Текст книги "Знание - сила, 2005 № 09 (939)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Комментируя положение вещей, исследователи предположили, что женщины считают смерть мужа более значимой потерей для семьи, в том числе и с экономической точки зрения. Возможно также, что мужчины просто чаще нуждаются в донорской почке. Авторы исследования полагают, что у жен вообще больше развиты чувство долга и ответственность за членов семьи. При этом, как показал опрос, женщины-доноры, в отличие от мужчин, не придают большого значения своему поступку.

Курильщиков стало меньше

Согласно одному из исследований, британские подростки стали меньше курить, поскольку не выпускают из рук мобильные телефоны. Эти же "игрушки" уводят из тинейджерских карманов "лишние" деньги, которые те могли бы тратить на сигареты. Статистика показывает, что с 1998 года количество 15-летних курильщиков мужского пола снизилось с 28 процентов до 19,а количество курящих девушек – с 33 до 25 процентов.

Это всего лишь миф

Издавна было принято считать, что немцы очень пунктуальны. На самом деле это скорее миф, чем реальность. Об этом свидетельствуют результаты опроса, проведенного среди сотрудников крупных фирм девяти стран. Оказалось, что 46 процентов немецких фирмачей время от времени опаздывают на деловые встречи, а с десятью процентами это случается постоянно.

Еще более печальную картину демонстрируют бизнесмены Франции и США, которые проявляют непунктуальность чаще немцев. 20 процентов французских и 50 процентов американских руководителей фирм очень часто опаздывают на деловые встречи.

Если исчезнут тропические леса

Каждую минуту на земном шаре уничтожается 40 гектаров тропических лесов. Если они и впредь будут вырубаться такими темпами, то через несколько десятилетий тропических лесов не останется вовсе.

А это приведет к эрозии почвы и изменению климата на планете. Например, в центральных районах Панамы, где вырублены все леса, за последние 50 лет дождей стало выпадать на 40 сантиметров в год меньше, а некоторые ученые с уничтожением экваториальных лесов связывают расширение пустыни Сахары.

Концентрация газов увеличивается

Каждый год в результате хозяйственной деятельности человека в семь раз увеличивается концентрация в атмосфере таких газов, как закись азота, окись и двуокись углерода, метан, трихлорэтан, что ведет к созданию парникового эффекта.

Будущее – за морем

Германия стала чемпионом мира по ветроэнергетическому хозяйству. Сейчас на долю Германии приходится более трети мирового производства электроэнергии с помощью ветра. На втором и третьем местах с большим отрывом идут США (25 процентов) и Испания (15 процентов). Если верить прогнозам Германской ассоциации ветроэнергетики, то в 2010 году установленная мощность всех электростанций должна превысить 22500 МВт.

Между прочим, ветроэнергетические установки можно размещать и в прибрежных водах. Здесь есть целый ряд преимуществ: над водой ветер более сильный и устойчивый. За счет этого увеличивается и энергия. Причем турбины можно установить на таком расстоянии, что они перестанут мешать местным жителям.

Неоспоримое достоинство

Французский шарм – так издавна принято говорить об обаятельных, изысканных и остроумных француженках. Но у этих дам есть еще одно неоспоримое достоинство: они чемпионы Европы по долгожительству. Кстати, их соотечественники на целых 7 лет отстали от слабого пола. Средняя продолжительность жизни француженок – 82 года. Дольше них живут только японки. Число столетних во Франции приближается к 10 тысячам. Согласно прогнозам, половина француженок, появившихся на свет в третьем тысячелетии, перешагнет вековой рубеж.

Опасное напряжение

Много лет ученые информируют об опасности, исходящей от электромагнитных волн. Они считают, что людей категорически нельзя селить рядом с линиями высокого напряжения. И вот совсем недавно английские ученые установили, что у женщин, проживающих в 25 метрах от линий высокого напряжения, как минимум в три раза чаще случаются выкидыши. У 27 процентов людей, живущих в таких районах, наблюдаются хронические депрессивные состояния, а у 63 процентов – постоянные мигрени. Также намного чаще случаи бессонницы и проблемы с пищеварением.

ГЕНИЙ МЕСТА

Юрий Андрухович

Город – корабль

Перепечатывается с любезного разрешения редакции журнала «Вестник Европы».

Едва ли король Данила Галицкий, основатель Львова, знал, что у этого самого удивительного в будущем города на востоке Европы есть особая географическая метка. Суеверный, почти детский, восторг охватил меня в тот момент, когда я прочитал о ней. Она показалась мне глубоко символичной, то есть совсем не случайной. В «яблочко» попала стрела, пущенная из королевского лука в середине XIII века.

Суть в следующем: по территории города, по его выложенным брусчаткой и зацементированным холмам, проходит водораздел двух бассейнов – Балтийского и Черноморского. Гребень этого невидимого ныне хребта расположен всего в нескольких сотнях метров от железнодорожного вокзала, или, как уместно произнести во Львове, дворца. Все воды к северу от этой линии текут в Балтийское море, а те, что южнее – в Черное. Город на пересечении двух осей, поделивших безымянный простор на восток– запад и север-юг, неизбежно стал скрещением торговых путей, а благодаря этому и жертвой всевозможных вторжений – религиозных, политических, военных, культурных, языковых. И Lemberg – название города на немецком – означает не совсем тоже, что Leopolis на латыни, а Сингапур – на санскрите. В этом можно усмотреть знак "водораздела": город исповедует сразу несколько культур, целиком не принадлежа ни одной из них. Выдающийся романист, писавший в эпоху между двумя войнами, назвал его "городом стертых границ". Сегодня я постараюсь не поддаться журналистскому искушению назвать его "городом границ возводимых".

Лучше прибегну к метафоре противоположного толка – не водораздел (то, что разделяет), а нечто (я пока еще не знаю, что) объединяющее. Политики сразу бы заговорили о балтийско-черноморской идее. Но я не политик и хотел бы сказать о другом. Например, о Львовской канализации – речке Полтве: по ней каких-нибудь триста лет тому назад ходили парусники из Гданьска и Любека, и в водах ее голыми руками ловили змееобразных атлантических угрей. Исполнилось ровно сто лет с момента, как речку похоронили под землей. В этом отношении Львов полный антипод Венеции. Здесь так не хватает воды, что жители старинных кварталов поклоняются Тому, Кто превратил бы вино в воду. В августе эта иссушающая драма достигает кульминации. Единственное спасение – окрестные леса и парки со стародавней, действительно королевской растительностью, укромными озерами, кувшинками и таинственными целебными источниками, впрочем, их – лесов, озер, кувшинок, источников – остается все меньше.

Это дыхание Юга, которое с каждым шагом становится жарче. Архитектоника Львова все же латинская, романская, барочная. В советские времена именно во Львов отправлялись снимать фильм, когда требовалось, чтобы на экране предстал Париж или Рим. А вот если был нужен Лондон или Стокгольм – снимали в Риге и Таллинне.

Львов наполнен атмосферой средиземноморской культуры – только надо заставить себя ее отыскать. Крылатый лев св. Марка на доме венецианского консула Бандинелли (площадь Рынок), равно как и флорентийский двор или безупречная изумрудная coppola доминиканцев не выглядят здесь экзотикой. Начиная с XVI века черты города в значительной мере формировали итальянские изгнанники, проходимцы, бродяги и авантюристы, вдохновленные идеями Ренессанса – эпигоны высокого quattrocento, эти герои плаща и шпаги наподобие Пьетро ди Барбони, Павла Римлянина Доминичи, Амвросия Благосклонного или Каллимаха Буонакорси, все эти "куртуазные маньеристы".

Романский акцент обогащен или, вернее, уравновешен акцентом византийско-греческим. И дело не только в византийском обряде украинских церквей. Дело в особом византийском умонастроении, которое, возможно, основная преграда для нашего вхождения в Европу, но, вероятно, и основная наша защита от такого вхождения. Это умонастроение – как церковь Успения Пресвятой Богородицы с башней Корнякта: ничем его не стереть и не зачеркнуть.

Однако наше путешествие на Юг продолжается. Ведь я еще не упомянул об армянах, что реэми!рировали во Львов в основном из Крыма, где воинствующий ислам оставлял все меньше пространства для их лавок и храмов. Они положили начало ориентальному привкусу. Персидские ковры Львовского производства считались лучше настоящих персидских, не говоря уже о запахах, о разнообразии ароматов – имбирь, кардамон, шафран, перец, мускус, корица: именно армяне придали пряность львовской жизни. И никто, кажется, до сих пор не расшифровал и не прочитал надгробные надписи на старом армянском кладбище, несмотря на то, что по слухам, есть там абсолютно необходимые нам слова безбрежной мудрости. Конец армянской общине во Львове был положен в 1946 году, когда большевики упразднили армянско– католический епископат.

Что касается евреев, то они появились во Львове еще раньше, чем армяне, примерно в конце XIV века и были в их числе тряпишники, шинкари и ростовщики, которых из XVI века с благородным возмущением клеймил раздольным латинским виршем Себастьян Фабиан Кльонович:

Как ржа разъедает железо,

а моль одеянье,

Так и бездельник еврей все

разрушает вокруг.

Но находились среди них и ученые – талмудисты, и астрологи, и чернокнижники, и, надеюсь, знатоки халдейской мудрости, обладатели тайного знания. В сороковые их уничтожили фашисты, те же, что вскоре заполнили опустевшую нишу, были обычными, советскими, денационализированными. Исчезнувший тип Галицкого жидовства породил выдающихся писателей: это и Йозеф Рот, и ностальгический эссеист Юзеф Виттлин и, без сомнения, Бруно Шульц – загадочный, буйно разросшийся овощ, противоестественно-сладкий на вкус.

Кто же еще плыл на этом корабле?

Немцы, или, как их тут называли, "швабы", оставили след в искаженных названиях Львовских предместий. Так Лычаков происходит от Luetzenhof, Замарштынов от Sommerstem, Клепаров от Klopper, Майоровка от Majer, Кульпарков от Goldberg и так далее. Еще был владелец винного магазина в Замарштынове с выразительным прозвищем Макольондра (Коноплянка), а еще Иосифа Кун, монахиня-бенедектинка, автор книги стихов "Lemberg schone Umgebungen", то есть "Премилые околицы львовские".

Кто еще очутился тут, в каютах и трюмах, на палубах и мачтах?

Может, достаточно одного только перечисления?

Итак: сербы, далматинцы, арнауты, аргонавты, татары, турки, арабы, скотты, чехи, мавры, баски, скифы, караимы, хазары, ассирийцы, этруски, хетты, готы, белые и черные хорваты, кельты, анты, гунны, курды, эфиопы, циклопы, агриппы, лестригоны, андрогины, ариане, цыгане, кинокефалы, элефантофаги, африканцы, мулаты и метисы, малороссы, москвофилы и мазохисты. Францисканцы, капуцины, кармелиты босые и – соответственно, прошу прошения – обутые, бернардинцы, клариски, урсулинки, сакраментки, цецилиянки. Доминиканцы, василиане, растафариане, редемптористы, а еще иезуиты, а до них тринитарии, что выкупали из восточного рабства невольников-христиан. Розенкрейцеры, студиты, тамплиеры, раскольники, православные и левославные.

Я убежден – все они побывали тут. Я вспомнил лишь о немногих, и перечень мой не полон.

Ведь Львов лежит посреди белого света. Того Старого Света, что был плоским, держался на китах, или, по другой версии, на черепахе, а самой дальней его околицей считалась Индия, о берега которой разбивались волны Дуная, Нила или, возможно, Океана.

Даже растительность Львова хранит неоспоримые признаки этой всепричастности. Балтийская сосна и крымский кипарис мирно соседствуют в львовских садах, любой из которых можно смело назвать ботаническим.

Мы, люди – создания безрассудные и неблагодарные, мы обречены на постоянные потери. Мы не ценим того, что у нас есть, того, что даровано нам свыше.

В одной из любимых моих книг – "Исторических прогулках по Львову" Ивана Крипякевича – есть печальный раздел об исчезнувших святынях. Иногда я задаю себе вопрос: если бы книга была написана не в 1931 году, а теперь – насколько более длинным и гнетущим сделался бы этот раздел? Мне не хватает во Львове синагоги Золотая Роза. Мне не хватает татарской мечети и татарского кладбища, что находилось где-то под Высоким Замком – в XVII веке его еще показывали заезжим коллекционерам впечатлений. Мне много чего не хватает – и ежегодных львовских карнавалов, и воскресных угощений для нищих, и полуфантастического звериниа в окрестностях Погулянки.

Некоторые из нас хотят спасти их строкой стихотворения. Но, как правило, они не даются и ускользают. Ибо Львов – это, действительно, корабль-призрак.

Идиллическое и безболезненное наслоение культур – миф. И, скорее всего, миф вредный. В конце концов, доверимся классику – вот как он написал об этом наслоении: «Те, кого по ночам в нашем городе мучит бессонница, могут понизиться в ночные голоса. Отчетливо и тяжело бьют колокола на католическом кафедральном соборе: два часа ночи. Проходит чуть больше минуты и вот голосом, что звучит слабее, но зато глубже проникает, отзывается колокол православной церкви, он также возвещает два часа ночи. После небольшой паузы – чуть хриплый, далекий звук часов на минарете, однако они бьют одиннадцать, таинственное турецкое время, подчиненное чужедальнему диковинному счету. На башне у евреев часов нет, и одному Богу известно, который час показывают их хронометры сефардам, и который ашкенази».

Это Иво Андрич, а ночной город, о котором идет речь – Сараево. Больше о нем ни слова.

Наслоение культур – это не только праздник стертых границ: это кровь, грязь, этнические чистки, людоедство, депортации. Наверно, правильнее было бы говорить о "наслоении антикультур". Ведь и оно неизбежно в многонациональной среде.

В середине XVIII века на холме св. Юра во Львове построили пышный барочный храм – в городе появилась заметная отовсюду архитектоническая доминанта. Что, конечно, раздражало многих католиков, так как собор св. Юра принадлежит униатам. Расплата свершилась спустя неполных двести лет – на Привокзальной площади в львовское небо выстрелила, как карнавальная ракета, высокая башня неоготического костела св. Эльжбеты, заслонив св. Юра со стороны железнодорожного вокзала. С той поры приезжающие во Львов лишились вида на Святоюрскую гору. У собирателей впечатлений стало одним впечатлением меньше, и это тоже пример упомянутого наслоения. Культур или антикультур? Чего же тут больше: религиозной ограниченности, гордыни, творческого соперничества, жажды обладания?.. Я не знаю ответа, хотя уверен, что сегодняшний Львов уже нельзя представить без псевдоготического кича "Эльжбетки".

В уличных боях за Львов в 1918 году поляки победили украинцев прежде всего потому, что это был их город – и не в каком-нибудь символическом, а именно в прямом, личном смысле: это были их двери, дворы, закоулки, они знали их наизусть, ведь именно здесь они назначали первые свидания своим девушкам. Украинцы, поддерживаемые лишь патриотической идеей о "княжей славе нашего Львова", были в основном сельскими жителями и плохо ориентировались в непривычной обстановке. Но после победы (употребляю это слово настолько условно, насколько это возможно) польская администрация впала в истерику террора, репрессий, презрения и действительно повела себя как чужак, агрессор, захватчик, как глухой варвар, не слышащий изначальную Львовскую полифонию. И оттого потеряла этот город. Горе победителям – вот неизбежный финал любой победы.

Впрочем, тут мы вторгаемся в далекое от культуры и запретное поле.

Итак, я не выполнил обещание поговорить о том, что объединяет. Попробую спасти ситуацию достойным финалом.

Тезис о неделимости культуры не всегда убеждает. Культура Севера и культура Юга, культура Востока и культура Запада (отметим, что есть также Северо-Восток и Юго-Запад, а у них существуют антиподы, ну и так далее) – понятия настолько же неопределенные, насколько и несводимые воедино. Только милостью Того, Кто Раздает Географию, удается иногда что-то с чем-то объединить. Используя смехотворные поводы – например, водораздел двух бассейнов. Но благодаря этому нам здесь и сейчас, в конце столетия и тысячелетия, представился случай быть пассажирами одного из кораблей, что плывет, как нам кажется, в неизведанном направлении. Возможно, старый эклектичный Львов – наш ковчег, где собрали, чтоб спасти, каждой твари по паре. Возможны и другие метафоры – пьяный корабль, корабль дураков, корабль смерти. А может, как у Рота – город стертых границ, плавучий Триест, странствующий Львiв, Львув, Львов, Лемберг, Леополис, Сингапур.

(Перевод с украинского Андрея Пустогарова)

ПРЕДСТАВЛЯЕМ КНИГУ

Bладимир Найдин

Вечный двигатель

Владимир Львович Найдин – доктор медицинских наук, профессор, сотрудник Института нейрохирургии имени Н.В. Бурденко, человек очень известный и уважаемый в медицинских научных кругах. Но мало, кто знает, что Владимир Найдин – писатель.

Талантливый, интересный, со своей интонацией, своим видением мира и отношением к нему. Когда-то, много лет назад, наш журнал печатал начинающего автора, его дебют был успешным.

Сейчас мы с радостью продолжаем сотрудничество.

В этом и в следующих номерах предлагаем читателям рассказы из будущей книги Найдина «Один день и вся жизнь».

Жаркий летний день был на исходе. Красное солнце закатывалось куда-то за кособокий сарай и какие-то другие постройки, обступившие маленькую районную больницу. Было очень душно, пахло лизоформом, которым санитарка Паша терла старый линолеум в коридоре. Мы работали в халатах, надетых на голое тело, и они прилипали к влажным спинам, а хирургические маски на лицах и вовсе намокли и лезли в рот. Вообще-то в амбулатории можно было и без масок обойтись, но строгий Сергей Сергеевич – руководитель студенческой практики, не допускал таких послаблений, и поэтому нам приходилось потеть, как кочегарам на царском флоте. Кто-то даже затянул: «На палубу вышел – сознанья уж нет». Но хирург и петь не позволил и велел быстрее заканчивать работу.

Мы втроем перевязывали толстую и крикливую больную Курощупову. Три дня назад она ругалась на кухне с соседями, и ее в сердцах облили горячим клюквенным киселем. Это произошло под конец скандала, и ей плеснули из кувшина вслед. Поэтому сейчас она могла лежать только на животе и вскрикнула басом, когда мы отдирали (хоть и осторожно) старые повязки и клали новые.

Потом она ругала нас за молодость и неопытность, а Сергей Сергеевича – за непочтение. Он неосторожно вначале сказал, что эти ткани плохие, мы их, мол, удалим, и она посчитала, что это для нее обидно.

Наконец, перевязку закончили, стенающую даму отправили на каталке в палату и пошли на крылечко подышать воздухом.

Солнце к тому времени спряталось не только за сараи, но даже и за бурьян, которым порос пустырь за больницей. Мы были горды исполненным за день врачебным долгом и стали мечтать о том, что сейчас самый раз сбегать выкупаться на речку. Но Сергей Сергеевич был опытен и сказал, что воскресенье и, следовательно, под вечер обязательно привезут травму. И потому мы по очереди можем принять душ из бочки, укрепленной на сарайном чердаке, – в ней вода за день нагрелась почти до температуры того киселя, которым ошпарили скандалистку Курощупову.

И туг же привезли травму. Ее даже не привезли, а привели. На своих ногах. Двое дюжих мужиков в мятых вьетнамских брюках и полосатых теннисках вели под руки пожилого сухощавого дядю с окровавленной головой. Он бойко семенил ногами, обутыми в кожаные спортивные тапочки, и что-то укоризненно говорил провожатым. А они, завидя врачей, чуть не бегом подтащили его к крыльцу, посадили на ступеньки и, сказав, что вот, дескать, ушибся мужчина где-то, быстро исчезли.

Оказалось, что они выпивали все вместе, потом подрались и сгоряча немного ударили пожилого по голове, кажется пивной кружкой. Ободрали кожу ему на виске и темени.

– Правда им не понравилась, глаза колет, – благодушно объяснял пострадавший.

Вообще он быстро с нами подружился, попросил звать его просто дядей Васей и не жалеть головы.

– Мажьте ее, глупую, йодом! Гущее, шибче! И эх, как щиплет. Поддавай еще! Теперь промокай!

Мы обработали ему ссадины, сделали противостолбнячный укол ("Коли глубже! Так!" – крякал почему-то довольный дядя Вася) и отпустили домой, посоветовав больше правду не защищать. Хотя бы сегодня.

– Всегда за нее стоял и буду стоять! – крикнул он уже с крыльца и ушел, размахивая руками и оживленно беседуя сам с собой.

Но минут через десять, не успели мы на него даже карточку заполнить, как он вернулся. Шел он так же бодро, но руки вытянул вперед и ладони держал кверху, как будто собирался нам хлеб-соль подносить.

– Вот оказия какая! – радостно закричал дядя Вася издалека. – Хотел домой напрямки попасть и на забор наткнулся. А на заборе – колючая проволока. Руки-то и поцарапал. Ишь как кровит! Значит, я еще молодой, кровяной!

Руки он поранил сильно – глубокие царапины шли и по ладони, и по мякоти пальцев.

– С такими руками ты две недели не работник, – покачал головой Сергей Сергеевич.

– А мне и не надо ими ничего делать. Я в директора запишусь – буду в селектор крычать и на совещания ездить, – веселился неугомонный пациент.

Опять мы ему ранки обрабатывали, мазали чем-то и даже два шовчика наложили.

– Штопай их крепче, чтоб не развязались, – говорил дядя Вася, но уже немного морщился. Хмель начал проходить.

Потом забинтовали ему кисти – отдельно ладони и отдельно пальцы. Как толстые белые перчатки получились. Дядя повеселел, начал руками размахивать и кричать, что он в милицию поступит, – такими заметными руками хорошо движение регулировать.

Сергей Сергеич переглянулся с опытным фельдшером Евдокимовым и предложил дяде Васе переночевать в больнице. Тот – ни в какую! Домой надо. Жена Фрося ждет. Она всегда его ждет, а после получки – особенно. Он к ней стремился всей душой и тем более израненным телом. В общем, он ушел, а Евдокимов головой покачал. Как бы чего не вышло, говорит.

Уже стемнело, воздух стал чуть прохладнее, и мы пошли в ординаторскую пить чай с маленькими сухариками, которые насушил в духовке хозяйственный фельдшер. Сухарики были разные – и ржаные, и пшеничные, и смешанные. Они были чуть присолены и потому особенно вкусны.

Пили чай и слушали по радио спектакль из жизни сталеваров. Мы начало не застали и потому ничего не понимали. Там кто-то ссорился. Кажется.

Потом раздался резкий звонок в наружную дверь, мы стали слушать, кого привезли. И вдруг услышали знакомый голос и увидели все того же дядю Васю. Он был не такой радостный, как в первый раз, но еще ничего себе – вполне деятельный.

Руки он теперь держал сзади и что-то ими прикрывал. Одна брючина у него была совершенно разорвана, и из нее выглядывала худая окровавленная коленка. Сзади он, оказывается, тоже изрядную дыру прикрывал. И на брюках, и на теле. В общем, опять изранен, но совершенно непонятно, почему нога ободрана впереди, а остальное сзади.

Тут же все разъяснилось. Стремясь все так же напрямик быстрее к жене Фросе, дядя Вася полез через чужой забор и встретился с собакой, "несшей караульную службу". На собаку он не сердился, но жалел штаны и, кажется, побаивался жену. "Она меня ждет, выглядывает, заждалась совсем", – говорил он задумчиво, пока мы ему обрабатывали кусанные раны и сзади, и спереди. Сделали ему укол – теперь от бешенства. Он уже не крякал от восторга, а тихонько ойкал и, горбясь, поднимал плечи.

Только теперь мы увидели, что он совсем пожилой. Лицо все в морщинах – они лучиками окружали голубые, добрые глаза и рот, в котором недоставало много зубов. Ему опять предложили остаться в больнице – был уже поздний вечер. Но он вдруг встрепенулся, заулыбался: "Нет, я домой. Жене гостинец несу, – и вынул из брючного кармана две конфеты "Ласточка" в желто-черной обертке, наполовину растаявшие. – Она у меня сладкое любит". Он опять вздохнул и погрустнел. Что-то почувствовал, наверно. Мы его чаем угостили и сухариками. Он выпил. Поблагодарил, даже поклонился в пояс и так постоял, видно, хмель еще не весь вышел, и побрел по дороге домой, прихрамывая на укушенную ногу. А мы отправились на вечерний обход. Долго занимались тяжелым больным, которому утром оперировали желудок, потом ходили к Курощуповой – она неловко повернула свое тучное тело, содрала повязку и теперь пронзительно кляла нас за плохую работу. Словами успокоить ее было невозможно, пришлось сделать укол супрастина. Она слегка "обалдела", как доходчиво объяснил всем фельдшер Евдокимов, и шуметь перестала. Только глазами, как сова, "лупала".

Наступила ночь. Поднялся ветер, зашелестели на тополях листья, которые до этого были пыльными и неподвижными. Откуда-то сбоку надвинулись тучи и стали быстро закрывать звездное небо. Громыхнул гром – раз, другой. Но гроза еще не собралась. Посвежело только.

Мы решили, что пора немного поспать. Хотя бы в полглаза. Легли на кушетках, на большом клеенчатом диване. А фельдшер Евдокимов лег на каталку – такие носилки на колесиках, и сразу заснул. Он ужасно захрапел – совершенно уж не в полглаза. Мы даже путали гром и его храп. Но потом сами задремали и не слышали начала грозы. А она постепенно расходилась, шумела и громыхала, вода неслась по водосточным трубам, барабанила по карнизам и деревянному крыльцу.

На дежурстве сон особый. Как будто ничего не слышишь, а все же чего-то ждешь, тревожишься. Звонок в дверь мы услыхали сразу. Хотя он был какой-то короткий, неуверенный. Санитарка пошла открывать, а мы, потягиваясь, стали одевать халаты. Потом раздались какие-то странные звуки – не то плач, не то кашель.

Это плакал дядя Вася. Вид его был ужасен: по мокрому лбу со спутанными волосами шла длинная кровавая рана, как будто с него разбойники скальп пытались снять, но их в последний момент спугнули. Вода стекала с него ручьями, образовав вокруг уже порядочную лужу. Он топтался в ней раскисшими тапочками, рыдал и часто встряхивал головой, от чего розовые брызги летели по всей перевязочной.

Плакал он от обиды. Оказывается, домой он почему-то добрался глубокой ночью (его еще где-то угощали). крикнул в свое окошко: "Ау!" и, не дождавшись радостного ответа, полез туда. Хотел "суприз" жене сделать. Мол, она проснется, а он спокойненько рядом лежит и носом дышит. Но сюрприза не получилось. Жена его, Ефросинья, не только не спала, но пребывала в ярости и, увидев в растворенном окне знакомую фигуру да еще на фоне сверкающих молний, закричала что-то наподобие: "Погибели на тебя нету!" или "Душегуб окаянный!" Он точно не помнил, что она крикнула, потому что вместе с последними словами в него полетела глубокая тарелка, пущенная чрезвычайно удачно и ловко – ребром вперед, как бумеранг кидают, чтобы он вернулся. Этот бумеранг не вернулся и врезался ему прямо в лоб. Было очень больно. Тарелка фаянсовая с надписью "Нарпит" от удара даже пополам раскололась. Он из окна выпал назад в палисадничек и там лежал. Тут и дождь в аккурат полил. Он зачем-то тарелку подобрал и, стеная, побрел в больницу. А гадина Фрося окно закрыла и дальше ругалась внутри. Но он не слушал. Ему и так обидно было: шел к ней шел, собаки его кусали, товарищи били, медики кололи, йодом жгли, не жалея, а он не сдавался. Раз обещал прийти, значит баста! Задержался маленько, но все равно ведь пришел, слово сдержал. Вот тебе раз! Тарелкой в лоб! Что он у него казенный, что ли! Да и казенный беречь надо.

В общем, пока он что-то дальше бормотал, слизывая языком слезы, воду и кровь, мы его зашили аккуратненько, перевязали – шапку Гиппократа ему соорудили, это такая сложная повязка на всю голову (заодно потренировались – ее трудно делать без привычки), как купол планетария. И отправили спать в палату, санитарка вела его под руку, он шаркал укушенной ногой, всхлипывал, как ребенок, и рукой держал огромные спадающие кальсоны. Других в больнице не было.

– Живучее существо человек, – сказал наш руководитель Сергей Сергеевич, и мы пошли досыпать, обходя храпевшего на каталке фельдшера Евдокимова.

Гроза затихла. Редкие капли срывались с листьев и со звоном ударяли в окна. Под этот стук мы и заснули.

КНИЖНЫЙ МАГАЗИН

Ольга Балла

Классик в развитии

Жирмунский В.М. Фольклор Запада и Востока: Сравнительно-исторические очерки.

– М: ОГИ, 2004,

Сборник представляет работы академика Виктора Жирмунского – классика русской гуманитарной мысли XX века – по общей и сравнительно-исторической фольклористике за 30 с лишним лет: с 1932 по 1965 год. Сюда уместилась лишь часть огромного научного наследия автора (список лишь основных его трудов по фольклористике и этнографии, приведенный в конце книги, занимает целых 11 страниц), зато одна из самых важных. Жирмунский занимался вообще очень многим. Начав свой научный путь как исследователь, с одной стороны, немецкого романтизма – с другой, современной ему (10-х – 20-х годов XX века) русской литературы, он, пишет во введении к сборнику Е.М. Мелетинский, "оставил огромный след во всех без исключения отраслях филологии". Однако главной областью внимания Жирмунского всегда оставалось сравнительно-историческое изучение фольклора и средневековой литературы. В этой области он играл ведущую роль как глава научной школы и стал одним из основателей отечественной школы сравнительно-исторического исследования мировой культуры. Многое из того, что было им сделано десятилетия назад, не устарело и по сию пору. Из существенного в сборник не вошли только труды по тюркскому эпосу – обширные монографии.

Работы, помещенные в сборник, переиздавались и раньше. Они даже собирались вместе – в собрании сочинений Жирмунского, но то было уже очень давно. Теперь читатель получил возможность охватить все это единым взглядом, а заодно и увидеть, как развивался подход исследователя к своему предмету.

По существу, автор представлен в книге в двух лицах. Первое из них – Жирмунский 30-х годов, молодой и очень категоричный. Здесь он – уже весьма серьезный и самостоятельный исследователь – еще, однако, упорно вписывает себя в рамки. Во-первых, он заявляет себя как благодарный, хотя и критичный, ученик германской фольклористической традиции: постоянно ссылается на своих учителей– немцев и выстраивает свою методологию фольклористических исследований, опираясь на их работы. Что такое предлагаемая им методика "социальной географии" и как она работает, он объясняет прежде всего на основе немецкого материала и опыта. Во-вторых, заявляет он себя и как подчеркнуто-правоверный марксист. В полном соответствии с духом времени и места он дает жестко-социологическую, классовую, интерпретацию явлений языка и фольклора. Более того, своему предмету исследования Жирмунский предрекает в будущем полное исчезновение – по его мнению, оно уже и началось.