Текст книги "Знание - сила, 1998 № 01 (847)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Их исчезновение связано отнюдь не только с атомизацией людей в экстремальной ситуации. Наш герой, попав на работу в Смольный, «дистанцируется» не только от ближайших соседей, но и от их трудностей. Самое примитивное, впрочем, имеющее право на существование объяснение: точка зрения и рацион меняются параллельно.

Отметим, однако, еще одну особенность. Чем более он дистанцируется, тем больше позиция его напоминает взгляд театрального зрителя, который со стороны наблюдает спектакль блокады. В этом контексте по-новому начинаешь воспринимать его увлечение театром. Весь мир – театр, и наш герой тоже играет роль, но отнюдь не эпизодическую. Он претендует на роль режиссера социального театра. В дневнике партийного работника все чаще появляется риторика партии и массы.

Партия рулит массой. Сам он – не масса. Дистанция от реальности дает ему возможность судить людей, представлять их (он – делегат массы), планировать жизнь «за них». К концу зимы 1941—1942 он уже не «мы», а «они».

«К слову сказать сейчас очень много горкомовцев болеет. Отчего бы, кажись, такое «поветрие»? Если в городе, среди населения, много желудочных заболеваний так можно объяснить истощением и тем, что водой пользуются прямо из Невы, подчас употребляют не прокипяченную как следует быть из-за недостатка топлива, в уборную ходят прямо в квартирах потом где попало выливают и руки перед едой не моют. Некоторые моются редко, чумазыми, с наростом грязи на руках ходят... Встретит такого человека, а встречаются такие часто, неприятно делается. Ни водопровод, ни канализация не работают вот уже три месяца...

А у нас в Смольном отчего? Питание можно сказать удовлетворительное. Канализация и водопровод работают. Кипяченая вода не выводится. Возможности мыться и мыть руки перед едой имеются. В самом Смольном чисто, тепло, светло. И все-таки люди болеют расстройством желудка. Почти половина работников горкома и обкома сидит на диэте. Некоторые в больнице. В нашем отделе кадров почти все переболели расстройством желудка и сейчас из двух десятков работников отдела кадров больны восемь человек... Присмотришься и видишь, как много делается в Смольном незаметного, большого, кропотливого, чтобы всячески облегчить переживание ленинградцами трудности и лишения, вызванные блокадой! Привлекаются все и всё к этому. Идет борьба, настойчивая, упорная за сохранение жизни людей».

Он находится в той точке социального пространства, откуда планируют, например, идеологическую работу среди подростков: «Большая и сложная задача сформировать из подростка волевого гражданина, подлинного советского патриота». Надмирная точка зрения заставляет забывать о реальности: подростки четырнадцати – шестнадцати лет работают по десять – одиннадцать часов, работают в ночную смену.

Автор дневника даже массовое выживательное движение (как, впрочем, и любое другое) интерпретирует как инициативу партии: «Бывает так. Поднимут на какое-либо полезное дело народ, зажгут и успокоятся. Воспламенившаяся масса – угасает. Как в топке уголь. Если его не шуровать, будет тлеть, пока совершенно не погаснет!» (11 февраля 1942 года). Метафора угля и топки симптоматична. Он хочет не «быть с массой», а работать с ней.

Установить баланс власти в свою пользу – получить право решать вопросы жизни и смерти, причем отнюдь не в переносном смысле: дать обед или лишить обеда, одеть или раздеть. В понятие воспитательной работы входили как идеологические практики, так и практики дисциплинарные:

«Когда мы приехали на комбинат, в полном разгаре был воскресник по уборке территории комбината. Сделано много. Собраны огромные кучи щепы, обломков, мусора. Кто хорошо, по-ударному работал на воскреснике, сделан обед из трех блюд как поощрение. Бездельники получили лишь первое блюдо. Правда, густой, с жиром суп, но ни второго (каша со шпиком), ни третьего (брусничное варенье...) им не дали. «Иначе не заставишь работать», – заявил директор комбината Веречитин. Для ИТР и стахановцев обед приготовлен отдельно. Вкусный суп с грибами и сметаной, на второе фарш с рисом и на третье стакан кофе со сгущенным молоком и ватрушкой. Стахановцы и ударники получают в первую очередь курево...» (запись 17 сентября 1944 года).

Он режиссирует других, но и его самого режиссируют. По отношению к «массам» он доминирующий, во властном поле он – подчиненный. Это не такое уж устойчивое равновесие колеблется. Недаром он столь старательно следует официальному канону.

Одна из причин этой неустойчивости – в его прошлом.

Еще одни образ, причем не последний.

У нашего многоликого героя есть еще один образ: человека, который только натянул на себя маску идеального рычага партии, идеологически выдержанного и «культурного», и играет «на театре».

Читатель, вероятно, заметил, что для героя нашего письмо – это труд: зачеркивания, стирание, переписывание, орфографические ошибки. Иногда он употребляет родительный падеж вместо дательного: «в Америки», «не поддались паники», «не угодил мамы». Он пишет: «бонбандировка», «для супруге», «в связи с болезней», «иждевенец», «кстате», «тертка» (терка), «дом с мизонином» и прочее. Он употребляет деепричастный оборот: «я еще не успев понять в чем дело – раздался оглушительный взрыв» (24 августа 1940 года). Но главное – языковый репертуар, который явно определяется социальной биографией пишущего. Он старательно копирует тогдашний газетный стиль, но из-под него вылезает «с форсом», «барышня», «зало», «супруга» – из словаря городского мещанства. Ошибки и лексика – стигматы «рабского происхождения». Он явно свежий городской житель.

Пишущий правильно – хозяин, а наш герой стремится быть хозяином. Язык Краткого курса истории ВКП(б) – то же, что в статусных обществах язык высших классов. Или то же, что литературный язык для того, кто раньше говорил на диалекте. Новый язык равнозначен хождению в театр. Новый язык – род театральной маски. И то и другое – знак стиля жизни советской элиты первого поколения.

Тот язык, которым так старается овладеть наш герой, отмечает границу, отделяющую его от «непривилегированных», пусть даже это его собственная сестра и родители. Узнав о смерти родителей во время оккупации, он пишет, что много лет он не имел о них сведений. Разрыв с родителями, вообще с деревенскими родственниками – тогдашний механизм исключения. Разрыв принимает форму обиды:

«Получил большое... письмо от сестры Тони. ...Мамаша буквально бросила ее тяжело больную и в большом горе. Именно в день, когда было получено извещение о гибели мужа сестры Михаила... Выходит у нашей родительнице таксе безразличное отношение не только ко мне, но и к другим детям. Ведь мою маму совершенно не волновала моя судьба Она проявляла равнодушие ко мне даже тогда, когда я был при смерти в 1938 году... Разве после таких случаев вспомнит хорошим словом своих родителей: отца, который жил только собой, как бы выжить; мать, – которая ради своего благополучия пренебрегает несчастьем родных сына и дочери?!.. Вот случай, достойный пера писателя – показать какой недолжно быть матери, тем более у нас, в Советском Союзе, где чужие, не знакомые люди в нужде помогают друг другу... Бог с ней!»... Без родителей вырос, а с помощью комсомола и партии стал человеком, да как будто-бы не последним, и уж «как-нибудь без родительницы доживу свой век» (запись 25 сентября 1944 года).

Но прошлый опыт встроен в тело. Это жизнь поколений крестьян, людей, которые всегда находились на нижних ступенях социальной иерархии. Наш герой – человек, для которого подчиненное положение привычно. А потому даже тогда, когда он карабкается по социальной лестнице вверх, подчинение, пожалуй, даже не тяготит его.

Словом, ситуация нашего героя диктует двойную жесткость идентичности. Во-первых, он «свежий» человек во власти. У него нет никакой опоры, кроме самого аппарата. Он получил от партии «все», ибо у него нет, помимо его теперешнего положения, ни экономического, ни социального, ни культурного капитала. Во-вторых, он в ситуации прямой угрозы существованию. И не только потому, что идет война. Ему как партийному функционеру приход немцев грозил погибелью самым прямым и непосредственным образом.

Известно, что люди тем более истово воспроизводят ритуалы, в том числе словесные, чем в большей степени под вопросом продолжение жизни. Новую советскую идентичность тем более истово культивировали те, кто попал наверх из крестьян, из социального слоя, само существование которого было под угрозой.

Для этих людей вопрос «веры» в связность повседневной жизни, а также символические интерпретации экзистенциальных вопросов времени, пространства, континуальности и идентичности были не просто актуальными– Это была проблема продолжения жизни. Каждый должен был заново создавать свой защитный кокон. Отсюда – огромная роль «готовых» ответов, предлагаемых властью. Но что именно он защищает, вопрос открытый: слова ли, мировоззрение, даже веру? •

ВСЕ О ЧЕЛОВЕКЕ

• Макс Клингер. «Качели»

Денис Рогачков

Марта и психотерапевты

Освобождение эмоций

* Продолжение (см. №11 и 12 за 1997 год.

Кратко смысл этой психотерапевтической методики – «клин клином вышибают», Чтобы помочь пациенту справиться со страхами и тревогами, терапевт провоцирует его и помогает как можно полнее пережить в фантазии или в реальности свой страх. Таким образом эмоции «освобождаются» и одновременно повышается порог чувствительности к определенного рода раздражителям.

Очередного психотерапевта, к которому попала Марта (хотя для нас ее предыдущих визитов уже не было), невысокого полного человека, начинающего лысеть, не особенно интересовали ее взаимоотношения с другими людьми, ее «экзистенциальные» переживания и смысл симптомов. Но зато он был очень внимателен к ее страхам, старался выяснить, с чем они связаны, чего конкретно она боится. Он понял, что предмет ее страхов – глисты и грязь Когда-то болезнь дочери – она заразилась глистами – напугала ее и вывела из равновесия. Марта не знала, как защитить Арлин, как справиться со своей тревогой, куда убежать, что делать. Врач посоветовал ей следить за чистотой в доме. Марта стала мыть, стирать, стерилизовать, как сумасшедшая, – это был выход, ответ. Чтобы справиться с тревогой, нужно следить за чистотой и как можно чаще мыться. С любой тревогой, чем бы она не была вызвана.

Марта боялась грязи. Когда она рассказывала о страхе испачкаться, то за этой тревогой, как показалось терапевту, скрывался еще один страх – страх наказания. Строгий, жестокий отец все еще стоял над ней и грозил ремнем: «Марта, ты опять испачкала платье!.. Как ты посмела повысить голос, сопля!!» Грязь, злость, секс – «для тебя это запрещено»; а чтобы справиться с этим, справиться с тревогой, нужно мыться, когда-то это было единственным спасением. И теперь тоже.

Итак, терапевт понял «предметы», внушающие Марте езрах. Теперь перед ее приходом он сидел за столом и сочинял страшную историю. Маленький человек, доктор психологии и медицины, сидел и шевелил губами, подбирая нужные слова: грязь, глисты, дерьмо... Иногда он что-то записывал и довольно улыбался. Нужно быть очень точным, придумывая кошмар. Прежде всего он должен быть действительно страшным. Затем ужасным именно для Марты, ее фантазией. И наконец, страшным настолько, чтобы она могла его вынести.

Пришла Марта.

Сцена первая, глисты. Представляйте себе как можно подробнее то, что я буду рассказывать. Вы спускаетесь в старый грязный подвал, чтобы взять грязное белье и отнести в прачечную. Вы делаете это в первый раз за несколько лет. Спускаетесь по лестнице, чувствуете запах гнили и старых простыней. Вы берете белье и замечаете, что испачкали руки. (Марта выглядит испуганной, ее дыхание учащается, сердцебиение.) Вам становится гадко. Бросаете белье на пол и бежите в дом. Входите в ванную и склоняетесь над раковиной. Пытаетесь включить воду, но ее нет. Вы подставляете руки, но вместо веды из крана вылезают глисты. Кишащая, мерзко пахнущая масса падает вам на ладони. Пытаетесь избавиться от них, но вам это не удается. Глисты начинают ползать по вашему телу, копошатся в волосах, падают вам на плечи. (Марта задыхается от страха и омерзения, дикое сердцебиение. Терапевт на минуту замолкает, смотрит на нее и продолжает.) Глисты вгрызаются в вашу плоть, шевелятся под кожей, заползают в глаза. Они всюду. Вы становитесь похожей на кусок гниющего сыра.

Эта сцена подготовила Марту к другим, более ужасным, ведущим ее к катарсису. За одной следовала другая, все больше в них фигурировало образов, все динамичнее раскручивались сюжеты, все активнее в них действовала главная героиня – конечно, Марта.

Не бойтесь фантазировать, представляйте картинки, краски. Не сдерживайтесь. Если вам хочется кричать – кричите, бояться – бойтесь.

Сцена вторая: она попадает в подвал, полный крыс. Сцена третья; она проваливается в сортир с гнилым полом, барахтается, пытаясь вылезти. Сцена четвертая... пятая...

Хорошо, спасибо. Мы замечательно поработали. Успокойтесь. Это всего лишь фантазии.

И наконец, последняя сцена: максимум ужаса; окончательное освобождение эмоций, прежде всего агрессии; все выплескивается в катарсисе.

Уничтожение отца. Марте семнадцать лет. Она возвращается домой на пятнадцать минут позже, чем обещала. Отец ждет ее в старом заношенном халате. «Где ты была?» Марта начинает рассказывать, что зашла в кафе, но он грубо прерывает ее. «Быстро иди на кухню и сделай мне бутерброды, шлюха». Марта послушно склоняет голову и идет, но она ни в чем не виновата, а он никогда не дает ей сказать ни слова. Комок злости появляется в животе. «Лучше бы я трахалась целый вечер!» Она входит в кухню, берет со стола сковородку и встает за дверь. «Иди сюда, папочка. Иди, мой любимый». Он входит, Марта бьет его сковородкой по голове. Он падает, а она бьет его снова и снова. Она не может остановиться, весь пол забрызган кровью. Она видит, как лопается его череп, но он еще жив. Тогда она хватает нож и начинает наносить удары в спину, живот, грудь. Но отец все равно жив. Он начинает молить о пощаде, плачет. Полы его халата распахнуты, и Марта видит, что он умирает с эрекцией. Тогда она отрезает член и запихивает его в окровавленный рот.

Что после таких кошмаров грязные руки или хлебные крошки?! Страхи были изжиты, можно сказать, «скоростным методом»: ни одна другая терапия не может похвастаться столь быстрыми результатами. Правда, соперники из других школ могли бы намекнуть, что тут лишь снимают симптомы, вообще не разбираясь с причинами страхов, тревог, истерик. Но ведь освободиться от них, гнетущих, искажающих отношения с другими людьми, ломающих жизнь – тоже большое дело...

Вечером маленький человек шел по аллее парка и зябко кутался в теплую куртку. Было прохладно, под ногами хрустел снег, кто-то зашуршал в кустах. В голове пронеслось: крысы, глисты, сортир... «Фу, какая гадость!». Он сплюнул под ноги и поежился. Неожиданно очень захотелось принять ванну. Или хотя бы вымыть руки. Теплой водой.

Гуманистическая психология: терапия, центрированная на клиенте

Эта терапия, в отличие от других психотерапевтических шкал, не ставит себе целью «забраться» внутрь человека и навести там порядок. Задача в ином: помочь ему найти некую отправную точку внутри себя, опору, которая позволила бы человеку развиваться. Это возможно, если между терапевтом и пациентом возникнут вполне определенные отношения. Они предполагают прежде всего безусловное принятие (как безусловна любовь матери или бабушки). Терапевт должен быть зеркалом чувств пациента, но никак не критиком. Наконец, терапия этого направления требует от терапевта постоянной и глубокой эмпатии – сопереживания пациенту, живого и искреннего, которое не заменишь никакими, даже самыми изысканными, психотехниками.

Как видим, гуманистическая психология использует как инструмент терапии прежде всего саму личность психолога; владение техникой, навык отступают здесь на второй план. Возможно, работать в традициях этой школы труднее всего.

К этому терапевту Марта пришла сама. Если бы не интонация его голоса, морщинки лучиками вокруг глаз, она решила бы, что зря обратилась к нему. Она ждала от него советов, решения своих проблем, но вместо этого они разговаривали, разговаривали или, вернее, она говорила, а он слушал. И хотя поначалу Марте казалось, что все это не имеет никакого отношения к лечению ее болезни, она чувствовала почему-то: все, что она говорит, важно для этого человека и он действительно хочет ее понять.

– Я попала в заколдованный круг, из которого нет выхода. Я – мать и жена, я должна заботиться о своих детях, о доме, Но мне уже все равно. Мне ничего нс нужно, только бы забиться куда– нибудь, где меня не будут трогать. Наверное, я отвратительна. Вы меня презираете?

– Нет. Я тоже иногда чувствую что-то похожее.

– А вы сможете помочь мне вырваться из этого круга?

– Нс знаю, это скорее в ваших силах, чем в моих.

– Я похожа на кукушку, которая бросила своих детей Если бы вы знали, как я устала. Вы спрашиваете меня о моих чувствах, но я уже давно ничего не чувствую.

– Даже боли? Когда вы сказали это, мне показалось, что вы похожи на маленькую девочку, которой очень больно.

– Да?

Семья Марты с самого раннего возраста воспитывала в ней жесткие представления о том, какой она должна быть. Она прекрасно знала, что она должна делать. Она должна быть хорошей матерью – ухаживать за детьми. Она сама должна быть хорошей – вежливой и опрятной, чистой. Когда лет десять назад ее дочь заразилась глистами, Марта должна была вылечить, очистить ее, но не могла. Она стала плохой матерью. Но она оценивала себя только по тому, насколько успешно она выполняет то, что должна. Вне функций, которые она исполняет, для самой себя Марта не существовала, не представляла никакой ценности. И поэтому она сама стала плохой. Чтобы стать хорошей, нужно было стать чистой. Она моется, она чистая; но чтобы стать хорошей, от нее теперь требуют перестать мыться. Она в плену этих противоречивых требований, которым не может соответствовать.

Терапевт не требовал от нее ничего. Ему, как она чувствовала, все равно, моется она или нет, ухаживает за детьми или ничем не может помочь им, это не влияет на его отношение к ней. Это казалось ей непонятным, ведь она пришла вылечиться от своего «ванного сумасшествия». Вместо лечения они разговаривали о ее чувствах, переживаниях.

Терапевт видел перед собой женщину, положившую жизнь на то, чтобы полностью соответствовать своей роли, функции, отсекавшую все «лишнее», в том числе саму себя, свои эмоции и желания. И воля ее к этому «самоуничтожению» была столь сильна, что она потеряла связь с собственными чувствами. И теперь нужно помочь ей найти их, слабо пробивавшихся через интонацию голоса, положение головы, напряжение рук. В отрывке из разговора Марты и терапевта видно, как она выражает боль, на словах отрицая ее, но терапевт указывает на это несоответствие. Он чем-то похож на зеркало, в котором она, если захочет, может увидеть свои эмоции и, быть может, почувствовать их.

– Когда я была маленькой, я часто уходила от всех и пряталась. Почему-то мне было легче оставаться одной. Хотя нельзя сказать, что я не любила своих родителей. Я всегда старалась делать так, как они говорят.

– А что они говорили? Как у вас в семье проявляли любовь друг к другу?

– Любить у нас в семье было не принято. Помню, как-то я залезла к отцу на колени, но он страшно рассердился и прогнал меня. Мне нужно было быть вежливой, опрятной, чистой, хорошо учиться... Й тогда меня... вернее, со мной общались.

– Мне послышалась обида в вашем голосе...

– Наверное, мне тогда тоже становилось обидно, и я забивалась в чулан или ванную и сидела там одна.

– Потому что нужно было или любить, или ненавидеть?

– Но разве дети могут ненавидеть своих родителей?

«Бегство» маленькой Марты – попытка выйти из порочного круга желания и невозможности любить, чем-то похожая на самоубийство. Марта и теперь повторяла ее, убегая в ванную. Таких взаимоотношений, как теперь с терапевтом, у нее не было ни с кем, никогда; для нее это будто новые отношения с родителями, в которых Марта может действовать по-иному. Но терапевт не предлагает ей решения: вместо этого он предлагает ей вернуться к чувствам, которые она испытывает в настоящий момент.

– Я опять попала в замкнутый круг. Ради вас, детей и мужа мне нужно перестать мьггься, но тогда я начинаю мучиться, я чувствую страшный дискомфорт.

– А если точнее?..

– Мне страшно и хочется убежать.

– Как тогда, когда вы убегали от родителей?

– Что-то похожее. Наверное, потому, что я хочу быть с ними, но не могу. Сейчас у меня тоже мурашки по коже бегают и мне страшно.

– Не убегайте. Попробуйте понять, чего вы боитесь. Или как?

– Я боюсь, что все развалится и я останусь одна.

– А что вы чувствуете еще?

– Странно... Мне хочется теплого молока.

– Теплого молока?

– Да. И чтобы было спокойно.

– Попробуйте почувствовать этот покой.

Марта попробовала улыбнуться, но вместо этого покраснела и закрыла лицо руками. Она не умела плакать, было видно, какая борьба идет в ней. Слез не было, она задыхалась, хотела что-то сказать, но не могла. Терапевт подошел к ней и положил руку на плечо. Он не мог утешить ее, не мог избавить от боли, обиды, страха. Единственное, что он мог, – быть с ней в этот момент, чувствовать ее боль, разделить ее отчаяние.

Прошло несколько минут. Терапевт все еще молча стоял рядом с Мартой. Она шакала тихо и грустно, как маленький ребенок, по ее щекам текли слезы. Через неделю она сказала, что впервые за много лет она чувствовала себя хорошо в эти минуты.

Прошло несколько месяцев. Марта начала понимать (принимать) свои эмоции. Забытые, они постепенно стали возвращаться. На встречах она училась называть их по имени, «брать в руки». Если раньше с ней что-то происходило, она не знала, что, и ничего не могла поделать; теперь она стала понимать: это страх, это боль, а это радость, покой или злость – это ее чувства.

– Знаете, странно, мне сорок семь лет, но у меня такое ощущение, что я стала моложе. Я так долго жила за стенами в полной изоляции и пустоте... Потом эти стены стали тоньше, что ли. Я думала, что с моей стороны, внутри, ничего нет, а снаружи – все, но недоступное для меня. И вдруг оказалось, что эти стены – плотина, которая сдерживает огромный поток. Стоило проделать маленькую дырочку, и он хлынул бы через нее.

– И все смел бы на своем пути?

– В какие-то моменты мне кажется, пусть, только бы не возвращаться обратно, в холодную одиночную камеру.

– А с кем вы хотели бы встретиться снаружи?

– Прежде всего с детьми. С Элен, Фредериком, Арлин. Она ведь уже такая взрослая, через несколько лет она может совсем уйти. Навсегда.

– Вы на нее злитесь?

– Нет. Но иногда мне трудно быть с ней. Она совсем на меня не похожа.

– И еще заняла ваше место? Стала мамой в ваше отсутствие?

– А теперь мне нужно бороться за то, чтобы снова занять это место.

– А Джордж?

– Я уже забыла, когда мы с ним разговаривали. Он все время на работе.

– В ваших словах сожаление?

– Мне хочется плакать.

– Почему бы и нет?

Открытость внутреннему опыту привела к тому, что Марта понемногу стала открываться и внешнему. Когда-то, отвернувшись от себя, она отрезала себя и от своей семьи, от других людей. Теперь она начала двигаться к новой встрече с ними. Кроме того, у нее появилось новое ощущение ответственности – она сама стала отвечать за свою жизнь. Уже не как раньше: «Я выполню все, что должна». Теперь она стала чувствовать, что сама живет. Она уже не послушный механизм, выполняющий чужие указы. Раньше она тратила все силы, чтобы исполнить роль, которую она себе выбрала (или ей выбрали), «вынести ее до конца»; теперь жизнь для нее все больше становится «процессом», потоком, которым она может управлять. Она уже не застывшая статуя, а живой, путешествующий, меняющийся организм. Вот отрывок из последней встречи.

– Хотите, я расскажу вам о том, что было вчера? Утром я играла с Фредериком, он упал и расквасил нос. Мне стало его ужасно жалко, и я посадила его к себе на колени и стала укачивать, как младенца. Нам было так хорошо эти десять минут.

– Это же целая вечность.

– А потом я отправилась в магазин, но по пути мне ужасно захотелось пойти в парк. Я все бросила и сидела там, как дура, на скамейке и смотрела на проходящих мимо людей. Некоторые казались мне такими смешными...

– Да это ведь целый подвиг

– А потом... А почему вы сегодня такой сердитый? Что-то случилось?

– Да нет, просто жена уехала на неделю, и у меня голова раскалывается Нужно купить еды, забрать детей из школы, сделать ужин, позвонить ее родителям...

– И вы на нее сердитесь?

– На жену? Честно говоря, да.

– А на детей?

– Тоже.

– А на меня?

– На вас... Нет.

– Вы сказали это таким тоном, что мне кажется, это неправда.

Марта вышла. Терапевт раздраженно закрыл за ней дверь. Ему было обидно, что она подтрунивала над ним. «В магазин, потом в школу, потом... Черт! И еще в последнюю встречу». Он подошел к телефону, поднял трубку, подержал ее и снова опустил на рычаг. Подошел к окну. По противоположной стороне улицы шла Марта. В ее походке было что-то кокетливое, легкое, не подходящее ее возрасту. Она оглянулась и, увидев его в окне, помахала рукой. Он тоже помахал ей в ответ и почувствовал, что почти счастлив. •

ВО ВСЕМ МИРЕ

Мирный отклик звездных войн

В восьмидесятые годы сотни миллионов долларов были брошены в США на создание нового сверхмощного лазера для программы звездных войн – лазера на свободных электронах. Тогда Джон Мэйди, изобретатель этого лазера, убедил Конгресс США выделить некоторую сумму денег на исследования в области применения этого лазера в медицине. И вот теперь, полтора десятилетия спустя, группа медиков из университета Вандербильта довела эксперименты до победного конца – их лазер удаляет опухоли чище и безболезненнее, чем обычный лазер. Новый лазер генерирует более длинные, инфракрасные волны, а они лучше рассекают ткани, и разрез получается тоньше.

Рисунок Ю Сарафанова

Больше в Азии пока нет

Бассейн, недавно построенный в городе Цэинмыне китайской провинции Хубэй, имеет площадь семь тысяч квадратных метров. Вот поплавают любители водного спорта! Но, оказывается, сооружен он вовсе не для них. Здесь проводятся различные эксперименты по аэро– и гидродинамике. В будущем бассейн будет использоваться для испытания торпед и моделирования запуска и приземления на воду космических кораблей.

Не упустить последнюю золотинку

Обычно золотая руда может содержать около пяти граммов драгоценного металла в каждой своей тонне. Однако существующие ныне методы ее обогащения все еще оставляют из них в пустой породе около 0,3 грамма. Таким образом, если шахта выдает на-гора, скажем, сто тысяч тонн руды в месяц, то в отвал уходит примерно тридцать килограммов золота.

Способ противостоять этим убыткам предложила недавно американская компания «Ка икс текнолоджи», инженеры которой сконструировали прибор «Голдстрим». Эго комплект рентгеновской аппаратуры, использующей флуоресцентную спектрометрию, позволяющую анализировать на месте содержание золота в руде, уже готовой покинуть обогатительную фабрику. Применение электроники позволяет определять содержание золота уже с точностью до 0,05 грамма на тонну.

Точные результаты анализа могут быть получены всего за полчаса, так что процессы сепарации драгоценного металла можно постоянно переприспосабливать к конкретной партии руды. Традиционная «сухая проба» – пробирный анализ отнимает до суток, так что к этому времени польза и точность его уже невелики. Таким образом, единственным указателем эффективности процесса обогащения до сих пор служили среднемесячные цифры.

Аппарат «Голдстрим» – первый анализатор подобного рода, применимый прямо на конвейерной ленте. Он «умеет» устанавливать количество золота как в твердом, так и в растворенном виде, как в сухой, так и во влажной массе. Первый комплект этой аппаратуры устанавливается в ЮАР, на шахте «Уэстерн Дип Левелс» около Йоханнесбурга.

Средиземноморский дельфин возрождается

Международная природоохранительная организация «Гринпис» провела специальный рейс своего судна «Сириус» в Средиземном море с целью определения состояния популяции водных млекопитающих в этой акватории. Под руководством зоолога Марион Столлер сделана «перепись» численности стенеллы, или дельфина полосатого, который сильно пострадал в результате вирусного заболевания.

За пять недель экспедицией в водах Испании, Франции, Италии и Алжира пройдено более восьми тысяч километров. Было зарегистрировано 2485 особей этого вида без каких-либо внешних признаков заболевания, унесшего за минувшие два года сотни его представителей. Очевидно, популяция почти совсем оправилась от эпидемии.

РАКУРС

Ирина Прусс

Как живем, так и умираем

• Эдвард Мунк. «Девочка и Смерть»

Меня вместе с остальными гражданами страны почти совсем запугали экономисты и демографы рассказами о депопуляции российского населения с приведением множества красноречивых цифр, пока известный наш демограф и старинный друг журнала Анатолий Григорьевич Вишневский не внес успокоение в мою смятенную голову. Снижается рождаемость? Слава Богу, на людей начинаем походить: взгляните на Европу – там что ни богаче страна, что ни прогрессивнее устроено ее хозяйство, то и рождаемость ниже; все развитые страны уже давно балансируют на грани депопуляции. Растет смертность? Это, конечно, намного хуже, но все равно никто не знает, отчего она растет, и есть надежда, что рост этот скоро прекратится. Во всяком случае, к экономической реформе необъяснимый рост смертности среди мужчин работоспособного возраста нс имеет никакого отношения, что бы ни говорили об этом квасные патриоты и коммунисты. Впрочем, что я вам пересказываю, вы все это уже в нашем журнале имели возможность прочесть.

Я успокоилась и стала ждать, когда мы сравняемся, наконец, с Европой еще в чем-нибудь, кроме падения рождаемости. Ожидание несколько затянулось, а тут подоспели новые данные, по которым картина выходила несколько сложней, чем мне прежде казалось.

Информация о причинах смертности в СССР считалась очень секретной и, как почти все секретное, собиралась, систематизировалась, анализировалась кое-как. «Накопленная за закрытыми дверьми, защищенная от критического взгляда профессионалов информация страдала множеством изъянов»,– пишут в очередном бюллетене «Население и общество», который выпускает Центр демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, российские и французские демографы, взявшие на себя труд привести ее в порядок, чтобы сделать сопоставимой с информацией по другим странам. Это была нелегкая и кропотливая работа, она заняла несколько лет и составила содержание совместного исследования сотрудников Национального института демографических исследований Франции и московского Центра демографии и экологии человека.