Текст книги "Классические книги о прп.Серафиме Саровском (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Это был опять канун Введения Божией Матери в храм. В тот же самый день 20 ноября, 16 лет тому назад, молодой Прохор входил в монастырские ворота: ныне горящий духом Серафим выходит из них; но не в мир, а еще дальше от него, в глубь пустыни. Божия Матерь ведет Своего возлюбленного слугу и молитвенника внутрь скинии, во святая святых, ближе к Себе и Богу.

Монастырская келья была для него порогом к истинному монашеству – уединенному всецелому общению с Богом, к внутренней молитве.

– Одна молитва внешняя недостаточна, – наставлял он одного будущего инока, – Бог внемлет уму. А потому те монахи, кои не соединяют внешнюю молитву с внутренней, – не монахи, а черные головешки.

У пламенного же о. Серафима внутреннее горение стало уже столь сильно, что ему нужен был полный простор для его духа, в безмолвии.

– Люблю вас, – говорил братии св. Арсений Великий, удаляясь из общежития в пустынь, – но Бога люблю больше. И не могу быть вместе с Богом и людьми.

“Безмолвник есть земной вид Ангела”. К этому естественному концу привели о. Серафима послушнические и монашеские его годы в “ангельском чину”.

Глава V. ДАЛЬНЯЯ ПУСТЫНЬКА

пяти верстах от монастыря, на берегу реки Саровки, в дремучем сосновом лесу на возвышенном холме стояла деревянная келья, в одну комнату, с сенями и крылечком. В ней и поселился преподобный Пустынник. Икона Божией Матери в одном углу, печь в другом, обрубок дерева, заменявший и стол и стул, глиняный горшок для сухарей – вот и все убранство этой “дальней пустыньки”. Под полом кельи был устроен тесный подвал, может быть, для хранения овощей. Но о. Серафим пользовался им для уединенной молитвы, скрывался от посетителей, а летом отдыхал от жары. Вокруг нее преподобный развел маленький огород, на котором выращивал картофель, капусту, лук, свеклу и т. п. Одно время он завел было даже и пчельник, но после оставил это занятие – вероятно, потому, что оно отвлекало его от внутренней жизни. Здесь подвижник провел тоже почти шестнадцать лет, пока не восшел на высшую ступень… Шестнадцать лет – легко сказать. А что же творилось за эти долгие годы в душе его, душе сильной, решительной, боговосхищенной, – кто может объяснить это? “Вкусивший сладости Божией стремится на безмолвие, – говорит св. Иоанн Лествичник, – чтобы ненасытно насыщаться им без всяких препон”.

“Пустыня, – любил приводить слова св. Василия Великого о. Серафим, – рай сладости, где и благоуханные цветы любви (к Богу) то пламенеют огненным цветом, то блистают снеговидною чистотою; с ними мир и тишина… Там фимиам совершенного умерщвления не только плоти, но, что славнее, и самой воли; там кадило всегдашней молитвы, непрестанно возжигаемое огнем любви Божественной, там цветы добродетели, блистая различными украшениями, процветают благодатию неувядаемой красоты”.

И св. Серафим насыщался и наслаждался красотою этого сладкого рая. Душа его жила внутреннею молитвою, которая давно уже соделалась непрестанною – текущей живой водою для него. В ней была главная жизнь его теперь, в пустыни. Большею частью он совершал богослужение по обычному распорядку: после полуночи читал правило св. Пахомия, потом утренние молитвы, полунощницу, утреню и т. д. – до повечерия включительно. Иногда же он заменял уставные службы земными поклонами с молитвою Иисусовою: так, вместо вечернего правила клал тысячу поклонов. Но сверх этого о. Серафим был всегда в непрестанной “памяти Божией” и богомыслии. Нередко его заставали как бы в изумлении: иногда, занимаясь каким-либо делом на огороде, он вдруг, незаметно даже для себя, выпускал из рук мотыгу и погружался духом своим в горний мир; или отрубит один, два, три куска дерева и, опустив топор, застынет в созерцании тайны Пресвятыя Троицы – Единицы и молитвенном возношении к Ней. В эти моменты посещавшие его люди не беспокоили святого, ожидая, пока он придет в обычное состояние. Но иногда, не дождавшись этого, они незаметно уходили от пустыньки, не тревожа благодатных озарений святого и получив назидание и утешение от такого зрелища не менее, чем от поучений. Как мало сказано, а в сущности почти все уже сказано; потому что именно в этой созерцательной жизни, в этом непрерывном богообщении и проходили главным образом все эти шестнадцать лет пустынничества.

Душа – великая тайна; и жизнь ее у подвижников вся сокрыта в Боге. Недаром о. Серафим даже за работой пел все о горнем мире. “Пустынным непрестанное божественное желание бывает, мира суетного сущим кроме”, т. е. у вышедших из мира всегда бывает желание Бога… Или ирмос 3 гласа: “Иже от несущих (из ничего) вся приведый. Словом созидаемая, совершаемая Духом, Вседержителю вышний, в любви Твоей утверди мене”… Утверди, укрепи в любви к Тебе. Или чудный догматик Богородице: “Всемирную славу, от человек прозябшую и Владыку рождшую, Небесную дверь воспоим Марию Деву, бесплотных песнь… Дерзайте убо, дерзайте, людие Божии”.

Живя горним миром, преподобный даже окружающим местам дал имена, напоминавшие ему о небесных жителях и святых событиях: у него были свой град Иерусалим, Голгофа, Вифлеем, Назарет, Фавор, Иордан, Кедрон и т. п. Гору свою он назвал Афоном. Обходя эти места, он нередко совершал там соответственные молитвословия: в Вифлееме – утреню; в Назарете – акафист Богородице, на Голгофе – 9 час и т. д.

Чтение Слова Божия по-прежнему занимало у него довольное время; но и оно являлось для него иным лишь способом к единой цели – зрению иного мира. “Священное Писание, – говорил он после, – должно читать для того, чтобы дать духу своему свободу возноситься в небесные обители и питаться от сладчайшей беседы с Господом”.

Прочее время о. Серафим употреблял на телесные труды, без коих немыслима жизнь иноческая даже и в пустыни: то занимался он огородом, то собирал мох, то готовил дрова, то укреплял берег. А впоследствии еще стал носить за плечами суму, грузно наполненную песком и камнями, в которой лежало и святое Евангелие. Когда его спрашивали, для чего это он делает, преподобный отвечал словами святого Ефрема Сирина:

“Томлю томящаго мя” (т. е. врага, нападающего на подвижников). Для той же цели, для полного умерщвления ветхого своего человека, о. Серафим иногда прибегал к суровым подвигам: обнажившись до пояса, он работал где-либо возле болота или, сидя у своей кельи, отдавал себя на съедение комарам; и они искусывали его до того, что по лицу текла кровь, а тело распухало, синело и запекалось кровью. В баню преподобный никогда не ходил. Не носил он и теплых одежд: балахон из белого полотна, валяная камилавка, кожаные рукавицы, на ногах – или лапти, или кожаные “бахилы”, – вот его одеяние круглый год. На груди всегда висел медный крест, материнское благословение. Пища его была самая простая, и притом ограниченная. “Хлеба и воды довольно для человека. Так было и до потопа”, – сказал он мирянину.

– Можно ли есть скоромное по постам, если кому постная пища вредна и врачи предписывают оставить пост?

Святой Серафим ответил: “Хлеб и вода никому не вредны. Как же люди по сто лет жили? …не хлебом единым жив будет человек, но всяким глаголом, исходящим из уст Божиих (Мф.4,4). А что Св. Церковь положила на семи вселенских соборах, то исполняй. Горе тому, кто слово одно прибавит к сему или убавит. Что же врачи говорят про праведных, которые исцеляли от гниющих ран одним прикосновением, и про жезл Моисея, которым Бог из камня извел воду?”

И сам о. Серафим знал это лучше других: поначалу пищей его был хлеб, и то черствый, который он брал из монастыря раз в неделю. Употреблял он и овощи со своего огорода; а потом, по благословению старца и игумена Исаии, и совсем перестал брать из монастыря хлеб, дабы ничем не обременять обители, а питаться по примеру апостола Павла, работая своими руками (1Кор. 4, 12).

Так проводил пустынник свою жизнь в будни. А накануне воскресных и праздничных дней он являлся в обитель, слушал там богослужение; затем исповедовался, а наутро, за ранней литургией в известной нам больничной Церкви свв. Зосимы и Савватия причащался Святых Тайн. Затем оставался в монастыре до вечерни. В это время он принимал приходивших к нему за советами и утешением монахов и богомольцев. Когда же братия уходили к вечерней службе, о. Серафим, взявши с собою на неделю хлеба, незаметно возвращался в свою любимую пустыньку.

В течение же первой недели Великого Поста он все время проводил в монастыре, не вкушая пищи до самого причащения в субботу.

Духовником его по-прежнему был старец, о. Исаия. Так мало-помалу о. Серафим стал восходить от силы в силу. Но, чтобы укрепить своего подвижника в молитвенном духе, Премудрый Господь допустил ему испытание. Святые Отцы изрекли даже странное слово: если бы не было бесов, то не было бы и святых; то есть если бы не было искушений, то меньше было бы поводов к подвигам святых; меньше было бы и венцов. И кто хочет более благодати, тот должен больше приготовиться к испытаниям, учит святой Исаак Сирин, этот величайший подвижник.

Поводом послужило следующее обстоятельство. Саровский монастырь в его время пользовался уже славою строгого устава и высокой жизни монахов. Поэтому не раз уже обращались к нему за устроителями и настоятелями для обителей других епархий. Между прочим, знаменитый восстановитель Валаамского монастыря, игумен Назарий, был постриженником Сарова; и здесь же кончил дни свои пустынником в дни преподобного.

Не мог тем более укрыться от взоров человеческих пламенный Серафим. И вот ему всего лишь через два года после ухода в пустынь, в 1796 г. предлагают быть настоятелем Алатырского монастыря Самарской губернии с возведением в сан архимандрита. Преподобный безмолвник отклонил это и упросил о. Исаию отказать предлагавшим. На его место был послан инок Авраамий.

Но вскоре после этого враг с адскою злобою напал на святого, воздвиг в нем бурю “мысленной брани” и уныния^[8].

Мы видели уже, сколь страшным считает преподобный дух уныния, когда человеку не хочется даже существовать. Но он знал и путь к победе в молитве.

В лесу, приблизительно на полпути между кельей и монастырем, в стороне от дороги лежал огромный гранитный камень. Каждую ночь о. Серафим приходил сюда и, стоя или склонясь на колени с воздетыми руками к небу, взывал непрестанно: “Боже, милостив буди ми грешному!” А другой камень преподобный втащил в свою келью и там молился днем, чтобы не видели его люди. В таком великом подвиге он провел тысячу дней и тысячу ночей, отрываясь только для необходимого отдыха и подкрепления себя пищею… тысяча дней и тысяча ночей!.. Читали, слышали мы об этом… Но вникали ли? Понимаем ли?.. Да и возможно ли понять то, чего сами опытно не переживали и что даже представить по-должному не можем?.. Между тем подвиг, превосходящий силы человеческие. Мысленно поставим себя вблизи молитвенника, наблюдая за ним незримо.

Ночь, темно… Обычным людям жутко… А коленопреклоненный пустынник ни о чем не думает, лишь немолчно шлет к небесам вопль о помиловании: “Боже, будь милостив, будь милостив ко мне, грешнику!..” Подходят звери… Смерть грозит… А он не боится. Даже, может быть, желал быть растерзанным во искупление от… грехов. Но они отходили от человека, не обращающего на них даже внимания. А он все вздыхал: “Боже, милостив буди мне грешнику!..” Грешнику… Грешнику. Пришла осень: дожди, грязь, холод. Лес шумит… Он весь мокрый… Кому не захочется в теплый угол?.. А святой, воздевши мокрые руки, согревает душу теплотою покаяния: “Боже, будь милостив!.. Смилуйся! Согрешил. Прости! Накажи, но помилуй… Прогневил: возврати милость! Осквернил душу: очисти! Без чистоты – не вижу Тебя!” Зима… лютые морозы… трещат сосны… Коченеют руки и ноги…

Кости ноют от стужи. А он не может, не имеет права сойти с покаянного камня… И все вопит к Богу: “Помилуй мя, Боже, помилуй мя!” Сон, усталость охватывают все его существо… Замерзающему всегда особенно хочется спать… А подвижник переламывает закон природы; и еще сильнее вытягивает руки, встает с колен и громче взывает: “Боже, милостив буди ми грешнику!”

А каковы были страхования от бесов?.. Мог ли диавол оставить своего противоборца в такое время?.. Конечно, нет. Но что его угрозы и страхи пред мыслью и мукой святого, который боится лишь одного: да не отступит от него Господь за грехи его…

Болят ноги… Раны… Обескровленные руки омертвевают… Но ему нужно исходатайствовать помилование: он согрешил.

…Тяжко все это даже представить… А что же было на самом деле!.. И так тысяча ночей… А в келье тысяча дней… Непостижимо!

Об этом подвиге преподобный молчал. Но все же молва дошла до епископа Тамбовского, и впоследствии он запросил игумена Нифонта. Последний ответил:

“О подвигах и жизни о. Серафима мы знаем; о тайных же действиях каких, также и о стоянии 1000 дней и ночей на камне никому не было известно”.

Пред концом жизни преподобный сам открыл о своем искушении и подвиге некоторым из братии. Один из них в удивлении сказал: “Это – выше сил человеческих”. Отец Серафим ответил ему: “Святой Симеон Столпник сорок семь лет стоял на столпе, а мои труды похожи ли на его подвиг?” Собеседник заметил, что, вероятно, благодать помогала ему. “Да! – ответил старец, – иначе сил человеческих недостало бы. – Потом добавил – Когда в сердце бывает умиление, то и Бог бывает с нами”. Этим подвигом и благодатным умилением преподобный преодолел беса тщеславия и уныния и восшел на чрезвычайную высоту молитвенного духа. Так и самое зло обратил Господь во благо ему; по слову Писания: любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу (Рим.8,28).

Незадолго пред кончиною святый старец поручил послушнику Иоанну найти в лесу этот камень, указав ему приметы места. Не сразу и с большим трудом нашел он его: листья и пыль занесли камень. Впоследствии почитатели о. Серафима начали откалывать от него небольшие куски и уносили с собою не только на память о подвиге, но и для благодатной помощи. И таким образом эти кусочки разошлись по всей России, и даже за границей можно найти их. К ним мы прикладываемся так же, как бы и к иконе. А иногда их погружают в воду и пьют ее потом во исцеление. Остатки лесного камня хранились в Сарове и Дивееве. А дневной, келейный, целиком был перевезен в Дивеевскую обитель.

Преодолев и победив искушение и получив от Бога внутреннее удостоверение о помиловании, святой Серафим снова возвратился к обычной, прежней, но еще более внутренне напряженной духовной жизни.

Только теперь на всю его жизнь здоровье уже значительно ослаблено. Особенно же стали болеть ноги. И, быть может, это было внешним поводом для подвижника к прекращению тысячедневного моления на камнях: преподобный увидел, что дальше ослабевший “друг” тело и совсем изнеможет и откажется служить духу.

Однако искушение повышением снова повторилось после великого подвига.

Отцу Серафиму предложили второй раз настоятельство в Краснослободском Спасском монастыре. Но однажды искушенный становится опытным (Иак.1,3–4). И преподобный спокойно, но решительно отклонил новое предложение, точно оно не его касалось уже. Тогда враг обратился к другим путям нападений.

Обычное искушение монашеское – через людей, особенно через женщин, – преподобный Серафим устранил легко и просто. Он вообще почти никого не принимал в пустыньке; даже и из иноков к нему приходили весьма немногие: молчальник Марк, о. Исаия, иеродиакон Александр, после – о. Тихон. С братией же он беседовал лишь по праздникам, принимая их в монастыре между литургией и вечернею. Зная такой обычай его и благословение настоятеля, монахи уже не беспокоили его в лесу. Но миряне, и особенно женщины, влекомые молвою об отшельнике и побуждаемые своими скорбями, скоро нашли к нему дорогу и стали нарушать его безмолвие, – “единственно” ради которого он и ушел из монастыря. Чтобы оградить себя от них, о. Серафим решил совсем не принимать никого, особенно женщин. Однако он сначала усердно помолился Господу и Пресвятой Богородице: есть ли на то воля Божия, чтобы оставлять людей без назидания и утешения? Для удостоверения он дерзновенно испросил знамения: если Богу это решение угодно, то пусть путь к его келье закроют деревья.

Как раз наступал праздник. Отец Серафим пошел по обычаю в монастырь. И вот при спуске со своей Афонской горы (куда, как известно, женщины совсем не допускаются) он увидел, что сосны склонились и завалили тропинку. Батюшка пал на колени с благодарностью к Богу за чудное знамение и поспешил в обитель к литургии. Служил о. Исаия соборне. Отец Серафим стоял в алтаре.

После Херувимской песни он благоговейно приблизился к своему духовному отцу: “Батюшка, отец строитель! – промолвил он кротко. – Благослови, чтобы на мою гору, на которой живу теперь, женам не было входа”.

Отец Исаия, расстроенный подобной просьбой, ответил: “В какое время и с каким вопросом подошел ты, отец Серафим!” “Теперь-то и благослови, батюшка,” – продолжал, нимало не огорчаясь, просить преподобный.

“Как же я могу за пять верст смотреть, чтобы женам не было входа?” – возражал о. Исаия в неспокойном духе. “Вы только благословите, батюшка, – настаивал смиренно, но твердо о. Серафим, – а уж никто из них не взойдет на мою гору!”

Тогда отец настоятель велел подать икону Божией Матери “Блаженное Чрево” и, благословив его, сказал: “Благословляю, чтоб не было женам входа на твою гору. А ты сам охраняй!”

Батюшка поцеловал святую икону и отошел. Причастившись Св. Тайн, он ушел в пустыньку и завалил дорожку колодами. Вход к нему теперь был закрыт; но мужчин о. Серафим изредка все же принимал. Побежденный здесь, искуситель нападает иначе. Если уж мирянину о. Серафим говорил: “Враг везде с тобою!” – то мог ли он оставить без козней его самого? А монахам он сказал, что иноки, живущие в монастыре, борются с противными силами как с голубями, а живущие в пустыни – как со львами и леопардами.

Один мирянин в простоте сердца задал вопрос о. Серафиму: “Батюшка! Видали ли вы злых духов?”

Старец с улыбкой ответил: “Они гнусны… как на свет ангела грешному взглянуть невозможно, так и бесов видеть ужасно, потому что они гнусны”.

“Повел меня лесом, – передавала впоследствии сестра Акулина Малышева, – мимо своего камня и того места, где жил Марк-пустынник, и рассказывал все: как его тут враги искушали, как он с ними боролся-то тут”.

Но подробных сведений об этой борьбе осталось немного. Вот что пишет автор Дивеевской летописи об искушениях врага: “По своей хитрости, начиная с легчайших искушений, он сперва наводит на подвижника страхования. Так, по сказанию одного почтенного летами иеромонаха Саровской пустыни, однажды во время молитвы он услышал вдруг за стенами кельи вой зверя; потом, точно скопище народа, начали ломать дверь кельи, выбили у двери косяки и бросили к ногам молящегося старца претолстый кряж дерева, который после восемью человеками с трудом был вынесен из кельи.

В другие разы и днем, особенно же ночью, во время стояния на молитве, ему видимо вдруг представлялось, что келья его разваливается на четыре стороны и что к нему со всех сторон рвутся страшные звери с яростным и диким ревом.

Иногда вдруг являлся перед ним открытый гроб, из которого вставал мертвец.

“Так как старец не поддавался страхованиям, диавол воздвигал на него жесточайшие нападения. Так он, по Божию попущению, поднимал его на воздух и оттуда с такою силою ударял его об пол, что если бы не Ангел-Хранитель, самые кости от таких ударов могли бы сокрушиться. Но и этим не одолел старца…

Все видения, искушения и нападения врага о. Серафим побеждал силою крестного знамения и молитвами. После них долго он пребывал мирно в своей пустыне, благодаря Господа”. “Искушение диавола, – говорил он дерзновенно после, – подобны паутине: стоит только дунуть на нее, и она истребится: так-то и на врага диавола: стоит только оградить себя крестным знамением, и все козни его исчезают совершенно”.

Однако злокозненный враг неистощим в злобных замыслах своих против подвижников: не одолев святого борца внутренними искушениями и страхованиями, он напал на него внешне.

Это случилось уже через десять лет пустынножительства, 12 сентября 1804 года.

Однажды о. Серафим рубил в лесу дрова. К нему подошли три неизвестных крестьянина и нагло стали требовать денег:

– К тебе ходят мирские люди и деньги носят!

– Я ни от кого ничего не беру, – ответил старец.

Но они не поверили. И напали на него. Батюшка обладал большою телесною силою; и кроме того, он был с топором и мог бы защищаться. Мысль эта, – как он после рассказывал, – даже мелькнула у него в уме, но тотчас он вспомнил слова Спасителя: взявшие меч, мечом погибнут (Мф.26,52). И святой подвижник спокойно опустил топор и сказал: “Делайте, что вам надобно”. Тогда один из разбойников поднял его же топор и обухом ударил пустынника по голове. Изо рта и ушей о. Серафима хлынула кровь, и он без памяти упал на землю. Но злодеи продолжали бить его и потащили к келье, надеясь, что он там придет в память и сам укажет деньги. В сенях они связали его по рукам и ногам и стали обыскивать пустыньку: разбили даже печь, разломали пол и ничего не нашли. Вдруг на них напал страх, и они в ужасе убежали.

Отец Серафим пришел в сознание и с трудом развязал себя. Прежде всего он поблагодарил Бога, что сподобился принять невинные страдания и помолился о прощении злодеев. На другой день с необычным усилием он дошел до монастыря. Шла литургия. Братия ужаснулись страшному виду преподобного: одежда и волосы на голове и бороде были в крови и пыли; лицо и руки – в ранах; в ушах и устах запеклась кровь; часть зубов выбита. На вопрос монахов о. Серафим молчал. А после богослужения он все открыл о. Исаии и духовнику обители. Его оставили в монастыре. Восемь суток страдал больной невыносимо, не принимая ни пищи, ни питья, и без сна.

Отец настоятель, опасаясь за жизнь его, послал в Арзамас за медицинскою помощью: прибыли три врача и три подлекаря. Осмотрев страждущего, они нашли следующее: голова у него была проломлена, ребра перебиты, грудь оттоптана, по телу было еще несколько смертельных ран. Удивлялись они: как после этого человек мог еще оставаться в живых? С начала осмотра о. Серафим был в сознании; но к концу его он впал в забытье и сподобился дивного видения:

С правой стороны постели подошла к нему Пресвятая Богородица с теми же апостолами Петром и Иоанном, как и в первое посещение. Указав перстом правой руки на больного, Она обратилась в ту сторону, где стояли врачи, и произнесла: “Что вы трудитесь?” Потом посмотрела на о. Серафима и опять сказала апостолам прежние слова: “Сей от рода нашего”.

Видение кончилось. В это время вошел отец настоятель. Врачи предложили ему “пустить кровь” больному, омыть раны спиртом и приложить пластыри. Но батюшка отклонил все это, предаваясь на волю Божию и Пресвятой Богоматери.

И вдруг св. Серафим исполнился необычайной радости, которая продолжалась около четырех часов. К вечеру он неожиданно для всех встал с постели, а в девятом часу попросил себе хлеба и квашеной капусты и подкрепился. И постепенно стал оправляться. Но следы избиения остались на нем на всю жизнь: он еще и прежде, придавленный при рубке дерева, сделался сутулым, а теперь согнулся уже совсем. И с того времени о. Серафим ходил, подпираясь топориком или мотыгою.

Пять месяцев прожил в обители подвижник. Отец Исаия и братия советовали ему оставаться здесь совсем, но св. Серафим испросил благословение снова возвратиться в любимое уединение. Вскоре после этого злодеи были найдены; они оказались крепостными крестьянами из села Кременок Ардатовского уезда. Их хотели судить, но о. Серафим, узнав об этом, умолял помещика их Татищева и о. Исаию простить преступников.

“В противном случае, – заявил он настоятелю, – я оставлю Саровскую обитель и уйду в другое место”.

Просьбу его исполнили. Но Бог Сам наказал злодеев: их жилища сгорели. Тогда они пришли к преподобному и со слезами принесли раскаяние, прося прощения и молитв у него.

Отец Серафим простил и снова начал свою пустынническую жизнь. Но не в одних лишь подвигах и злостраданиях проходила она. Праведник не только возрастал духовно, достигая бесстрастия – этой цели безмолвия, но одновременно с этим Господь награждал Своего раба и неизреченными утешениями и сверх всего прославлял его и необыкновенными знамениями.

Из них здесь остановимся пока, и то кратко, на чудесном подчинении ему зверей и гадов.

Человек, отпавши от Владыки Бога, лишился своего царственного владычества над миром; возвращаясь же в свое первозданное состояние, он снова получает власть над тварью. Так было с преподобным Серафимом. Есть сказание, что к келье его, как и к святому Власию, по ночам приходили разные звери и приползали змеи, и он выходил к ним и питал от своего скудного стола. Один из более близких ему иноков, посещавших его в пустыни, иеродиакон Александр, однажды даже спросил: как достает у него для животных хлеба? Святой старец ответил, что он всегда находит в лукошке столько, сколько нужно для них.

Но особенно замечательно и трогательно описываются случаи кормления преподобным медведей. Кто из русских не слыхал об этом дивном знамении!

Несомненность его засвидетельствована многими очевидцами: о нем рассказывали тот же иеродиакон Александр, инок Петр, впоследствии – Дивеевская старица Матрона, начальница Лысковской общины Александра, старица Анна и другие… Вот как рассказывает об этом Саровский инок Петр: “Привязанный любовью к о. Серафиму, пошел я однажды в дальнюю его пустынь для того, чтобы воспользоваться душеспасительными советами старца Божия. Подходя к ней, я увидел, что о. Серафим сидит на колоде и кормит стоящего пред ним медведя сухариками, которые брал из своей кельи. Пораженный этим дивным и странным явлением, я остановился за одним большим деревом и начал молитвенно просить о. Серафима, чтобы он избавил меня от страха. Тотчас же я увидел, что медведь пошел от старца в лес, в противоположную от меня сторону. Тогда я взял смелость подойти к о. Серафиму. Старец встретил меня с радостным духом и сказал, что если я удостоился видеть близ него этого лесного зверя, то умолчал бы об этом до его успения. После этого я всегда удивлялся чистоте души и вере праведного старца, которому и бессловесные звери повиновались, тогда как нас один их вид устрашает”.

О других, более умилительных и поучительных случаях мы будем иметь еще утешение узнать дальше.

Так прошло двенадцать лет пустынножительства. Отец Исаия по слабости сил отказался от настоятельства и ушел на покой, желая готовиться к переходу в иную жизнь. Братия на его место решили избрать о. Серафима.

Это было уже третье предложение ему: кроме Алатыря его хотели назначить строителем еще в Краснослободский Спасский монастырь. Но после подвига на камне пустынник твердо и спокойно отклонял теперь подобные предложения.

Тогда выбрали в Саровские настоятели казначея обители, отца Нифонта.

Отец Исаия, глубоко любивший и почитавший о. Серафима, прежде посещал его, наслаждаясь его беседами и пользуясь духовным опытом святого, его же духовного сына по монашеству. Но теперь он ослабел; и тогда братия возили его на тележке в дальнюю пустыньку: так учитель уже превратился в ученика. Какой же высоты достиг отшельник! Какую, следовательно, великую пользу принесла ему пустыня!

В следующем, 1807 году о. Исаия мирно почил. Св. Серафим всю жизнь хранил к нему, как и к другим своим старцам и друзьям, глубокое почитание как к угодникам Божиим. “Когда идешь ко мне, – наставлял он впоследствии начальницу Ардатовской общины, матерь Евдокию, и многих других, – зайди на могилки, положи три поклона, прося у Бога, чтобы Он упокоил души рабов Своих: Исаии, Пахомия, Иосифа, Марка и прочих, и потом припади ко гробу, говоря про себя: “Простите, отцы святии, и помолитесь обо мне”. Это – “огненные столпы от земли до небес”. И сам он, приходя в монастырь, сначала шел к любимым отцам своим на могилки…

Так отошли в вечность его близкие. Точно осиротел батюшка. Новый настоятель был для него далеким духовно… Это были разные по духу люди…

И о. Серафим хотел воспользоваться смертью о. Исаии, как он воспользовался кончиною и о. Пахомия: тогда он ушел из монастыря в пустынь; теперь он избирает новый дальнейший подвиг – молчальничество, по примеру святых Арсения Великого и Иоанна Молчальника.

К тем немногим посетителям, какие все же изредка посещали его, он перестал выходить совсем. А если случалось ему с кем-либо встретиться в лесу, то преподобный падал ниц на землю и молча лежал так до той поры, пока тот не уходил.

Реже стал посещать он и монастырь: не всегда ходил туда даже и в праздничные дни.

Пищу ему раз в неделю приносили из обители: вошедши в сени, послушник произносил обычную монашескую молитву: “Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас”. Старец внутри говорил “Аминь” и отворял келью. Сложив руки на груди, потупив лицо в землю, не благословляя даже пришедшего, он становился у дверей. Послушник кланялся ему в ноги, ставил пищу на стол в сенях. А преподобный клал туда же или кусок хлеба, или капустки: это означало, что ему нужно дальше. Брат снова кланялся в ноги, просил молитв и уходил, не услышав ни единого слова, кроме “Аминь”.

В сем подвиге провел о. Серафим три года. Это молчальничество было для него лишь завершительным концом его уединения. Поэтому все то, что составляло и доселе жизнь души преподобного, теперь лишь усилилось, углубилось. Он весь ушел внутрь себя и ушел от мира.

“Молчание, – говорил он словами Отцов, – есть таинство будущего века”. Поэтому почтим и мы сей подвиг его молчанием: не будем дерзать входить внутрь скинии души его своим неопытным умом и нечистыми мыслями, там место Пречистому Духу Божию.

Приведем лишь из его наставлений слова святого Варсануфия Великого: “Совершенное безмолвие есть крест, на котором должен человек распять себя со всеми страстьми и похотьми. Но подумай: Владыка наш Христос сколько наперед претерпел поношений и оскорблений, и потом уже восшел на крест. Так и нам нельзя прийти в совершенное безмолвие и надеяться святого совершенства, если не постраждем со Христом. Ибо, говорит апостол, аще с Ним страждем, с Ним и прославимся (Рим.8,17). Другого пути нет”.

И этот путь взял на себя великий святой нашего времени и прошел его до конца.

Впереди ждет его уже прославление, но крест безмолвия еще будет он нести, только в ином месте и в других, более трудных условиях – затвора в монастыре. Уйдя 16 лет тому назад в пустынь, он Промыслом Божиим снова возвращается в обитель. Круг пустыннического подвига завершился.