Текст книги "Из фронтовой лирики. Стихи русских советских поэтов"

Автор книги: авторов Коллектив

Александр Прокофьев
Идут красноармейские колонны

 
Идут красноармейские колонны,
Суров и грозен их походный строй.
За Ленинград, наш город непреклонный,
За Ленинград, любимый город свой,
 
 
Идут они. Кругом – земля родная,
Сентябрьский отблеск солнца на штыках,
Идут они и, может быть, не знают,
Что каждый шаг останется в веках!
 
 
Вокруг – отчизна. Все холмы и скаты,
Поля, поля, небес поблекший шелк…
Идут они, и словно бы с плаката
Правофланговый на землю сошел!
 
 
Мгновенье, стой!
          Он рушит все преграды,
Идет на танк со связкою гранат…
За ним сады и парки Ленинграда!
За ним в одном порыве Ленинград!
 

1941

Константин Симонов

А. Суркову

 
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди.
 
 
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: «Господь вас спаси!»
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
 
 
Слезами измерянный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
 
 
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
 
 
Ты знаешь, наверное, все-таки родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
 
 
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
 
 
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
 
 
Ну, что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: – Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
 
 
«Мы вас подождем!» – говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» – говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
 
 
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирают товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
 
 
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился.
 
 
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
 

1941

Западный фронт

 
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
 
 
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
 
 
Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: – Повезло. —
Не понять не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
 

1941

 
Словно смотришь в бинокль перевернутый —
Все, что сзади осталось, уменьшено.
На вокзале, метелью подернутом,
Где-то плачет далекая женщина.
 
 
Снежный ком, обращенный в горошину, —
Ее горе отсюда невидимо;
Как и всем нам, войною непрошено,
Мне жестокое зрение выдано.
 
 
Что-то очень большое и страшное,
На штыках принесенное временем,
Не дает нам увидеть вчерашнего
Нашим гневным сегодняшним зрением.
 
 
Мы, пройдя через кровь и страдания,
Снова к прошлому взглядом приблизимся.
Но на этом далеком свидании
До былой слепоты не унизимся.
 
 
Слишком много друзей не докличется
Повидавшее смерть поколение,
И обратно не все увеличится
В нашем горем испытанном зрении.
 

1941

Борис Слуцкий
Декабрь 41 го года

 
Та линия, которую мы гнули,
Дорога, по которой юность шла,
Была прямою от стиха до пули —
Кратчайшим расстоянием была.
Недаром за полгода до начала
Войны
    мы написали по стиху
На смерть друг друга.
               Это означало,
Что знали мы.
         И вот – земля в пуху,
Морозы лужи накрепко стеклят,
Трещат, искрятся, как в печи поленья:
Настали дни проверки исполнения,
Проверки исполненья наших клятв.
Не ждите льгот, в спасение не верьте:
Стучит судьба, как молотком бочар,
И Ленин учит нас презренью к смерти,
Как прежде воле к жизни обучал.
 

1941

Алексей Сурков

Софье Кревс

 
Бьется в тесной печурке огонь.
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
 
 
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
 
 
Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти – четыре шага.
 
 
Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.
 

1941

Западный фронт

 
Человек склонился над водой
И увидел вдруг, что он седой.
Человеку было двадцать лет.
Над лесным ручьем он дал обет:
Беспощадно, яростно казнить
Тех убийц, что рвутся на восток.
Кто его посмеет обвинить,
Если будет он в бою жесток?
 

1941

 
Вот бомбами разметанная гать,
Подбитых танков черная стена.
От этой гати покатилась вспять
Немецкая железная волна.
 
 
Здесь втоптаны в сугробы, в целину
Стальные каски, плоские штыки.
Отсюда в первый раз за всю войну,
Вперед, на запад, хлынули полки.
 
 
Мы в песнях для потомства сбережем
Названья тех сгоревших деревень,
Где за последним горьким рубежом
Кончалась ночь и начинался день.
 

Под Москвой, 1941

Александр Твардовский
«Пускай до последнего часа расплаты…»

 
Пускай до последнего часа расплаты,
До дня торжества – недалекого дня —
И мне не дожить, как и многим ребятам,
Что были нисколько не хуже меня.
 
 
Я долю свою по-солдатски приемлю,
Ведь если бы смерть выбирать нам, друзья,
То лучше, чем смерть за родимую землю,
      И выбрать нельзя.
 

1941

Николай Тихонов

1

 
Я помню ту осень и стужу,
Во мраке бугры баррикад,
И отблеск пожарища в лужах,
И грозный, как ночь, Петроград!
 
 
И в ночь уходили мужчины
С коротким приказом: вперед!
Без песен, без слов, без кручины
Шел питерский славный народ.
 
 
И женщины рыли толпою
Окопы, о близких шепча,
Лопатой и ржавой киркою
В тяжелую землю стуча.
 
 
У них на ладонях темнели
Кровавых мозолей следы,
Но плакать они не умели —
Как были те люди горды!
 
 
И как говорили без дрожи:
«Умрем, не отступим назад.
Теперь он еще нам дороже,
Родной, боевой Петроград!
 
 
За каждый мы камень сразимся,
Свой город врагу не сдадим…»
И теми людьми мы гордимся
Как лучшим наследьем своим!
 

2

 
Враг снова у города кружит,
И выстрелы снова звучат,
И снова сверкает оружье
В твоих августовских ночах.
 
 
И снова идут ленинградцы,
Как двадцать два года назад,
В смертельном сраженье сражаться
За свой боевой Ленинград!
 
 
Их жены, подруги и сестры
В полдневный, в полуночный час
Киркой и лопатою острой
В окопную землю стучат.
 
 
Друзья, земляки дорогие!
Боев ваших праведный труд
И рвы, для врагов роковые,
В народную память войдут.
 
 
Так пусть от истока до устья
Невы пронесется, как гром:
«Умрем, но врага не пропустим
В наш город, в родимый наш дом!»
 

Август, 1941

Ленинград

 
То не чудо сверкает над нами,
То не полюса блеск огневой, —
То бессмертное Ленина знамя
Пламенеет над старой Невой.
 
 
Ночь, как год девятнадцатый, плещет,
Дней звенит ледяная кора,
Точно вылезли древние вещи —
И враги, и блокада, и мрак.
 
 
И над битвой, смертельной и мглистой,
Как тогда, среди крови и бед,
Это знамя сверкает нам чистым,
Окрыляющим светом побед!
 
 
И ползущий в снегу с автоматом
Истребитель – боец молодой —
Озарен этим светом крылатым
Над кровавою боя грядой.
 
 
Кочегар в духоте кочегарки
И рабочий в морозных цехах
Осенен этим знаменем ярким,
Как моряк на своих кораблях.
 
 
И над каменной мглой Ленинграда,
Сквозь завесы суровых забот,
Это знамя сквозь бой и блокаду
Великан-знаменосец несет.
 
 
Это знамя – победа и сила —
Ленинград от врага защитит,
Победит и над вражьей могилой —
Будет день! – на весь свет прошумит!
 

1941

Михаил Троицкий
«Застыли, как при первой встрече…»

Михаил Троицкий (род. в (1904 г.) 22 декабря 1941 г. погиб в районе Невской Дубровки в сражении за Ленинград.

 
Застыли, как при первой встрече.
Стоят и не отводят глаз.
Вдруг две руки легли на плечи
И обняли, как в первый раз.
 
 
Все было сказано когда-то.
Что добавлять? Прощай, мой друг.
И что надежней плеч солдата
Для этих задрожавших рук?
 

1941

Ленинградский фронт

Илья Френкель
Давай закурим!

 
Дует теплый ветер. Развезло дороги,
И на Южном фронте оттепель опять.
Тает снег в Ростове, тает
в Таганроге, —
Эти дни когда-нибудь мы будем
вспоминать.
 
 
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь, когда-нибудь
Мы будем говорить.
Вспомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя —
   за тó, что дал мне закурить.
Давай закурим
По одной.
Давай закурим,
Товарищ мой!..
 
 
Снова нас Одесса встретит, как хозяев,
Звезды Черноморья будут нам сиять,
Славную Каховку, город Николаев, —
Эти дни когда-нибудь мы будем
вспоминать.
 
 
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь, когда-нибудь
Мы будем говорить.
Вспомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя —
   за тó, что дал мне закурить.
Давай закурим
По одной.
Давай закурим,
Товарищ мой!..
 
 
А когда не будет Гитлера в помине
И к своим любимым мы придем опять,
Вспомним, как на запад шли
по Украине, —
Эти дни когда-нибудь мы будем
вспоминать.
 
 
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь, когда-нибудь
Мы будем говорить.
Вспомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя —
   за тó, что дал мне закурить.
Давай закурим
По одной,
Давай закурим,
Товарищ мой!..
 

1941

Юго-Западный фронт

Юрий Черкасский
Город

Юрий Черкасский (род. в 1912 г.) погиб на фронте в 1943 г. в Белоруссии.

 
Квартал горел – там шел смертельный бой,
И дом наш бомбой вражеской расколот,
Но все же, – как нас тянет этот город,
Где мы впервые встретились с тобой!
 
 
Там почернели худенькие клены,
Что мы растили, помнишь, у пруда,
И заросли и опустели склоны, —
Но все же, – как мы тянемся туда!
 
 
Пусть он в обломках, темен и изранен,
У нас в сердцах он песнею живет,
Всегда такой, как той весенней ранью,
Очищенный от мелочных забот.
 
 
Он связан с нами сотнями примет,
Нагорным парком, улицей Артема,
Грозой врасплох, когда померкнет свет
И небо сразу вздрагивает громом.
 
 
И, обрывая цвет на васильках,
Веселые, шальные ливни хлещут,
Когда деревья под дождем трепещут
Диковинными птицами в силках.
 
 
А после гроз от голоса грачей,
От брызгов солнца праздничны дороги,
Они с бугров бросаются под ноги —
Одна другой просторней и звучней.
 
 
Какую выбрать? Нет, не выбирай,
На каждой встретишь дружбу и участье…
Теперь стервятник рвет его на части —
Мой гордый край, мой непокорный край.
 
 
На тех дорогах падают друзья,
Кто с пулей в сердце, кто с петлей на горле…
Пришли враги, названья улиц стерли.
Но выжечь их из памяти нельзя!
 
 
Дыши одним законом – кровь за кровь,
Готовь расплату гордо и сурово,
Сквозь все заслоны гневная любовь
Нас приведет к разрушенному крову.
 
 
Сквозь все преграды мы туда придем
В землянках жить и строить новый дом,
Работать от рассвета до рассвета,
Растить другие клены над прудом
И славить город песней недопетой.
 
 
И встанет он в проспектах и дворцах,
Очищенным от горечи и дыма,
Зеленым, ясным, шумным, ощутимым,
Таким, как мы храним его в сердцах.
 

1941

Анатолий Чивилихин
Мы прикрываем отход

 
Отход прикрывает четвертая рота.
Над Волховом тусклое солнце встает.
Немецкая нас прижимает пехота.
Мы смертники. Мы прикрываем отход.
 
 
Браток! Вон камней разворочена груда —
Туда доползи, прихвати пулемет.
Кто лишний – скорей выметайся отсюда.
Не видишь, что мы прикрываем отход.
 
 
Прощайте! Не вам эта выпала доля.
Не все ж отходить, ведь наступит черед…
Нам надобно час продержаться, не боле.
Продержимся, – мы прикрываем отход.
 
 
Не думай – умру, от своих не отстану.
Вон катер последний концы отдает, —
Плыви, коль поспеешь, скажи капитану:
Мы все полегли. Мы прикрыли отход.
 

1941

Александр Чуркин
Вечер на рейде

 
Споёмте, друзья, ведь завтра в поход —
Уйдем в предрассветный туман.
Споем веселей, пусть нам подпоет
Седой боевой капитан.
 
 
      Прощай, любимый город,
      Уходим завтра в море,
      И ранней порой
      Мелькнет за кормой
      Знакомый платок голубой.
 
 
А вечер опять хороший такой,
Что песен не петь нам нельзя.
О дружбе большой, о службе морской
Подтянем дружнее, друзья.
 
 
      Прощай, любимый город,
      Уходим завтра в море,
      И ранней порой
      Мелькнет за кормой
      Знакомый платок голубой.
 
 
На рейде большом легла тишина,
А море окутал туман.
И берег родной целует волна,
И тихо доносит баян:
 
 
      Прощай, любимый город,
      Уходим завтра в море,
      И ранней порой
      Мелькнет за кормой
      Знакомый платок голубой.
 

1941

Елена Ширман
Возвращение

Елена Ширман (род. в 1908 г.) работала в редакции ростовской газеты «Молот». В июле 1942 г. в станице Ремонтной была схвачена фашистами и казнена.

 
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди…
 

К. Симонов

 
Это будет, я знаю…
Нескоро, быть может,—
Ты войдешь, бородатый,
                 сутулый,
                      иной.
Твои добрые губы станут суше и строже,
Опаленные временем и войной.
Но улыбка останется.
Так иль иначе.
Я пойму – это ты.
Не в стихах, не во сне.
Я рванусь,
      подбегу.
И, наверно, заплачу,
Как когда-то, уткнувшись в сырую
                       шинель…
Ты поднимешь мне голову.
Скажешь: «Здравствуй…»
Непривычной рукой по щеке проведешь.
Я ослепну от слез,
            от ресниц и от счастья.
Это будет нескоро.
Но ты – придешь.
 

1941

Степан Щипачев
Ленин

 
Из бронзы Ленин… Тополя в пыли,
Развалины сожженного квартала.
Враги в советский городок вошли
И статую низвергли с пьедестала.
 
 
Полковник-щеголь был заметно рад,
Что с памятником справился так скоро.
И щелкал долго фотоаппарат
Услужливого фоторепортера.
 
 
Полковник ночью хвастал, выпивал,
А на рассвете задрожал от страха:
Как прежде, памятник в саду стоял,
Незримой силой поднятый из праха.
 
 
Заторопились офицеры вдруг.
В развалинах мелькали чьи-то тени:
То партизаны, замыкая круг,
Шли на врага… И вел их Ленин.
 

1941

Северо-Западный фронт

Илья Эренбург
1941

 
Мяли танки теплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,
Как лежала девочка без ног,
Как не стало на земле дорог.
Но тогда на жадного врага
Ополчились нивы и луга,
Разъярился даже горицвет,
Дерево и то стреляло вслед,
Ночью партизанили кусты
И взлетали, как щепа, мосты,
Шли с погоста деды и отцы,
Пули подавали мертвецы,
И, косматые, как облака,
Врукопашную пошли века.
Шли солдаты бить и перебить,
Как ходили прежде молотить,
Смерть предстала им не в высоте,
А в крестьянской древней простоте,
Та, что пригорюнилась, как мать,
Та, которой нам не миновать.
Затвердело сердце у земли,
А солдаты шли, и шли, и шли,
Шла Урала темная руда,
Шли, гремя, железные стада,
Шел Смоленщины дремучий бор,
Шел худой, зазубренный топор,
Шли пустые, тусклые поля,
Шла большая русская земля.
 

1941

1942

 
Бой идет святой и правый.
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
 

Александр Твардовский

Джек Алтаузен
Партбилет

 
Под ясенем, где светлый луч бежал,
Боец, сраженный пулей в полдень ясный,
Сверкая каской, в полный рост лежал
Лицом на запад, мертвый, но прекрасный.
 
 
Как твердо стиснут был его кулак!
Рука его была так крепко сжата,
Что не могли ее разжать никак
Два белобрысых зверя, два солдата.
 
 
Они склонились в ярости над ним, —
Скоты таких упорных не любили,—
Кололи грудь ему штыком стальным
И кованым прикладом долго били…
 
 
Но все равно, сквозь злобный блеск штыка,
Как верный символ нашего ответа,
Тянулась к солнцу сжатая рука
С простреленным листочком партбилета.
 

9 мая 1942 г.

Анна Ахматова
Мужество

 
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
      Навеки!
 

Февраль 1942

Всеволод Багрицкий
Ожидание

Всеволод Багрицкий (род. в 1922 г.), сын Эдуарда Багрицкого; в декабре 1941 г. добровольцем ушел на фронт, стал военкором газеты 2-й Ударной армии «Отвага»; погиб при выполнении редакционного задания.

 
Мы двое суток лежали в снегу.
Никто не сказал: «Замерз, не могу».
Видели мы – и вскипала кровь —
Немцы сидели у жарких костров.
Но, побеждая, надо уметь
Ждать негодуя, ждать и терпеть.
 
 
По черным деревьям всходил рассвет,
По черным деревьям спускалась мгла…
Но тихо лежи, раз приказа нет,
Минута боя еще не пришла.
Слышали (таял снег в кулаке)
Чужие слова, на чужом языке.
Я знаю, что каждый в эти часы
Вспомнил все песни, которые знал,
Вспомнил о сыне, коль дома сын,
Звезды февральские пересчитал.
 
 
Ракета всплывает и сумрак рвет.
Теперь не жди, товарищ! Вперед!
Мы окружили их блиндажи,
Мы половину взяли живьем…
А ты, ефрейтор, куда бежишь?!
Пуля догонит сердце твое.
Кончился бой. Теперь отдохнуть,
Ответить на письма… И снова в путь!
 

1942

Волховский фронт

Борис Богатков
Перед наступлением

Борис Богатков (род. в 1922 г.) ушел на фронт добровольцем. После контузии был демобилизован, но добился вторичной отправки на фронт в составе сибирской добровольческой дивизии. Пал смертью храбрых 11 августа 1943 г. в бою за Гнездиловские высоты (в районе Смоленск – Ельня), поднимая бойцов в атаку; посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени; его имя присвоено одной из школ и одной из улиц Новосибирска. В 1973 г. в Новосибирске вышла «Единственная книга» Б. Богаткова, включающая стихи, письма, воспоминания.

 
Метров двести – совсем немного —
отделяют от нас лесок.
Кажется – велика ль дорога?
Лишь один небольшой бросок.
 
 
Только знает наша охрана —
дорога не так близка.
Перед нами – «ничья» поляна,
а враги – у того леска.
 
 
В нем таятся фашистские дзоты,
жестким снегом их занесло,
вороненые пулеметы
в нашу сторону смотрят зло.
 
 
Магазины свинцом набиты,
часовой не смыкает глаз.
Страх тая, стерегут бандиты
степь, захваченную у нас.
 
 
За врагами я, парень русский,
наблюдаю, гневно дыша.
Палец твердо лежит на спуске
безотказного ППШа.
 
 
Впереди – города пустые,
нераспаханные поля.
Тяжко знать, что моя Россия
от того леска – не моя…
 
 
Посмотрю на друзей-гвардейцев:
брови сдвинули, помрачнев, —
как и мне, им сжимает сердце
справедливый, священный гнев.
 
 
Поклялись мы, что встанем снова
на родимые рубежи!
И в минуты битвы суровой
нас, гвардейцев, не устрашит
ливень пуль, сносящий пилотки,
и оживший немецкий дзот.
 
 
Только бы прозвучал короткий
долгожданный приказ: «Вперед!»
 

1942

Илья Быстров
Военная осень

 
Нева… Горбатый мостик… Летний сад…
Знакомая чугунная ограда…
Стоят бойцы. Теперь они хранят
Червонную сокровищницу сада.
 
 
О, мрамор статуй! Кто не помнит их
Прозрачные, как у слепых, улыбки
И лист осенний, ласковый и липкий,
Что на плече покоился у них!
 
 
Немецкого ефрейтора сапог
Не запятнает золота аллеи,
Где вижу я сторожевой дымок
И двух бойцов, стоящих у траншеи.
 
 
Осенний воздух ясен, строг и чист,
Пылают клены, липы пожелтели.
Стоят бойцы… Солдатской их шинели
Касается, кружась, осенний лист.
 

1942

Ленинград

Павел Винтман
«Дорога торная, дорога фронтовая…»

 
Дорога торная, дорога фронтовая,
Поникшие сады, горящие стога,
И в злой мороз, и в зное изнывая,
Идти по ней и вечность постигать.
Такая в этом боль,
           тоска кругом такая
В молчанье деревень
         и в дымном вкусе рос…
Дорога торная, дорога фронтовая,
Печальная страна обугленных берез.
 

1941–1942

Варвара Вольтман-Спасская
Мать

 
Мужчина вдруг на улице упал,
Раскрытым ртом ловя дыханье полдня.
Не собралась вокруг него толпа,
Никто не подбежал к нему, не поднял.
 
 
Кто мог бы это сделать, – все в цехах,
А кто на улице, сам еле ползает.
Лежит упавший. Слезы на глазах,
Зовет срывающимся тонким голосом.
 
 
И женщина, с ребенком на руках,
Остановилась и присела возле.
В ней тоже ни кровинки. На висках
Седые пряди и ресницы смерзлись.
 
 
Привычным жестом обнажила грудь
И губы умиравшего прижала
К соску упругому. Дала глотнуть…
А рядом в голубое одеяло
 
 
Завернутый, как в кокон, на снегу
Ребенок ждал. Он долю отдал брату.
Забыть я этой встречи не могу…
О, женщина, гражданка Ленинграда!
 

1942

Ленинград

Михаил Гершензон
«Что сталось с небосводом? Никогда…»

Михаил Гершензон (род. в 1909 г.) – детский писатель. В начале войны добровольно вступил в ополчение, вышел из окружения; затем был военным переводчиком и инструктором политотдела 5-й армии. 8 августа 1942 г., возглавив атаку батальона, был ранен в бою и умер от ран.

 
Что сталось с небосводом? Никогда
Он не был так вместителен и емок.
От сизого рассвета до потемок
В нем ветер строит башни, города
Из облаков и туч. И синеве просторно,
И радуга цветным ручьем течет,
Оттенкам неба потерялся счет —
Зеленый, матово-жемчужный, черный…
Под этим куполом – как детские бирюльки,
Деревни притулилися по кочкам,
Церквушка машет беленьким платочком,
И озеро лежит в своей кастрюльке.
Леса в полях брели и заблудились,
А он все ширится, огромный небосвод,
Земное все, что дышит и живет,
Вобрать в свой круг и успокоить силясь.
Но он, как раковина, он вбирает шумы;
Сквозь купол прорывается война,
И если здесь земля пощажена,
Ежеминутно слышится угрюмый,
Тяжелый гул, такой, что и поля
Подрагивают, шкурой шевеля, —
Такие ухающие разрывы,
Что и березки, вдруг затрепетав,
Оглядываются, на носки привстав,
И спрашивают: «Все еще мы живы?»
 

1942