Текст книги "Мир дзэн"

Автор книги: авторов Коллектив

К. Хамфрис

Д. Т. Судзуки
Коан[19]19
  Из книги: Suzuki D. Т. An Introduction to Zen Buddhism (гл. VIII). Kyoto, 1934.


[Закрыть]

Дзэн – совершенно особый продукт восточной культуры, и его особенность, с точки зрения практического применения, состоит в постоянной тренировке разума как подготовке к состоянию сатори, раскрывающего все его тайны. Дзэн можно назвать формой мистицизма, но его отличает система, дисциплина, обретение Истины. Помогают в этом нелегком труде коаны и дзадзэн.

Слово дзадзэн (санскр. дхьяна) обозначает спокойное и сосредоточенное сидение в позе со скрещенными ногами. Практика дзадзэн появилась в Индии и позже распространилась по всему Востоку. Сегодня, как и много веков назад, ее правилам следуют миллионы последователей дзэн. В этом смысле дзадзэн является основным методом практики духовных учений Востока. А вот использование его вместе с коаном – это уже характерная особенность и монополия дзэн.

(…)

…Дзадзэн, который практикуют приверженцы дзэн, несколько отличен от практик всех других буддистов. Дзадзэн, или дхьяна, используется для разрешения коанов, но ни в коем случае не является самоцелью: без связи с коаном дзадзэн, скорее, вторичное средство; даже если коан разрешен, его глубокая духовная правда не достигнет разума ученика, если тот не знает, что такое дзадзэн. Коан и дзадзэн – как два члена дзэн: его глаз и нога.

(…)

Слово коан – буквально «общественный документ» и «официальный указ» – вошло в употребление в конце правления династии Тан. Сейчас так называют какой-нибудь случай из жизни древнего мастера, или диалог между мастером и монахами, или задачу, вопрос, заданный учителем. Все это средства подготовки сознания к постижению истины дзэн. Понятно, что сначала коан был совсем не таким, каким мы знаем его теперь. Он был своего рода подсобным средством, изобретенным позднейшими мастерами из сострадания, для того чтобы помочь обрести свет истины дзэн своим менее одаренным ученикам.

(…)

В те давние времена мастер дзэн чаще всего был человеком, который сам себя создавал; у него не было даже начального образования, его не отправляли в колледж проходить сложный курс наук, но он имел внутреннюю потребность, которая не давала покоя духу. Везде, где только можно, он искал знаний и стремился к самосовершенствованию. Конечно, у него был учитель, но от учителя не шла та помощь, в которой многие нынешние наставники, кажется, слишком усердствуют, бесконечной опекой больше вредя, чем помогая ученикам. Это, скажем, не слишком мягкое воспитание делало старого мастера дзэн сильнее и мужественнее. Поэтому в ту раннюю эпоху дзэн, во времена династии Тан, учение это было таким живым, блестящим, интенсивным…

Вот… один из первых коанов, который сегодня задают ученикам. Монах Мё (кит. Мин) спросил шестого патриарха, что такое дзэн, и тот ответил: «Когда твой разум не разрывается между плохим и хорошим, подумай о том, какое лицо было у тебя до рождения». (Иными словами, покажи это «лицо», и ты проникнешь в тайну дзэн. Кто ты есть до рождения Авраама?[20]20
  Это аллюзия на загадочное высказывание Христа: «Я был еще до Авраама». – Прим. Н. У. Росс.


[Закрыть] После очень личного, интимного разговора с этим существом вы лучше поймете, кто вы и Бог. Как говорят, монах здесь пожал руку этому настоящему человеку, или, с точки зрения метафизики – своему внутреннему «я»).

Когда вопрос о дзэн встал перед монахом Мё, его разум уже созрел для ответа. Вопрос лежал на поверхности и послужил лишь средством для открытия разума слушающего. Патриарх понял, что Мё вот-вот откроется для истины. Монах слишком долго пребывал во тьме заблуждения; его разум стал точно зрелый плод, который можно легко стряхнуть с ветки на землю, – требовалось лишь прикосновение руки учителя. Слова о «лице до рождения» и стали тем ключом, который открыл разум Мё к постижению истины. Но если этот же вопрос задают новичку, который в отличие от Мё никогда не обучался дзэн, то обычно для того, чтобы тот понял, что всё принимаемое им за общеизвестный факт или, наоборот, за нелепость, может и не быть таковым, и его привычный взгляд на вещи не всегда соответствует истине и отвечает духовному здоровью. Осознав это, человек может обратиться к самому вопросу и попробовать обрести его истину, если она есть. Цель коана – заставить ученика проникнуться духом поиска. Ученик, одушевленный вопрошанием, должен идти вперед и не останавливаться, пока не окажется у самого края умственной пропасти и ему не останется ничего другого, кроме как сделать смелый шаг в бездну. Этот отказ от связи с прошлой жизнью поможет ученику рассмотреть свое «лицо до рождения», что и имел в виду шестой патриарх. Итак, нам ясно, что коан разрешается теперь совсем не так, как в те давние дни. У монаха Мё он был, так сказать, кульминацией огромной умственной работы, позволившей в конце концов найти ответ; вопрос шестого патриарха был обращен не к началу упражнения, как сейчас, а к его концу. В наши дни коан – исходный толчок, импульс к постижению дзэнской дисциплины. Этот импульс, более или менее механический, со временем становится все более осознанным; говоря по-другому, коан для ума то же самое, что дрожжи для теста. Когда нужное состояние достигнуто, тогда и разум расцветает в сатори. Коан используется в дзэн как инструмент для раскрытия его глубин.

Учитель Хакуин частенько поднимал одну ладонь и заставлял учеников слушать производимый ею звук. Понятно, что звук можно услышать только при хлопке двух ладоней, и в этом смысле звука от одной руки просто не бывает. Но Хакуин хотел, чтобы мы оторвались от повседневных ощущений, которые зиждятся на так называемой научной, или логической, основе. Это полное разрушение необходимо для построения нового, буддийского мировоззрения. Вот почему Хакуин просил своих учеников выполнить столь неестественное и нелогичное на первый взгляд требование. Наш первый коан был о лице, т. е. о том, на что можно смотреть; второй коан был о звуке, о том, что воспринимается ухом; но цель и той, и другой загадки одна и та же – открыть потайную комнату разума, где таятся неисчислимые сокровища. Нужно помнить, что зрение и слух никак не связаны с истинным значением коана; как говорят мастера дзэн, коан – всего лишь камень, которым стучат в калитку, или палец, которым указывают на луну в небе. Его цель – синтез или, если хотите, преодоление двойственных чувств. Пока разум не освободится для того, чтобы услышать звук одной ладони, он будет ограничен и раздвоен. Вместо того чтобы искать ключи к секретам мироздания, разум беспомощно увязнет в относительности всех вещей, а следовательно, в их внешнем характере и, пока не выберется из этого болота, не будет доволен окружающим его миром. Звук одной ладони достигает и высот рая, и глубин преисподней, точно так же, как истинное лицо человека может охватить взглядом все поле мироздания до конца дней. Хакуин и шестой патриарх словно стоят рядом и протягивают друг другу руки.

Приведем другой пример. Когда монах спросил Дзёсю о значении прихода Бодхидхармы на восток (что есть то же самое, что спросить о фундаментальных принципах буддизма), он ответил: «Кипарис во дворе».

– Вы говорите об объективном символе, – сказал монах.

– Нет, я говорю не об объективном символе, – возразил Дзёсю.

– Тогда каков же, – спросил монах, – основной принцип буддизма?

– Кипарис во дворе, – повторил Дзёсю. Этот коан часто задают новичкам.

Вообще говоря, коаны нельзя назвать совсем уж бессмысленными с точки зрения здравого смысла, и если мы хотим порассуждать об этом – что ж, давайте попробуем. Например, можно считать одну ладонь Хакуина символом вселенной или необусловленного, а кипарис Дзёсю – проявлением высшего принципа, в чем можно распознать пантеистическую направленность буддизма. Но такое интеллектуальное постижение коана не является правильным с точки зрения дзэн, и ни в одном коане не заключено никакого метафизического символизма. Ни в коем случае не путайте дзэн с философией. У дзэн свои собственные корни, и об этом нельзя забывать, иначе вся его совершенная структура распадется на отдельные кусочки. «Кипарис» есть кипарис, он не имеет ничего общего ни с пантеизмом, ни с другим «измом». Ни в каком смысле слова Дзёсю не был философом; он был настоящим мастером дзэн, и все, что исходило из его уст, было результатом его духовного опыта. Поэтому-то мы можем допустить некоторую степень «субъективизма» и, хотя вообще-то дзэн не разграничивает таких понятий, как субъект и объект, мысль и мир, «кипарис» как таковой теряет свое значение. Если посмотреть на коан как на интеллектуальное или концептуальное утверждение и попытаться понять его через ту цепь идей, которую он содержит, то может даже показаться, что коан наконец-то решен; но мастера дзэн легко докажут, что и теперь дзэн все еще в трех тысячах миль от вас, и дух Дзёсю только посмеется, потому что загадка осталась загадкой. Коан достигает тех областей разума, над которыми не властен логический анализ. Когда разум созреет настолько, чтобы достичь уровня Дзёсю, значение слова «кипарис» раскроется само собой.

(…)

Итак, мы увидели, что коан закрывает все возможные пути к умствованию. После нескольких изложений своих взглядов в беседе с мастером, носящей название сандзэн, вы наверняка приходите к пределу своих резервов, и это захождение в тупик на самом деле есть подлинное начало изучения дзэн. Еще никому не удавалось приобщиться к дзэн, не испытав этого состояния. Когда достигнута эта точка, можно считать, что решение коана достигло половины той цели, для которой он предназначался.

Условно говоря, – а я думаю, что обычному читателю именно эта форма представления дзэн покажется самой удобной, – в нашем разуме есть неведомые области, которые находятся за гранью мира отношений. Не следовало бы называть эти области «подсознательное» или «надсознательное». Слово «за» используется лишь потому, что оно в данном случае лучше всего подходит. Вообще-то в нашем сознании нет ни «за», ни «под», ни «над». Разум – единое, неделимое целое, и его нельзя разъять на куски. Так называемая terra incognita есть уступка дзэн привычному способу говорения, ведь какую бы область сознания мы ни взяли, она будет засорена мешаниной из самых разных понятий, и чтобы вымести из разума весь этот мусор и помочь ученику обрести настоящий опыт дзэн, мастера порой и подсказывают нам, что в разуме есть некоторая неизвестная область. Хотя в актуальной жизни и нет этой области вне сознания, мы говорим о ней просто потому, что так легче понять предмет разговора. Когда коан разрушит препоны на пути к истине, все мы поймем, что никаких «тайников разума» нет…

Коан не головоломка и не остроумное высказывание. У него совершенно определенная цель – пробудить сомнение и довести его до крайней степени. Утверждение, основанное на логике, можно постичь умом; если и есть сомнения и сложности, они растворяются сами собой, следуя естественному течению мыслей. Известно, что все реки текут в океан; но коан, точно железная стена, преграждает путь и угрожает отбросить любую интеллектуальную попытку. Когда Дзёсю говорит: «Кипарис во дворе», а Хакуин просит слушать звук одной ладони, логикой этого не постичь. Возникает чувство, что прерван свободный полет мысли. Вы сомневаетесь, вы колеблетесь, вы взволнованы, вы озабочены, вы не знаете, как преодолеть эту неприступную преграду. Когда достигнут этот предел, ваша личность, ваша воля, ваша глубинная природа – все направлено на решение этой задачи, без мыслей о «я» и «не-я», об «этом» и «том», все брошено на железную стену коана, прямо и без остатка. Это «бросание» всего вашего существа на коан неожиданно открывает дотоле неизвестные области разума. С точки зрения интеллекта это переход границ логического дуализма; но в то же время это и возрождение, пробуждение некоего внутреннего чувства, которое подталкивает нас к постижению истинного положения вещей. Впервые смысл коана ощущается так же ясно, как ощущается холод, когда касаешься льда. Глаз, конечно же, видит, и ухо слышит, но именно ум как целое достигает сатори; да, это восприятие, но восприятие высшего порядка. Тем и ценна дисциплина дзэн, что она рождает непоколебимое убеждение в том, что есть нечто большее, чем просто интеллект.

И вот, когда стена коана сломана и нет больше преград, выстроенных разумом, вы возвращаетесь к привычному пониманию мира, где властвуют принципы относительности. Здесь, конечно, одна ладонь не произведет звука, пока по ней не хлопнут другой. Кипарис высится прямо перед окном; у всех человеческих существ глаза расположены горизонтально, а нос – вертикально. Теперь в этом мире есть еще и дзэн. То, что представлялось бесконечно далеким, стало близким, ежедневным, обыденным. Выходя из состояния сатори, мы видим знакомый мир во всем бесчисленном разнообразии предметов и идей и называем его хорошим.

(…)

Мне могут возразить: «Если вы утверждаете, что дзэн настолько далек от интеллекта, то в нем не должно быть никакой системы; да в нем и не может ее быть, потому что само понятие системы создано интеллектом. Чтобы быть последовательным, дзэн должен быть основан на простом абсолютном опыте и не признавать ни системы, ни дисциплины. Коан должен казаться каким-то наростом, излишеством, противоречием». Теоретически или, скорее, с абсолютной точки зрения это совершенно верно; поэтому, если понимать дзэн буквально, необходимо согласиться с тем, что в нем не должно быть места ни коану, ни окольным путям мысли. Только палка, только веер, только слово! Даже если вы скажете: «Это палка», «Я слышу звук», «Я вижу кулак», – то дзэн в этом уже не будет. Ведь дзэн краток, как вспышка молнии, он не оставляет ни времени, ни места для размышлений. Мы говорим о коане или о системе только тогда, когда приходим к практической или конвенциональной стороне этого. Ведь я уже упоминал, что моя работа, не говоря уже о любой попытке систематизации дзэн, есть лишь уступка, снисхождение, компромисс.

Для стороннего взгляда такая систематизация невозможна, потому что дзэн соткан из противоречий, и то, что согласия нет даже среди дзэнских мастеров, нередко сбивает с толку. Один принимает то, что с негодованием отвергает другой, третий в лучшем случае саркастически усмехается, глядя на них обоих, поэтому непосвященный зачастую приходит в тупик от этих бесконечных хитросплетений. Но о дзэн нельзя судить по первому впечатлению; такие понятия, как система, рациональность, последовательность, противоречие и несогласие, – поверхность дзэн; чтобы понять дзэн, надо перевернуть ткань наизнанку и изучить ее с другой стороны, где мы сразу же сможем проследить все сложные переплетения нитей. Это переворачивание привычного порядка и есть то, что нужно для изучения дзэн.

(…)

Для пользы учеников, желающих углубиться в изучение коанов, которые предлагают для решения дзэнские мастера, я привожу здесь некоторые из них.

Однажды Кёсан, получив от Исана зеркало, показал его собранию монахов и сказал: «О братья, Исан прислал мне это зеркало; но кому оно принадлежит, мне или Исану? Если зеркало мое, как оно может быть от Исана? Если оно принадлежит Исану, почему я держу его в своих руках? Если вы сделаете утверждение, которое разобьет его признак, зеркало останется в целости, если нет, я его разобью». Он повторил это трижды, но монахи оказались бессильны разрешить противоречие, и зеркало было разбито.

Тодзан пришел к Уммону за советом; тот спросил:

– Откуда ты пришел?

– Из Сато.

– Где ты провел лето?

– В Ходзи, что в провинции Конан.

– Когда ты отправился туда?

– Двадцать пятого числа восьмого месяца. Уммон возвысил голос и произнес: «Тридцать ударов тебе. Можешь отдыхать».

Вечером Тодзан пришел в комнату Уммона и спросил, чем же он так провинился, что был наказан тридцатью ударами. Мастер ответил: «Зачем же ты бродишь по всей стране? О мешок из-под риса!»

Исан дремал, когда к нему вошел Кёсан. Услышав шаги, Исан отвернулся к стене.

Кёсан сказал: «Я твой ученик, не стесняйся».

Мастер пошевелился, словно был готов проснуться. Кёсан собирался уже покинуть комнату, но мастер остановил его: «Хочу рассказать тебе, что мне приснилось».

Кёсан почтительно склонился перед учителем.

Исан сказал: «Угадай».

Кёсан вышел и вернулся, неся таз с водой и полотенце. Мастер умыл лицо водой, но не успел усесться, как вошел другой монах, Кёгэн. Мастер сказал: «Мы здесь творим чудеса, а не банальные вещи».

Кёгэн ответил: «Я стоял за дверью и все слышал».

«Расскажи, если слышал», – потребовал учитель.

Кёгэн принес ему чашку чая.

Исан, улыбнувшись, заметил: «О монахи, до чего же вы умны! Мудрость ваша и чудесные дела воистину превосходят деяния Шарипутры и Маудгальяяны!»

Сэкисо (Ши-шуан) скончался, и все полагали, что теперь ему должен наследовать старший монах. Но Кюхо (Цзю-фэн), помощник покойного, возразил: «Подождите. У меня есть вопрос, ответ на который должен знать новый наставник. Старый мастер учил нас: „Укротите все свои страсти; будьте как холодный пепел и увядшие листы; крепко сомкните уста, чтобы плесень покрыла их; будьте чисты и непорочны, точно белые лилии; будьте холодны и тверды, подобно курильнице в покинутом храме“. Как это понять?»

– Это, – сказал старший монах, – есть состояние полного разрушения.

– Нет, – заметил Кюхо, – ты не смог ничего понять.

– Да? – возмутился старший монах. – Что ж, зажгите благовонную палочку: если и я в самом деле не понял слов старого мастера, я не смогу войти в транс раньше, чем она догорит.

Сказав это, старший монах погрузился в состояние глубокого транса, из которого он уже больше не вышел. Постучав по плечу своего усопшего собрата, Кюхо сказал: «Да, ты отлично показал нам, как войти в транс, но слова старого мастера так же далеки от тебя, как и раньше». Вот хорошее доказательство, что дзэн полностью отличен от погружения в ничто.

В традиции дзэн насчитывается 1700 коанов, но было бы излишеством перечислять их все. В практических целях достаточно бывает меньше десяти или даже меньше пяти, а то даже и одного коана, чтобы открыть разум ученика к высшей истине дзэн. И все же полное просветление достигается лишь через самопожертвование интеллекта, поддержанное незыблемой верой в правоту того, что исповедует дзэн. Но просветления не будет, если ученик начнет разрешать один коан за другим, как это обычно принято, например, в школе риндзай. Дело здесь совсем не в количестве; нужны только вера и усилия, без которых дзэн – пустая болтовня. Тем, кто считает дзэн пустословием и абстракцией, никогда не постичь его глубин; только железная ноля поможет в этом. Можно задать и разрешить сотни или даже бесконечное множество коанов, ведь Вселенная не имеет пределов. Но не в этом должна состоять наша цель. Нужно стремиться к свободному, всеобъемлющему взгляду, который способен проникнуть в самую суть явления, и тогда уже коан сам позаботится о себе.

Правда, в системе коанов скрыта и некоторая опасность. Некоторые видят в них вершину изучения дзэн, забывая о том, что на самом деле его цель – изменение внутренней природы человека.

Сокэй-ан
Два коана из двадцати пяти[21]21
  Sokei-an. Twenty-five Koans // Sokei-an. Cat’s Yawn. First Zen Institute of America. New York, 1947.


[Закрыть]

Спокойствие разума

В то время, когда Бодхидхарма пришел в Китай, там была в расцвете схоластическая буддийская философия. В Южном Китае буддийский император, лянский У-ди, воздвигал множество храмов и монастырей и давал приют их обитателям. Столицей его был город Кэнко (кит. Цзянькан), нынешний Нанкин.

В Северном Китае буддизм тоже был широко распространен. Многие буддийские наставники несли свои драгоценные рукописи северным путем, по Па-мирскому плато, через китайский Туркестан, пустыню и вниз по течению Желтой реки к городу Лояну, стоявшему на восточном берегу Желтой реки. Лоян был столицей царства Вэй, а в те времена еще и центром культуры и буддийской миссии.

Бодхидхарма прибыл в Китай из Южной Индии морем. Он сошел на берег в Кантоне и направился в Кэнко. Там он встретился с императором У-ди и беседовал с ним о буддизме. Император спросил:

– Я построил много монастырей и приютил у себя немало монахов. Какая мне будет награда?

Бодхидхарма ответил, не задумываясь:

– Никакая!

Император не сумел понять этого ответа. Тогда Бодхидхарма оставил его страну, переправился через реку Янцзы и пошел на север, в царство Вэй. Времена тогда были смутные. Кроме того, двор кишел индуистскими монахами. Бодхидхарма почувствовал там себя чужим, оставил Лоян и направился в храм Сёрин, на гору Су (кит. Суншань).

Он видел, что в Китае доминирует схоластический, философский, буддизм, что буддийские ученые никогда не постигнут истину. Бодхидхарма понял, что должен провозгласить подлинное учение Будды. Это учение нельзя было показать в лекциях, поэтому он демонстрировал его своим телом.

Напротив храма Сёрин есть высокий утес Сёсицу. Пещера, из которой он был хорошо виден, стала жилищем Бодхидхармы. Девять лет сидел он, глядя на скалу, и ни слова не говорил тем, кто к нему приходил. Китайцы прозвали его «брахманом, смотрящим на стену». Много дней и ночей провел Бодхидхарма, сидя в позе лотоса и погрузившись в глубокую медитацию.

Впрочем, его медитация не была тем, что обычно понимают под этим словом, т. е. как размышление о чем-то абстрактном. Бодхидхарма не опьянялся вином человеческой мысли. Его разум был чист, точно океанский простор; это была пустота реальности. Столичные монахи занимались переводами сутр и бесконечными спорами о мельчайших деталях доктрины, упражняя разум чисто теоретическим познанием. Буддизм, который приходил из Индии в то время, был подобен этой схоластике, потому что истинное учение уже давно выродилось в Индии. Великая удача, что Бодхидхарма принес свет истинного учения в Китай; иначе среди нас теперь не было бы тех, кого можно называть настоящими буддистами!

В Лояне жил человек по имени Эка, известный знаток даосизма и конфуцианства. Он прослышал о Бодхидхарме и для беседы с ним направился в Сёриндзи. Увы, Бодхидхарма не произнес ни слова, и огорченный Эка спустился с горы.

Прошло три года, прежде чем Эка предпринял следующее восхождение. Стояла глубокая зима. Бодхидхарма медитировал в храмовой пещере. Подумайте об упорстве тогдашних людей – какие тяготы они выносили! Бодхидхарма не произносил ни слова, погрузившись в медитацию.

Эка стоял в снегу, ожидая, когда Бодхидхарма заговорит. Однако Бодхидхарма обращал на него внимания не больше, чем на дерево или камень.

Прошла ночь, а Эка все не уходил. К утру снег засыпал его почти по пояс, но он стоял, ибо желал спросить Бодхидхарму об истинном учении.

Поняв, насколько серьезны намерения пришедшего, Бодхидхарма проникся к нему состраданием и спросил:

– Ты так долго простоял в снегу. Чего ты хочешь?

– Прошу вас, наставник, откройте свои уста и преподайте мне истинную Дхарму, – попросил Эка.

– Так ты ищешь Дхарму! – ответил мастер. – С давних времен монахи всю свою жизнь отдают поиску просветления. Его трудно обрести. Как же смеешь ты просить меня стать твоим учителем?

Эка вынул из ножен тяжелый меч, отсек свою левую руку и сказал:

– Вот доказательство моей искренности!

Этот случай приводится во многих текстах, и, конечно, никто из учеников не понимает его буквально. Отсечение руки – это аллегория того, что все общепринятые способы поиска истины должны быть решительно отброшены. Бодхидхарма понял, что Эка готов воспринять его наставления и стать ценным сосудом Дхармы. И он снова спросил:

– Так чего ты хочешь?

Иллюстрация Сэнгая к знаменитому дзэнскому стихотворению из книги Фу-дайси (ум. в 569 г.) «Дзэнские вопросы и ответы».

Иероглифами написано:

 
В страхе и трепете
Пробирается он по доске,
Но не знает несчастный,
Что доска та течет,
А вода – нет.
 

Эти строки соотносятся с известной гатхой Фу-дайси:

 
Иду я с опустыми руками, но все ж в них лопату держу.
Хожу я своими ногами – все ж еду верхом на быке.
Когда я иду через Ло, не речка течет под мостом,
А мост под мною течет.
 

Именно об этих строках было сказано: «Кто хочет заглянуть в суть истины дзэн, должен сначала понять, в чем смысл стихотворения Фу-дайси».

Эка ответил:

– Мой разум еще не обрел спокойствия. Прошу вас, наставник, укажите мне путь для его успокоения.

Японское слово ансин переводится обычно как «покой разума», но на самом деле его значение гораздо шире. «Син» означает душу, дух или ум. Обретение абсолютного спокойствия, полной свободы посредством уничтожения любого волнения – это ансин. Ансин – основа жизни. Без него мы ни на миг не сможем быть радостными. Обретя ансин, мы сможем оставаться спокойными, что бы ни случилось.

Эка много лет глубоко изучал конфуцианство и даосизм, но спокойствие никак не приходило к нему. Он посетил многих учителей, но понял еще далеко не все. В глубине его ума таились сомнения. А ведь когда художник сомневается, он не может творить; когда сомневается воин, он не может идти в битву; когда сомневается учитель, он не может учить; когда сомневается священник, он не может убедить приходящих к нему. Не важно, как вы действуете: если ваш разум неспокоен, настоящий человек узнает об этом. Эка же был искренним учеником и не стал скрывать своих сомнений.

Мастер сказал:

– Расстели передо мной свой разум. Я успокою его.

«Расстели передо мной свой разум» – другими словами, покажи мне свой разум. Это слова настоящего реалиста! «Ты много сказал. Я много услышал. Но покажи же мне Это!»

Есть одно колоритное американское высказывание: «Я из Миссури, а вот ты что можешь показать?» Так и дзэн – он не признает пустых слов.

Итак, Бодхидхарма сказал:

– Покажи мне свой разум! Эка возразил:

– Но разум нельзя расстелить.

И мастер сказал:

– Вот я и успокоил твой разум.

«Вот я и успокоил твой разум» – это коан. Конечно, ответ – как его понимают в дзэн – не записан ни в одной книге, и любой монах не скажет вам ничего больше.

Я поднял целое облако пыли и дал ноги змее, у которой не было в них нужды. Поэтому больше пыли я не подниму.

Осколок черепицы

Однажды монах Тикан-дзэндзи из монастыря Кёгэн полол сорняки возле развалин старинного храма. Он отбросил в сторону осколок черепицы, и тот со звоном ударился о стебель бамбука. В тот же миг монах обрел просветление. Позже он так написал об этом:

 
Осколок черепицы
Заставил меня забыть все, что я знал.
Незачем менять свою природу.
Занятый обычными делами,
Бреду я по древнему пути.
Я не унываю в пустыне не-ума;
Я прохожу везде, но не оставляю следов —
Ни цвета у меня нет, ни звука.
И все просветленные говорят мне:
«Вот таково Просветление».
 

Каттосю

Тикан-дзэндзи был родом из Сэйсю (кит. Цзин-чжоу). Оставив мирскую жизнь, он ушел из дома и, всем сердцем стремясь к постижению буддизма, пришел к Исану в Тансю (кит. Даньчжоу), где поселился вместе с монахами.

Увидев, что Тикан достоин быть орудием Дхармы и надеясь, что мудрость его со временем станет лишь ярче и глубже, мастер Исан сказал ему однажды:

– Я не буду спрашивать тебя, как идет твоя учеба и насколько хорошо знаешь ты священные книги. Но скажи мне только, кем ты был до своего рождения, когда находился в утробе матери и тебе все равно было, куда идти – на север, на юг, на восток или на запад? Если сможешь ответить, я дарую тебе печать, в знак того, что знание твое настоящее.

Вопрос мастера стал первым шагом Тикана к просветлению. Но тогда он стоял сбитый с толку, тщетно стараясь найти хоть какой-нибудь ответ. Что бы он ни говорил, ничего не нравилось мастеру. И вот, отчаявшись, ученик воскликнул:

– Умоляю вас, осё, подскажите мне нужное слово!

– Если я подскажу, это будет мой ответ. Подумай, и ответ придет к тебе сам. Пойми, если я поделюсь с тобой своим знанием, для тебя в этом не будет пользы.

Тикан вернулся из комнаты мастера и обратился внутрь себя. Потом, как вы знаете, он перечитал множество книг. Тикан изучил все сутры, проштудировал пять тысяч сорок восемь томов буддийских священных книг. Но вот в своем сердце он не искал ответа. У меня на полках стоят все эти тома – уверяю вас, в наши дни ни одному монаху не хватит жизни, чтобы прочесть их.

В конце концов Тикан разгневался и подумал: «Нарисованной едой не наешься. А книги – это все равно, что нарисованная еда». Он развел костер и сжег книги все до единой.

– Не буду больше изучать буддизм, – сказал он себе. – Стану монахом, буду медитировать всю жизнь, просить подаяние и позволю разуму отдохнуть.

Так он в горе и отчаянии спустился с горы. Переправившись через реку Янцзы, Тикан направил свой путь на север и через много дней достиг города Нанё (Наньян), где лежали в развалинах древний храм и пагода, построенная в память Тю-кокуси (ум. в 775 г.), одного из учеников шестого патриарха. Тикан-дзэндзи был современником Риндзая (ум. в 868 г.), т. е. жил двумя поколениями позже Тю-кокуси.

Зная о том, что Тю-кокуси – а учитель императора назывался «кокуси», т. е. «наставник страны», – достиг просветления без чьей-либо помощи, Тикан решил остаться в этом разрушенном храме один. И сегодня в некоторых местах Индии, например в Буддхагае, можно увидеть монахов, которые молча подметают землю или медитируют. Среди них есть и японцы, и китайцы. А в Китае монахи часто сидят прямо на земле перед входом в храм, медитируя день и ночь. Со времен Шакьямуни ничего не изменилось. Каждый знает, что просветлению не учат в школе.

Тикан без устали выпалывал сорняки и мел землю. Даже во время медитации не позволял он себе вздремнуть! В заботах повседневности он следовал древним путем. Это подлинный путь практики дзэн. Но вдруг осколок черепицы, который попал ему под руку, зазвенел, ударившись о стебель бамбука, и разум Тикана внезапно раскрылся. Не так ли лунный свет неожиданно освещает пустынное море?

Тикан вернулся к себе и совершил омовение. Потом, воскурив благовоние и почтительно поклонившись в ту сторону, где находился Исан, он возблагодарил мастера на расстоянии такими словами:

– О осё, вы выказали больше сострадания, чем отец или мать! Если бы вы подсказали мне хоть слово, со мной бы сегодня ничего не случилось.

Затем он спонтанно сочинил то самое стихотворение. Эти древние строки, которые увидели свет во времена династии Тан, невозможно совершенно точно передать на другом языке, но все же я постараюсь восстановить то, что было утрачено в переводе.

Осколок черепицы

Заставил меня забыть все, что я знал.

Когда Тикан понял истину, все, что он раньше знал, потеряло значение, точно лодка, которая становится не нужна, как только вы достигнете берега. Двенадцать разделов буддийских писаний – это просто средство, с помощью которого и вы достигнете знания. А достигнув его, вы позабудете все, что знали о буддизме.

Незачем менять свою природу.

Ни природа человека, ни то, что он видит перед собой, не нуждается в изменениях. Те, кто только начинает обучаться медитации, полагают, что нужно отказаться от привычного образа мыслей и войти в некое подобие транса или пройти все степени дхьяны, о которых столько написано в сутрах, особенно в тех, где говорится о нирване, испытанной Буддой. Эти подробные описания – всего лишь критерии нашего погружения в медитацию. Не имеет значения, сколько мы узнали, – никто и никогда не научит, как менять природу разума, потому что это действительно невозможно. Этот разум и есть тот разум, что мы ищем.