Текст книги "Всемирный следопыт, 1930 № 07"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Annotation
Всемирный следопыт – советский журнал путешествий, приключений и научной фантастики, издававшийся с 1925 по 1931 годы. Журнал публиковал приключенческие и научно-фантастические произведения, а также очерки о путешествиях.
Журнал был создан по инициативе его первого главного редактора В. А. Попова и зарегистрирован в марте 1925 года. В 1932 году журнал был закрыт.
Орфография оригинала максимально сохранена, за исключением явных опечаток – mefysto
С 1927 по 1930 годы нумерация страниц – общая на все номера года. В № 7 номера страниц с 481 по 560
ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ
СОДЕРЖАНИЕ
ЧТО НУЖНО ЗНАТЬ ПОДПИСЧИКАМ
XVI СЪЕЗД ПАРТИИ ЛЕНИНА
ЧТО МЫ ИМЕЛИ К XVI СЪЕЗДУ ВСЕСОЮЗНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ
ПОЛЫННЫЕ ОРЛЯТА
I. «Коша с рожей»
II. «Счастливый» город
III. Земля аукается
IV. Подземные корсары
V. «Сто могил»
I. Радио с Южного полюса
II. Первые атаки
III. Взапуски к Южному полюсу
IV. Шестая часть света
V. Достижения
VI. Домой
I
II. На борьбу с врагами человека
III. Магический глаз Аллана
IV. Зараженная деревня
V. Жертва леопарда
VI. Вызыватели дождя
VII. Месть туземцев
VIII. На поиски Роше
IX. Аллану роют могилу
МОИ СКВОРЦЫ
МАССОВОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ЛЕММИНГОВ
Очаги социалистического
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ
1930 № 7
*
Главлит № А– 71586
Тираж 130.000 экз.
Типография газ. «ПРАВДА», Москва, Тверская, 48.
СОДЕРЖАНИЕ
Обложка худ. А. Шпир. – Раз’яренное небо. Рассказ К. Алтайского. – Полынные орлята. – С попутным ветром. Рассказ-монтаж А. Романовского. – Пятый континент. Очерк Б. Рустам Бек Тагеева. – Мухи цеце. Очерк Е. Б. – Лук – новый вид спорта. Очерк В. Зотова. – Из великой книги природы. – Очаги социалистического строительства СССР. – Цветная металлургия. – Об’явления.
ЧТО НУЖНО ЗНАТЬ ПОДПИСЧИКАМ
ИЗДАТЕЛЬСТВА «ЗЕМЛЯ И ФАБРИКА»
О ЖУРНАЛАХ «ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ» И «ВОКРУГ СВЕТА»
Для ускорения ответа на Ваше письмо в Издательство «Земля и Фабрика» каждый вопрос (о высылке журналов, о книгах и по редакционным делам) пишите на отдельном листке. О перемене адреса извещайте контору заблаговременно. В случае невозможности этого, перед отъездом сообщите о перемене места жительства в свое почтовое отделение и одновременно напишите в контору журнала, указав подробно свой прежний и новый адреса и приложив к письму на 20 коп. почтовых марок (за перемену адреса).
–
1. Так как журналы Изд-ва экспедируются помимо самого Изд-ва еще и другими организациями, принимающими подписку, подписчикам в случае неполучения тех или иных номеров следует обращаться в Изд-во лишь в том случае, если они подписались непосредственно в Изд-ве или в его отделениях. Эти подписчики получают издания в бандероли с наклейкой личного адреса.
Подписчики, получающие издания без адресных ярлыков, получают издания не от Издательства непосредственно, и Изд-ву они не известны. Этим подписчикам при неполучении изданий следует обращаться по месту сдачи подписки.
2. О неполучении отдельных номеров необходимо сообщить немедленно (не позднее получения следующего номера), в противном случае Изд-во высылать издания по жалобе не сможет.
3. При высылке денег следует точно указать: на какой журнал посланы деньги, по какому абонементу, на какой срок, а при подписке в рассрочку указывать: «Доплата».
4. При всех обращениях в Издательство, как-то: при высылке доплаты. о неполучении отдельных номеров, перемене адреса и т. п. прилагать адресный ярлык, по которому получается журнал.
ПРИЕМ В РЕДАКЦИИ:
понедельник, среда, пятница – с 2 ч. до 5 ч.
Непринятые рукописи, как правило, редакцией не возвращаются; просьба к авторам оставлять у себя копии. Рукописи должны быть четко переписаны, по возможности на пишущей машинке. Вступать в переписку по поводу отклоненных рукописей редакция не имеет возможности.
–
БЕРЕГИТЕ СВОЕ и ЧУЖОЕ ВРЕМЯ! Все письма в контору пишите возможно более кратко и ясно, избегая ненужных подробностей. Это значительно облегчит работу конторы и ускорит рассмотрение заявлений, жалоб и т. д.
АДРЕС
«ВСЕМИРНОГО СЛЕДОПЫТА»
Редакции
|| Москва, Центр, Никольская, 10. Тел.64-87
Конторы
|| Москва, Центр, Никольская. 10.Тел.47–09, 2-24-63
ТАРИФ ОБ’ЯВЛЕНИЙ В ЖУРНАЛЕ:
1 страница – 400 руб.,
1 строка—1 руб. 50 коп.
XVI СЪЕЗД ПАРТИИ ЛЕНИНА
На фотографиях: Вверху слева – президиум с’езда. Слева направо тт. 1. Молотов, 2. Орджоникидзе. 3. Ворошилов. 4. Сталин. 5. Калинин.
В круге – первый трактор сталинградского тракторного завода, выпущенный к XVI с’езду партии. Трактор на улицах Москвы по пути в Кремль.
В центре – генеральный секретарь ВКГИб): И. В. Сталин у здания Большого театра, где происходят заседания с’езда.
Справа внизу – один из тысяч подарков с’езду от заводов и фабрик СССР – досрочно выпущенный паровоз.
ЧТО МЫ ИМЕЛИ К XVI СЪЕЗДУ ВСЕСОЮЗНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ
Со времени XV с’езда прошло 2½ года. Период времени, кажется, не очень большой. А между тем за это время произошли серьезнейшие изменения в жизни народов и государств. Если охарактеризовать в двух словах истекший период, его можно было бы назвать периодом переломным. Он был переломным не только для нас, для СССР, но и для капиталистических стран всего мира.
–
В противоположность капиталистическим странам, где царят теперь экономический кризис и растущая безработица, внутреннее положение нашей страны представляет картину растущего под’ема народного хозяйства и прогрессивного сокращения безработицы. Выросла и ускорила темпы своего развития крупная промышленность. Окрепла тяжелая промышленность. Социалистический сектор промышленности продвинулся далеко вперед. Выросла новая сила в сельском хозяйстве – совхозы и колхозы. Если года два назад мы имели кризис зернового производства и опирались в своей хлебозаготовительной работе главным образом на индивидуальное хозяйство, то теперь центр тяжести переместился на колхозы и совхозы, а зерновой кризис можно считать в основном разрешенным. Основные массы крестьянства окончательно повернули в сторону колхозов. Сопротивление кулачества отбито. Внутреннее положение СССР еще более упрочилось.
Такова общая картина внутреннего положения СССР в данный момент.
Из доклада т. Сталина на XVI с’езде.
РАЗ’ЯРЕННОЕ НЕБО
Рассказ К. Алтайского
Рисунки худ. А. Пржецлавского
Никто не идет мимо виноградника.
Моря отсюда не видно. Небо, солнце, сожженные травы, смуглые от жары кусты шашлы, изабеллы, муската. Даже ящериц нет – юрких, черноглазых, нарядных. Что там ящерицы! Кобчики не решаются лететь за сколопендрами в этот оранжевый пламенный зной: они сидят неподвижно и немигающе смотрят на желтую траву и бурые раскаленные камни.
Одно солнце огромным злобным пауком медленно ползает по небу. От солнца, как паутины, – лучи, тонкие, убийственные. Можно было бы подумать, что мир вымер от зноя, если бы не орлы.
Четыре орла плывут в синем бескрайнем небе. Им, должно быть, не жарко. Они на такой высоте, где снег не может таять.
Василь Иванчиков следит за полетом орлов. Они кажутся отсюда маленькими, как зяблики. Они плывут бесстрашно, словно самолеты.
Почему никто не идет мимо виноградника? Василю хочется поговорить.
Наконец, Василь дождался. Напудренный красной пылью показался человек в черной барашковой шапке.
– Эгей! – кричит Василь. – Откуда? Из Отуз?
– Из Отуз, – вяло отзывается прохожий.
– В Коктебель?
– В Коктебель.
– А ну, иди отдохни…
Отузец перелезает низенькую каменную ограду виноградника и садится по-крымски на корточки против Василя. Прохожий – Мохамет – татарин. Василь– болгарин.
На берегу теплого ласкового Черного моря – два селения. Отузы – татарское, Коктебель – болгарское. Между ними– гордый дикий потухший вулкан Карадаг.
Мохамет молодой – не помнит, а Василю крепка врезались в память бои между отузцами и коктебельцами. Теперь годы, море, солнце и горы сгладили вражду. Граница между татарскими и болгарскими землями проведена. Терн растет на границе. Люди обеих деревушек могут спокойно разговаривать.
– Я думаю про внука, – говорит Василь. – Один раз думаю, другой раз думаю и еще один раз думаю. В кого уродился такой бандит?
Мохамет смотрит насмешливо. У него красивые черные влажные глаза, смуглый румянец и темные, как вишни, губы.
– На меня он не похож, – продолжает Василь. – На отца своего еще раз не похож. Он похож на бандита с гор.
Мохамет скалит белые, как пена, зубы. Улыбка у него ослепительная.
– Почему бандит? Он кого-нибудь грабил?
Василю впору обидеться. Он смотрит та Мохамета с презрением.
– И еще раз тебе говорю: Иванчиковы никогда не грабили. Они не отузцы…
Мохамет пропускает намек мимо ушей: жарко и без спора!
– Мой внук Христя, – продолжает старик-болгарин, – испорчен. Бывает – выворотят рубашку. Вот так выворотили у меня внука.
– Кто выворотил? – любопытствует отузец.
Болгарин кивает на север.
– Каждый год приезжают люди с летательными машинами. Орлов хотят пе-решать. Хитрый народ! Только до орлов им не добраться. Бог не допустит. Летать – немного летают, а как? Один раз как куры и еще раз как куры…
– Я видел, – оказал злорадно Мохамет, – на автобусе везли в больницу одного. У него было тут переломлено, – татарин показал на ключицу. – Говорят, он умер в больнице.
– Три года ходил Христя смотреть на летающих людей, а теперь Христя– не Христя. Теперь его подменили летающие люда.
– Он тоже лететь хочет? – выразил догадку Мохамет.
– Да. Он строит летательную машину и хочет лететь на небо.
Старик сидит неподвижно. Он сед. Он важен. Он похож немного на пророка, как их рисуют для наивных людей.
Мохамет, отдохнув, уходит. Старик остается со своими мыслями. «Они чужие, – думает старик. – У них нет бога. Но как Христя посмеет осквернить небо?»
* * *
В болгарских хатах – глиняные полы. В болгарских хатах пахнет овечьей кислой шерстью и кислым виноградным вином. Болгары называют свое вино разными именами: кагор, мускат, козское, барзак.
Имена разные, а вкус один – кислый, терпкий, с запахам подвала. Настоящие вина из Судака, Коз и Феодосии в Коктебеле можно достать только в подвале грека Синопли. Подвал – на винограднике. Виноградник у подножия Карадага.
Виноградник Василя Иванчиюова далеко от виноградника Синопли, но Христя предпочитает прохладу греческого подвала.
О, месяц, казачье солнце, ты ходишь дозором по виноградникам! Ты видишь, как крадется к гроздьям шашлы и изабеллы остромордая лисица, пузатый увалень-барсук, как прилетает с гор черный ворон! Ты видишь, как летчики с крылатыми значками на рукавах ходят в погреб грека Синопли пробовать барзачок! Ты видишь и то, как горят черные глаза болгарского юноши Христа, когда он слушает завлекательные разговоры летчиков!
Когда начались близ Коктебеля планерные состязания[1]), Христя был постоянным их гостем. Он с жадным дикарским любопытством смотрел на красивый моноплан с толстым треугольным крылом. Этот моноплан был сделан Тихонравовым и назывался «Арап». Христя не мог насмотреться на узкокрылый биплан «Стриж», дело рук Пышнова. С нескрываемой завистью разглядывал он «Коршуна», двухместный биплан, построенный малоопытными руками членов Голицынского планерного кружка. «Коршун» походил на настоящий аэроплан: такой солидный, легкокрылый, стремительный на вид. Христя отдавал должное балансирному планеру «Макаке», который привез сюда Анющенко. «Макака» был громоздок, но легок необычайно, настоящий покоритель воздуха.
Христя с любопытством смотрел на красивый моноплан
Часами простаивал Христя около куцого, неуклюжего на вид, но ладно скроенного и крепко сделанного моноплана «Бич». Бесхвостый этот планер больше всех пленил Хрисшно воображение, потому что изобрел его рабочий Черановский.
«Вот, – думал упрямый виноградарь, – простой рабочий додумался, высчитал и сделал планер. Почему же нельзя этого сделать мне?»
Чем больше говорил Христя с летчиками, чем больше вглядывался он в легкие гордые конструкции искусственных птиц, тем неодолимей становилось его желание стать планеристом и самому– са-мо-му! – сделать птицу.
Три осени под ряд он ловил и искал летчиков.
Найдя, он до самозабвения слушал их рассказы, спрашивал, допытывался, фантазировал.
– Без математики шею сломишь! – сказал Христе один летчик.
Христя сел за математику. Он ходил на дачу Вересаева и на дачу Волошина, он ходил на другие дачи и добился не только учебников, но и раз’яснений.
На раскаленном коктебельском пляже Христе показали лысого человека, профессора математики. Христя стал проводником профессора по всем бухтам и карадагским тропинкам. Профессор, пораженный математическим голодом смуглого своего проводника, помог ему осилить алгебру, геометрию и научил разбираться в сложных таблицах авиационных учебников.
У Христа было много книг по авиации, и, в особенности, о планерах[2]). Пройдя этот необходимый искус, Христя занялся устройством планера. Целые месяцы возился он в хлеву. Года за два до этого пала черная коровенка Иванниковых, и обширный хлев пустовал. Предприимчивый Христя превратил хлев в мастерскую.
Юноша был упрям– в деда, и постройка планера подвигалась быстро. Жадный мозг, оплодотворенный математикой и окрыленный великой любовью к полетам, бессонными ночами выдумал диковинные, но простые формы искусственной птицы. В этой фантастической работе Христе помогало море – классическая формула простоты, контуры Карадага– олицетворение своенравия, да еще крымские орлы, парящие прообразы планеров.
Постройка планера подвигалась быстро
Беспокойство деда было понятно. Василь Иванников недаром унизил себя до беседы с отузцем Могаметом. Планер, эта чортова машина, стоял готовым.
Христя собирался испытывать его в степи, чтобы осенними хрустальными днями, когда настанут состязания, войти в стан людей, желающих стать орлами.
* * *
Этот памятный день был особенно зноен, золотист и душен. Он был примечателен даже на четвертый месяц засухи. А засуха была в Крыму исключительная. Земля потрескалась. Травы сгорели. Деревья скрутили листики и стояли живыми трупами. Великая жажда обуяла всех. Собаки бродили, высунув язык. Коровы мычали жалобно. Лошади ходили к морю и, зайдя по брюхо в воду, боролись со зноем. Жаркий ветер взметал рыжий прах и плевался пылью.
Пляжи томились. Море злобно облизывало берега, бессильное освежить раскаленную землю. Нагретые словно на кострах камни белели под солнцем, как черепа и кости.
Утром Христя сказал Василю:
– Дедусь, я сегодня поеду в степь пытать планер…
На Христе была желтая, как яичный желток, рубаха, длинные черные штаны. На ногах были болгарские туфли-тарлики. Таким желто-черным запомнился деду Христя.
– Не поезжай, Христя, в степь. И еще раз не поезжай. Небо может разориться, и ты сломишь шею.
– Не сломлю, дедусь, – встряхнул Христя черными, с золотым отливом волосами.
А в Коктебеле уже плескались напевные болгарские речи о Христе и его летательной машине. Так, вероятно, древние греки говорили об Икаре и его крыльях, скрепленных шоком.
Приятель Христа, Григорий, под’ехал к хате на паре карих кляч. Болгары пришли пестрой толпой смотреть на невиданное зрелище – как парень едет ломать себе шею.
Коктебельские болгары не знали древнегреческого мифа об Икаре, но в их мозгу уже возникала легенда о болгарском юноше, осквернившем небо и сломившем себе шею в полынной ногайской степи, спаленной засухой.
Когда сняли с петли дверь, разобрали стену хлева и планер водрузили на тележку, из хаты вышел Василь Иванчиков.
Потомок пастухов и виноделов, он имел вид библейского пророка со своей белой бородой, темными горящими глазами и гордой осанкой фанатика. Его уважали в Коктебеле как поборника религии, справедливого человека и старейшего в селе. Патриаршья борода тоже внушала уважение.
– Христя, – сказал Василь, и голос его дрогнул. – Еще раз говорю, Христя, не езди в степь. Небо может раз’яриться и наказать тебя. – Он поднял пророчески палец, и в толпе болгар и болгарок пробежал ропот, как утренний ветер пробегает по ковылю и полыни.
– Небо может раз’яриться и наказть тебя! – и Василь поднял пророчески палец…
Христя виновато улыбнулся:
– Не могу, дедусь.
– Остановись! Еще раз остановись!
Григорий дернул вожжой, клячи тронулись. Остался сзади белобородый дед, болгарский старейшина, правозаступник неба. Стояла толпа болгар и смотрела на небо. Огромное, словно опрокинутая густо синяя чаша, небо было знойно, как никогда.
* * *
Три комсомольца, три члена союза воинствующих безбожников ходили по хатам и раз’ясняли, что Василь Иванчиков сам будет рад, когда Христя сделается летчиком, что небо разориться не может, что все обойдется благополучно. Болгары слушали внимательно, но молчали и только пытливо посматривали на небо.
Небо попрежнему было густо синим. Только там, где проведена невидимая линия горизонта между синим небом и синим морем, возникали тонкие жемчужнопепельные облака.
Когда комсомольцы перешли через деревянный мостик и стали обходить вторую часть Коктебеля, над морем кучились как клочья ваты облака причудливых форм.
Через час, когда в Коктебеле решили, что этот сорванец Христя, наверное, влез уже в свою чортову машину, из-за разбойной головы великана-Карадага показалась зловещая туча. Сажа, синька и молоко перемешались, чтобы дать окраску и расцветку этому небесному чудовищу. Туча ползла сине-черным драконом – медленно, но неотвратимо.
Тогда по Коктебелю пошел в стоптанных тарликах Василь Иванчиков. В глазах его горел фанатический огонь. Болгары высыпали из хат и с боязливым уважением смотрели на старейшего.
– Я говорил Христе. Я еще раз говорил Христе: остановись. Он не остановился. Он в степи. Он влез в свою машину. Я чую, я вижу это…
Около Василя постепенно образовалась толпа. Шли болгары. Шли болгарки. Держась за шерстяные черного домашнего сукна юбки, тянулись за матерями ребятишки, как ягнята за ярками.
– Я вижу богоотступника Христо. Он бледен. Он уже не улыбается. Небо сказало: берегись. И еще раз сказало: берегись!
Старик остановился. Остановилась толпа. Толпа росла (главным образом за счет женщин и ребят), разбухала, ширилась, но молчала, слушая своего пророка, своего патриарха.
В это время львиным ревом прокатился первый упругий раскат грома… Бархатная, сочная октава извещала Крым о готовящейся битве туч над морем, горами и степью.
– Последнее предупреждение, еще раз последнее предупреждение, – гремел пророчески Василь. – Но он не хочет вылезать из своей машины. Я вижу его… Он все еще сидит в машине.
С моря, с сине-зеленых гор рванулся ветер. Тополя зашумели.
И небо разверзлось.
На раскаленную, потрескавшуюся от зноя землю ударил могучий, как самум в Сахаре, всесокрушающий, как смерч на Индийском океане, тропической силы ливень. Не капли, не струи, не ручьи, даже не потоки, а бурные реки извергало разоренное небо.
В шуме дождя потонул голос Василя:
– Вот возмездие… Небо… ломает машину…
Толпа в панике разбежалась. Уже не было широкой улицы в Коктебеле, – мчался бурный злобный пенящийся поток, напоминающий Терек. С треском повалился вековой тополь.
По улице мчался бурный пенящийся поток
Далеко – у разбойничьей головы Карадага из черных и синих недр неба вырывались огненные копья молний и ломались о гигантский щит – море. Через несколько минут по улице-реке бешено мчались дрова, бревна, корыта, солома…
Болгарки крестились и шептали заклинания и молитвы. Овраг, пересекающий Коктебель, наполнился клокочущей водой. Вода перехлестывала через мост. Еще минута – и мост с жалобным треском помчался вниз по потоку. А ливень бесновался, бился в жуткой падучей, срывал крыши с хлевов, ломал заборы. Четыре коктебельских мостика были сорваны и унесены в море. Восемь коров из тощего болгарского стада неслись к морю, подхваченные потоком!.
Над морем стоял водяной дым, стеклянный непроницаемый туман. На Феодосийском шоссе, на спуске к мосту поток наполовину затопил автобус.
Курортники, стоя по пояс в воде, с ужасом смотрели, как все глубже и глубже садился лакированный ковчег в бурную реку.
Василь, уверовавший в свою пророческую миссию, широко крестился, блаженно и гордо улыбаясь.
Он говорил трем болгаркам, спасавшимся в его хате:
– Больше нет чортовой машины. И еще раз говорю – нет.
Ошеломленные болгары в ужасе смотрели на разбушевавшуюся водяную стихию.
– Потоп! – сказала старая болгарка.
Снова рванулся ветер, зазвенели стекла, и с новой неистовой силой ударила вода с разоренного неба..
Ребята заплакали. Скот замычал. Ужас лег на бледные лица болгар. Казалось, там, где было небо, стало море, и море ринулось на землю, чтобы уничтожить людей, смыть виноградники, сбросить в водяную бездну ветхие хаты болгар.
О, этот бешеный водоворот, этот крутой кипень – он вдохнул ледяной ужас в коктебельцев, он отнял разум у женщин и мужество у мужчин, он согнал краску с лиц и приказал серым губам шептать:
– Потоп, потоп…
Раз’яренное небо извергалось ливнем двадцать восемь минут. Всесокрушающая сила ливня испортила шоссе, снесла полтора десятка хлевов и заборов, сорвала шесть мостов, унесла в море восемь коров и изменила очертание берега. Огромный камень – кусок горы, торчавший, из воды, очутился на суше. С гор сползли лавины жидких, превращенных в грязь пород.
После ливня неожиданно выглянуло солнце – свежее, яркое, принявшее душ. Осыпанные бриллиантами дождевых капель стояли туи, белые акации, пирамидальные тополя. С гор ликующе неслись мутные блестящие потоки. Море было белое, словно гигантская, без конца, без краю лужа молока. Лошади и овцы вышли на солнце и дымились, обсыхая.
Повеселевшие болгары и болгарки тянулись к хате Василя. Героем дня был Иванников, пророк свирепого ливня.
Начался беспорядочный митинг о ливне, о Христе и чортовой машине. Коктебель жаждал видеть Христю Иванникова. Коктебель готовил достойную встречу беспутному внуку славною деда.
О, Христя, Христя! Лучше бы тебе уплыть с обломками твоей чортовой машины в зеленые воды моря – к дельфинам, к камбале, к бычкам, к презренным собакам, к кособоким крабам. Лучше бы тебе не являться в Коктебель!
Но Христя явился. Вместе с Григорием. Они в’ехали в Коктебель на паре карих кляч, улыбающиеся, задорные, молодцеватые, как на праздник первого улова камбалы.
– Где машина? – злорадно крикнул низкорослый рыжеватый Николка.
– У тебя, Николка, под носом.
– Где машина? – раздались уже два голоса.
– А вам что? – вопросом на вопрос ответил все еще улыбающийся Христя.
– Где машина? Говори, где машина? Куда дел машину?
Голоса закипели, запенились, забулькали, как булькали потоки дождевой воды, несущиеся с горных отрогов.
Улыбка завяла на лице Христа, знал болгар.
«Эге, тут что-то случилось, – подумал он. – Кому-то встала поперек горла моя машина».
Молчание Христа приняли за замешательство.
Петухом подскочил к нему рыжий Николка:
– Не нахальничай, Христя! – взвизгнул он. – Тебя старики спрашивают: где машина?
– Что вам моя машина далась? – спросил Христя, слезая с тележки.
– Ага! – зловеще сказал похожий на черного горного ворона старик. – Разбило громом твою антихристову машину, а ты скрываешь! Из-за нее у нас мост сорвало….
Живым кольцом обступили Христю болгары. Древний фанатизм светился в их глазах – карих, черно-карих, серо-карих. Из гула вырывались отдельные слова:.
– Мост сорвало!
– Крышу снесло!
– Восемь коров в море!
– Шоссе попортило!
Христя понял все. Тропический всесокрушающий ливень был приписан мести раз’яренного неба.
Поодаль стоял Василь Иванчиков, правозаступник неба.
Гриша не шевелил вожжами, и карие клячи отдыхали около галдящей по-грачиному толпы. Когда болгары стали наступать на Христю, не выдержал Гриша и крикнул:
– Геть вы! Что треплете языком, как овцы отузские? Не было полета. Не доехали мы до степи…
– А машина? Где машина? Громом побило машину…
– Машина цела… Она…
– Остановись, Гриша, – шепнул Христя товарищу. – Они растерзают планер. Ты видишь – они совсем обалдели.
– Не нахальничай, Христя! Скажи, что машину разбило громрм. Не скрывай.
Христя молчал.
Подошел к толпе Василь. Толпа почтительно расступилась перед своим пророком. Погладив бородку, дед остановился против внука.
– Ливень был, – важно сказал он, – из-за твоей машины и еще раз из-за твоей машины. Небо разорилось и не допустило осквернения. Скажи им, – старик сделал круглый плавный жест, – скажи им, Христя, что машина твоя погибла, а обломками давно играют дельфины.
Толпа молчала. Как стенной волчонок смотрел Христя на деда.
– Мне жаль тебя, дедусь, – сказал он, помолчав. – Только ты зря все это затеял. Ливень был, а моя машина тут ни при чем. Машина цела, а где она, я вам не скажу, чтоб вы ее не сломали.
Сказав это, Христя повернулся и пошел в сторону виноградника. Толпа глядела ему в спину. Он уходил – черно-желтый, как заморская птица, и что-то насвистывал.
– Врешь, – закричал ему вслед Василь, – и еще раз врешь, Христя! Машина твоя разбита громом. Ты хитрый. Ты думаешь сделать другую машину. Но и другую обратит в щепки разоренное небо. Так говорю я, Василь Иванчиков!
Гриша тронул карих кляч, а толпа все не расходилась.
* * *
Начались в Коктебеле дни, полные тревог и разговоров. Рыжий Николка с другими ребятами установили за Христей слежку.
Это сильно беспокоило юношу. Планер, названный им «Карадагом», остался на винограднике Гриши; он стоял в старом подвале без дверей. Его могли открыть там каждую минуту и изломать в приступе черной злобы. При одной этой мысли Христя приходил в ярость и сжимал кулаки.
– Пусть думают бараны отузские, – сказал Христя Грише, – что мой «Карадаг» разбит молнией. А ты, Гриша, будь другом до конца. Сходи на виноградник и укрой планер. Дверь забей. Травой его закидай… Что хочешь сделай.
Гриша исполнил просьбу, но предупредил:
– Спрятал я, Христя, твою машину, но ей там не место. Все равно узнают. Николка как собака везде нюхает, а старичье только и толкует, что о машине.
Надо было действовать. И Христя стал действовать:
Синим утром, когда солнце покрыло море червонной чешуей, и было море похоже на гигантскую ослепительную кольчугу Христя вышел из дому.
– Куда, Христя? – спросил внука Василь.
– Я поеду, дедусь, в Сердоликовую бухту.
Христя уплыл в лодке один. Это показалось Николке подозрительным. Он попросил лоцмана Платовского, который вел в этот день в Отузы баркас «Верный», проверить – будет ли Христя в Сердоликовой бухте.
Христя отсутствовал почти до вечера.
Когда «Верный» вернулся из Отуз, Николка сбегал к Платовскому:
– Там?
– Я… его… там… не… видел. Но… лодка… его… там.
Платовский был с детства великим заикой. Он говорил отдельно каждое слово. Иначе не выходило.
– Значит, Христя там?
– Конечно… там. Где… ему… быть… раз… лодка… там. Из… бухты… в горы… не… вылезть… сам… знаешь…
Никожа согласился с Платовским. Но они ошиблись. Христя нашел способ пробраться в горы из Сердоликовой бухты. Привязав лодку у подножия отвесных скал, он переплыл в соседнюю бухту и ушел в горы. До этого не мог дойти вялый ум рыжего Николки.
В горах Христя разыскал знакомую ему брошенную хижину, недалеко от трассовых[3]) разработок. Избушка стояла на склоне горы. Дальше шла большая поляна, за ней еще поляна, – словом, и упражняться здесь было удобно и можно было укрыть планер.
С утра до обеда бился Христя над избушкой. Дверь была маленькая, низкая. Нужно было много ломать, чтобы планер нашел пристанище в этой хижине.
Через день планер «Карадаг» был благополучно перевезен и водворен в заброшенной горной хижине.
* * *
Созрел виноград. Море стало индиговым. Золотая осень полетела тонкими белыми паутинками, и первой желтизной запестрели сады.
К осени Христя совершил двенадцать пробных полетов. Он ждал всесоюзных планерных состязаний, твердо решив добиться права участия в них.
Николка бросил следить за ним. Дед Василь успокоился, и весь Коктебель вяло и без злобы посмеивался над Христей, прозвав его Летуном. Коктебельцы уверились в том, что чортова машина разломана разоренным небом. Незаметно подошло время планерных состязаний.
Лагерь планеристов был раскинут на диком пустынном склоне горы Узун-Сырт. Желтая, как мех шакала, полынь доживала последние дни. Ветер свистел в белый, омытый дождями и опаленный зноем лошадиный череп. Высоко-высоко над горами, степью, индиговым морем плавали крымские орлы, словно планеры изумительной легкости и гениально простой конструкции. На поляне, заросшей полынью, выросла авиационная палатка-ангар, гнездо искусственных птиц. Белые палатки летчиков-планеристов стали красивым рядом. Закурились синими дымками бивуачные костры. Приезжали и уезжали автобусы, подвозя новых участников состязаний и планеры.
В одной из палаток, над дверьми которой гордо красовался крупный авиационный значок, заседала техническая комиссия. Седоволосый, сероглазый, смуглый человек, пыхтя трубкой, говорил:
– Здесь вам не Англия и не Франция. Азарт и рекордсменство мы должны вводить в рамки. Пусть лучше не будет мировых рекордов, но и ни одной жертвы. Понимаете? Ни одной жертвы!
И техническая комиссия с тщательностью врачей осматривала планеры.
Четыре планера – легкий, как игрушка, «Сокол», два моноплана «Сурдес» и «Мятеж» и аляповатый тяжелый двухместный биплан «Демон» были забракованы. Их конструкторы ходили хмуро. Несколько раз они пробовали переубедить техническую комиссию. Ничего не выходило. Планеры выбывали из состязания как технически несовершенные.
Зато счастливцы-конструкторы, чьи планеры проходили трудный технический искус, ходили с гордыми улыбками, с яркими глазами, с выпяченной грудью. Они браво посматривали на парящих орлов, словно хотели сказать:
– Летайте, товарищи, летайте. Мы тоже скоро полетим!
На состязания прибыли тридцать четыре планера. Тридцать планеров были допущены до состязаний. Испытания на. прочность проводились строго. На одноместный планер вместо одного сажали троих.
Часовая стрелка совсем остановилась, обрела неподвижность, замерзла, – или это казалось Христе?
В последнюю минуту он струсил. Кто даст разрешение ему, болгарскому самоучке, в желтой рубахе и тарликах, принять участие во всесоюзных состязаниях, когда четыре великолепных планера сиротливо стоят в сторонке и хмурятся их конструкторы, может быть, знаменитые военные летчики?
Христя выжидал, отыскивая хоть одного знакомого летчика. И Христя отыскал. Он уже собирался итти в Коктебель обедать, как вдруг из палатки вышел высокий, широкоплечий, с шрамом на щеке летчик, тот самый, который сказал ему:
– Без математики шею сломишь.
Смуглые щеки Христа стали горячими.
– Здравствуйте… – сказал он. – Я послушался вас и учил математику.
