Текст книги "Русская жизнь. 1968 (май 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

III.

Праздничная индустрия молодежной, красочной, навязчивой развлекательности, которая ухмыляется и пляшет для нас буквально везде, будь то улица, выборы, телевизор или кинематограф, унылая лужа всевозрастающего социального идиотизма, что вечно предъявляет визитную карточку «продвинутого» и «технологичного», ночной кошмар «сетевых коммуникаций» и «равных возможностей», «мобильности» и «вечной свежести», а на деле целая вселенная, адресованная явным и мнимым подросткам – всеми этими подарками одарили нас шестидесятые годы. Как известно, восстание сорокалетней давности вовсе не было антизападным или антисоветским – скорее, оно было направлено против иерархий как таковых, против начальств, сил и властей на всех уровнях, от муниципального до ангельского. Против Шейлока-капиталиста и Прометея-пролетария восстал Питер Пэн, пубертат в бусах и шарфике, желавший и далее оставаться несовершеннолетним, румяным и беспризорным, и в этом видевший свою единственную идеологию и мотивацию, что справедливо возмущало как Сусловых, так и Рокфеллеров. По прошествии многих лет упругая подростковость несколько пообвисла, однако прибавила в масштабах: революция 1968 года, быстро и предсказуемо проиграв политически, при этом страшным, катастрофическим образом победила культурно, непоправимо выиграла в умах.

Не господин и не товарищ, но только подросток, герой одноразовых вещей, рекламно-экранного мельтешения и непрерывно упрощаемой, дичающей повседневности, торжествует в первом и третьем мирах, по исчезновении второго, инфантильностью побежденного. Кстати, рядом с триумфом движухи равно нелепо смотрятся и борцы за устои, и не согласные с государством: и те, и другие живут так, словно бы не все иерархии давно сломаны, так, будто бы церкви и государства не следуют послушно за шоу-бизнесом. Недавно телевидение показало фильм о Византии видного клерикала, а до того богемного режиссера отца Тихона. Вслед премьере между двумя непримиримыми станами началась дискуссия: что мы имеем в остатке, долгожданное благочестие или проклятый тоталитаризм? Никто не заметил, что изготовленный по всем стандартам форматно-наглядно-модного телевещания православный блокбастер – есть одолевающий бес сиюминутности, спешной попытки «сделать, как сейчас носят» – и какое уж тут благочестие, какая тоталитарность? Это просто движуха. Византийская.

Но уж так ли виновны в свершившейся деградации всех и вся сами шестидесятые, давшие лозунги против старших, серьезных, ответственных, важных и главных? Казалось бы, в том самом 68-м никто еще не деградировал, только лишь цвел и румянился. Мао, Леннон и Борхес – это вовсе не «Космополитен» или, прости Господи, айпод и айфон. К сожалению, разрушительные свойства эпохи проявляются не в первую очередь, но – лишь во вторую, во внуках, а вовсе не в детях цветов. То, что тогда было декларацией, жестом, даже выстраданным чувством – через тридцать-сорок лет обрело плоть и кровь, шапку, тусовку, скамейку. Те, кто норовят громогласно отменить правила и иерархии, не догадываются, что сами, в своем окаянстве, порождены и вдохновлены каноном, законом, линейкой. А дорвутся, отменят все что захотят – и вместо митингов будут пастбища, стойла взамен баррикады. Увы, сейшн-хэппенинг, до портвейновой тошноты одухотворенный и пылко к свободе зовущий, побеждая, бесплоден. Сам он может родить только тусу на бульваре, которой нет дела до того, кто куда звал и зачем. Продвинутая, вечно свежая, мобильная и сетевая, туса мычит и заведомо не бунтует. Она слова такого не знает.

Но все это вовсе не означает, что неслуху, слишком поздно нацепившему бусы с шарфиками, уже нечего ниспровергать.

IV.

Подлинным восстанием и всамделишной революцией для любого, кто в наше бесплодное время упрямо желает следовать бунташным маршрутом шестидесятых, является движение в прямо противоположном направлении. Создание, измышление на выжженом месте себе ограничений, рамок, канонов, правил, иерархий, а вовсе не их разрушение – вот путь настоящего революционера в луже микробной движухи. Авангард умер, да здравствует авангард – но на этот раз им будет сознательная, а не механическая реакционность, смирение перед эстетическим законом, который давно уже не нужен никому, кроме авангардиста. Шестидесятые воевали с тканью жизни, которая упрямо доходит до взрослости, а следом и старости, с тканью сочинительства, раз за разом обнаруживавшей нитку, порядок, структуру. Отсюда и начинается новый 1968-й – с воспоминания узоров о нитках, с добровольного возвращения обязательств, с реабилитацией возраста, с отменой запрета на то, чтобы нечто себе запрещать.

Так значит, проклятие на голову дидактически ветхих Питеров Пэнов, позор повесничающему девятикласснику, со всей своей незатейливой амуницией вышедшему ностальгически бунтовать? Все ведь известно заранее: пацифизм оборачивается автосалонами, баррикады обратно растаскиваются на скамейки, на месте задымленного видеосалона ухмыляется многофункциональный, развлекательный, десятизальный и круглосуточный, на Остоженке метр за миллион, портвейн – это невкусно и мешает мобильности, наконец, если девушка сентиментально прижимает что-нибудь к сарафану, то это не Борхес, это айфон, и романа не будет, будь ты хоть тысячу раз вечно свежий революционер-несогласный. Стало быть, проклянем и забудем шестидесятые, предложившие нам искушение несовершеннолетием и свободой, и во всем ветрено обманувшие?

Но у всех «Битлз» были прямые волосы, а у меня не было, и я очень переживал. А потому я обязан теперь защитить умершую революцию, пусть она и завершилась движухой.

Тот прилежно прочерченный по линейке, взорванный и покамест еще не воскресший порядок вещей, о котором шла речь, подразумевает и право на два литра пива в портфеле под видом учебников. На непослушание, в конце концов на баррикаду. Диктатура подростка – беда, но куда без него? Разве что в Византию. Нет уж, пусть лучше гуртуются по скамейкам. Любишь возить саночки, но люби и кататься: любовь – это последовательность. В непримиримо-воинственной и в то же время неизбежной связи возрастов есть что-то нежно примиряющее, что-то архиконсервативное, и в то же время благословляющее на любые физиологические революции, любые девятиклассные бунты. Никто не сказал об этом лучше, чем Пушкин в известном письме своем к Плетневу:

Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши – старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо.

Очень трудно, но важно – любить и запрет, и свободу.

Мариэтта Чудакова
Русским языком вам говорят!

Часть четвертая

…От Владивостока федеральная трасса в какой-то мере соответствовала своему самоуверенному наименованию: узковата по мировым меркам, но по нашим – неплохая. Ровная, без выбоин, явно подновляемая. Доехали по ней от Благовещенска до городка с гордым названием Свободный (явно со времен Гражданской войны). Пока Андрей Мосин по совету бывалых людей обматывал кузов нашей машины широким бумажным скотчем (дальше прояснится – зачем), пошла осматривать окрестности, говорить с аборигенами. «Малая Забайкальская железная дорога» – люди Свободного ею опять же гордятся. Суббота, но не видно, чтоб резво бегали стоящие один за другим маленькие яркие вагончики с веселыми детскими лицами в окошечках. Объяснили: дорога действует только в школьные каникулы. Знакомо.

Высокий камень посреди сквера – серый рваный гранит со стесанной серединой; надпись: «На этом месте будет сооружен мемориал жертвам политических репрессий 1920-1950-х годов». Два мужика сидят неподалеку без дела. Тоже не в новинку.

– Когда камень заложили?

– То ли в прошлом году, то ли в позапрошлом.

Я– то, честно говоря, думала, что лет 15 назад: последние годы вкуса к подобному памятованию ни в обществе, ни во власти не наблюдается.

– Раз недавно – значит, ставить собираетесь?

– А мы-то при чем?

– А кто – при чем?

– Ну, начальство ставить, наверно, будет.

– А что, дядя, у тебя, видно, из родни никто тогда не погиб?

– Почему?

Похохатывая, рассказал, как его 80-летняя бабушка получила письмо от давно сгинувшего мужа – датировано оно было 1940 годом.

– Пишет – жив, мол… Ну, архивы ГБ вскрыли – ей и переслали.

И стал объяснять мне сегодняшнее устройство России.

– Мы – вот здесь (обводит рукой бензиновые пятна вокруг себя), а государство – там (неопределенный взмах рукой). Мы от него отдельно.

Второй мужик включился в разговор:

– Этот камень – недавно…

– Значит, ставить памятник все-таки собираетесь?

– Вроде собираются…

– Собираются? Кто-то, значит? Они?

Улыбаются понимающе.

– Как там решат… (Оживившись.) А вот еще (указующий взмах рукой) у нас памятник Гайдаю есть!

Это – раз вы вроде как памятниками интересуетесь.

И все отправляли меня к этому монументу своему земляку-режиссеру («„Бриллиантовая рука“ – помните?»), наперебой объясняя дорогу.

…Сразу после указателя «Чита – 1480 км» поразили совершенно голые березы, обступавшие дорогу с двух сторон. А на дороге ситуация вскоре начала меняться радикально и угрожающе.

Деревня Сиваки. Река Ольга. Пол-четвертого ночи или утра – Магдагачи; на рассвете, тронувшись после короткого сна в машине, увидели, как опасен край дороги – осыпи, легко можно загреметь в глубокий кювет. Вместо шоссе окончательно объявилась грунтовка, ныряющая время от времени круто вниз (мне казалось иногда – перпендикулярно; уверена была, что иного спуска, как кувырком, здесь и быть не может, но как-то съезжали). Сама дорога выпуклая, с поперечными рытвинами. Осыпи по сторонам недвусмысленно демонстрировали, что держать путь в дождь здесь смертельно опасно. К счастью, было сухо. Но все равно – неверное движение руля – и ухнешь так, что костей не соберешь. На самой же «дороге» – либо большие валуны с острым краем, режущие покрышку как масло, либо – мелкие остроконечные камешки, прокалывающие камеру.

Сковородино. Мужик, прокаленный солнцем и обдутый ветрами, порадовал, что еще 600 км такой дороги.

Почему– то все хотелось доехать поскорей до Ерофея Павловича знаменитого.

Пока встречался шиномотаж – заклеили две камеры. Затем самосильно поменяли два колеса. Последние двести километров ехали без запаски, по 10-20 километров в час. На тысячу с лишним километров ни одного дорожного рабочего не увидели.

И в течение двух суток, как только взбирались по этой дороге на высокий перевал – в обе стороны простирался бескрайний горелый лес.

Конечно, слышала и видела по телевизору лесные пожары в Приамурье, но реальное зрелище было пострашней. Немереные тысячи гектаров спаленного леса – высокие голые стволы сосен, и только. Да неужели же никак нельзя было побороть огонь?

И лишь в детской библиотеке в Улан-Удэ узнали мы правду об этом нестихийном бедствии.

– У меня знакомая женщина из района – муж уволился из леспромхоза, – рассказывала заведующая. – Он – лесник, лес любит. Говорит – не могу работать с китайцами: губят все живое без разбору – зайцев, лис; даже гумус (плодородный слой почвы, если кто забыл) срезают и увозят. У них на десять лет вырубка запрещена – вот они наш лес и вывозят.

– Так что вывозят-то? Мы только сгоревший лес видели!

Тут все и открылось.

– Нет – все сгорает, а у сосен только кора обгорает. И к стволам тогда подобраться легко – пилят и вывозят.

– А кто же поджигает?

– Сами и поджигают! У нас все про это знают. Договариваются с чиновниками, поджигают лес, потом продают и делятся.

…Вот к кому у меня нет претензий – это к китайцам. Если наши негодяи так относятся к своей земле и природе – почему же не скупать у негодяев их лес, гумус и что угодно?

I.

Вернемся к нашему конкурсу по русскому языку…

…Итак, вырисовывается следующая гипотеза (пока – гипотеза!). Так называемый пассивный языковой запас («не употребляю, но понимаю») удерживается в памяти в основном до конца школы, а затем значение хранящихся в нем слов начинает стремительно выгорать. Потому что школа оказывается сегодня едва ли не единственной общественной средой, где подросток все время (отнюдь не только на уроках литературы) находится в ауре русской литературной речи – то есть по крайней мере все время ее СЛЫШИТ. За исключением исключений, все учителя-предметники – преподаватели физики, химии, биологии – привычно следят за своей речью, стараются говорить «правильно» и к тому же (опять-таки в общем случае) не впускают в свои нередкие инвективы вульгаризмов.

У меня был семейный опыт наблюдения за речью педагогов с огромным стажем – мои свекровь и свекор преподавали в маленьком сибирском городке по 30 с лишним лет. И Евгения Леонидовна Савицкая (очень близко к прототипу изображенная своим сыном А. П. Чудаковым, в романе-идиллии «Ложится мгла на старые ступени»), учительница химии, просто не могла произнести дурного словца. («Да это когда было! – скажут. – При царе Горохе! Теперь учителя другие!» Не скажите. Что-то осталось.) И наша дочь запомнила на всю жизнь и рассказала впоследствии нам, как в шестилетнем возрасте, войдя однажды в штопор, доводила стиравшую в корыте бабушку требованием: «Дай мыльце, дай мыльце!» И та, выведенная в конце концов из терпения, погналась за внучкой, уже улепетывавшей по двору, и сунула ей в физиономию мыльце со словами: «На, на, возьми и засунь его себе в анальное отверстие!» Более грубого синонима свекровь моя в любом состоянии произнести была не способна.

Школьники слышат литературную речь не только на уроках – на переменах, после уроков, на всяких школьных «мероприятиях». Мелькают в этой речи и пресловутые «невежа» и «невежда» (а может, и символическое в России гайдаровское «отнюдь»: очень многие участники конкурса продемонстрировали знание его значения – в отличие от слова «окоем»). А после школы, как можно было заключить по ответам барнаульских студентов – будущих финансистов (см. в предыдущей статье: «невежа» – это «неряха»), этих слов к ним никто уж и не обращает. Полагают, видно, что шпынять их насчет невежливости и невежества ну никакого нет смысла.

Контекст литературной речи в классах и коридорах школы помогает сохранить на какое-то время живое ощущение тонкостей родного языка – примеров этого немало в работах конкурсантов, причем у шестиклассников, пожалуй, больше, чем у старшеклассников.

Ничуть не хочу сказать, что в коридорах современной школы царит языковая гармония. Разрыв поколений русскоговорящих нарастает там, где не учат наизусть Грибоедова и Крылова – и непонятным становится услышанное от кого-то «а вы, друзья, как ни садитесь…» и сотни других летучих строк, еще недавно общеизвестных. Учителя не могут привыкнуть и к стертости стилистических регистров – десятиклассник спокойно в разговоре с учителем употребляет слово «м…к» – и затем искренне удивляется на замечание: он же не хотел сказать ничего плохого!

И все– таки.

После школы наше юношество сразу обрубает свои связи с языковой средой образованных людей – и замыкается в среде молодежной, говорящей на своем, можно сказать, диалекте. Родители с их хоть трижды литературной речью, транслируемой главным образом в жанре нотаций, им давно не указ. Профессура же, как стало мне казаться после изучения работ студентов, сосредоточена на своем предмете: отчитал «Банковское дело» – и вон из аудитории. А удостовериться, знает ли студент значение слова «истеблишмент», и даже тех, что звучали в лекции, профессору в голову не приходит. И пассивный языковой запас начинает съеживаться не по дням, а по часам.

Зато активный столь же интенсивно расширяется – по большей части за счет слов и словечек, другим слоям общества неведомых.

По всему по этому, видимо, ответы студентов педагогических колледжей – Ачинского и Красноярского – оказались посодержательнее. Многие из них живут в общежитиях при колледжах, да и в целом общения с преподавателями там много больше, чем в российских вузах, поголовно ставших «университетами» и «академиями» (хотя «ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ университет» демонстрирует лингвистический абсурд уже самим названием).

Правда, и там «истеблишмент» с точки зрения второкурсницы Оксаны оказался «изданием». С пояснением – «уже напечатанное».

А недавно в Гатчине в кадетском классе интерната несчастному истеблишменту дана была молодым человеком такая дефиниция: «киллеры по найму в спец. организации».

II.

Но не все так плохо, а многое даже непредсказуемо хорошо.

Проявился вот во время конкурса совершенно неожиданный для меня живой и даже живейший интерес юных душ к словам, которые можно считать редкими.

Вопрос был простой: «Как вы понимаете значение этих слов?» – все они относились исключительно к свойствам личности или характера. Меня навела на этот выбор работа недавно умершего, к сожалению, автора: С. А. Фридман составил интересный Толковый словарь из 5000 слов под названием «Человек. Характер и поведение» (М., 2003).

Вот понимание предложенных слов в ответах студентки Марии Красноярского педагогического колледжа (отделение «Преподавание в начальных классах»):

«Вальяжность – смесь неторопливости, неспешности, лени и чувства собственного достоинства».

Интересны и варианты ее сотоварищей по колледжу: «медлительность, важность (важная медлительность)», «…напускная грациозность, ленивая походка», «…ленивые, вялые и вместе с тем плавные движения, поведение ленивого толстого кота». Такая вот живопись словом. А вот и томские школьницы (у них проводила конкурс сразу после Красноярска, доехав за ночь на машине) подают свой голос: «раскованность», «раскрепощенность», «расслабленность» (а то и сопровожденная пояснением в скобках «неприличная»), «напыщенность, желание человека выделиться». Живое, разнообразное понимание явно редко употребляемого слова – признак свободного владения родным языком.

Вернусь к ответам будущей преподавательницы в начальных классах. «Взбалмошная – холерик, чье поведение обусловлено исключительно эмоциями – яркими.

Вышколенный – выдрессированный в хорошем смысле. Тот, кто воспитан так, что умения перешли в навыки.

Черствый – бездушный, если о душе, высохший – если о хлебе-батоне».

Приведу – не удержусь – и несколько истолкованных Марией советизмов:

«Буржуазный предрассудок – мнение / действие / фраза западного деятеля / страны, входившая в диссонанс с социалистическими идеалами и потому объявленная ошибочной, что зачастую было ошибочным.

Красный уголок – божничка на советский манер.

Социалистическое обязательство – обязательство помогать бесчисленным «братским странам».

Социалистическое соревнование – то же, что и «борьба за урожай» или конкурс сбора металлолома, только глобальнее.

Спекулянт – предприниматель, фарцовщик. Человек, старающийся заработать больше, чем позволяет сделать государство.

Понимали школьники и студенты Сибири и слова велеречие, велеречивость, докучный, заядлый – не самые, согласитесь, ходовые.

Но больше всего меня поразило обилие эквивалентов к слову «взбалмошная». Очень мало кто повторялся в истолковании его значения. Откуда что бралось!

Активная, внезапная.

Баловная. Бесконтрольная. Быстрая.

Веселая. Ветреная. Взбудораженная. Выскочка.

Глупая. Дерзкая. Дикая. Егоза. Забабашенная (?).

Избалованная. Импульсивная.

Капризная. Кипишная (?).

Невоспитанная. Непоседа. Не слушает окружающих.

Обладающая слишком большой активностью. Переменчивая. Подвижная.

Развязная. Размещенная (?). Распущенная.

Своенравная. «Себе на уме». Спонтанная. Сумасшедшая.

Шальная. Шебутная. Шумная.

И это далеко не все.

С особым вкусом девочки истолковывали слово «галантный», и за этим угадывалась явная тоска по галантности.

Аккуратный, замечательно выглядит.

Вежливый, хорошо воспитанный.

Вежливый и обходительный.

Внимательный.

Воспитанный человек с хорошими манерами.

Деликатный.

Знающий этикет и умеющий ухаживать.

Изысканный.

Импозантно, солидно выглядящий.

Интеллигентный.

Культурный.

Манерный, обходительный.

Обходительный, с хорошими манерами.

Представительный.

Элегантный.

III.

И при всем при том большие трудности с ответом на вопрос «Как вы понимаете значение слова „ЛИБЕРАЛ“?»

Красноярский колледж, отделение истории: «человек, спокойно относящийся ко всему» – явно от бытового смысла слова (либерально, мол, к детям относится – не наказывает их), что и подтверждается другими ответами: «покладистый, многое позволяющий» и т. п. Подавляющее большинство и школьников, и студентов оставили возле этого слова пустое место. Тем приятней было встретить толковое пояснение одиннадцатиклассницы Анны из Томского гуманитарного лицея: «Выступает за свободу людей за счет частной собственности; полагает, что свобода человека заканчивается там, где начинается свобода другого человека». Или: «Либерал – человек, свободно высказывающий свои мысли, мнения, поступающий по-своему усмотрению». И вновь – в Красноярском лицее, отделение «Преподавание в начальных классах» (толковые люди собираются преподавать в начальных!): «…Человек, пытающийся изменить порядки без коренных преобразований, без грубости, жестокости». Читаешь и радуешься: интересно все-таки мыслят дети – хотелось бы сказать – свободной России! Но встречаешь и прямые следы обработки юных умов, произведенной в последние годы: подавляющее большинство – во всех городах и весях, где проводился конкурс, – слово «приватизация» трактовали как «присвоение». Не сами они это придумали. И как с такими опорными экономическими и социальными понятиями займутся в недалеком будущем устройством своей и нашей общей жизни?