Текст книги "Мир дзэн"

Автор книги: авторов Коллектив

Д. Т. Судзуки
Пробуждение нового сознания в дзэн[116]116
  Suzuki D. Т. The Awakening of a New Consciousness in Zen // Eranos Jahrbuch. Bd XXIII. Zurich, 1954.


[Закрыть]

Вкратце мое отношение к «пробуждению нового сознания» таково.

Само определение «пробуждение нового сознания», вынесенное в название этой статьи, нельзя назвать удачным, потому что в дзэн пробуждается не «новое сознание», а старое, которое заснуло тогда, когда мы потеряли «невинность», если воспользоваться библейским словом. Пробуждение на самом деле есть не что иное, как переоткрытие, или обнаружение давно потерянного сокровища.[117]117
  Ср. девятый рисунок из серии «Десять рисунков о пастухе и быке», который называется «Возвращение к первоначальному, назад к источнику». В Ланкаватара сутре также есть упоминание о возвращении в родной город, где знакома каждая тропинка. В «новом сознании» вовсе нет ничего нового. Хакуин (1685–1768) ссылается на Ганто, мастера времен династии Тан, а Косэн (1816–1892) берет в свидетели своего сатори самого Конфуция. В дзэнской литературе можно часто встретить такие, например, выражения: «Вернувшись домой, спокойно сидишь», «Все равно, что встретить свою семью в незнакомом городе» и т. п.
  Понятие «новый», возможно, уместно с точки зрения психологии. Но дзэн по большей части метафизичен и рассматривает личность как целое, не расчленяя ее на составные части. Риндзай говорит о «целом в движении» (дзэнтай саю). Именно поэтому в дзэн часто используются тычки, пинки, хлопки и прочие телодвижения. Практический опыт ценится гораздо выше, чем простые разглагольствования. Язык вторичен. В дзэн сознание, понимаемое в обычном научном смысле, не признается; существо берется как целое. Слон рассматривается как слон, а не как его части, изучаемые слепцами. Это подробно разъясняется далее.


[Закрыть]

В каждом из нас, пусть в разной степени, живо стремление к чему-то, что превосходит мир неравенства. Это несколько туманное утверждение содержит не слишком удачные термины. «Превзойти» подразумевает «уход за пределы», «отдаление», словом, дуализм. Я вовсе не имею в виду, что это «что-то» находится вне того мира, в котором находимся мы. А «неравенство» – это вообще что-то из области политики. Когда я выбирал именно эти слова, то помнил о буддийском понятии асама, которое противоположно понятию сама, т. е. «равное», «то же самое». Мы можем заменить его такими словами, как «различие», «индивидуальность» или «условность». Я лишь хочу подчеркнуть, что как только мы признаем, что этот мир вечно меняется, он перестает нас устраивать и нам начинает хотеться чего-то постоянного, свободного, умиротворенного, вечного.

Это стремление по сути своей религиозно. Каждая религия имеет собственный способ обозначить его, согласно своей традиции. Для христианина это стремление к Царству Божьему, или отречение от мира во имя любви к Богу, или молитва во спасение от вечных мук ада. Буддист скажет, что это поиски независимости, или освобождения. Индуист увидит в этом желание открыть свою истинную природу.

Название, собственно, неважно, потому что все эти слова описывают одно и то же – недовольство положением, в котором оказались люди, говорящие их. Видимо, они просто не знают, как именно обозначить это чувство, и поэтому изобретают для его объяснения самые разные теории.

Я бы назвал это неопределенное чувство стремлением к чему-то. В этом слове, можно сказать, уже содержится идея существования как чего-то такого, к чему нужно стремиться. Возможно, гораздо лучше было бы обозначить чувство неудовлетворенности такими современными словами, как страх, боязнь, неуверенность. Но имя не столь уж важно. Как только разум устает и не может наслаждаться восхитительным чувством равновесия или совершенного единодушия, тут же являются и неуверенность, и недовольство. Мы чувствуем себя точно подвешенными в воздухе и стараемся найти место для посадки.

Два пути открываются здесь: внутренний и внешний. Внешний можно назвать интеллектуальным и объективным, а вот внутренний нельзя назвать субъективным, аффективным или конативным путем. Само слово «внутренний» не так уж верно и выбрано лишь потому, что трудно подобрать ему какое-то другое имя. Ведь все имена принадлежат области разума. Но так как это явление все же нужно называть, пусть это будет внутренний путь, противоположный внешнему.

Хочу сразу же предупредить: как только внутренний путь начинает мыслиться как противоположный внешнему – хотя поступить по-другому и невозможно из-за неспособности человека использовать другие средства общения, кроме языка, – в конце концов внутренний путь неизбежно становится внешним. Истинно внутренний путь есть тот, в котором уже не противопоставляется внутреннее и внешнее. В этом есть логическое противоречие. Но надеюсь, к концу статьи вы поймете, что именно я имею в виду.

По сути своей внешний путь есть вечное движение – неважно, вперед или назад, чаще всего это вообще бег по кругу – в вечной борьбе двух противоположностей, субъекта и объекта. Поэтому внешний путь и не имеет конца, поэтому на нем вас всегда мучает беспокойство, хотя понятие «спокойствие» тоже совсем не всегда означает «тишину», «неподвижность» или «привязанность».

Внутренний путь обратен внешнему. Вместо бесконечного движения, вместо пустой траты сил разум обращается вовнутрь, словно желая разглядеть, что же скрывается за этим всепоглощающим стремлением к обладанию. И он не остановится, пока не узнает, что же это. Ведь остановка – это отрицание движения; движение превращается во что-то другое. Вот что делает интеллект, если замирает внутренний путь. Если при этом есть еще некоторая бифуркация, внешний путь принимает все так, как оно есть, каким оно видится здесь и сейчас, схватывая их в их «есть-ности» или «таковости». Я бы не сказал «в единстве» или «в целостности», потому что эти слова – из словаря внешнего пути. Даже понятия «есть-ность», «этость» или «таковость» – соно-мама по-японски и цзи-мо по-китайски – строго говоря, не описывают внутренний путь. «Быть» – это абстрактное понятие. Гораздо лучше поднять палец и ничего не говорить об этом. Истинный внутренний путь вообще избегает обращаться к языку, хотя и никогда не избегает его.

Внутренний путь не часто прибегает к словам «одно» или «все», но если все же употребляет их, то «одно» значит «то, что никогда не одно», а «все» значит «то, что никогда не все». «Одно» значит «становящееся одним», а не законченное «одно». «Все» значит «становящееся всем», а не законченное «все». Иными словами, на внутреннем пути одно – это абсолютно одно, одно – это все, а все – одно; более того, когда «десять тысяч вещей» сводятся к абсолютному одному, которое есть абсолютное ничто, перед нами открывается внутренний путь в своем совершенстве.

Буддизм, в особенности дзэн-буддизм, в том виде, в каком он развивался в Китае, богат выражениями, принадлежащими внутреннему пути. По сути дела, именно дзэн впервые осмелился заглянуть в глубокую шахту внутреннего мира человека. Чтобы не быть голословным, привожу здесь лишь один пример.

После летних занятий Суйган заявил:

– Все лето я выступал перед моими братьями на Востоке и на Западе. Что, брови у меня все еще растут?[118]118
  По старому индийскому поверью, если человек говорит неправду, все, что растет у него на лице, – брови, борода, – выпадает. Суйган провел все лето в беседах о том, о чем нельзя говорить. Отсюда и эта аллюзия.


[Закрыть]

Один ученик сказал:

– О да, они великолепны! Другой присоединился:

– У вора сердце не на месте.

А третий, недолго думая, воскликнул:

– Кан![119]119
  Язык имеет дело с понятиями; таким образом, то, что нельзя определить, находится вне его пределов. Когда язык насилуют, он портится, становится нелогичным, парадоксальным, непонятным с точки зрения обычного его использования или принятого образа мыслей. Например, считается, что река должна течь, а мост должен стоять над ней. Если это не так, чувства приходят в смятение. Цветы растут на земле, а не на камнях. Значит, если дзэнский мастер говорит: «Я сажаю цветы на камнях», это звучит, по меньшей мере, странно. А странность эта происходит исключительно оттого, что язык используется не по назначению. Дзэн стремится быть прямым и действовать без какого бы то ни было посредника. Отсюда его «кац!» или «кан!». Это всего лишь выражение, к которому не привязано никакое «чувство». Это и не символ; это явление как таковое. Человек действует, а не апеллирует к понятиям. Это можно понять только с точки зрения внутреннего пути.


[Закрыть]

Само собой разумеется, высказывания учеников, как и слова мастера, открывают нам картину, видимую только с внутреннего пути. Все эти ответы могли возникнуть только из бездны абсолютного ничто.

Теперь мы переходим к психометафизическому аспекту внутреннего пути. Буддисты называют его «бездной абсолютного ничто», или кокоро по-японски. На китайском языке это слово звучит как синь, на санскрите – читта, или сарвасаттвачитта, если воспользоваться термином из труда Ашвагхоши «Пробуждение веры». Первоначально слово кокоро имело психологические коннотации, означая «сердце», «душу», «дух», «разум», «мысль»; позже так начали называть сердцевину, или суть, вещи, и это слово стало синонимом метафизического понятия «субстанция» и этических «искренность», «верность», «правда» и т. п. Поэтому трудно объяснить по-английски одним словом, что такое кокоро.

Из этого кокоро произошло все, и все когда-нибудь вернется туда же. Но это не имеет отношения ко времени. Кокоро и все вещи суть одно, но в то же время и не одно; это пара, но и не пара.

Однажды монах спросил Чжао-чжоу (яп. Дзёсю): «Меня учили, что десять тысяч вещей возвращаются в Одно. А куда же возвращается Одно?»

Чжао-чжоу ответил: «Когда я жил в Цзинчжоу, было у меня платье весом в семь цзиней».

Это мондо[120]120
  Мондо (яп.) – букв. вопросы и ответы.


[Закрыть] точно показывает разницу между внешним и внутренним путем. Если такой вопрос зададут философу, он сошлется не на один десяток книг. Но мастер дзэн, идущий внутренним путем, не станет отвлекаться на размышления и сразу даст точный, окончательный ответ.

…Кокоро, совершенно свободное от всяких мудрствований, и есть бездна абсолютного ничто. Но все же в самой глубине его что-то движется. С точки зрения внешнего пути это непознаваемо, ибо как может абсолютное ничто вообще двигаться? Должно быть, в этом есть какая-то загадка. Возможно, кто-нибудь назовет ее «загадкой существования». Кокоро словно исчезает в невообразимых глубинах бездны. Кокоро стремится познать себя…

В западной терминологии кокоро, скорее всего, родственно понятию «Бог» или «Божественность». Бог также хочет познать себя; он не мог или не хотел вечно оставаться одним и тем же, погруженным в медитацию. Каким-то образом он возник из самого себя, произнес первую мантру: «Да будет свет!», и тут же возник целый мир. Откуда? Ниоткуда! Из ничего! Из Божественности! Мир есть Бог, Бог есть мир, и Бог говорит, что это хорошо.

По Ашвагхоше, «в самой глубине кокоро сам собой просыпается нэн». Нэн (кит. нянь, санскр. читтакшана) есть тот момент, когда сознательное приходит к самому себе; оно, так сказать, встает из бессознательного, хотя и с некоторой задержкой. На санскрите слово экачиттакшана буквально означает «одно мгновение разума (или одной мысли)». Это есть «мгновенная мысль», или «единица сознания», формирующая сознание подобно секунде или минуте, т. е. оказывается единицей измерения времени. «Спонтанно» (яп. коцунэн) обозначает способ, каким читтакшана появляется в кокоро. Ведь и Бог произнес свое «да будет» спонтанно. Когда говорят, что в кокоро мысль возникает, чтобы оно познало самого себя, то подразумевают, что возникает она ненамеренно; просто так случилось, т. е. само по себе.

Но в связи с этим нужно обязательно помнить, что когда мы говорим «ненамеренно», то понимаем это как бы извне, разумом, и с трудом увязываем с понятием сознательного. Для того чтобы разъяснить это, нужно долго и много спорить, но так как это не касается нас здесь напрямую, позвольте сказать лишь, что в понятии «Бог», как и в понятии «кокоро», свобода и необходимость есть одно.

Когда буддисты упоминают Бога, они не имеют в виду Бога в библейском понимании. Когда я говорю, что Бог создал свет, о чем нам рассказывает Книга Бытия, я ссылаюсь на нее в надежде, что так мои читатели-христиане лучше поймут буддийскую идею внутреннего пути. Поэтому дальнейшие мои рассуждения нужно понимать именно в этом смысле.

Известно, что библейский Бог открыл свое имя Моисею на горе Синай, сказав: «Я есмь Сущий». Конечно, я не большой знаток иудейской и христианской теологии, но это «имя» – неважно, каково первоначальное значение еврейского слова – представляется мне настолько значительным, что ни в коем случае нельзя пренебрегать им, если мы хотим понять развитие идеи Бога в христианской мысли. Библейский Бог всегда личностен, даже, я бы сказал, интимен, почему же он назвал себя таким чисто метафизическим именем, которое открылось Моисею? Но это верно лишь с точки зрения внешнего пути, а вот для пути внутреннего «Я есмь Сущий» – это так же естественно, как плеск рыбы в горной реке или облако, плывущее по небу. «Есть-ность» Бога так же реальна, как моя «есть-ность», или как «есть-ность» кота, спящего на коленях у хозяйки. Именно это отразилось в изречении Христа: «Я был прежде Авраама». В этой есть-ности, которая не подпадает под категорию метафизических абстракций, я вижу доказательство фундаментального единства всех религиозных переживаний.

Если мы вернемся к началу нашей статьи, самопроизвольность есть-ности – это то, что раскрывается в «вечной жажде» к чему-то, неподвластному внешнему рационалистическому пути. Желание кокоро познать самого себя или требование Бога увидеть «свет» есть, выражаясь человеческим языком, не что иное, как наше стремление превзойти мир частностей. Но увы, живя в реальном мире, мы слишком часто увлекаемся процессом «познания», которое начинается, едва мы выходим из сада «невинности». Все мы сразу же хотим «знать», «чувствовать», «выбирать», «решать», «нести ответственность» и т. д., а взамен получать то, что принято называть «свободой».

«Свобода» же – это понятие, принадлежащее только внутреннему пути, а никак не внешнему. Но в нашем разуме все перепуталось, и мы бешено гонимся за тем, чего никогда не достигнешь на внешнем пути. В этой сумасшедшей гонке нами все сильнее овладевает беспокойство, потому что мы забываем о состоянии «самопроизвольной есть-ности».

Теперь мы видим, что «пробуждение нового сознания» вовсе не всегда радостно. Мы стремимся к тому, что мы потеряли, а не к чему-то неизвестному, о чем у нас нет ни малейшего представления. На самом деле в мире, в который мы пришли на какое-то время, ничего неизвестного нет. Любое стремление подразумевает, что у нас есть некие первоначальные знания о том, к чему мы стремимся, хотя мы можем этого совершенно не осознавать. Стремление того рода, о котором говорю я, – это тень первоначального кокоро, отбрасываемая на внутренний путь. От настоящего объекта мы не сможем избавиться до тех пор, пока вновь не обратимся к обители, которую так небрежно покинули. «Пробуждение нового сознания» – это, таким образом, обретение себя в той первоначальной пустоте, где все мы пребывали до нашего рождения. Это ощущение возвращения, абсолютного спокойствия, хорошо описанное в литературе любой религии.

Чувство абсолютного спокойствия подразумевает спокойствие свободы, а спокойствие свободы и есть не что иное, как «пробуждение нового сознания». Как правило, мы любим порассуждать о свободе, имея в виду чаще всего ее политическую и моральную сторону. Но пока мы идем внешним путем восприятия мира, мы не поймем, что такое свобода. Все формы свободы, о которых мы обычно говорим, – это вовсе не свобода по своей сути. И большинство людей, увы, здесь сильно заблуждаются.

То, что «пробуждение нового сознания» есть на деле возвращение к нашей изначальной обители, хорошо сочетается с христианской идеей Бога-Отца. Его «дом» был моим, когда я был мал, и оставался моим до тех пор, пока я не вырос. Но ведь я и не смогу никуда от него уйти. Я всегда там, где я родился, – именно там и ни в каком другом месте. То, что я не там, – это игра воображения, иллюзия, в которую меня заставляли верить. Понять это – значит, повернуться к новому сознанию. Здесь нет ничего нового; это лишь обретение, казалось бы, утраченного; в то же время у меня это было; и я был в этом, я долго нес это в себе; следовательно, я – это оно, а оно – это я.

(…)

В дзэн мысль о восстановлении или возвращении может быть обнаружена в упоминании Эно «изначального (или первичного) лица», которое, как он хотел, должны увидеть его ученики. Под «лицом» он понимал то, чем мы были до своего рождения. Иначе говоря, это лицо «невинности», которое было у нас до того, как мы съели плод с древа познания добра и зла. «Древо познания» есть внешний путь разума. Когда мы стоим на нем, «невинность», т. е. внутренний путь, прячется и становится невидимой. Большинство людей видят в слове «невинность» прежде всего термин из области морали, но я бы придал ему, скорее, символическое значение. «Невинность» – это то же самое, что «изначальное (или первое) просветление» Ашвагхоши, в котором мы все пребывали или пребываем. Ее нельзя потерять даже тогда, когда нами полностью владеет «знание», потому что без нее наше существо-мание теряет всякий смысл, да и само «знание» в любом его виде становится невозможным. В этом отношении «внутренний путь» – одновременно и внутренний, и внешний. Когда он отделяется и мыслится как противоположность внешнему пути, то сразу же перестает быть самим собой.

Дзэн часто критикуют за то, что у него нет связи с миром частностей. Но дзэн никогда не уходил из этого мира, следовательно, вопрос о связи отпадает сам собой.

Великий труд Ашвагхоши о махаяне называется «Пробуждение веры», но дзэн не так уж часто пользуется этим термином. Дело в том, что любая вера подразумевает разделение, дзэн же, наоборот, его отрицает. Но если слово «вера» используется в абсолютном смысле, т. е. в согласии с «внутренним путем», можно считать, что вера – это другое название сатори, и не что иное, как «пробуждение нового сознания», хотя, повторюсь, в этом дзэн не открыл ничего нового. Имя, собственно, неважно – «пробуждение нового сознания» есть пробуждение веры в понимании Ашвагхоши, т. е. в абсолютном понимании. Далее, вера способствует укреплению в «изначальном просветлении», в котором все мы постоянно пребываем. Вера возвращается к нам, к настоящим нам, и не имеет ничего общего с так называемым объективным существованием Бога. Христиане и другие теисты совершенно напрасно стараются доказать этот тезис до того, как начинают в него верить. Но с точки зрения дзэн объективность Бога не обсуждается. Я сказал бы, что те, кто осмеливается рассуждать на эту тему, вообще не имеют Бога – ни субъективно, ни объективно. Если есть вера, есть Бог. Вера – это Бог, Бог – это вера. Желание объективных доказательств есть убедительное доказательство того, что Бога еще нет. Не Бог дает нам веру, а вера дает нам Бога. Имейте веру, а вера создаст Бога. Вера – это Бог, который познал сам себя.[121]121
  Разве я не могу утверждать, что христианам недоставало Христа и поэтому он у них есть? И что они нуждались в его матери, Марии, и она у них есть? Будучи матерью Христа, она не могла оставаться с нами на Земле и поэтому была взята на небо. Небо – понятие нематериальное. В нашем религиозном опыте то, что считается логическим законом причинно-следственной связи, воспринимается иначе – сначала идет следствие, а потом причина. Не причина влияет на следствие, но следствие влияет на причину.
  Когда буддиста школы син спросили: «Может ли Амида спасти нас?», он ответил: «Вы еще не спасены!» Христиане могли бы согласиться с этим. Они сказали бы нам, что прежде всего должна быть вера, а все прочее приложится. Не напрасны ли попытки некоторых христианских теологов доказать историчность Христа и утверждать, что именно поэтому мы и должны в него верить? То же самое можно сказать о его распятии и вознесении.
  Можно задаться вопросом: если вера первоначальна, почему существует столько ее проявлений? Одни верят в Христа, другие в Кришну, третьи в Амиду, и так без конца. К чему эти различия? Почему в истории мы видим нескончаемую борьбу между ними?
  Не знаю, покажется ли вам удачным мое объяснение, но я считаю, что вера, как только се начинают выражать, сразу окружается всевозможными случайными обстоятельствами – исторической эпохой, индивидуальными темпераментами, географическими условиями, биологическими особенностями и др. Что касается борьбы между ними, она неизбежно будет затихать по мере того, как мы будем ближе знакомиться с этими обстоятельствами. А это – одна из наших целей в изучении религии во всех ее проявлениях.


[Закрыть]

Как только дзэн-буддист обретает сатори, к нему приходит вся Вселенная; верно и обратное – с сатори вся Вселенная уходит в ничто. В одном смысле сатори возникает из абсолютного ничто, в другом смысле – в него же и уходит. Таким образом, сатори одновременно есть и полное разрушение, и созидание.

Однажды монах спросил мастера: «Исчезнет ли „это“ вместе со всей Вселенной, когда ее пожрет огонь в конце кальпы?» Мастер ответил: «Да». А другой мастер на тот же вопрос ответил: «Нет». С точки зрения внутреннего пути, «да» и «нет» – это одно; разрушение и созидание едины.

Пробуждение нового сознания есть пробуждение веры, а пробуждение веры есть создание новой Вселенной, имеющей бесконечные возможности.[122]122
  Возможно, что утверждение «вера создает Бога» не совсем точно. Я хочу сказать, что вера открывает нам Бога и одновременно Бог открывает человека. Это взаимное открытие друг друга, и оно происходит одновременно. Пользуясь буддийскими терминами, если Амида просветлен, то все существа просветлены, а когда мы просветлены, то осознаем, что Амида достиг своего просветления в то же время, как мы возродились в Чистоте. Объективная интерпретация обнаруживает, что критики не проникли глубоко в сущность вопроса.


[Закрыть] На самом же деле новая Вселенная – это очень старая Вселенная, где живые и неживые существа спали беспробудным сном, пока не было сказано: «Да будет свет». Библейское понимание времени здесь не имеет смысла.

(…)

В заключение… хочу сказать еще об одном важном аспекте изучения современного дзэн. Я имею в виду систему коанов, которая открыла в дзэн новый путь, но которая, мы знаем, сильно вредит, если пользоваться ею бездумно. Как и в случае с языком, все люди неосознанно делают и хорошее, и плохое. Система коанов использовалась как новое явление для распространения и сохранения особой духовной культуры – дзэн – и стала новым способом изучения психики, интересным, как я полагаю, всем, кто изучает психологию религии и вообще психологию. Я уже писал об этом в своих книгах, но здесь есть еще много неразрешенных вопросов. Естественно, необходимо сотрудничество и западных, и восточных специалистов. Но пока этим никто и нигде серьезно не занимался. А ведь эта область исследования религиозных знаний крайне важна. Я имею в виду даже не столько научные интересы, сколько интересы мировой культуры, которая, хотим мы того или нет, принимает различные формы, несмотря на все политические и иные перипетии. Мир становится единым, таким, каким он и должен быть, и различие между Востоком и Западом стирается медленно, но верно. Эра Просвещения идет на смену любым предрассудкам.

VI
Всеобщий дзэн

Три мудреца – Будда. Конфуций и Лао-цзы – угощаются персиковым вином. Вкус его кажется им разным, хотя вино в кувшине одно и то же. Этим Сэнгай хочет сказать, что буддизм, конфуцианство и даосизм происходят из одного источника и стремятся к одной истине.

1
Дзэн в цитатах из восточной и западной литературы

 
Вот мысли всех людей всех возрастов и стран, и не я один так думаю.
Если они не твои так же, как мои, – они ничто или почти ничто.
Если они не обнимают все, – они почти ничто.
Если они не загадка, они ничто.
Если они не близко и не далеко, они ничто.
 

Уолт Уитмен «Листья травы»

Учение дзэн проверено временем и практикой, которая создана специально для того, чтобы вызвать состояние просветленного сознания. Обычный западный человек, который захочет прийти к этой цели путем дзадзэн и сандзэн, дзёдо и куфу, коанов и мондо, обязательно испытает серьезные духовные перемены. Это не означает, впрочем, что особое дзэнское «пробуждение» географически ограничено лишь районом Азии. Во всех мировых культурах поэты, мистики, художники и философы испытывали похожие чувства, познавая тот мир, который определяется прилагательным «дзэнский». Одним из первых тезис о всеобщем характере дзэн высказал Р. X. Блайс. Вдохновившись его примером, я решила выбрать из западной и восточной литературы образцы похожих на дзэнские взглядов, настроений и ощущений. Хорошо зная, как опасно вырывать строки из контекста, я старалась делать это как можно осторожнее. Цитаты были сгруппированы мной в шесть частей – «Кто я?», «Непривязанность», «Здесь», «Сейчас», «Одно», «Взгляд дзэн». Так как отрывки расположены по определенному плану, я надеюсь, что читатель прочтет их по порядку.

Н. У. Росс