесены все исправно и они к оправданию своему ничего более дополнить не могут, в чем и подписались.

Подсудимый поручик барон де Геккерн

Подсудимый инженер-подполковник Данзас

А законами повелено:

УКАЗОМ

1702 года января 14-го

Всем обретающимся в России и выезжающим иностранным поединков ни с каким оружием не иметь и для того никого не вызывать и не выходить; а кто, вызвав на поединок, ранит, тому учинена будет смертная казнь; ежели ж кто, и не быв на поединке, поссорясь, вынет какое оружие, на другого замахнется, у того по розыску отсечена будет рука.

ВОИНСКОГО СУХОПУТНОГО УСТАВА АРТИКУЛАМИ 139

Все вызовы, драки и поединки через сие наижесточайше запрещаются, таким образом, чтоб никто, хотя б кто он не был, высокого или низкого чина, прирожденный здешний или иноземец, хотя другой кто, словами, делом, знаками или иным чем к тому побужден и раззадорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызывать ниже на поединок с ним на пистолетах или на шпагах биться. Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так кто и выйдет, имеет быть казнен, а именно повешен, хотя из них кто будет ранен или умерщвлен или хотя оба не ранены, от того отойдут. И ежели случится, что оба или один из них в таком поединке останется, то их и по смерти за ноги повесить.

140

Ежели кто с кем поссорится и упросит секунданта (или посредственника) оного купно с секундантом, ежели пойдут и захотят на поединке биться, таким же образом, как и в прежнем артикуле упомянуто, наказать надлежит.

142

Для остерегания всякого случая надлежит при зачатии таких драк посторонним ссорящихся приятельски помирить, искать и ежели того не могут учинить, то немедленно по караулам послать или самим сходить и о таком деле объявить, дабы караул их развести или при нужном случае за арест взять мог; кто сего не учинит, оный тако ж, яко и виноватый, накажется.

МАНИФЕСТ О ПОЕДИНКАХ

1787 года апреля 21-го

ПУНКТЫ:

3

Подтверждается запрещение словами или письмом или пересылкой вызывать кого на драку или так прозванный поединок.

4

Подтверждается запрещение вызванному словами, письмом или пересылкой выходить на драку или поединок.

Более по сему делу приличных узаконений не имеется.

Аудитор 13-го класса Маслов

СЕНТЕНЦИЯ

По указу его императорского величества Комиссия военного суда, учрежденная при лейб-гвардии Конном полку, над поручиком Кавалергардского ее величества полка бароном де Геккерном, камергером двора его императорского величества Александром Пушкиным и инженер-подполковником Данзасом, преданными суду по воле высшего начальства; первые двое за произведенную 27-го числа минувшего января между ими дуэль, на которой Пушкин, будучи жестоко ранен, умер, а последний, Данзас, за нахождение при оной посредником или секундантом, находит следующее: между подсудимыми камергером Пушкиным и поручиком бароном де Геккерном с давнего времени происходили семейные неприятности, так что еще в ноябре месяце прошлого года первый из них вызывал последнего на дуэль, которая, однако, не состоялась.