Текст книги "По следам преступлений (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Спасибо.

Начальнику цеха было привычно делиться украденным, но он никак не мог привыкнуть к этому «спасибо» из уст директора. Он до сих пор не понял, зачем «хозяин» делает это, коль сам создал такую обстановку, когда все должны платить ему. Наверное, он так же будет улыбаться, если даже его схватят за руку.

Однако эти размышления не испортили настроения Иосифа Антоновича. Выйдя из кабинета директора после уплаты «дани», он подмигнул шефу и направился к себе в цех.

Тем временем Каширова наблюдала за работой в цехе. Все уже привыкли к тому, что фактически она была вторым начальником. Кстати, Иосиф Антонович редко наведывался на производство. Он все больше пропадал в кладовых ресторана или еще где-то.

Работала смена Подвориной Евдокии Тимофеевны, или «тети Дуси», как ее обычно звали. У окна выдачи толпились бортпроводницы и возмущались тем, что цех их задерживает, что все приготовления делаются в последние минуты перед отлетом.

Андреева и Баймасова помогали быстрее загрузить контейнеры и старались проверить правильность вложенных продуктов, раскладку которых производила Подворина.

Увидев, что в один из контейнеров тетя Дуся положила меньше яблок и икры, Галя Андреева сказала ей об этом.

Подворина ответила, что с рейсом отправится меньше пассажиров.

– Что, пришло официальное уведомление из аэропорта? – не унималась девушка.

Подворина промолчала, зло швырнув контейнер к окну.

– Вы забыли его опломбировать, Евдокия Тимофеевна.

– Слушай, ты… – сорвалась Подворина, – следи-ка лучше за собой. Дай сюда калькуляцию. Тоже мне – контролер.

Каширова, слышавшая этот разговор, подозвала к себе Андрееву.

– Не обижайся на нее. Дуся грубая, но работу знает. Человек нервничает. Видишь, сколько народу скопилось.

Помолчав немного, Каширова продолжала:

– Хватит вам смотреть, как люди работают. Пора приниматься за самостоятельную работу. Через несколько дней уходит в отпуск Титыч, и ты будешь работать вместо него. Потом и Тамара заменит кого-нибудь. Смены будете принимать «на ходу».

– А товары кто будет получать со склада? – спросила Галя.

– Как всегда – Иосиф Антонович. Он никому не перепоручает это. А тебе-то что? – работы и без того хватит.

Возвращаясь домой вместе с Тамарой, Галя поделилась с подругой приятной новостью. Они уже заранее стали обсуждать, как можно наладить работу.

Вскоре был издан приказ о назначении их начальниками смен с материальной ответственностью.

Неожиданно ушел отдыхать не только Титыч, но и второй начальник смены, освободив место для Тамары.

Андреева принимала смену от Подвориной. Передача происходила без остановки выдачи рационов бортпроводницам. Это и называлось у них в обиходе – передавать смену «на ходу». Подворина, передавая продукты Гале, кривила в ухмылке губы и приговаривала: «Ну, ну, попробуйте, почем фунт лиха». Но девушка не обращала никакого внимания на бормотание тети Дуси.

Вместе с Тамарой, которая пришла помочь ей, она весело пересчитывала товары, раскладывала их так, чтобы все они были под рукой.

Акт составили на простом листе бумаги, поскольку бланков не было. Его писала Тамара в двух экземплярах. Один она отдала Кашировой, которая присутствовала при сдаче-приемке смены, а второй – Гале. Однако Каширова потребовала, чтобы и второй экземпляр отдали ей. Андреева попыталась было возразить, сказав, что и ей нужно контролировать, но Каширова обиделась.

– Меня, что ли, собираешься контролировать? Давай, давай, я протаксирую.

Пока еще рейсов было немного, девушки в перерывах между выдачами контейнеров готовили продукты на дневные самолеты по тем сведениям, которые поступали к ним из так называемой группы питания аэропорта о количестве пассажиров и дальности рейса.

– Друзья, чтобы все было точно, – говорила Галя поварам. Несмотря на то, что ее уверяли в соблюдении точности раскладки, она все-таки проверяла. Было, действительно, точно.

Опломбированные контейнеры ждали получателей. Заранее они были приготовлены и на ночные рейсы. Оказывается, не так-то уж трудно было обойтись без толчеи и спешки.

– Молодцы, девочки, – говорили стюардессы. – Спокойно, быстро и ругани нет.

– Дусю, что, сняли? Проворовалась! Нет? Странно, ни на одно из наших сообщений не реагирует дирекция ресторана, а сколько актов о недостачах в контейнерах было направлено директору!

Андреева пыталась защитить Подворину, сказав, что та ошиблась в спешке, наверное, но над ней посмеялись, и одна бортпроводница посоветовала ей не ошибаться так, как ошибалась Подворина.

Утром следующего дня Галя передала смену Баймасовой. Каширова снова взяла оба экземпляра акта приемки и сказала, чтобы Андреева уходила домой, не дожидаясь результатов подсчета.

– Иди, отдыхай, – говорила Каширова. – Подсчитывать буду только через несколько часов. Что ты тут будешь маяться. Позвонишь, когда подсчитаю.

Днем Галя позвонила. Каширова ответила, что еще не сделала окончательный расчет, но прикинула уже– будет недостача.

– Ты не волнуйся, – услышав в голосе девушки испуг, сказала она, – что-нибудь сделаем. Ведь ты же не последнюю смену работаешь, а только первую.

Тамара закончила смену тоже с недостачей. Закладка продуктов производилась точно по норме. Накладные оформлялись в соответствии с действительно отпущенным количеством товаров и блюд. Никаких ошибок не было. «Сто раз» проверили, а результат тот же – недостача.

Проконтролировать все движение товаров Андреева и Баймасова не могли: не хватало всех документов, да и опыта было маловато. Товары получал Иосиф Антонович. Учет по его распоряжению сосредоточен был в руках старшей марочницы. Она же составляла и отчеты по сменам, хотя это было вовсе не ее делом.

Почти после каждой последующей смены Каширова объявляла им о том, что есть недостача. Между тем суммы недостач никогда не называла, несмотря на их настойчивые просьбы, и все время успокаивала.

– Ничего, девочки, работайте поэкономней. Один-два грамма на пассажира – не недовложение. Это не заметно. «Тяните», и покроете недостачи. Как-нибудь выкрутимся. А свои деньги оставьте у себя. На все недостачи зарплаты не хватит.

Новая смена и снова: «как-нибудь выкрутимся». Приходилось «тянуть», нарушать нормы закладки.

Так продолжалось еще недели две. Нехорошо, тревожно было Гале. Тамара тоже хмурилась. Наконец, Галя не выдержала, высказала Кашировой все, что она думает о причинах образования недостач.

Каширова, чуть улыбаясь, слушала. Ее не повергли в смятение догадки девушки о том, что им недодают товар, реализуя его по сговору с кладовщиками или буфетчиками. Она терпеливо выслушала ее, а потом сказала вкрадчиво, пытаясь внушить девушке свою мысль, что недостачи возникают совсем по другим причинам: едят повара, может быть, понемножку и домой берут. Поваров же много. Кроме того, всегда бывают производственные потери, которые трудно учитываются. Долго она говорила с Галей, утешала ее, ссылалась на свой опыт и опыт других.

Как-то вскоре после этого разговора, когда Галя сдала смену, Каширова попросила ее зайти в кабинет к Иосифу Антоновичу. Его не было. Каширова сообщила ей, что теперь она работает значительно лучше, что в последние смены уже недостач нет, что эта смена ею сдана с «плюсом».

– Излишки есть? – переспросила Андреева, не поверив в то, что услышала.

Каширова утвердительно кивнула.

– Сколько же? – снова спросила Галя. – Наверное, наша «экономная» работа дает по нескольку килограммов дорогостоящих товаров?

– Я не считаю по количеству, – равнодушным голосом, делая вид, что не замечает волнения девушки, сказала Каширова. – Я подсчитываю по сумме.

– Когда же вы успели произвести подсчет?

– Это не твое дело. Когда нужно, всегда успею, – уже раздраженно проговорила Каширова. – Тебе хочется узнать, сколько ты сэкономила? На, посчитай.

С этими словами она открыла ящик стола, достала оттуда деньги и протянула их Андреевой.

– Возьми их себе. Это – твой первый заработок. Оставшуюся еще недостачу покроешь потом. У тебя уже есть опыт, – насмешливо закончила Каширова.

– Что вы делаете, Людмила Михайловна? Ведь излишки следует оприходовать. Так положено.

– Глупенькая, кому нужны твоя честность и твое благородство? Государству ты ущерб не причинила. Так что пусть твоя совесть будет спокойна. А потом, сама понимаешь, – оприходовать, значит признаться в том, что ты обманывала пассажиров. За это тоже по головке не погладят. Так что бери деньги, пока их тебе дают.

– Я не возьму! – почти крикнула Андреева и рванулась к выходу. Каширова удержала ее, повернула бледное лицо девушки к себе и процедила сквозь зубы – Продавать пошла? Хочешь быть чистенькой после того, как вымаралась по уши, хочешь быть белой вороной в нашей стае? Пойди, доложи. Не найдется людей, которые тебе поверят. У тебя же недостачи. А если и поверят, с нами сидеть будешь. Тамарка понятливей тебя – берет и не капризничает.

Увидев, что сопротивление Андреевой сломлено, Каширова сунула ей в руку деньги.

– Бери. Теперь сама будешь французскую помаду покупать. На первый раз хватит, – добавила она со злорадной усмешкой.

«Да, с Баймасовой было полегче. Ту не пришлось уламывать. Она спросила лишь, не ворованные ли деньги. Глупый вопрос. Удовлетворилась таким же нелепым ответом. За Андрееву боязно, – может выдать. Надо покрепче опутывать, давать побольше денег, хотя от нее и меньше проку, чем от Баймасовой, которая с лихвой восполняет все, проданное «налево», – думала Каширова, оставшись одна.

Галя даже не заметила, как вышла из кабинета начальника. Побродив бесцельно по площади вокзала, подошла к автобусной остановке. Машины не было, и она снова побрела по площади. Обычно в таких случаях она забегала еще раз к себе в цех, посмотреть до прихода автобуса, как идут дела. Сейчас $й не хотелось видеть подруг. Наконец, пришел автобус. Она забралась на угловое сидение; сумочка, где лежали деньги, полученные от Кашировой, покоилась на коленях, перед глазами.

На остановках входили и выходили люди. Никто не обращал на нее внимания. Все были заняты своими делами. И она никого не видела.

Дорога проходила лесом, но ее не радовала красота осеннего леса. Ее мучила совесть. Взяла, не устояла и стала пособницей жуликов, стала такой же, как те с которыми ничего общего не имела.

После окончания следующей смены Каширова снова дала ей деньги. Передавая их, она сказала:

– Это пока плата за страх, а скоро будешь получать и удовольствие от того, что имеешь деньги. Бери, я сама пережила такое же.

Андреева взяла и на этот раз, брала и в следующие, отводя каждый раз глаза от испытующего взгляда Кашировой. Потом махнула рукой.

Предсказания марочницы вроде бы сбывались. Деньги, получаемые от нее, все меньше жгли Гале руки, совесть бее меньше тревожила ее – засыпала. Позднее пришли и радости.

Теперь у нее были свои деньги, которые не нужно было нести домой, которые можно расходовать по своему усмотрению, покупая всякие необходимые женщине мелочи.

Тут, как на грех, и выбор приятных вещиц постоянно увеличивался. Каширова, поддерживавшая связь с пронырливыми людьми, все чаще приносила й предлагала ей красивые безделушки, привезенные из-за границы, редкие духи и другие парфюмерные изделия, которые ну просто нельзя было не купить. Продавали же их по дЬрогим ценам. Стало не хватать даже «тех» денег. Залезала в долги. Поэтому очередные подачки Кашировой в некоторых случаях были, пожалуй, даже желанными.

Та, видимо, понимала и играла на этом. То больше, то меньше даст денег, заявляя, например: ты сегодня «выработала» поменьше. А это бывало именно тогда, когда долг был больше, когда деньги были особенно нужны.

Каширова уже не скрывала от нее «секретов» о том, каким образом добывались деньги. Она открыто брала имевшие наибольший спрос, наиболее ходовые товары и относила в какой-нибудь буфет. Расчеты производились, как обычно, после смены.

Андреева видела, молчала и «тянула», покрывая недостачи, возникавшие в результате хищения. Только оставшись наедине с собой, она чувствовала страх, понимала, как быстро падает, а потом все проходило, и она снова, как когда-то прежде, могла смеяться.

Все кончилось сразу. Ее не было в ресторане, когда работники милиции, начавшие следствие, вме-сте с большим числом общественников, молоденьких студентов, стремившихся выглядеть взрослыми и очень серьезными, стали производить контрольные закупки. Они были сделаны одновременно почти во всех отделах предприятия. Галя пришла в самый разгар работы.

Кое-кто был пойман с поличным. Одну из буфетчиц, волочившую коробку с товарами без документов из цеха, остановили на пути.

Сразу же стали производить снятие остатков продуктов, начались допросы и объяснения.

Вплотную приблизилось время расплаты за те сомнительные удовольствия, о которых когда-то ей говорила Каширова, да и были ли они вообще? Холодок страха постоянно таился где-то. Как ни старалась она его подавить, любуясь вещичками, купленными на ворованные деньги, он при первом же ударе вырывался леденящим ужасом.

Несколько дней, прошедших со времени начала следствия до первого вызова в прокуратуру, стоили Андреевой многого. О чем только не было передумано в длинные бессонные ночи, когда никто не мешал уйти в себя, в свои мысли.

После бесед со следователем стало как-то спокойней. Была, наконец, найдена правильная оценка своих действий и понятно будущее.

Андреева ждала наказания, заслуженного наказания, нисколько не стремясь приуменьшить свою вину. – Немедленно после того, как получила необходимые разъяснения, она возместила причиненный ею материальный ущерб. Ее желания были направлены только на одно: как можно быстрей очиститься, сделать все возможное, все, что было в ее силах, чтобы загладить свою вину.

Она не знала только, как возместить моральный вред, нанесенный ею, не знала, что нужно сделать, чтобы поверили ей и многим другим, таким же молодым. Ведь она хотела делать лишь хорошее, и желание это теперь во много раз усилилось и окрепло.

Ответ на вопрос о том, верят ли ей или не верят, она нашла в одной из последних бесед в прокуратуре.

В то время преступники, которые орудовали в ресторане, были уже разоблачены. В коллектив пришло много новых людей, жизнь и работа строились по-новому.

Следователь спросил у нее, поняла ли она, что натворила. «Еще бы! Как не понять».

– Я поняла, как оказалась в этом кабинете и в этой роли, но никак еще не могу понять, как случилось, что я забыла то хорошее, чему учили меня раньше. Продать свою совесть негодным людям за блестящие безделушки и нечестное благополучие, – продолжала задумчиво Галя, – и забыть, что жизнь дается только один раз, что нужно прожить ее так, чтобы было не стыдно за прожитые годы…

– Дело в отношении вас в уголовном порядке прекращено, так как вы перестали быть общественна опасной.

Андреева, пораженная этим сообщением, ничего; не могла ответить и лишь смотрела на следователя, не веря, что она освобождена от наказания.

А. Г. СНИСАРЕНКО
СЛУЧАЙ на Гончарной

В ПРАЗДНИК 7 НОЯБРЯ около 11 часов вечера в Ленинграде на Гончарной улице у дома № 3/16 дежурила дворник Вуколова. Было холодно, порошил мелкий снег, и Вуколова обрадовалась, когда к ней подошла одна из жиличек и попросила сменить на лестничной площадке перегоревшую лампочку. Все же дело, – подумала она, – пройдусь хоть немного.

Вуколова сходила в домовую контору, взяла лампочку, ввернула ее, на это ушло минут 15, и снова вышла на улицу. Проходившая мимо женщина, увидев дворника, сказала:

– Вы здесь стоите, а под аркой дома № 7 человек кровью истекает – все чаи распиваете, а дела не делаете…

Вуколова вбежала под арку и увидела, что двое военных из комендантского патруля перевязывают голову лежащему на снегу человеку. Когда она подошла, один из военных встал и попросил ее подождать, пока он позвонит по телефону и вызовет «скорую помощь». Вскоре пришел милиционер, подъехала машина «скорой помощи», собрались прохожие.

Когда раненого укладывали в машину, врач высказал предположение, что это, вероятно, пьяный упал, разбил голову о камень. Тут же милиционер подобрал две валявшиеся кепки, которые называют «лондонки». Решив, что одна из них принадлежит раненому, милиционер надел ее ему на голову, поверх повязки, а другую отдал дворнику для передачи в отделение милиции.

Никто из находившихся на месте происшествия не слышал драки и шума, поэтому милиционеру спрашивать было некого. Только ночью сюда прибыли сотрудники милиции и составили протокол о том, что на месте, где лежал раненый, натекла лужа крови.

У потерпевшего не оказалось никаких документов, личность его не была установлена. На операционном столе при осмотре у него было обнаружено сквозное проникающее ранение головы. Не приходя в сознание, неизвестный умер.

После праздников Юрий Ледников позвонил по телефону своему приятелю Игорю Липину. К телефону подошел дедушка. Он сказал, что Игоря вот уже третий день дома нет и он очень волнуется. Чтобы успокоить старика, Юрий обещал приехать к нему и невзначай заметил, что Игоря, возможно, увезла машина «скорой помощи»…

Приехав к Липиным, Юрий рассказал, что вечером 7 ноября он вместе с Игорем поехал в гости к своим знакомым Власовым на Гончарную улицу. По пути Игорь, Юрий и два их приятеля зашли к знакомым – сестрам Никифоровым, что живут этажом ниже Власовых, там выпили и сразу же захмелевший Игорь уснул. Поздно вечером Игорь проснулся, но был еще пьян и в таком состоянии явился к Власовым. Его в компанию не приняли, и двое парней, находившихся в гостях у Власовых, Николай Лысенко и Виктор Федотов, проводили Игоря к троллейбусу. Вскоре они вернулись, но у Лысенко почему-то был порезан пиджак, а у Федотова из раны на щеке шла кровь. Они рассказали, что на них напали какие-то неизвестные, возникла драка, Игорь упал, а они убежали.

Дедушка позвонил в милицию, а затем в «скорую помощь», и ему удалось узнать, что в больнице скончался доставленный вечером 7 ноября неизвестный молодой человек. Старик приехал в больницу и опознал своего внука. Среди вещей, предъявленных для опознания, не оказалось шляпы, часов и денег.

Управление милиции 13 ноября возбудило уголовное дело об убийстве Игоря Липина. Допрошены были все, кто был в гостях у Власовых вечером 7 ноября. Лысенко сказал, что действительно на него и Федотова, когда они провожали Игоря, напали неизвестные, вооруженные ножом, что в драке они, вероятно, убили Лицина. Это же подтвердил Федотов, но тут же добавил, что неизвестных было не двое, как утверждал Лысенко, а несколько.

Когда следователь допрашивал Лидию Власову – хозяйку дома, то выяснилось, что утром после пирушки Федотов и Лысенко ходили в медпункт, расположенный на платформе Московского вокзала.

Это обстоятельство проверили и установили, что действительно к врачу обращались двое молодых людей: у одного из них была поранена щека, а у другого сквозь разрезанные пиджак и рубашку была, поцарапана спина, но они назвались вымышленными именами. У работников следствия зародилось подозрение в том, что Лысенко и Федотов что-то скрывают – это подозрение усиливалось еще и тем, что порезы на пиджаке и рубашке у Лысенко были сквозными, а царапины на спине незначительными. Из них даже не шла кровь. А рана на лице у Федотова была больше похожа на царапину. Возникла мысль о том, что все это симуляция и что они вдвоем, поссорившись с Липиным, убили его и, чтобы скрыть следы преступления, придумали версию о том, что на них. напали неизвестные.

Лысенко и Федотова взяли под стражу. Судебно-медицинской экспертизой было установлено, что разрезы на пиджаке не во всех случаях совпадают с повреждениями на теле.

Лысенко сознался 15 ноября. Он писал, что 7 ноября, провожая вместе с Федотовым Липина, они встретились на Гончарной улице с двумя неизвестными, началась ссора, затем драка. Все были сильно пьяны, вбежали под арку дома № 7, а так как Игорь Липин был самым пьяным, то в драке он не участвовал, а стоял в стороне. В разгар драки Лысенко почувствовал, что кто-то наносит ему удары в спину. Он оглянулся и увидел, что Липин, покачиваясь, методично бьет его в спину ножом. Лысенко выхватил из рук пьяного Липина нож и ударил его этим же ножом в голову. Липин упал. Испугавшись, Лысенко окликнул Федотова, и они убежали, оставив лежащего Липина в подворотне.

Прибежав к Власовым, Лысенко рассказал о драке, но о том, что он убил Липина, не сказал. Гости веселились, танцевали, совершенно забыв об Игоре.

Затем Лысенко заявил, что он, боясь ответственности, обратившись утром в поликлинику, намеренно назвал вымышленную фамилию. В заключение Лысенко просил учесть его молодость и дать ему возможность честным трудом искупить свою вину.

В тот же день Федотов дал новые показания о том, что убийство Липина действительно совершил Лысенко и что они вместе, чтобы отвести подозрения, придумали версию о двух напавших на них неизвестных.

Лысенко было предъявлено обвинение в убийстве, и он признал себя виновным.

Днем автомобиль, в котором сидели следователь, Лысенко и понятые, подъехал к дому на Гончарной улице. Лысенко подробно рассказал, теперь уже не упоминая о неизвестных, о том, как он убил Липина.

На допросе у прокурора Лысенко также утверждал, что он убил Липина.

Федотову было предъявлено обвинение в хулиганстве, и он тоже признал себя виновным.

Вопрос об исчезновении шляпы, часов и денег, принадлежащих Липину, а также вопрос о том, кому же принадлежат две кепки «лондонки», остался невыясненным. Ими почему-то не заинтересовались.

Работники милиции решили, что шляпа, часы и деньги в суматохе были взяты кем-то из посторонних граждан, когда был обнаружен раненый, а кепки могли быть брошены случайными прохожими. Формально законченное дело поступило в прокуратуру города и было принято мною к производству.

БЕЛЫЕ ПЯТНА

Итак, виновными себя признали Лысенко и Федотов. Косвенные улики изобличают Лысенко в убийстве. Но все же… куда исчезли шляпа, часы и деньги? Кому принадлежат кепки? Почему на теле у Лысенко обнаружены царапины, в то время как одежда очень сильно изрезана? Почему неглубокая рана на лице Федотова похожа на царапину, которую можно было сделать стеклом или бритвой, но только не ножом.

Все это предстояло выяснить. Я начал беседовать с Федотовым. Тот подтвердил показания, данные в милиции. Опять признал себя виновным и категорически утверждал, что убийство совершено Лысенко. Об исчезнувших шляпе, часах и деньгах Федотов ничего не мог сказать. Он уверял, что Лысенко во время драки был в серой кепке «лондонке», а сам он якобы был без головного убора.

Стали допрашивать тех, кто был на вечеринке у Власовых. Вереницей проходили свидетели, но никто не мог связно рассказать о том, что случилось 7 ноября, а тем более вспомнить, в каких головных уборах выходили на улицу Федотов и Лысенко. Одни говорили, что Федотов вышел на улицу в кепке «лондонке», другие – что он был без шапки. Несколько очных ставок ни к чему не привели.

Кому же все-таки принадлежат кепки? Чтобы выяснить это, снова допросили Лысенко. Он ничего нового не мог сказать, заявляя, что вышел на улицу без головного убора, а Федотов был… в меховой шапке и что этой шапкой Федотов якобы прикрыл рану на лице, убегая с места происшествия.

…Отвечая на эти вопросы, Лысенко разволновался и вдруг отказался от ранее данных показаний и внезапно заявил, что убийства не совершал, а оговорил себя в милиции, думая, что так будет лучше…

Подобный ход обвиняемого не нов. Преступник, пытаясь избежать наказания, меняет показания. Но что-то подкупающее, искреннее было в словах Лысенко. И когда его спросили, как же он давал показания прокурору, как показывал место преступления, – Лысенко ответил, что его убедили в том, что доказать свою невиновность он не сумеет, а за преступление отвечать придется…

Может быть, действительно Лысенко не виновен. Но кто же тогда совершил убийство? Опять допрашивают Федотова, и опять он спокойно й равнодушно подтверждает свои показания. На очной ставке Лысенко нервничал. Он готов был броситься на Федотова, и только официальная обстановка сдерживала его. А Федотов улыбался и говорил:

– Совершил – отвечай. Я ведь не увиливаю – виноват…

У меня промелькнула мысль, а может быть, Федотов намеренно оговаривает Лысенко. Я стал узнавать, нет ли к этому причин. И выяснил, что незадолго до прихода Липина Федотов приревновал Лысенко к своей девушке и у них началась драка. Вся компания их уговаривала помириться!.. Значит, оговор? Не использовал ли его, несмотря на свою молодость, преступник, обвиненный в тяжком преступлении? И где доказательства невиновности Лысенко?

Возник вопрос – направлять ли дело в суд или снова и снова искать.

Кепка, которую выдали в больнице дедушке Липина, и та, которую сдали в милицию, лежали в ящике стола, словно дразнили своим молчанием.

Прекращать ли дело на Лысенко и Федотова или передать его в суд? Уже прошло три месяца напряженной работы. Обсуждали, спорили, думали, но к окончательным выводам прийти не могли: ведь была возможность предполагать, что Лысенко намеренно отрицает совершенное им преступление. Можно было думать и о том, что Федотов говорит искренне, но чего-то не договаривает…

Неясно было, откуда взялись кепки «лондонки». Они буквально, как красные свитки в «Сорочинской ярмарке», преследовали меня дома и на работе.

В коридоре гулко раздавались шаги дежурного. За окном было уже светло. Наступил четвертый час ночи. На столе пухлый том следственного дела. В пепельнице гора окурков. В который раз он перечитывал показания свидетелей и обвиняемых по делу об убийстве Игоря Липина.

Неотвязно стояли вопросы, которые трудно было решить и которые не выяснены на предварительном следствии.

Чьи это кепки? Где часы и шляпа? Кто взял деньги?..

В десять часов утра нужно было снова на работу—сколько ни сиди, ничего не высидишь…

Утром в кабинет тюрьмы привели арестованного.

– Садитесь, Лысенко. Так вы утверждаете, что не вы, а какие-то неизвестные убили Липина?

Да, утверждаю, – ответил Лысенко. Он с детства заикался, но эту фразу произнес без запинки.

– Кто же убил Липина? Можете ли вы вспомнить этого человека?

– Я думаю над этим, – устало ответил Лысенко, – но никак не могу припомнить его лица.

– Но вы сознались в том, что вы совершили убийство…

– Я себя оговорил; мне сказали, что улики меня изобличают. Я был пьян и все происходило, как во сне. Я ничего путем не помню…

…Шел пятый месяц следствия. В прокуратуре иронически поговаривали о том, что следователь донкихотствует, что он сражается с фантастическими мельницами, потому что все ясно, преступление доказано, обвиняемые сознались, и, кроме данных, собранных в милиции, где дело было закончено за 11 дней, в последующие долгие месяцы оно не сдвинулось ни на йоту, а только запуталось еще больше.

Днем и вечером продолжались беседы с Лысенко. Мы говорили о книгах, о стихах, о театре, и однажды, в минуту большого доверия, которая наступает обычно, когда арестованный видит, что ему желают добра, открыв самые сокровенные тайники своего сердца, Лысенко сказал:

– Вы знаете – только не смейтесь надо мной – вот уже несколько ночей мне снится один и тот же человек, мне кажется, что это тот самый неизвестный, который убил Липина. Его лицо я мог бы даже узнать, тем более, что я припоминаю, как в драке он, кажется, крикнул мне, что он меня знает, что мы вместе учились в школе… Я даже припоминаю, что встречал этого парня у нас на Гончарной, у Московского вокзала несколько лет назад.

Когда нет других путей и следствие заходит в тупик, «вещий сон» тоже может казаться версией. Надо было искать «неизвестных» снова. Занялись проверкой всех молодых людей, проживающих на Гончарной улице у Московского вокзала.

Молодых людей в возрасте 17–20 лет – сверстников Лысенко – здесь оказалось много, несколько десятков. К удивлению этих юношей, следователь спрашивал их только о том, где и как они провели ноябрьские праздники, где учились, интересовался знакомыми, потому что в праздник к живущим на Гончарной улице могли прийти и те, кто живет не в этом районе. Молодые люди путались, сбивались, это было не мудрено, ведь с 7 ноября прошло много времени.

Лысенко содержался в тюрьме и проверяемых видеть не мог, поэтому приходилось собирать групповые фотографии, сохранившиеся у допрашиваемых со школьных времен. Больше всего интересовались тем, что относилось к 32-й железнодорожной школе и 167-й средней школе. В одной из этих школ учился Лысенко.

Каждый раз обвиняемый тщательно рассматривал снимки, узнавая знакомые лица, он нервничал, иногда плакал, но того, кого он искал, не видел. И наконец он твердо заявил, что убийцы на фотографиях нет.

Не путает ли Лысенко? Похоже, что нет… А вдруг он хитрит? Оттягивает время? А для чего это нужно?. Что это ему даст?..

НОВАЯ ВЕРСИЯ

Самым трудным было то, что во время драки не оказалось ни одного очевидца. Только в процессе следствия удалось разыскать людей, которые могли дать какие-то показания о страшном происшествии. Бывший дворник Сафронова рассказала, что 7 ноября в начале одиннадцатого вечера она разыскивала мужа, ушедшего в гости в дом № 11 по Гончарной улице. Под аркой у этого дома она встретила незнакомую женщину, которая сказала ей, что она ждет своего мужа, и при этом добавила, что только что в одну из парадных дверей пробежал парень, а за ним еще двое. Сафронова и незнакомка из любопытства решили зайти в парадное.

Снизу были слышны пьяные голоса людей, споривших на четвертом этаже. Они бранились, спрашивали одного из них о каких-то пластинках, которые тот хотел выбросить. Затем послышался шум, удары, и кто-то упал. Сафронова и ее спутница, боясь, что пьяные могут и на них напасть, выбежали во двор. Затем, немного обождав, они увидели, что в этот подъезд входит мужчина, они' пошли за ним и попросили узнать, кто там лежит и как он одет. Каждая из них предполагала, что это, возможно, ее муж.

Поднявшись наверх, человек крикнул им, что здесь лежит пьяный в сером пальто и коричневых брюках. Женщины успокоились: по описаниям, это был молодой парень и одет он был не так, как их мужья. Приметы одежды убитого, описанные Сафроновой, очень напоминали описание одежды Игоря Липина. Вскоре Сафронова увидела двух молодых людей, которые вывели на улицу под руки третьего, в нахлобученной на глаза кепке. Позднее Сафронова заметила, что от дома № 7 бегут те двое, которые незадолго до этого вели под руки пьяного. Один из них был в белой окровавленной рубашке. Эти парни вбежали во двор дома № 11, и, когда Сафронова подошла туда, она увидела свою знакомую, ночного сторожа Бархатову, которая тоже видела, что один из пробежавших был окровавлен.